20 «Еретическая скверна»

Слуха нашего достигло известие, поразившее и ужаснувшее нас, из достоверных источников пришла к нам горькая, прискорбная и страшная весть о чудовищном преступлении, о мерзких и богопротивных деяниях, недостойных рода человеческого и противных всему человеческому. Осознав всю тяжесть этого преступления, мы исполнились великой скорби, тем большей, что, без сомнений, преступление это зашло так далеко, что оскорбляет божественное величие, истинную веру и все христианство, являет собой бесчестье для всего рода людского, опасный пример зла и невиданное прегрешение[640].

Послание короля от 14 сентября дышало праведным гневом, вызванным постыдными преступлениями тамплиеров. Адресованное судебным приставам и сенешалям – рыцарям, имевшим право производить аресты от имени короны, – оно сообщало о темных делах и странных ритуалах, сопровождавших вступление в орден новых братьев. Вдохновленная поцелуем мира, даваемым каждому новобранцу, королевская пропагандистская машина под руководством Гийома де Ногаре превратила его в оргиастическое порочное действо, узнав о котором любой благочестивый христианин должен был испытать потрясение.

По сведениям, полученным от «очень надежных людей», братьев при вступлении в орден принуждали отречься от Христа три раза, плевать на крест, снимать одежду и стоять обнаженными перед приором, который отмечал их вступление в орден, целуя их «сначала в копчик, ниже пояса, затем в пупок, затем в уста, в соответствии с богомерзким обрядом ордена, пороча достоинство рода человеческого». Вступив таким образом в орден Храма, братья, согласно принесенному обету, должны были совокупляться друг с другом, «и потому гнев Божий обрушился на этих сыновей безбожия». Содомия, ересь, осквернение образа Иисуса Христа и немного черной магии – все эти обвинения уже были знакомы тем, кто прежде попадал в немилость к королю Франции Филиппу IV. Упоминалось также, что тамплиеры «поклонялись идолам» – на это будет обращено особое внимание в ходе расследования: якобы шнур, который повязывался на одежду братьев, «благословлялся» прикосновением к «идолу в виде мужской головы с большой бородой, которую они целуют и поклоняются ей в капитулах провинций».

Однако при всей скандальности обвинений все это было, по сути, пустословием и привычными притязаниями Филиппа на праведность (о себе он написал так: «Мы, посаженные Господом на королевский престол, дабы защищать веру»). Король утверждал: «Чем полнее и глубже мы изучали это дело, как будто подкапывая стену, тем больше мерзостей раскрывалось». Но что это за новые мерзости, сказано не было. И несмотря на заявления о намерении короны расследовать при участии Гийома Парижского, «инквизитора еретической скверны», преступления всех тамплиеров Франции, а также обещания заморозить активы ордена до тех пор, пока не будет установлена истина, при внимательном прочтении ордера на арест в нем нельзя обнаружить ничего, кроме истерического, полного преувеличений и оскорблений, основанного на пикантных слухах рассказа о своеобразной церемонии вступления в орден.

Второе распоряжение, разосланное 22 сентября, более показательно. В нем судебным приставам и сенешалям, которые должны были производить аресты, давались конкретные предписания[641]. По приказу короля они должны были конфисковать, описать и затем охранять имущество ордена и обеспечить продолжение всех необходимых сельскохозяйственных работ на виноградниках и в полях. А братьев нужно было поместить в одиночные камеры, чтобы затем «тщательно установить истину, если в этом будет необходимость, с помощью пыток».

