14 «Дамьетта!»

Вдоль побережья дул северный ветер, но в бухте вода оставалась спокойной. Один за другим корабли выходили из гавани, пристань которой лежала в тени грандиозной новой крепости тамплиеров. Шато-де-Пелерин (Замок пилигримов), величественный, как и все другие крепости, возведенные христианами Святой земли за последние сто двадцать лет, был назван в честь паломников, которые помогали строить его. Он высился на выступающем в море скалистом мысу недалеко от Хайфы, примерно на полпути между Яффой и Акрой, столицей христиан Иерусалимского королевства. В десяти километрах от него находилась гора Табор (Фавор), недавно захваченная сарацинами под командованием брата Саладина аль-Адиля. Мусульмане построили там свою крепость, и Шато-де-Пелерин стала ответом на нее.

Шедевр фортификационного искусства крестоносцев, она заменила старую крепость неподалеку от Ле-Деструа, построенную за несколько десятилетий до этого, чтобы охранять узкую прибрежную дорогу от нападений разбойников. В то время как Ле-Деструа была фактически большой сторожевой башней, Шато-де-Пелерин могла вместить многотысячное войско и имела собственную гавань. Глубокий ров защищал подходы к крепости с суши. Стены были построены из огромных каменных блоков, частью взятых из древней финикийской стены. Обеденный зал был рассчитан на то, чтобы единовременно вмещать четыре тысячи солдат, а внутренние лестницы были так широки, что конный рыцарь мог свободно проехать по всему замку[434]. Кроме того, в крепости имелась круглая церковь, и были просторные подземелья, куда бросали пленных, врагов ордена и своенравных братьев, нарушивших устав ордена. (Сохранились сведения о проступках, за которые член ордена мог быть закован в цепи и заточен в Шато-де-Пелерин. Среди них есть самые разные: от драк и ношения светской одежды до преступных ласк по ночам[435].) Всем своим видом Шато-де-Пелерин свидетельствовал о том, что христиане оправились от страшного поражения, нанесенного им Саладином, а название замка служило напоминанием о главном преимуществе воинов-тамплиеров – о помощи, которая постоянно поступала к ним вместе с нескончаемым потоком благочестивых паломников. Построить подобную крепость стоило таких денег, писал один христианский автор, что «возникал вопрос, откуда это все взялось»[436].

На борту одного из кораблей, вышедших из гавани в конце мая 1218 года, был Гийом де Шартр, ставший магистром тамплиеров после смерти Жильбера Эрайля в 1200 году и его преемника Филиппа де Плессье в 1209-м. Он отправился в путь вместе с Гверином де Монтегю, магистром госпитальеров, и маршалами обоих орденов. Мобилизован был почти весь командный состав тамплиеров Востока, на месте остались только те, кто непосредственно отвечал за коммерцию и отправку кораблей в Акре.

Военные ордены собирались идти в поход вместе со всей армией латинского Востока. Суда, груженные оружием и доспехами, сопровождали корабли с крестоносцами, прибывшими на Святую землю из Фландрии, Австрии и Венгрии, а также с высокопоставленными служителями церкви, среди которых были патриарх Иерусалима и епископы Акры, Никосии и Вифлеема. Здесь же находился и новый король Иерусалима Жан де Бриенн, дворянин из Шампани, правивший от имени своей маленькой дочери, королевы Изабеллы II[437]. В плавание отправились и сотни простых пилигримов, многие из которых уже проделали долгий путь от родных домов в Бремене и Кёльне, вдохновленные на паломничество чудесным явлением в небе пылающих крестов. Пятый крестовый поход, к которому папа римский Иннокентий III впервые призвал в 1213 году, завладел сердцами верующих христиан севера Европы, и теперь те, кто принял обет и пустился в путь к Святой земле, приближались к городу в дельте Нила, избранному целью крестоносцев: к Дамьетте.

* * *

Почти в то же самое время, когда одна армия в мае 1218 года покидала Шато-де-Пелерин, второй флот крестоносцев разворачивал паруса и направлялся к дельте Нила с другой стороны: от атлантического побережья Португалии, огибая Алгарве, через Гибралтарский пролив в более спокойные и теплые воды Средиземного моря. В его состав входило около восьмидесяти коггов – огромных дубовых кораблей с одним большим квадратным парусом[438]. С этим флотом плыл Пьер де Монтегю, рыцарь ордена Храма, происходивший из влиятельной семьи крестоносцев. Он служил магистром в Испании и Провансе, а затем магистром на Западе, став таким образом самым высокопоставленным тамплиером за пределами Святой земли. Гверин де Монтегю, который сел на корабль в Шато-де-Пелерин, был его братом[439].

Пьер де Монтегю был уроженцем Оверни на юго-западе Франции, и служение его проходило в Европе, а не на Востоке, однако он не понаслышке знал, что такое священная война. 16 июля 1212 года он сражался в битве при Лас-Навас-де-Толоса, где объединенные силы испанских королевств Арагон, Кастилия и Наварра встретились с огромной армией Альмохадов под командованием халифа Мухаммада аль-Насира.

