Географическое распространение

Географическое распространение

Как мы уже увидели в третьей главе, коммерческо-бюрократический способ управления вооруженными силами зародился в Италии и затем был перенят Нидерландами, Францией и Испанией. В XVII в. эта современная форма организации военных действий привилась в германских государствах, и, с интересными местными особенностями— в Швеции, Англии и даже в России.

Корни коммерциализации военного предприятия в Германии относятся к XIV в. (или даже к более раннему периоду), когда итальянские города нанимали тысячи швейцарских горцев и германцев из других регионов. Опыт, приобретенный в ходе боевых действий в Италии, в немалой степени способствовал успеху, которым увенчалась борьба швейцарцев за независимость. Разбив войско германских рыцарей при Земпахе (1387 г.), швейцарские алебардисты и пикинеры приобрели репутацию грозной пехоты; в следующем веке они, к изумлению Европы, трижды (1476–1477 гг.) разбили превосходящие по уровню технологии войска Карла Смелого. С 1479 г. швейцарские пикинеры стали наниматься на службу к Бурбонам, кавалерия и артиллерия которых были лучшими в Европе. Излишне говорить, что французская армия получила полное превосходство над всеми своими противниками[146].

Союз швейцарцев с французами заставил Габсбургов искать методы для подготовки собственных, не менее подготовленных, пехотинцев. Начиная с 1490-х в массовом порядке стали создаваться снаряженные по швейцарскому образцу роты Landesknechten, которыми командовали офицеры из дворянства, также пешие. Однако поскольку и Максимилиан I, и остальные германские правители страдали от хронического безденежья, то эти роты лишь изредка могли рассчитывать на определенный срок на наемной службе. Отставка означала катастрофу как для Landesknechten, так и для района, в котором они находились, напоминая то, что происходило в Италии в раннем XIV в. — до того как города научились сплетать эффективную сеть политико-финансовых ограничителей вокруг вооруженных сил[147].

Ситуация в Германии имела одно важное отличие от более раннего итальянского опыта: начиная с 1517 г. политика германских государств во все большей степени определялась нарастающим религиозным противоборством. Лютеране, католики, различные радикальные секты вскоре столкнулись с кальвинизмом. Каждая область насчитывала достаточное число ревностных приверженцев той или иной идеи, так что светские конфликты обычно находили свое выражение в богословских диспутах. Двумя веками ранее имевшие место в Италии социальные конфликты заканчивались поражением низших классов там, где на постоянной основе существовали профессиональные войска. То же самое произошло и в Германии, хотя вначале теологическое разнообразие Реформации узаконивало и, тем самым, обостряло классовое противостояние.

Некоторое подобие стабильности установилось в германских государствах лишь после полутора веков кровопролития, достигшего наивысшей точки в бойне Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.). Ко времени ее завершения Германия и Богемия оказались полностью вовлеченными в европейский военно-коммерческий комплекс, а их низшие классы оказались в полном подчинении у князей, осно-вывавших свою власть на обладании постоянной профессиональной армией. С распространением бюрократизма и угасанием накала религиозного фанатизма, германские земли были разделены по принципу cuius regio, eius religio.

По завершении этого болезненного процесса местные, церковные, княжеские и имперские законодательства наслоились одно на другое в крайне запутанном виде. Сложность политической ситуации напоминала положение в Италии в период, предшествовавший установлению территориального суверенитета городов-государств посредством наемных армий и гарнизонной службы в пограничных укреплениях. В германских государствах княжеские дворы приобрели значительную (если не полную) независимость за счет своих более слабых соседей, а также папы и императора — как и ранее в Италии, наемные армии в Германии стали гарантами этой независимости. Однако ситуация в княжеских дворах являла диаметральную противоположность временам Возрождения в Италии, так что несмотря на все сходство между Италией в 1300–1500 гг. и Германией в 1450–1650 гг. конечный результат процессов был различным.

В начале этого процесса успехи французских королей в деле установления централизованного контроля над государством явились наиболее привлекательным примером для германских императоров. Изгнание англичан из Франции (1453 г.) могло стать воодушевляющим образцом для организации императором крестового похода против турок или, на худой конец, против еретиков в Священной Римской империи.

Однако крестовый поход против турок натолкнулся на непреодолимые географические препятствия. С 1526 г. Венгрия и Хорватия стали областью пограничного раздора между Османской и Священной Римской империями; постоянные вылазки то одной, то другой стороны вконец разорили их, сделав, таким образом, расположение крупных сил в приграничье крайне затруднительным для обеих сторон. Постройка нескольких устойчивых к артогню фортов и содержание там гарнизонов было пределом возможностей Габсбургов.

Альтернативный вариант, т. е. возвращение поддавшихся соблазну протестантской ереси княжеств в лоно католицизма, показался императорам более привлекательным. Унаследовав трон в 1619 г., Фердинанд II развязал войну с целью вернуть Богемию (где правил избранный в 1618 г. король-кальвинист) под власть императора и папы. Его успехи в начале кампании вызвали вмешательство извне — против Фердинанда выступили датчане, шведы и, наконец, французы. Чтобы поддержать собратьев по вере, испанцы в 1621 г. возобновили войну с голландцами, а в 1622 г. — с французами, пытаясь использовать свои владения в Италии для объединения разрозненных фронтов в едином католическом контрнаступлении.