* * *

Жак де Моле был одним из сотен тамплиеров, арестованных и подвергшихся допросам в октябре и ноябре 1307 года по приказу Гийома де Ногаре и Гийома Парижского. Люди короля допросили Рембо де Карона, командора Кипра; Гуго де Пейро, командора Франции; Жоффруа де Шарни, командора Нормандии, и Жана дю Тура, надежного финансового советника короны и казначея парижского Тампля. За пределами этого круга высокопоставленных членов ордена большинство арестованных не были воинами. Это были управляющие поместий, пастухи и свиноводы, плотники или торговцы вином[642]. Рыцари составляли в домах ордена во Франции явное меньшинство, так как к началу XIV века некоторые монастыри в регионах Шампань, Пикардия, Овернь, Пуату и Лимузен были полностью укомплектованы сержантами[643]. Сорок процентов допрошенных были старше пятидесяти лет. Треть составляли ветераны ордена, безропотно прослужившие в этом «рассаднике содомии и безбожия» больше двадцати лет[644].

Однако королевский приказ призывал к пыткам, и нет оснований думать, что этого приказа кто-то ослушался. Методы дознания в то время были не слишком изобретательными, но зато проверенными: голод, лишение сна, одиночное заключение, неустанные допросы, заковывание в кандалы, вздергивание на дыбу и поджигание ног. Один тамплиер, Понсар де Гизи, позже вспоминал, как ему настолько туго связали руки за спиной, что из-под ногтей сочилась кровь, и как он был помещен в яму такую маленькую, что мог сделать в ней всего один шаг. По его словам, лучше бы ему отрубили голову, сожгли на костре или сварили в кипятке[645].

С тех пор, как в 1160-х годах Римскую церковь охватил страх перед ересью, иерархи и благочестивые короли Западной Европы сделались одержимы ее искоренением. В начале XIII века папа Иннокентий III одобрил так называемый Альбигойский крестовый поход – массовое преследование инакомыслящих христиан-катаров на юге Франции. С 1230-х годов инквизиция стала официальным учреждением, организованным Церковью, но действовавшим совместно со светскими властями, которое имело полное право применять к еретикам телесные наказания. Целью инквизиции было вернуть их в лоно истинной веры и не дать заразить ересью других. На практике это означало преследование людей, которые либо отклонились от официальной доктрины Церкви, либо совершили что-то еще более предосудительное, что можно было назвать ересью[646]. Тем, кто признавался в ереси и соглашался отречься от нее, давали возможность покаяться и принимали обратно в лоно Церкви. Тех, кто не желал признавать вину, зачастую мучили, пока они не передумают. Папа Иннокентий IV прямо санкционировал применение пыток против еретиков в папском постановлении 1252 года. Но худшими из всех считались те, кто сознался, а затем вновь впал в ересь: их инквизиция передавала светским властям для смертной казни, что часто означало сожжение заживо. В основном инквизиторами были монахи нищенствующих орденов – доминиканцы и францисканцы. Эти люди, как правило, сочетали твердое знание утвержденного учения Церкви с самоотверженным увлечением истязанием плоти и иногда откровенным пристрастием к насилию. В 1307 году они знали, что делать и что искать.

Работа инквизиторов заключалась в том, чтобы добыть признания, которые будут соответствовать обвинениям, выдвинутым в письме Филиппа IV. Задача провести непредвзятое расследование перед ними не стояла; необходимо было предоставить доказательства того, что орден поразило безбожие. Главным обвинением должно было стать впадение в ересь, так как именно это преступление искоренялось Церковью, но наказывалось светскими властями. Стоило доказать его, и король мог отодвинуть от дела папу и взять на себя задачу ликвидации ордена и распоряжение его ресурсами.

В ночь арестов, после похорон императрицы, Жак де Моле находился в Париже. И он все еще оставался там одиннадцать дней спустя, 24 октября 1307 года, когда сделал признание перед инквизиторами в парижском Тампле – один из ста тридцати восьми братьев, допрошенных там в течение двух недель. Представ перед Гийомом Парижским и собранием нотариусов и свидетелей, великий магистр тамплиеров положил руку на Евангелие и поклялся говорить «полную правду о себе и других в деле, касающемся веры»[647].