На рубеже XII–XIII веков на юге Испании мусульманам удалось отвоевать многие из земель, отнятых у них христианскими королевствами. В 1195 году в битве при Аларкосе халиф из династии Альмохадов аль-Мансур нанес сокрушительное поражение армии под командованием Альфонсо VIII Кастильского. Христиане были изгнаны с поля боя и вскоре утратили многие из своих крепостей и городов. Недавно созданные испанские военные ордены, принимавшие участие в сражении, понесли тяжелые потери: орден Сантьяго лишился девятнадцати рыцарей, включая магистра, а орден Калатравы – множества людей и двух крепостей[440]. Оправиться после этого и пережить горечь поражения было нелегко. Под влиянием военных орденов в 1209 году Иннокентий III наконец придал борьбе против Альмохадов статус крестового похода, позволив его участникам получать отпущение грехов. Битва при Лас-Навас-де-Толоса стала кульминацией последовавшей за этим военной кампании. В сражении приняли участие короли Кастилии, Наварры, Португалии и Арагона со своими армиями, тамплиеры, ордены Сантьяго и Калатравы и прибывшие в южную Испанию крестоносцы из Франции.

Тамплиеры находились в арьергарде, и Пьер де Монтегю стал свидетелем кровавой бойни, начавшейся после того, как христиане прорвали ряды мусульман. Гвардейцы Мухаммада аль-Насира (наследовавшего власть аль-Мансура в 1199 году), скованные друг с другом цепями чернокожие рабы, не смогли защитить своего халифа, и он бежал с поля боя. Король Кастилии после битвы хвалился тем, что христиане потеряли только двадцать пять или тридцать человек, в то время как мусульмане – сто тысяч[441]. На самом деле потери христиан были куда больше, и понесли их в основном военные ордены. Погибли и португальский магистр ордена Храма, и магистр ордена Сантьяго. Но это была духоподъемная победа: казалось, Господь снова обратил свою милость на христиан.

Теперь, шесть лет спустя, корабль Пьера де Монтегю удалялся от места другой победы. На горизонте исчезала разрушенная крепость Алькасер-ду-Сал (Аль-Каср), расположенная примерно в шестидесяти четырех километрах к югу от Лиссабона. Прошлой осенью к ней подошли объединенные силы португальских христиан и крестоносцев из Фризии и прирейнских земель, и после многих месяцев осады ее стены, наконец, не выдержали.

Мусульманские защитники Алькасера сдались в октябре 1217 года, и победа ознаменовалась еще одним появлением святого креста на ночном небе. В немалой степени она стала заслугой испанских тамплиеров, которые пришли в полном составе под командованием своего магистра Педро Альвитиса осаждать и штурмовать крепость[442]. «Божественной силой сарацины были побеждены, – писал хронист. – Один из их королей был убит, и вместе с ним великое множество убили и взяли в плен»[443]. Этот успех западные крестоносцы надеялись повторить, когда высадились на египетском побережье.

* * *

«Дамьетта! Прославленная в царствах, знаменитейшая во времена Вавилона, владычица моря», – так писал немецкий священнослужитель и историк Оливер фон Падерборн, покинувший Германию, чтобы участвовать в Пятом крестовом походе[444].

Богатый и процветающий город стоил каждого слова этого восторженного панегирика. На западе Дамьетты протекала одна из крупнейших рек дельты Нила, в которой соленая вода моря смешивалась с пресными водами находящегося в сотнях километров отсюда Эфиопского нагорья. На ее отмелях грелись голодные крокодилы[445]. А на востоке город подходил к соленому озеру Манзала, длинному, мелководному и богатому рыбой. Благодаря хорошему водоснабжению Дамьетта была окружена плодородными землями, и горожане круглый год обильно снабжались всем, что произрастало в пойме Нила[446]. Но это был не только центр приречного земледелия, но и один из крупнейших портов региона, удобный для купцов из процветающих итальянских городов-государств Генуи и Венеции и близкий к прибрежным городам Леванта. При попутном ветре корабль из Акры мог добраться до Дамьетты меньше чем за неделю. Кроме того, дорога из города на юг вела в процветающий Каир. Дамьетта была местом остановки торговых судов, огибавших побережье Южного Средиземноморья, и здесь же торговцы из Европы перегружали свои товары с кораблей на верблюдов, после чего караваны отправлялись на восток в Индию и Китай. А оттуда они привозили в Дамьетту шелка, специи, соль, золото, драгоценную древесину, масла, снадобья и рабов[447]. Как и Александрия, находящаяся на другой стороне дельты, Дамьетта уже не одну сотню лет привлекала к себе завоевателей из государств, попеременно возникающих и исчезающих в Восточном Средиземноморье.

Все это богатство, несомненно, манило и христианских воинов, прибывших в 1218 году из Англии, Фландрии, западной Франции, немецких княжеств, Австрии, Венгрии и многих других мест и собравшихся у Дамьетты. Кроме того, это было важное место в духовном плане. В жизни Христа Дамьетта не присутствовала, но она была точкой входа в Египет – землю, из которой бежали израильтяне, чтобы бродить по пустыне; землю, где Моисей получил заповеди и где Дева Мария стирала одежду младенца Иисуса в святом источнике. (Через этот источник пролегал путь паломников, и в праздник Богоявления христиане совершали там омовение в саду, засаженном бальзамовыми деревьями.) Более того, в сознании крестоносцев 1218 года взятие Дамьетты было первым шагом к возвращению Иерусалима.