Итогом была тупиковая ситуация в Германии, завершившаяся подписанием полностью обессиленными сторонами мирного договора (Вестфалия, 1648 г.). До этого военное искусство успело обогатиться рядом нововведений, а германские государства в полной мере познали степень жестокости широкомасштабного коммерциализированного насилия.

В ходе военных действий особо знаменательными были три попытки коренной реорганизации вооруженных сил. Первым следует упомянуть выдающееся военное предпринимательство Альбрехта фон Валленштейна. Младший отпрыск дворянского рода из Богемии, Валленштейн превратил солдатскую службу в широкомасштабное спекулятивное предприятие. Высокие риски с лихвой покрывались огромными (хотя и кратковременными) прибылями, и Валленштейн стал владельцем обширных поместий в Богемии (и, на краткое время, в Мекленбурге), а также приобрел значительное политическое влияние, целое десятилетие подобно колоссу возвышаясь над Германией. Будучи всего лишь военным подрядчиком на службе императора, благодаря мощи своей армии, поддержанной как налогами, так и грабежом и рыночными операциями, он фактически стал независимым правителем. Однако когда он погиб в 1634 г. от руки подосланных убийц, все его земли и богатства были конфискованы.

Торговые предприятия Валленштейна носили крайне запутанный характер. Пользуясь полномочиями командующего армией, он закупал продовольствие для войск в своих поместьях в Богемии — по ценам, определенным им самим. На средства, собранные фламандским предпринимателем и спекулянтом Хансом де Виттом, он в тех же поместьях организовал производство оружия. Де Витт был для Валленштейна тем же, чем сам Валленштейн для императора— каждый нуждался в своем покровителе для ведения действительно масштабных дел. И в выполнении военных задач, и при ведении предпринимательства Валленштейн и де Витт преследовали свои корыстные интересы с полным пренебрежением к старым нормам морали и пристойности. Их интересовали лишь эффективность в выполнении задач и подчинение, обеспечивавшие требуемый результат; ни происхождение, ни вера, ни любое другое из традиционных качеств не влияло на их выбор партнеров и подчиненных. В результате возникла армия исключительной боевой эффективности, без малейшего снисхождения жившая за счет той области, в которой вела действия.

Ни до того, ни после история не знала более полного и грандиозного слияния частного коммерческого и военного предприятия.

В отличие от других полководцев Валленштейну одному удалось единолично собрать армию, насчитывавшую на пике своего могущества 50 тысяч солдат. Подобно королям, он назначал офицеров командовать ротами и полками, а под конец карьеры стал задумываться над возможностью заставить императора разогнать «испанскую» партию при дворе. Вожаки этой партии имели все основания не доверять богемскому авантюристу, чья коммерческая виртуозность и религиозная неразборчивость претили их собственным аристократическим и католическим идеалам. Они же и организовали убийство Валленштейна, впоследствии нашедшее одобрение у императора.

С 1634 г. германские националисты задавались вопросом, что могло случиться, не погибни Валленштейн. Исходя из логики его положения, можно предположить, что он последовал бы примеру Сфорцы, узурпировавшего власть в Милане в 1450 г. Сфорца успешно применил опыт управления своими войсками в Милане и сделал город европейской державой на пятьдесят последующих лет. Военная структура Валленштейна могла бы стать той куколкой, из которой появилась бы бабочка нового германского государства, более могущественного, чем Франция, вышедшая из Тридцатилетней войны ведущей державой Европы. Однако в 1634 г. Валленштейн был слишком изнурен хронической болезнью; вдобавок, даже его смелый и предприимчивый дух склонялся перед ореолом богопомазанности, сиявшим вокруг венценосца Священной Римской империи Германской Нации.

Как бы то ни было, военно-коммерческая империя, которую он выстроил вокруг себя, разрушилась. Предприниматели калибром поменьше разделили между собой его роль при имперском дворе, а почти полное опустошение самых плодородных земель Германии сократило армию Валленштейна наполовину[148].

Второй могущественной структурой Тридцатилетней войны была армия, созданная королем Швеции Густавом Адольфом (правил в 1611–1632 гг.). Швеция была для него тем же, чем Богемия для Валленштейна — своего рода частной собственностью, поставщиком солдат и припасов для войны в Германии. Густав Адольф объявил, что его война «прокормит себя сама»,[149] однако ему была необходима поддержка парламента для призыва новобранцев — пахарей и охотников. Крайне благоприятным для короля был фактор подъема шведской металлургии в 1620-х, когда уроженец Льежа и житель Голландии Луи де Геер перевез в Швецию валлонских мастеров и современную технологию доменной металлургии[150].