Далее Жак сообщил, что состоит в ордене сорок два года и был посвящен в рыцари Храма в доме тамплиеров в Боне (между Дижоном и Лионом) братом Умбером де Пейро и нескольким другими братьями, имен которых он не мог вспомнить. Согласно отчету инквизиторов, со слов магистра при его вступлении в орден происходило следующее:

После многих обещаний, данных им в отношении соблюдения обычаев и устава упомянутого ордена, они повязали ему вокруг шеи плащ. Упомянутый приор приказал принести бронзовый крест, на котором было изображено распятие, и велел ему отречься от Христа, чей образ был перед ним. Против своей воли он сделал это. Тогда упомянутый приор приказал ему плюнуть на крест, но он плюнул на землю. На вопрос, сколько раз, он поклялся, что плюнул только один раз, и он запомнил это ясно.

Магистр отрицал, что когда-либо имел плотские сношения с другими братьями, но сказал, что другие приоры делали это и он как магистр приказывал это делать.

Другие высокопоставленные тамплиеры, допрошенные примерно в то же время, дали почти те же ответы, настолько похожие, что остается предположить: им просто называли преступные деяния по списку, чтобы они признавались в них с некоторыми оговорками, позволяющими хоть немного сохранить лицо. Жоффруа де Шарни, командор Нормандии, сказал, что он отрекся от Иисуса, но не может вспомнить, плевал ли он на его образ, потому что это было «тридцать семь или тридцать восемь лет назад», и они торопились. Еще он признался, что «поцеловал брата, принимавшего его, в пупок», и однажды услышал, как на капитуле было сказано, что братьям лучше совокупляться друг с другом, чем «утолять свою похоть с женщинами». Он также признался, что принял в орден одного брата точно так же, но после понял, что его самого приняли «постыдным, святотатственным и противным католической вере образом»[648].

Когда 9 ноября на допрос привели Гуго де Пейро, магистра ордена во Франции, инквизиторы уделили ему особое внимание – куда большее, чем Жаку де Моле. В то время как великий магистр служил по большей части на Востоке, Гуго, состоявший в ордене сорок четыре года, почти все время находился на Западе. Он занимал самое высокое положение в Англии, Франции и Провансе и был видной фигурой во французской политике, достаточно близкой к королю, чтобы поддержать его в конфликте с папой Бонифацием. Его признание имело особую ценность, так как могло бы охарактеризовать деятельность тамплиеров по всей Франции. В показаниях Гуго инквизиторы короля были заинтересованы больше, чем в показаниях любого другого тамплиера.

Гуго начал с описания своего вступления в орден в 1263 году. Он сообщил дознавателям, что единожды отрекся от Христа, но ослушался приказа плюнуть на крест и только поцеловал приора в уста обычным поцелуем мира. Затем он сказал, что при проведении церемонии приема других он уводил рекрутов в какое-нибудь «потайное место» и заставлял их совершать все эти грязные деяния: целовать его в копчик и пупок, трижды отрекаться от Христа и плевать на крест. По-видимому, это признание было вырвано из Гуго обещанием, что он может быть прощен, если раскается. Сделав признание, он добавил: «Хотя это то, что я приказывал им делать, я не делал этого сердцем». Аналогичная оговорка сопровождала его признание, будто он позволял некоторым братьям унять «телесный пыл» с другими братьями. Он утверждал, что шел на это только «потому, что таков был обычай согласно уставу ордена»[649].

До этого момента Гуго давал образцовые ответы, рисуя картину содомии и богохульства, поразивших орден во Франции, точно так, как было описано в послании короля. Однако на середине допроса он, похоже, сбился. На вопрос, проводили ли другие старшие офицеры ордена такую же процедуру приема, как и он, Гуго ответил, что не знает, поскольку то, что происходило на капитулах, никоим образом не может быть открыто людям, там не присутствовавшим. А затем, когда его «спросили, думает ли он, что все братья вышеназванного ордена были приняты таким же образом, он ответил, что он так не думает».