16 июля 1216 года Иннокентий III, провозгласивший в 1213 году Пятый крестовый поход, умер, так и не увидев, как собираются новые армии крестоносцев. За время пребывания на Святом престоле он проповедовал три крестовых похода, отлучил от Церкви нескольких королей и вернул Риму былое могущество. Его миссия была продолжена новым папой Гонорием III. Ученый человек родом из Рима, Гонорий был не столь воинственен, но достаточно предан крестоносному движению, чтобы направить десятую часть папских доходов, полученных в течение трех лет, на новый поход и настойчиво переписываться с его предводителями, среди которых были король Венгрии Андраш, австрийский герцог Леопольд VI, патриарх Иерусалимский, магистры тамплиеров и госпитальеров и Жан де Бриенн, король Иерусалима[448]. Однако в их числе не оказалось короля Англии, ибо Иоанн умер в 1216 году в разгар гражданской войны, оставив вместо себя на престоле ребенка, и короля Франции Филиппа Августа. Зато Гонорий настойчиво призывал присоединиться к походу германского императора Фридриха II Гогенштауфена, учителем которого когда-то был. Кроме того, папа римский велел в первую пятницу каждого месяца проводить по всем городам христианского мира процессии крестоносцев, чтобы «каждый верующий мог смиренно преклониться перед принявшими крест во время молитвы»[449].

Единственное, чего не делал Гонорий, так это не вмешивался в военную стратегию. Он понимал, что это дело правителей, которые решили возглавить миссию. Отчасти по этой причине крестовый поход, целью которого изначально было возвращение Иерусалима, в конечном итоге избрал своей целью торговый порт в устье Нила, в трехстах двадцати километрах от Святого города.

Решение осаждать не Иерусалим, а Дамьетту было принято в Акре где-то в октябре 1217 года на военном совете, в котором приняли участие все самые знатные крестоносцы Востока и Запада. В письме к папе Гонорию магистр тамплиеров Гийом де Шартр объяснял, что Иерусалим не может быть взят, если не лишить сарацинов возможности снабжать свои армии в Палестине с юга и не ослабить власть мусульманского правителя Египта, которым на тот момент был племянник Саладина аль-Камиль[450].

Появление нового противника в лице этого султана свидетельствовало о продолжающейся междоусобице среди Айюбидов. В течение двух десятилетий после смерти Саладина происходила то консолидация власти, то очередное ее дробление. В 1201 году брат Саладина аль-Адиль (Сафадин) сумел стать султаном Египта и Сирии, подавив сопротивление сыновей Саладина. Но после смерти аль-Адиля в 1218 году империя была поделена еще раз, на этот раз между его сыновьями. Таким образом, аль-Камиль (которого крестоносцы называли Меледином) стал править в Каире, и предполагалось, что он станет следующим султаном, главным в семье; аль-Муаззам (Корадин) хозяйничал в Дамаске; а третий брат, аль-Ашраф, получил Алеппо и северную Сирию.

Дамьетта стала тем местом, где крестоносцы решили впервые встретиться с новым противником. Жан де Бриенн писал, что «через вторжение в Египетское царство, может статься, легче освободить Святую землю от рук неверных»[451]. Магистр тамплиеров, похоже, одобрил этот план и вполне мог быть одним из тех, кто даже настаивал на нем во время совета в Акре. Тамплиеры сыграли важную роль в подготовке крестового похода, давая займы, чтобы помочь финансировать войско, через дом тамплиеров в Париже под руководством казначея, брата Эймара. В последовавших за этим военных действиях они играли столь же важную роль.

* * *

Корабли с Востока и Запада достигли Дамьетты в начале лета 1218 года. Флотилия, вышедшая из гавани Шато-де-Пелерин, оказалась у египетского побережья 30 мая, когда германский и фризский флот, с которым прибыл Пьер де Монтегю, уже начал высадку. Крестоносцы разбили лагерь выше по течению реки и начали осматривать городские укрепления.

Как и любая драгоценность, Дамьетта тщательно оберегалась: ее защищали тройные стены со встроенными в них двадцатью восемью башнями. Между стенами были вырыты рвы. Напротив западной стены, в середине реки на острове стояла еще одна башня, от которой были протянуты цепи: когда их поднимали, они преграждали путь кораблям[452]. К тому же защитники города имели все необходимое, чтобы противостоять штурму. Одним из самых грозных их орудий был греческий огонь – вязкий состав на основе сырой нефти, который можно было распылять из труб или швырять, как гранаты, в горшках, разбивавшихся от удара. Потушить этот огонь было почти невозможно. Особенно опасен он был для кораблей при штурме с воды. В целом Дамьетта защищалась так же надежно, как все города, которые приходилось брать крестоносцам, и кроме того, аль-Камиль мог отправить к ней подкрепление из Каира. Чтобы взять ее, требовались тщательно продуманные действия, дисциплина и опыт, тем более что осада должна была начаться летом, в зной, когда температура днем превышала 44 °С в тени.