Де Геер стал для Швеции аналогом Де Витта в Богемии. Каждый из них проворачивал грандиозные операции для внедрения новых финансовых и технических методов в прежде отсталых (во всяком случае, по сравнению с Нидерландами) областях Европы. Однако в остальном они были противоположностями. Де Геер остался голландским домоседом, процветающим международным финансистом и предпринимателем, нуждавшимся исключительно в законном дозволении Густава Адольфа на ведение дел в Швеции. Он действовал в достаточно четко очерченных моральных и правовых рамках голландской деловой практики и сдал дела в полном порядке — тогда как покончивший с собой Де Витт оставил лишь запутанные счета обанкротившегося спекулянта. К тому же Густав Адольф был законным правителем, далеким от неразборчивости Валленштейна в средствах. В итоге созданные Густавом Адольфом и Де Геером политическая и экономическая империи просуществовали столетия, тогда как убийство Валленштейна разрушило все плоды его трудов.

Успех шведского короля в немалой степени был обусловлен настойчивым внедрением голландских методов ведения войн и обучения войск. Однако Густав Адольф добавил ряд новшеств, почерпнутых из опыта войны с русской и польской кавалерией (война с Россией длилась до 1617 г., а с Польшей— в 1621–1629 гг.). К моменту высадки в Померании (1630 г.) король располагал закаленной в боях армией, впервые доказавшей превосходство шведской тактики в битве при Брайтенфельде (1631 г.).

Тактические нововведения шведов были направлены на повышение наступательных качеств войск. Легкие полевые орудия, свободно перемещаемые вручную, повысили мощность залпа пехоты; не давая противнику опомниться от ошеломляющего воздействия огня, пикинеры и кавалеристы завершали его разгром. Валленштейн незамедлительно перенял шведские новинки, и в следующем же году Густав Адольф погиб в битве при Люцене, одержав тем не менее вторую победу над имперскими войсками.

Быстрота, с которой каждая из сторон реагировала на оказавшиеся действенными нововведения противника наглядно демонстрируется этим примером. И короли, и военачальники Европы полностью разделяли допустимость постоянного процесса нововведений. Действенная информационная сеть, включавшая как изучение информации из печатных изданий и устных источников, так и разведку и коммерческий шпионаж, передавала сведения о намерениях и возможностях противника, новых технологиях и боевых тактиках по всей Западной Европе. В итоге после Тридцатилетней войны ее-ропейские армии более не представляли собой сборище воинственных и хорошо подготовленных в индивидуальном плане солдат раннего Средневековья, или массу согласованно действующих свирепых бойцов, контроль над которыми, как в случае с швейцарскими пикинерами XV в., терялся после завязки боя. Взамен, тщательно насаждаемое и упорно совершенствуемое искусство войны позволило генералу (по крайней мере, в принципе) управлять действиями тридцатитысячной армии в бою. По-разному снаряженные и обученные для различных видов боевых действий войска были способны маневрировать даже находясь в контакте с противником. Выполняя приказ генерала, который мог охватить общую картину боя, войска обращали схватку с сомнительным исходом в блестяще выигранное сражение. Иными словами, развив подобие центральной нервной системы, способной управлять технологически дифференцированными когтями и клыками, европейские армии очень быстро эволюционировали до уровня высших животных.

Третьей знаменательной военно-политической структурой, зародившейся в Тридцатилетней войне, была французская. После заключения мира в Като-Камбреси (1559 г.), положившего конец Итальянским войнам, Франция пала жертвой гражданских междоусобиц, вызванных отчасти религиозной рознью между кальвинистами и католиками, и отчасти — спорами вокруг наследования трона. Сыграло свою роль и то обстоятельство, что вернувшиеся после окончания итальянских кампаний и оставшиеся без работы солдаты увидели в беспорядках на родине возможность применения своих профессиональных навыков. Внутренние брожения продолжались до 1627–1628 гг., когда Людовик XIII после осады овладел последним оплотом протестантов — Ла Рошелью. После этого военные усилия Франции были направлены за пределы страны, против властителей Испании и Германии, и именно вмешательство Бурбонов в Тридцатилетнюю войну не позволило Габсбургам объединить Германию и подавить ересь.

Вначале французские генералы уступали опытным полководцам испанской и германской армий, однако после победы над испанцами при Рокруа (1643 г.) французы также достигли уровня признанных мастеров военного дела. Далее превосходство в ресурсах, которым обладали Бурбоны, позволило им побеждать противников, просто выводя против тех превосходящие силы хорошо обученных солдат. Политическая история второй половины XVII в. обусловлена именно этим простым обстоятельством.

Она также обуславливалась тем фактом, что после заключения Вестфальского мира (1648 г.), положившего конец войне в Германии, ни Габсбургский император, ни французский король не посчитали необходимым распустить армии, воевавшие в Тридцатилетней войне. Французам пришлось держать войска под ружьем до заключения в 1659 г. мира с Испанией, а взошедший в 1661 г. на престол Людовик XIV решил, что слава и благоразумие требуют от него содержания армии в постоянной готовности к войне. Вновь вспыхнувшие в 1648–1653 гг. гражданские беспорядки произвели на юного короля столь сильное впечатление, что первоочередной задачей войск стало обеспечение неприкосновенности королевской власти от посягательств внутренних врагов; внешние военные предприятия стали делом второстепенным.