ЮМОР И ЛЮБЕЗНОСТЬ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЮМОР И ЛЮБЕЗНОСТЬ

Кардинал часто щекотал сам себя, чтобы посмеяться.

Он приказывал найти Буаробера и других, кто мог его развлечь, и говорил им: «Повеселите меня, если знаете что-то интересное».

Таллеман де Рео

Таллеман, Светоний эпохи барокко, в основном мало склонный льстить Ришелье, тем не менее писал: «Его Высокопреосвященство любил посмеяться». Склонный к плохому настроению, много страдавший физически, почти всегда утомленный, кардинал неоднократно испытывал потребность развлечься в непринужденной обстановке. А его пристрастие «поржать» в тесном кругу породило предположение о том, что «он воображает себя лошадью».

Его ум был умом того времени, его юмор отличался от нашего. Подобно Генриху IV, Ришелье обожал прозвища: Жан де Решинье-Вуазен был «отцом Гуроном», Буаробер — «Деревом», Мазарини — «Братом Палашом». Когда Шавиньи (чье родовое имя было Бутилье) решил переименовать особняк Сен-Поль на улице Руа-де-Сисиль в Бутилье, чтобы унизить бывших графов де Санлис, кардинал расхохотался и воскликнул: «Все швейцарцы захотят пойти туда выпить; они прочтут „Особняк Бутылка“!»

В то же время Ришелье позволял шутить с собой только самым близким людям. Братья Ботрю — Гильом, граф де Серран, академик; Николя, сеньор Ножан, капитан придворной гвардии — считались самыми остроумными. Демаре де Сен-Сорлен развлекал кардинала и рассказывал ему анекдоты. Но самым записным шутом был аббат Буаробер, который говорил все что угодно, поскольку знал, когда остановиться. Кардинал не мог без него обходиться. Буаробер являлся членом Французской Академии и информатором Ришелье, развлекал его, служил посланником, шпионом, доверенным лицом. Ему принадлежит знаменитая шутка:

— Родриго, у тебя есть сердце?

— Нет, у меня есть бубны (карточная масть) [66].

Эта шутка составляла часть бурлескной пародии, задуманной, составленной и поставленной, «чтобы развлечь кардинала и удовлетворить зависть, которую он испытывал к „Сиду“» (Таллеман де Рео). Великолепный комедиант, аббат Буаробер распределял роли трагикомедий Корнеля между лакеями и поварами министра.

Его Высокопреосвященство и вправду любил порой скаламбурить. Таллеман приводит в пример такой короткий анекдот. Когда некий месье де Лансак вошел, кардинал попросил своего пажа придумать на его счет игру слов.

— Монсеньор, — сказал юный шутник, — мне нужен пистоль.

— Как, один пистоль?

— Да, монсеньор, мне нужен один пистоль, без этого я не стану придумывать.

Монсеньор согласился.

— Пистоль Лансак (pistole en sac — пистоль в сумке), — сказал паж, засовывая золотой к себе в карман. И получил еще десять за то, что развеселил своего знаменитого хозяина.

«Маленькие истории» Таллемана де Рео кроме этой сцены, которую считают подлинной, содержат также множество других. Будущая маркиза де Мольни, Шарлотта Брюляр де Пюизьё была, как пишется в этих историях, «ужасно смышленой». Девушка пела и танцевала, знала немецкий, испанский, итальянский. Двору и городу ее скороспелые таланты были известны не меньше, чем ее проделки. И так случилось, что Ришелье, навещая мадам Пюизьё, выразил желание послушать пение прелестной Шарлотты. Та была в плохом настроении и заставила себя долго просить. Наконец, она выдала вульгарнейшую «песенку лакея», заканчивавшуюся такими словами:

У меня сильно болит vistanvoire,

И еще сильнее палец.

Тогда невозмутимый кардинал повернулся к мадам де Пюизьё и холодно произнес:

— Мадам, я советую вам получше следить за vistanvoire вашей дочери.

А кто узнал бы этого надменного прелата, настоящего хозяина Франции в благосклонном меценате, растроганном старой мадемуазель де Гурне? Мари Лежар (1566–1645), мадемуазель де Гурне, носила звание «приемной дочери» Мишеля Монтеня, для которого она издала его знаменитые «Опыты». Монтень был ее страстью, ее навязчивой идеей. Она говорила лишь о нем и его произведении. В 1626 году она опубликовала «Тень мадемуазель де Гурне», смешанный сборник произведений в стихах и прозе. Ею тайно восхищались или насмехались над ее видом, словами, пристрастиями. Ее кошки также были общеизвестны, их звали Донзель (Шлюшка), Минетта и Пиайон (Пискля).

Ришелье забавлялся, осыпая ее комплиментами, используя устаревшие или вышедшие из употребления слова, которые он позаимствовал из ее «Тени».

— Вы смеетесь над бедной старухой, — наконец сказала Мари де Гурне. — Смейтесь, великий талант, смейтесь; вам надо, чтобы весь мир способствовал вашему развлечению.

Кардинал принес свои извинения приемной дочери великого Монтеня, а затем заспорил с Буаробером, здесь присутствующим, поскольку именно он привел старую даму к министру. Завязался диалог, похожий на торговую сделку:

— Следует кое-что сделать для мадемуазель де Гурне. Я даю ей две сотни экю пенсии.

Буаробер попросил прибавки, сославшись на то, что у дамы есть служанка, внебрачная дочь пажа Ронсара. Кардинал добавил пятьдесят ливров в год.

— Есть еще маленькая Пиайон, это ее кошка.

— Я дам ей двадцать ливров пенсиона, при условии, что она будет есть вволю.

— Но, монсеньор, она ведь окотилась!

Тогда кардинал добавил «еще пистоль на котят» (Таллеман). Что касается доброго Буаробера, этот день больше чем когда-либо подтвердил его прозвище «просителя за скорбящих Муз».