После обустройства лагеря крестоносцам предстояло захватить башню на острове посреди реки – иначе город было не взять. Официально избрав Жана де Бриенна командующим, они с энтузиазмом взялись за дело, начав обстреливать Дамьетту из требушетов. Под прикрытием этой многодневной артподготовки несколько отрядов крестоносцев, оснастив корабли приставными лестницами и деревянными надстройками, пытались маневрировать близ башни, чтобы взобраться на ее стены. По рассказу Оливера фон Падерборна, такие штурмовые отряды отправили австрийцы, фризы, немцы и госпитальеры. Тамплиеры также снарядили по меньшей мере один корабль. Все попытки провалились. Сарацины разбили лестницы на кораблях госпитальеров и герцога Австрийского, находившиеся на лестницах рыцари упали в воду и пошли ко дну, но зато «души их вознеслись к небу». Немецкие и фризские корабли встали на якорь посреди реки, чтобы обстреливать башню из бортовых катапульт, но загорелись от ответного залпа греческим огнем и принуждены были вернуться в лагерь, «унизанные стрелами изнутри и извне»[453]. Тамплиеры построили укрепленный корабль, которому в разгар боевых действий удалось подойти прямо к башне, но и ему, по словам Оливера фон Падерборна, был причинен «немалый ущерб», так что рыцарям Храма тоже пришлось отступить[454].

Крестоносцы продолжали обстреливать из требушетов башню и мост, не давая ее защитникам поддерживать связь с городом. Тем временем под личным руководством Оливера фон Падерборна на берегу начались работы по сборке плавучей осадной башни. Она состояла из двух кораблей, соединенных вместе, с четырьмя мачтами, подъемным мостом и огнеупорным покрытием из шкур животных. С ней крестоносцы пошли на второй штурм цепной башни. Между ее защитниками и воинами, находившимися на плавучей крепости, завязался бой. На берегу священнослужители молились перед самой ценной своей реликвией – маленьким обломком Истинного креста, того, что был утрачен в битве с Саладином при Хаттине[455]. Несмотря на жестокий обстрел из камнеметов и ответные залпы греческого огня, долгое время ни одна из сторон не могла взять верх. Но в конце концов во время очередной отчаянной атаки во второй половине дня 25 августа христиане сумели спрыгнуть со своей платформы и развести огонь у одной из нижних дверей башни. Дым и пламя стали проникать на верхние этажи, и запаниковавшие защитники вскоре поняли, что их положение безнадежно. Многие выбросились из маленьких окон башни, чтобы спастись от огненного ада, и утонули в реке. Но сто двенадцать человек предпочли сдаться герцогу Австрийскому. «Мы громогласно возносили хвалы Господу», – писал присутствовавший при этом епископ Акры Иаков Витрийский[456]. Первый этап захвата был завершен.

Вскоре после этого – в ходе ожесточенных боев, происходивших в последние недели августа, – погиб Гийом де Шартр, четырнадцатый магистр ордена Храма, а также многие другие знатные крестоносцы, в их числе внебрачный сын короля Англии Иоанна. «Еще больше страстотерпцев за Христа, больше мучеников Христовых избавились от людских тревог в Дамьетте», – сокрушался Оливер фон Падерборн[457]. На место де Шартра орден избрал Пьера де Монтегю, магистра Запада, который прибыл в Египет через Португалию и участвовал в осаде Алькасер-ду-Сала. Назначение выглядело разумным: Пьер был умен, опытен и отличался взвешенностью суждений. Примечательно также и то, что впервые магистрами тамплиеров и госпитальеров оказались родные братья. Основу обоих орденов составляли знатные франкоязычные семьи, но одновременное присутствие на постах магистров двоих братьев особенно явно демонстрировало аристократичность их составов.

Несмотря на то что нильская башня была взята относительно быстро, захватить саму Дамьетту было куда сложнее. Знамя Айюбидов цвета шафрана по-прежнему реяло над ее стенами, и месяц проходил за месяцем в безрезультатных обстрелах и периодических боестолкновениях, случавшихся, когда защитники города атаковали лагерь франков. Некоторое оживление среди христиан вызвала дошедшая до них весть о том, что 31 августа скончался аль-Адиль. «Постаревший от невзгод и болезни, – написал Оливер фон Падерборн, – он сошел в ад»[458]. Однако на деле это мало что меняло: энергичный молодой аль-Камиль был жив и теперь стал султаном, а Дамьетта все еще держалась.

С приближением зимы тамплиеров ждали те же лишения, что и остальных крестоносцев. Условия в лагере становились все хуже. Плохое снабжение привело к массовой вспышке цинги. У людей болели ноги, десны опухали и гнили. Некоторые крестоносцы сочли, что за год, проведенный вдали от дома, исполнили свои обеты, и отправились обратно в Европу. На их место прибыли другие, но не все из них оказались полезны. С появлением Пелагия, епископа Альбано, влиятельного пятидесятитрехлетнего кардинала и легата папы Гонория, обострились разногласия среди командования, поскольку этот священнослужитель мнил себя не только духовным пастырем, но и военным стратегом.

