Политическое эхо событий в Грузии

Политическое эхо событий в Грузии

Под влиянием мартовских волнений 1956 г. возникла молодежная подпольная организация, в которой участвовал сын известного грузинского писателя, будущий диссидент Звиад Гамсахурдия — в конце 1980-х гг. лидер движения за отделение республики от СССР, первый президент независимой Грузии, впоследствии свергнутый и убитый. Из материалов надзорного производства Прокуратуры СССР по делу 3. К. Гамсахурдии, А. А. Микадзе, Т. Т. Гунджуа и В. В. Сихаруладзе видно, что еще раньше между ними шли разговоры о создании нелегальной группы. Но к активным действиям их подтолкнули именно события 5–9 марта 1956 г. Можно даже предположить, что среди. «неизвестных молодых людей», пытавшихся руководить событиями в городе, были члены и этой группы. Вскоре после мартовского расстрела Гамсахурдия «вновь поставил вопрос… о ведении нелегальной антисоветской работы», а «целью наметили» — создание самостоятельного грузинского государства. Так что молодые люди вполне могли быть и авторами листовок об отделении Грузии от СССР на Колхозной площади Тбилиси.

Группа впервые собралась в июле 1956 г. на квартире Гамсахурдии. Решили добиваться увеличения числа участников, «установить связь с теми лицами, которые входят в другие нелегальные группы», а на собранные деньги приобрести пишущую машину. В ночь с 1 на второе декабря 1956 г. группа Гамсахурдии распространила на улицах Тбилиси листовку, в которой, напомнив о мартовском расстреле 1956 г., подавлении восстания гурийских крестьян в 1924 г., репрессиях 1930-х гг., вводе советских войск в Венгрию, призывала к изгнанию «русских оккупантов» и «предателей — грузинских коммунистов».[470]

О существовании других нелегальных групп нам ничего не известно, что, впрочем, не значит, что их не было совсем. Достоверно зафиксировано несколько случаев распространения (или попыток распространения) листовок и анонимных писем, прямо или косвенно откликавшихся на события в Тбилиси.[471] Известен также случай спонтанного выступления молодежи Тбилиси на месте кровавых событий на проспекте Руставели у Дома связи. По спецсообщению МВД Грузии в МВД СССР, 3 октября 1956 г. группа студентов (25 человек) выпила по случаю стипендии в клубе им. Ворошилова. После этого они дошли до здания Дома связи, остановились на ступенях, установили глиняный горшок с цветами и запели любимую песню Сталина «Гапринди шао мерцхало». Требованию заместителя начальника городского управления милиции разойтись студенты не подчинились и запели еще громче. 15 человек были задержаны милицией. Остальные разбежались. Ночью (в присутствии родителей задержанных) были составлены административные протоколы о нарушении общественного порядка, и молодые люди в сопровождении родных были отпущены по домам. Начальник городского управления милиции попытался «прикрыть» студентов, не дал делу хода и не доложил о происшествии руководству МВД Грузии. Когда же о событиях у Дома связи стало известно милицейскому руководству республики, был отдан приказ о «выявлении организаторов данного происшествия».[472] История в конце концов дошла до ЦК КПСС.[473]

Спровоцированная событиями в Тбилиси вспышка грузинского национализма напугала представителей других этносов и усилила этническую напряженность в Грузии. Один из очевидцев волнений (очевидно, армянин) спустя месяц после событий — 13 апреля — отправил в Центральную ревизионную комиссию КПСС анонимное письмо-жалобу «на грузин». Повторяя распространенные в то время слухи, аноним рисовал ужасающую картину беспорядков — чуть ли не массовое убийство русских и армян, трупы которых выбрасывали в Куру. Он пытался убедить московское начальство в полной политической неблагонадежности грузин и призывал власть («пока не поздно») «предателей родины расстрелять, а их детей и родственников сослать в Сибирь и содержать их в запретной зоне».[474] Открещиваясь от имен Сталина и Берия, он готов был в этническом конфликте действовать теми же методами.

