Глава 9 Начало 1960-х гг.: симптомы социально-политического кризиса

Глава 9

Начало 1960-х гг.: симптомы социально-политического кризиса

19 июля 1962 г. Президиум ЦК КПСС обсудил проект постановления Совета Министров СССР о дополнении статьи 40 Положения о паспортах. Список местностей, где запрещалась прописка лиц, отбывших лишение свободы или ссылку за совершение ряда особо опасных преступлений, был дополнен некоторыми городами юга России. Часть городов из «запретного» списка были курортами Северного Кавказа, где любила отдыхать партийно-советская элита, другая часть представляла зоны повышенной социальной конфликтности. Там уже происходили или могли произойти в будущем массовые волнения и беспорядки — Краснодар, Грозный, Новочеркасск, Шахты[497] и другие.

Среди документов, собранных аппаратом ЦК КПСС к заседанию Президиума, оказались справки КГБ при Совете Министров СССР Они прямо говорили о симптомах социально-политического кризиса на территории СССР. Приказ председателя КГБ «Об усилении борьбы органов государственной безопасности с враждебными проявлениями антисоветских элементов» (1962 г.) констатировал: «В последние годы в некоторых городах страны произошли массовые беспорядки, сопровождавшиеся погромами административных зданий, уничтожением общественного имущества, нападением на представителей власти и другими бесчинствами. Зачинщиками этих беспорядков, как правило, были уголовно-хулиганствующие элементы, однако в ходе беспорядков всплывали на поверхность и проявляли повышенную активность враждебно настроенные лица, бывшие немецкие каратели и пособники, церковники и сектанты, которые в ряде случаев своими действиями стремились придать стихийно возникшим событиям контрреволюционную направленность».[498]

Власти явно опасались «соединения» стихийных массовых волнений с деятельностью антисоветских групп и организаций, способных придать этим волнениям политическую направленность, превратить асоциальные волнения городских жителей в антисоветские восстания. В свое время удар по инакомыслию, вдохновленному «венгерским синдромом» и растущей «внеструктурной» политической активностью отдельных групп населения после разоблачений XX съезда КПСС, сопровождался существенными уступками рабочим для снижения их потенциальной конфликтности. Недаром в конце 1956 г. пленум ЦК КПСС принял решение о снижении норм выработки — фактически об увеличении зарплаты.[499] Политическая опасность «соединения» рабочего недовольства с интеллигентским инакомыслием была в значительной степени ликвидирована. А жестокий удар по «бытовым антисоветчикам», среди которых оказалось много заурядных пьяниц и болтунов из рабочей и мещанской среды, позволил властям благополучно выйти из первого после смерти Сталина кризиса взаимоотношений с народом.

В начале 1960-х гг. то, что раньше было лишь миражем и фантомом, начало приобретать более отчетливые очертания реальной угрозы. Руководство СССР своими собственными размашистыми действиями спровоцировало конфликт и создало опасность «соединения» народного недовольства с идеологией политического протеста. В короткое время, практически одновременно, были проведены денежная реформа 1961 г., повышение цен на основные продукты питания и пересмотр норм выработки в сторону их увеличения. Все это вызвало массовое недовольство, которое сочеталось с обострением проблем социальной справедливости, массовой эгалитаристской критикой новых «советских бар» и «дачного капитализма». В итоге, как отмечалось в информации КГБ в ЦК КПСС от 25 июля 1962 r., «после длительного перерыва вновь начали рассылаться анонимные документы с восхвалением участников антипартийной группы. Значительно больше стало поступать писем, содержащих террористические намерения в отношении руководителей коммунистической партии и правительства».[500]

Общее количество так называемых враждебных проявлений в первом полугодии 1962 г. в 2–3 раза превысило уровень 1961 г.[501] Среди авторов антисоветских документов (писем и листовок) около трети составляли рабочие, почти половина была моложе 30 лет, 40 процентов имели среднее и высшее образование. В 1960–1962 гг. на территории Советского Союза было распространено более 34 600 антисоветских анонимных документов, в том числе 23 213 листовок.[502] В начале 1960-х гг. заметно активизировалось создание подпольных антисоветских групп. В первом полугодии 1962 г. органы госбезопасности «вскрыли» 60 таких групп, а за весь 1961 г. — только 47.[503]

В известном смысле на рубеже 1950–1960-х гг. власть попала в заколдованный круг. Экономические проблемы невозможно было разрешить, не вызывая возмущения граждан, не создавая предпосылок для роста оппозиционных настроений, не провоцируя невыгодных для власти сравнений между декларируемыми целями (строительство коммунизма и т. п.) и унылой действительностью. Дисбаланс зарплаты и цен на потребительские товары (и особенно — продукты питания), отчасти вызванный уступками рабочим во второй половине 1950-х гг., обострял традиционную советскую проблему дефицита. При низких ценах на сельскохозяйственные продукты и при относительном росте заработной платы дефицит становился катастрофическим и вызывал ропот недовольства.