В конце октября рано утром лагерь тамплиеров подвергся нападению со стороны крупного отряда противника. В бою погибло более пятисот человек. В следующем месяце лагерь пострадал от длившейся три дня бури: река вышла из берегов, шатры унесло водой, а несколько кораблей, стоявших на якоре, были разбиты в щепы. В начале декабря все, наконец, успокоилось, и христиане продолжили попытки штурмовать город с захваченной речной башни. Оливер фон Падерборн описал одно столкновение: из-за сильного течения реки корабль тамплиеров оказался слишком близко к оборонительным сооружениям Дамьетты, был обстрелян камнями и греческим огнем, а затем окружен легкими вражескими судами. Солдаты-мусульмане крепились к судну крюками и взбирались на высокие деревянные борта. На палубе завязался бой. «Они сражались уже долгое время, когда корабль, наконец, получил пробоину (сделал ли ее враг или наши люди, мы не знаем) и затонул, так что вершина мачты едва виднелась над водой, а египтяне и христиане пошли на дно», – писал Оливер. Тамплиеров, нашедших свою смерть в водах Нила, он уподобил ветхозаветному герою Самсону: «Так и те мученики утянули в бездну вод вместе с собой больше, чем могли убить мечами»[459].

Осада продолжалась всю зиму и следующую весну, но тройные стены Дамьетты стояли крепко. Повсюду, где велись боевые действия, можно было увидеть знамя тамплиеров вместе с десятками других знамен, среди которых был и флаг относительно нового германского военного ордена – Тевтонского. Он был создан по образцу ордена Храма, а зародился в Акре во время великой осады 1190–1191 годов как подразделение госпитальеров. В то время тевтонцы врачевали раненых германских воинов, а размещались в шатрах, сделанных из парусов их кораблей. Вскоре Тевтонский орден стал военным и в первые десятилетия XIII века получил статус третьего великого христианского духовно-рыцарского ордена движения крестоносцев[460].

К лету 1219 года ситуация зашла в тупик. Разногласия среди лидеров Пятого крестового похода обострились еще больше, и крепло ощущение, что лишь прибытие войск короля Германии Фридриха II Гогенштауфена может изменить положение дел. Но Фридрих, неоднократно обещавший понтифику присоединиться к крестоносцам, в Египте так и не появился. Казалось, писал Оливер фон Падерборн, что Дамьетта может быть передана в руки христиан «только божественным провидением»[461].

Тем летом в Дамьетту прибыл необычный человек, который, вероятно, и был послан тем самым провидением. Джованни ди Пьетро Бернардоне, сын купца из итальянской Умбрии, пережил прозрение, услышав от проповедника, как Христос увещевал своих последователей выйти среди божьего народа и принести Царство Небесное. Согласно Евангелию от Матфея, Иисус сказал своим апостолам:

…больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте; даром получили, даром давайте. Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха, ибо трудящийся достоин пропитания. В какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете[462].

Молодой человек воспринял эти слова буквально и, взяв себе новое имя – Франциск Ассизский[463], решил стать нищим проповедником. Он отказался от всякого имущества и удовольствий и стал ходить босиком по горам Италии, одетый в серое рубище, говоря всем, кто готов был его слушать, что они должны покаяться в грехах, дабы не навлечь на себя гнев Божий.

Вскоре у Франциска появились последователи, и в 1209 году он организовал их в орден миноритов (также известный как Орден меньших, или меньших братьев, или орден францисканцев). Монахи следовали незамысловатому уставу, за основу которого Франциск взял несколько строф Евангелия. Подобно тамплиерам, он и его товарищи приняли обеты послушания, целомудрия и бедности. На этом, однако, сходство заканчивалось. Когда в 1219 году Франциск появился в Дамьетте, он мог служить живым свидетельством того, как далеко сражавшиеся там братья-тамплиеры ушли от образа жизни, предписанного им основателями ордена.

Прошло ровно столетие с тех пор, как Гуго де Пейн учредил орден бедных рыцарей храма Соломона в Иерусалиме. За эти сто лет тамплиеры превратились из неимущих пастырей паломнических троп, получавших от пилигримов и одежду, и пропитание, в международную военную организацию, финансируемую за счет управления крупными поместьями.

Франциск Ассизский не был столь уж простодушен – достаточно сказать, что ему удалось получить благословение для своего ордена от папы Иннокентия III. Тем не менее сам он являл собой полную противоположность высокопоставленным тамплиерам. Франциск был свободным, босоногим нищим, а они – политическими игроками со связями в королевских дворах по всей Европе, владетельными магнатами, чьи поместья простирались от Шотландии до Сицилии, прославленными воинами, которые могли позволить себе строить грандиозные крепости, и финансовыми экспертами, включенными в бюрократический аппарат крупнейших королевств христианского мира. И если Франциск руководил своим орденом, не имея ничего, кроме серой шерстяной рубахи, болтающейся на худых плечах, да слов апостолов на губах, то Пьер де Монтегю в соответствии с уставом тамплиеров имел четырех боевых коней, четырех вьючных животных, сундук для хранения ценностей и отдельную комнату в любом из домов, который он посещал[464]. В услужении у него находились священник, писарь, слуга, сержант, кузнец, переводчик с арабского, туркопольер и повар, а также три человека личной охраны. Тамплиеров уважали и ценили во всем христианском мире, но их уже никак нельзя было считать аскетами.