События в Грузии были болезненной реакцией общества на умирание великого сталинского мифа, страшным концом страшной эпохи. Разоблачение Сталина психологически обезоружило наиболее преданных и фанатичных сторонников режима — на их нерассуждающей преданности, так же как и на тотальном насилии держалась сталинская система. Великий святой оказался великим дьяволом. Но его развенчание было построено не по законам мифа — не было «падшего ангела», превратившегося в Сатану. Для преданных почитателей Вождя оскорбительным и невыносимым было не низвержение кумира, в этом еще можно было бы найти некое потустороннее величие, а простота и обыденность, с которыми оно совершилось. Сталин оказался простым смертным, но это означало, что теряла смысл вся мессианская проповедь мирового коммунизма. Жертвы становились бессмысленными, жестокость — неоправданной, жизнь — потраченной напрасно. На место великого и страшного вождя пришел лысый толстяк Хрущев. К нему можно было относиться, как к равному, его можно было ругать, и поносить как обычного человека — не так, как проклинают и наказывают своих идолов язычники, не так, как проклинали антихриста Сталина его враги.

Идейно-психологический кризис, который пережило общество в результате половинчатых разоблачений Сталина (а кульминацией этого кризиса были волнения в Грузии), насторожил коммунистических правителей. Они поняли, что полное развенчание мифа будет означать и полную потерю легитимности режима, обесценение всех его реальных и мнимых достижений. «Переоценка» роли и значения Сталина началась слишком быстро. Массовое сознание не выдержало, и даже привыкшие «колебаться вместе с генеральной линией» партийные функционеры растерялись. События в Тбилиси стали сигналом власти. Если идеологические устои режима и способны были выдержать разоблачение сталинских преступлений, то легитимность нового лидера страны — Хрущева — явно оказалась под вопросом.

Хрущев сигнал понял — до 1961 г. (XXII съезд КПСС) официальная критика Вождя отличалась заметной умеренностью. Были сохранены многие «сталинские» названия — городов, улиц, площадей, поселков, колхозов. Тело Сталина осталось в мавзолее вместе с Лениным, что имело бесспорный символический смысл. Сталина как бы постепенно «выдавливали» из массового сознания, но на его месте уже невозможно было представить никого другого. Время фанатической веры в коммунистических кумиров и идолов прошло. Можно было возродить ритуалы и заклинания, но никто уже не воспринял бы их всерьез. Миф умирал, «великая коммунистическая мечта» оборачивалась фикцией. Система переставала работать. Попытки Хрущева мобилизовать народ на «новые исторические свершения» — «строительство коммунизма за 20 лет» (а «программа строительства коммунизма» была принята одновременно с новой атакой Хрущева на Сталина в 1961 г.) уже не были ни мифом, ни великой утопией — они были наивным обманом, который народ, «живущий повседневностью», многозначительно проигнорировал. Фанатичных сторонников Хрущева не было, его отставка стала будничным делом, которое никого не взволновало и не задело, а некоторых обрадовала настолько, что они снова принялись писать анонимные письма в «инстанции» с руганью в адрес свергнутого «Никиты». Эпоха вождей, великих и страшных, закончилась.

Стихийная мобилизация толп под знаменами поверженного кумира ушедшей эпохи оказалась кратковременной. Большинство здравомыслящих людей, затянутых в воронку массовых беспорядков в Тбилиси, испытали страх и желание уйти в сторону. Некоторые почувствовали, что их иллюзиями и политическими страстями пытаются манипулировать. Делалось это либо в узко политических целях — заставить Хрущева «притормозить», чтобы сохранить остатки коммунистической легитимности, либо для того, чтобы переключить «культ личности» на «культ нации». Апелляция к национализму, сама по себе превратившая имя Сталина из символа коммунизма в символ оскорбленного национального чувства, была симптомом будущего кризиса «советской империи» — не в меньшей степени, чем уже начавшегося кризиса «русского коммунизма».

Кульминация этих кризисов и их катастрофическая развязка были еще далеко впереди.