За полгода до повышения цен, в ночь с 30 на 31 декабря 1962 г. в Чите были обнаружены листовки, иллюстрирующие растущее возмущение: «Внутренняя политика Хрущева — гнилье!»; «Долой диктатуру Хрущева!»; «Болтун Хрущев, где твое изобилие?».[504] Ожидания народа явно дисгармонировали с требованиями экономики. В надписях на избирательных бюллетенях, опущенных в урны для голосования в день выборов в Верховный Совет СССР 10 марта 1962 г., часто звучали мотивы выравнивания или повышения зарплаты и снижения цен на продукты, обувь, одежду: «Почему многие продукты, а главное сахар, конфеты и ширпотреб — не довоенные на них цены?»; «Хороший ты мужик. Да хорошо бы денежек нам прибавил». При этом народное сознание апеллировало к «положительному опыту» предшественника: «Тов. Хрущев! За время вашего вступления на пост вы еще не сделали ни одного снижения цен. Время снижать и улучшать материальное положение трудящихся»; «Исключая культ личности Сталина, мы совместно с вами должны подойти к новому снижению цен».[505]

Вскоре после этих выборов, летом 1962 г., народная репутация «хорошего мужика» оказалась под угрозой. Он попал в своеобразный политический цейтнот: сохранение статус-кво в ценовой политике грозило ростом недовольства из-за нехватки продуктов. А экономически оправданная мера — повышение закупочных и розничных цен — означала разрыв с популистской политикой систематического снижения цен, принесшей Сталину немалые политические дивиденды в больших городах. Немногие понимали искусственный, внеэкономический характер подобной политики, люди ждали «новых проявлений заботы партии и правительства» о народе. Когда «забота» обернулась для населения обманутыми надеждами, последовала закономерная вспышка возмущения.

Важным симптомом кризиса личной репутации Хрущева в начале 1960-х гг. стали время от времени раскрывавшиеся органами госбезопасности «заговоры» с целью его физического уничтожения. Ничего серьезного для практического осуществления своих намерений потенциальные «террористы» не делали. Но показательным было само по себе появление террористической темы среди стандартного набора «антисоветских проявлений». Среди арестованных КГБ террористов были, например, два молодых человека из Тбилиси — Шота Меквабишвили и Альберт Меладзе. По данным КГБ, они собирались в конце 1960 г. совершить покушение на Хрущева во время его предполагаемого приезда в Грузию. Похоже, молодые люди считали, что террористический акт повлек бы «за собой изменение внешней и внутренней политики Советского государства». «Заговорщики» долго обсуждали возможный сценарий покушения, где достать оружие, как изготовить бомбу и т. д. К счастью для них и для Хрущева, практически ничего сделано не было.[506]

Еще один «террорист» был арестован КГБ в Душанбе (Таджикская ССР). 1 октября 1962 г. во время визита Хрущева в Таджикистан Станислав Воробьев (осужден впоследствии на 12 лет лишения свободы) взял огромный булыжник, засунул его в букет цветов и приготовился швырнуть его в проезжавший по улицам кортеж. За полчаса до торжественной встречи Воробьева задержали. Станислав решился на покушение спонтанно, в момент душевного кризиса. На суде рассказал, что «газет он не читал, политзанятий не посещал, что его личная жизнь сложилась очень неудачно, вследствие этого он много пил, коллектив им не интересовался и все это привело его к тем действиям, за которые он был арестован».[507] В известном смысле Воробьев был типичным участником массовых беспорядков и волнений начала 1960-х гг. Просто он был не востребован конфликтной ситуацией где-нибудь на рынке или на городской площади, а «сорвался с тормозов» в момент визита Хрущева. То, что он сказал на суде, было расхожей темой множества антисоветских документов, высказываний и бытовых разговоров начала 1960-х гг., прямо или косвенно присутствовало в настроениях инициаторов массовых беспорядков: «Я хотел убить Хрущева за неправильную его политику. Взяв Германию, разве можно с ней дружить. Германия убила моего отца, а теперь, какой она мне друг? Я не согласен, что мы дружим с Польшей, Чехословакией. Мы посылали туда оборудование, хлеб, а оттуда что к нам идет? Из Китая идет товар по одним ценам, а покупаем мы втрое дороже. Чтобы купить костюм, надо работать целый месяц».[508]

Задуманное Хрущевым повышение цен, при всей его болезненности, могло бы и не сопровождаться острыми формами социального протеста. Запас идеологической и политической прочности системы был в то время достаточно велик. Но руководство страны допустило грубейший политический просчет: повышению цен сопутствовал пересмотр (в сторону ужесточения) норм выработки и расценок на целом ряде предприятий. Новочеркасская трагедия (массовые беспорядки и массовые жертвы в результате бездарных попыток властей силой подавить недовольство) была лишь видимой частью айсберга, невидимая его часть — глухой ропот и разнообразные «антисоветские проявления» по всей стране.