По прибытии в Дамьетту Франциск предложил себя в качестве переговорщика. Выйдя из христианского лагеря, он приблизился к позициям египтян и потребовал отвести его к аль-Камилю, чтобы доказать новому султану ошибочность его веры. По словам Иакова Витрийского, историка и епископа Акры, Франциск «проповедовал сарацинам в течение нескольких дней, но с малым успехом»[465]. Султан вежливо отверг его предложение продемонстрировать чудесное прохождение сквозь огонь в доказательство Божьей милости и отправил эксцентричного молодого человека обратно к христианам. Только благодаря хорошему настроению аль-Камиля Франциск избежал обезглавливания – участи, которая постигла за эти годы многих братьев-тамплиеров.

Поскольку ни штурмы, ни мольбы праведного монаха не заставили Дамьетту сдаться, армии крестоносцев оставалось только одно – ждать, пока в городе начнется голод. Это случилось только в сентябре 1219 года, после полутора лет осады. Оливер фон Падерборн сообщает, что, по сведениям христиан, голод в Дамьетте сопровождался вспышками болезней[466]. Посланники аль-Камиля предложили крестоносцам мирное соглашение, в соответствии с которым христиане должны были покинуть Дамьетту, получив взамен «Иерусалимское королевство целиком», за исключением замков Керак и Монреаль в Трансиордании, стоявших на дороге из Египта в Дамаск[467].

Многие крестоносцы, изнуренные долгой осадой, – особенно французы, германцы и англичане – сочли это соглашение более чем подходящим. В конце концов, Иерусалим был именно тем, чего они хотели. Однако легат Пелагий возглавил фракцию, настаивавшую на том, что нужно взять Дамьетту, чего бы это ни стоило, поскольку мусульмане разрушили оборону Иерусалима, и его невозможно удержать, а потому отступить сейчас означает попасть в ловушку и в конечном итоге остаться ни с чем. Его поддержали братья Монтегю, и оказалось, что в краткосрочной перспективе они были правы. Несмотря на жестокие разногласия между лидерами крестоносцев, осада продолжилась, и к ноябрю 1219 года защитники города окончательно ослабели. 5 ноября очередной штурм городских стен увенчался успехом, и крестоносцы прорвались в Дамьетту. На ее улицах их ждало страшное зрелище: «улицы, усеянные телами мертвых, погибших от мора и голода»[468]. По свидетельству Иакова Витрийского, «зловоние было так сильно, что большинство не могли вынести его»[469]. Начался грабеж, крестоносцы захватывали золото, серебро, шелка, рабов, а священники бродили по улицам в поисках выживших детей: пятьсот из них были насильно обращены в христианство.

С падением Дамьетты аль-Камиль ушел вверх по Нилу, оставив христиан наслаждаться победой. 23 ноября они захватили близлежащий город-крепость Танис, а тамплиеры отправились в набег на прибрежный город Бурлус. По словам Оливера фон Падерборна, двухдневный поход «принес много трофеев – около ста верблюдов и столько же пленников, лошадей, мулов, волов, ослов и коз, одежду и много домашней утвари», но он истощил лошадей тамплиеров, и многие из них пали от обезвоживания[470]. Когда рыцари Храма возвращались, братья нового Тевтонского ордена выехали им навстречу. Однако тевтонские рыцари не имели ни арбалетчиков, ни лучников, и когда они попали в засаду мусульман, их командор, маршал и многие другие братья были взяты в плен.

К середине 1220 года тамплиеры находились у Дамьетты уже больше двух лет и, как и прежде, были активно вовлечены не только в боевые действия, но и в организацию крестового похода. С тех пор как Иннокентий III провозгласил его, братья-тамплиеры помогали собирать папский налог на дело креста, так называемую двадцатину, участвуя вместе с госпитальерами и местным духовенством в комиссиях по подсчету и распределению средств, собранных во всех королевствах христианского мира. Сбор налога был организован по регионам, чтобы как можно больше людей могли таким образом внести свой вклад в финансирование похода[471].

Письмо от 24 июля того года, написанное папой Гонорием своему легату, показывает, насколько активно тамплиеры и госпитальеры участвовали в финансовом обеспечении крестоносного движения. Гонорий заботился о том, чтобы суммы налоговых поступлений, предназначенные непосредственно для оплаты военной кампании, попадали в Египет, минуя Рим, дабы не возникало подозрений в коррумпированности папского двора и незаконном присвоении средств. Это было благородное намерение, но его исполнение требовало децентрализованных способов перемещения денег, а также надежных и благочестивых людей в каждом королевстве – участнике крестового похода, имеющих возможность безопасно переправлять крупные денежные суммы и ценности. Для этих целей идеально подходили тамплиеры, госпитальеры и новый Тевтонский орден.

Из письма Гонория следует, что военные ордены действительно перевозили внушительные суммы. Он перечислил некоторые из последних сделанных тамплиерами переводов из Европы в Дамьетту: пять тысяч золотых марок, выплаченные Апостольской палатой, тринадцать тысяч марок, собранные в Англии и доставленные четырьмя тамплиерами: Хьюго Сент-Джорджем, Джоном Новиллом, Геральдом Сотурририо и Роджером Англичанином, одна тысяча семьсот одиннадцать марок, собранные в Венгрии и доставленные совместно с венгерскими госпитальерами, еще пять тысяч марок, собранные в Англии и доставленные через казначея тамплиеров в Париже брата Эймара, шесть тысяч унций золота, собранного во Франции и также отправленного через Эймара, и, наконец, более двадцати пяти тысяч золотых монет и более пяти тысяч фунтов серебром в разных деньгах из Испании и Португалии.

Это были значительные суммы, что свидетельствовало о вере папы римского в честность и опыт тамплиеров. «Поскольку мы привыкли чаще переправлять налоги и другие деньги с помощью братьев Храма и госпитальеров, у нас нет других посредников, которым мы могли бы доверять больше», – писал Гонорий. (Тем не менее он попросил Пелагия оставаться бдительным и сообщить ему, если возникнут подозрения, что какие-либо средства при перевозке в Египет исчезли.)[472] В других письмах того периода понтифик высказывался в том же духе, наставляя своих корреспондентов, что им надлежит игнорировать направленные против орденов слухи о присвоении средств или неправомерных действиях, поскольку «если бы тамплиеры и госпитальеры не тратили ежедневно деньги на своих сержантов, арбалетчиков и других солдат… армия не смогла бы оставаться в Дамьетте»[473].

Тамплиеры играли жизненно важную роль в финансировании крестового похода и обороне захваченной Дамьетты, но, направив своих людей и ресурсы в Египет, они начали испытывать проблемы в других местах, в частности в Шато-де-Пелерин: в конце лета 1220 года замок был атакован войском султана Дамаска, брата аль-Камиля аль-Муаззама. Как и в 1160-х годах, тамплиеры не могли одновременно успешно сражаться в Палестине и Египте[474]. В сентябре 1220 года Пьер де Монтегю вернулся в Акру и описал возникшие затруднения в письме к своему другу Николаю, епископу Эльнскому, находившемуся далеко в Пиренеях:

…султан Дамаска, собрал бесчисленное множество сарацин и объявился близ Акры и Тира. Поскольку рыцари и народ претерпели слишком много лишений, чтобы сопротивляться ему, он в многочисленных набегах причинил им много зла. Перед этим он много раз прошел перед нашим замком, названным Замком Паломника, и разбил там шатры и произвел у нас серьезные опустошения. Он осадил и взял замок Цезарею, пока в Акре отдыхало множество паломников[475][476].

Ситуация в Дамьетте, которая также находилась под пристальным вниманием Монтегю, становилась все более запутанной: между лидерами похода вновь возникли серьезные разногласия по вопросу стратегии. Пьер сообщал, что выше по Нилу аль-Камиль собирал большую армию, но христиане не желали считаться с этим обстоятельством:

…господин легат высказался за наступательную войну по согласию с духовенством и проповедовал народу, часто и с прилежанием, совершить набег на язычников. Но бароны войска, как заморские, так и бароны Земли, уверенные, что при нашем положении не хватит сил, чтобы вооружить город и двинуться в наступление, полезное для христианства, не желали соглашаться на попытку продвижения.

Сарацинские корабли курсировали вдоль египетского побережья. Ресурсы истощались. Разведка с Востока сообщала, что аль-Ашраф, брат аль-Камиля и аль-Муаззама, начал консолидировать власть. Вскоре он мог пойти на Акру, Антиохию, Триполи или Египет. Это не могло не беспокоить магистра тамплиеров: «Если бы он осадил одну из наших крепостей, мы бы не смогли заставить его уйти никаким образом»[477].

В 1221 году Пьер де Монтегю вернулся в Египет. В июне аль-Камиль предложил еще одно мирное соглашение, почти такое же, как два года назад. Понимая, что над Палестиной нависла угроза, на этот раз магистр тамплиеров призвал членов совета принять предложение, но успеха не имел. Пелагий, Жан де Бриенн и остальные решили, что пришло время раз и навсегда разделаться с египтянами. Не получив поддержки, Пьер де Монтегю был вынужден согласиться на предложенную ими альтернативу: поход вверх по Нилу, который должен был заставить египтян дать сражение. Это был смелый шаг, но запоздалый: за прошедший год, пока крестоносцы бездействовали, аль-Камиль и его союзники приготовили им ловушку. И теперь она должна была захлопнуться.