После официального сообщения о повышении цен на мясо, мясные продукты и масло КГБ при Совете Министров СССР ежедневно информировал ЦК КПСС о настроениях народа. Докладные записки за 1–4 июня 1962 г., хранящиеся в Архиве Президента РФ, были опубликованы в 1993 г. Из этих документов следует, что листовки с протестами появились даже в Москве: «Сегодня повышение цен, а что нас ждет завтра» (улица Горького, ныне Тверская, главная улица Москвы). На Сиреневом бульваре листовка призывала рабочих «бороться за свои права и снижение цен». На подмосковной железнодорожной станции «Победа» (Киевская железная дорога) была «учинена надпись с клеветническими измышлениями в адрес Советского правительства и требованием снизить цены на продукты». Уже в первый день пришли сообщения о различных проявлениях недовольства в Донецке, Днепропетровске, Павловском Посаде, Загорске, Ленинграде, Выборге, Тбилиси, Новосибирске, Грозном. Имели место попытки открытых протестов: рабочий Карпов из Выборга прикрепил себе на грудь надпись «Долой новые цены» и попытался пройти с ней по городу.

В следующие дни сфера критики расширилась, появились обобщения. Недостаток мяса в стране — результат наступления на подсобные хозяйства колхозников: «Индивидуальных коров порезали, телят не растят. Откуда же будет мясо? Тут какой-то просчет».[509] Появились сомнения в эффективности самой системы: «Все плохое валят на Сталина, говорят, что его политика развалила сельское хозяйство. Но неужели за то время, которое прошло после его смерти, нельзя было восстановить сельское хозяйство? Нет, в его развале лежат более глубокие корни, о которых, очевидно, говорить нельзя».[510] Раздались многочисленные призывы к забастовкам протеста. Некоторые ссылались на опыт борьбы западных рабочих: «если бы рабочие по примеру Запада забастовали, то сразу бы отменили повышение цен».[511]

По имеющимся в нашем распоряжении отрывочным данным, уже в 1961 г. появились первые намеки на стихийное забастовочное движение. Его начало было связано не с ростом цен, а с политикой в области труда и заработной платы. Например, все три известных нам случая коллективного невыхода на работу на предприятиях Приморского края в 1961 г. были связаны либо с повышением норм выработки, либо с задержкой выплаты заработной платы.[512]7 декабря 1961 г. на ткацкой фабрике Горийского хлопчатобумажного комбината после введения новых норм выработки отдельные рабочие остановили станки. Работа фабрики возобновилась лишь на следующий день.[513]

Нараставшая на протяжении 1961 г. — первой половины 1962 г. социальная напряженность завершилась ситуативным всплеском оппозиционных настроений и действий в июне 1962 г., непосредственно спровоцированным повышением цен. Вершиной кризиса стали волнения в Новочеркасске. Данное обстоятельство как бы подсказывает логическую цепочку причинно-следственных связей: экономические трудности режима (обострение дефицита), попытки выхода через ужесточение в политике труда и заработной платы, наконец скачкообразное повышение закупочных и розничных цен на продукцию сельского хозяйства вызвали рост «внеструктурной» политической активности населения и разрешились забастовками и восстанием в Новочеркасске. Но в эту соблазнительную логику не вполне укладываются многодневные и многотысячные волнения и беспорядки, которые имели место еще до повышения цен. 1961 г. в этом отношении оказался даже более беспокойным, чем 1962-й. Стихийные бунты в Краснодаре, Муроме, Александрове, Бийске, в чем-то похожие по своему сценарию на волнения в Новочеркасске, были связаны совсем не с повышением цен.

Социально-политический кризис начала 1960-х гг. выражался как в очевидном росте «антисоветских проявлений» и всенародном «ворчании», спонтанных стачках и забастовках, так и в неявных формах — всплеск преступности, «хулиганизация» страны, распространение социальных патологий (тунеядство, мелкие хищения, спекуляция, фарцовка, проституция, пьянство и наркомания). В 1961 г. наблюдался заметный рост некоторых особо опасных преступлений, а также осуждений за совершенные преступления. Больше чем на 50 процентов (по сравнению с 1960 г.) выросло число привлеченных к уголовной ответственности — 771 238 человек. Почти в два раза больше по сравнению с 1960 г. стало осуждений за особо злостные случаи хулиганства,[514] что приближалось к критическому уровню середины 1950-х гг.