В послании к Алену Мартелю, магистру тамплиеров в Англии, Пьер де Монтегю позже описал катастрофический поход против армии аль-Камиля[478]. 29 июня 1221 года христианское войско покинуло свой лагерь и отправилось вверх по реке в сопровождении кораблей. По мере его продвижения армия аль-Камиля постоянно отступала, отказываясь дать бой. Все складывалось подозрительно хорошо. Крестоносцы нетерпеливо шли вперед, совершая набеги на попадавшиеся по дороге деревни и направляя свои арбалеты на каждого встречного мусульманина. Тамплиеры ехали в арьергарде. Летописец Ибн аль-Асир писал, что христиане «все и каждый были убеждены, что покорят Египет»[479]. Однако вскоре некоторые начали сомневаться в успехе дела. Жан де Бриенн нервничал из-за того, что армия зашла слишком далеко на незнакомую территорию, и многие явно были согласны с ним. Если верить Монтегю, около десяти тысяч человек дезертировали из войска.

Следом за крестоносцами по земле и воде шло подкрепление, отправленное аль-Камилю его братьями. Хуже того, на Ниле начался разлив. Хотя армия крестоносцев находилась в Египте уже больше двух лет, они не понимали, как функционирует сложная сеть естественных и рукотворных водных каналов, впадавших в реку. Не знали они и о сезонных изменениях уровня воды, которая в конце лета резко поднималась и затапливала берега. До сих пор им доводилось сталкиваться не с самым сильным разливом реки. Зато аль-Камиль отлично все это знал, и, поскольку стоял конец июля, а крестоносцы углублялись во все более опасную местность, кораблям и войску мусульман оставалось только преследовать их, блокируя реку и преграждая путь обратно в Дамьетту.

К 10 августа крестоносцы остановились напротив крепости Эль-Мансура, где от русла Нила, идущего от Дамьетты, отделялся другой рукав, Танитский (город Танис, находящийся недалеко от озера Манзала, получил свое название от этого участка реки). Они оказались на клочке суше между двух водных путей, полностью окруженные, поскольку река за ними была блокирована, и, кроме того, мусульманские войска преградили все сухопутные пути. Две недели спустя Нил разлился, и его воды смыли большую часть обоза крестоносцев. «Мы потеряли в болотах наших вьючных животных, упряжь, доспехи и повозки с почти всеми нашими припасами», – писал Пьер де Монтегю.

Это само по себе было плохо, но аль-Камиль разыграл вдобавок свою козырную карту. Для регулирования паводковых вод Нила местные крестьяне вырыли каналы. Султан приказал открыть ворота шлюзов, и потоки воды устремились на позиции крестоносцев. Земля, по которой шло войско, превратилась в густую непроходимую грязь. Даже тамплиеры не могли справиться с паникой, охватившей людей, когда они попытались выбраться из огромной трясины. По словам Пьера де Монтегю, крестоносцы были пойманы, «как рыба в сети». Их поход закончился. 28 августа Пелагий понял, что иного выхода, кроме как сдаться, нет.

Щедрость султана – которую он проявлял до сих пор – осталась в прошлом. Он пригласил Жана де Бриенна в свой шатер и в любезных выражениях, но твердо сообщил королю Иерусалима, что все его люди погибнут от голода, если латиняне не согласятся на новые мирные условия: Дамьетта и крепость в Танисе должны быть возвращены, мусульмане, плененные в Акре и Тире, – освобождены. Армии, оккупирующие северный Египет, уйдут, а за этим последует восьмилетнее перемирие. Это была безоговорочная капитуляция. И Жан был вынужден согласиться.

Монтегю все это знал из первых рук: он был одним из тех, кого отправили в Дамьетту, чтобы сообщить об унизительном поражении. Сначала весть была встречена с изумлением. Затем вспыхнул бунт. Наконец, люди, оборонявшие город, впали в уныние и стали готовиться к отходу. Тем временем из похода начали возвращаться крестоносцы – мокрые, истощенные, грязные. От голодной смерти во время медленного и трудного отступления их спасло только то, что аль-Камиль с великодушием человека, добившегося полной победы, предоставил им хлеба на пятнадцать дней пути из Египта обратно в обреченное Иерусалимское королевство. По условиям капитуляции Жан де Бриенн и Пелагий попали в недолгий почетный плен. Но вскоре они уже возвращались в Акру, разгромленные и изнуренные. «Проникнитесь же и вы сочувствием к нашим несчастьям и помогите нам, как можете», – писал Монтегю своему товарищу-тамплиеру Алену Мартелю в Англию, описывая все произошедшее в мрачных подробностях.

Внезапный и постыдный провал Пятого крестового похода сказался на всех его участниках. Были напрасно потрачены огромные суммы денег. Иерусалим остался в руках мусульман. Христианские авторы прибегли к привычным объяснениям столь плачевного исхода: Пьер де Монтегю писал о «бедствиях, постигших нас на земле египетской из-за наших грехов»[480]. Папа Гонорий, по понятным причинам очень встревоженный, возложил большую часть вины на Фридриха II Гогенштауфена, которого он короновал в 1220 году императором Священной Римской империи, уверенный в том, что тот отплатит ему участием в крестовом походе. Но вместо этого Фридрих тянул время, юлил и уклонялся от взятых обязательств, предпочитая решать сложные политические проблемы в своих обширных владениях. Пройдет еще много лет, прежде чем он наконец прибудет на Восток. Но когда это произойдет, последствия для тамплиеров окажутся драматичными.