Наступление государства на массовые формы преступности (мелкие хищения, спекуляция, хулиганство, самогоноварение) на рубеже 1950–1960-х гг. было воспринято многими как удар по устоям повседневной жизни народа, для которого со времен Сталина (несмотря на жестокие репрессии) полукриминальное поведение было либо специфическим условием выживания, либо извращенной формой снятия социального стресса, вызванного войной, репрессиями, голодовками, массовыми миграциями и т. п. Ответом на новый социальный стресс, спровоцированный размашистой борьбой режима за «наведение порядка», значительные слои маргинализированного населения ответили новой волной «хулиганского сопротивления», которое стало составной частью беспрецедентной вспышки бунтов и волнений 1961–1962 IT.

Вторая половина 1950-х — начало 1960-х гг. были отмечены еще и явными признаками идейно-психологического кризиса, возникшего как на почве разоблачения «культа личности» и «подведения итогов социалистического строительства» (в конце 1950-х гг. КПСС заявила, что социализм построен «полностью и окончательно», но этот «полностью и окончательно» построенный социализм был весьма далек от идеала «светлого будущего»), так и грубых ошибок в проведении социально-экономической политики. На фоне дефицита, снижения расценок и повышения цен на продукты питания кризис идеологии породил сумбур и хаос в сознании «маленького человека», «человека из толпы». Он искал форму для выражения своего недовольства действительностью повсюду: в коммунистическом фундаментализме, национализме, анархизме, антикоммунизме. «Кристаллизации» стихийного протеста в то время так и не наступило. Но немалое количество «маленьких людей» отличалось очень неустойчивым настроением и испытывало идеологический дискомфорт из-за внезапно обнаружившейся несостоятельности привычных догм и жизненных ценностей.

Некоторые пытались как-то выразить свое недовольство, но готовы были быстро раскаяться и вернуться в лоно коммунистической ортодоксии, а могли, не раскаиваясь, превратиться в отвергнутых всеми «борцов за правду», неожиданно обретших смысл существования в отрицании режима. Высказываясь спонтанно и ситуативно, такие люди сегодня ругали евреев как причину своих и народных бед, завтра «начальство», послезавтра лично Хрущева. Они то следовали за спасительными объяснениями официальной идеологии и объявляли все грехи системы пережитками сталинщины, то видели панацею в возвращении к сталинскому режиму с его ежегодными снижениями цен и «порядком».

Это глухое брожение умов и то, что принято называть «недовольством народа», имеющего, вообще говоря, в большинстве своем обыкновение «многозначительно безмолвствовать», начало превращаться в более или менее реальный политический фактор в результате ухудшения социально-экономической ситуации в стране на рубеже 1950–1960-х гг. В такие моменты неизвестно откуда и непонятно как толпа выделяет сиюминутных харизматических лидеров, которые ведут ее по дороге бунта и протеста. Спровоцировать беспорядки в таких ситуациях — дело исключительно простое, достаточно одного-двух человек, готовых пострадать за народ, с отключенными «социальными предохранителями» и/или ослабленным инстинктом самосохранения (иногда это могло быть результатом вульгарного опьянения), либо лично заинтересованных в беспорядках (освобождение товарища из милиции, корыстные интересы и т. п.), чтобы в людях из толпы заработали ассоциации, связывающие актуальную ситуацию с личными проблемами и недовольствами. Как результат появлялась готовность действовать, скрываясь за анонимностью и растворенностью в толпе.

В таких ситуациях власть обнаруживала, что воспитанная ею в ходе систематической идеологической обработки внушаемость «населения», его открытость психологическому манипулированию (поиск «врагов» и т. п.) оборачиваются против нее самой. Оказывалось, что у власти нет монополии на такое манипулирование, а «сон разума», столь удобный для управления огромной страной, может быть использован любым демагогом в совершенно противоположных целях. Каждый раз власть с удивлением открывала для себя очевидную истину: зачинщиком и организатором массовых действий может быть не только она, в экстремальных ситуациях всегда найдутся, люди определенного психологического типа, способные возглавить толпу и использовать подавленную пропагандой и особенностями социализации при коммунистическом режиме способность личности к самостоятельному восприятию действительности в совершенно противоположных целях. Не случайно, при поиске зачинщиков антигосударственных беспорядков властям никогда не удавалось найти своих действительных идейных противников. Большинство осужденных по таким делам случайно оказывались в водовороте событий, как правило, ни за кем из них не числилось антисоветских «грехов», вроде занятий антисоветской агитацией и пропагандой.