Этого было достаточно для инквизитора. Доминиканский монах Николя де Энеза, который замещал Гийома Парижского, отложил допрос, и Гуго увели. Мы не знаем, каким образом его заставили изменить мнение, но, когда допрос возобновился, Гуго заявил, что «всех принимали скорее таким же образом, чем каким-то иным, и что он сказал это, чтобы уточнить свои показания, а не отказаться от них». Затем он сообщил некоторые детали, доказывающие другое обвинение – в идолопоклонстве, о котором ни Жак де Моле, ни Жоффруа де Шарни ничего не сказали. Но Гуго к этому моменту был готов признаться едва ли не в чем угодно. Он описал «голову, которая имела четыре ножки, две внизу лица и две позади». Она якобы находилась в Монпелье, и он поклонялся ей «своими устами, а не сердцем, а затем только притворством». По описанию этот «идол» похож на реликварий – одну из тех украшенных драгоценными камнями шкатулок, которым часто придавали вид какой-либо части человеческого тела. В них хранились фрагменты останков святых, которые католическая церковь официально признавала объектами поклонения. Но для инквизиторов это не имело значения. Таким образом, Гуго сказал то, что от него ждали, поклялся, что «не добавил какую-либо ложь и ничего не утаил… из-за угроз либо страха пыток или тюремного заключения», и его увели.

Допросы продолжились и в новом, 1308 году, как в Париже, так и по всей Франции. Была разработана общая схема действий. Тамплиеров держали в заточении на воде и хлебе, закованными в цепи. Их регулярно пытали, и поскольку такая практика была принята в отношении еретиков, инквизиторы не удосуживались скрывать это, откровенно сообщая о пытках в донесениях королю. Действительно, предписания от сентября 1307 года были вполне четкими:

Все братья ордена после ареста должны содержаться в заточении и быть допрошены в присутствии инквизиторов. Дознавателям следует тщательно установить истину, если в этом будет необходимость, с помощью пыток (par gehine, se mestier est).

Там же было сказано следующее:

До того как начнется расследование, вы не должны сообщать им [тамплиерам], что папа римский и я сам благодаря чистосердечным признаниям осведомлены о том, какими богопротивными действиями они сопровождают свой обряд посвящения и само служение; если они признают правду, то могут заслужить прощение, а если нет – пусть знают, что тем самым обрекают себя на смерть[650].

Одним из немногих, кто пытался противостоять давлению, которое на него оказывали, был шестидесятилетний Рембо де Карон. Как командор Кипра он, очевидно, считал себя более стойким, чем стареющие счетоводы и крестьяне из Франции[651]. Рембо был допрошен в Париже на следующий день после Гуго де Пейро. Первоначально он отказался признаться в каких-либо недостойных деяниях, сказав, что принял обеты бедности, целомудрия и послушания и «никогда не знал и не слышал о чем-либо злом или бесчестном, происходившем при приеме братьев или в ордене». Это немногословное и совершенно неудовлетворительное заявление, сделанное в присутствии брата Николя де Энеза, было занесено в протокол. «Но позже в тот же день» командор признался во всем[652]. Очевидно, инквизиторы знали, как сломить даже закаленного крестоносца. Тем меньше надежды это оставляло другим, и признания потекли рекой. От совсем молодых людей до морщинистых стариков, от высших чинов до простых работников – братья-тамплиеры один за другим признавались одетым в черное дознавателям в одинаковых богопротивных поступках: недозволенных поцелуях во время тайных церемоний, плевании на крест, отречении от Христа, совокуплении друг с другом, поклонении идолам. Почти все до единого они рассказали своим мучителям именно то, что те хотели услышать[653].

* * *

Быстрота, с которой тамплиеров схватили и заставили сделать признания, была ключевым элементом стратегии французов. Устроить облаву на тамплиеров было труднее, чем на французских евреев: слухи и предрассудки не так действенны, когда речь идет об ордене, тесно связанном с движением крестоносцев и глубоко внедренном в христианское сообщество по всему королевству. Тут надо было действовать стремительно и обезвредить тамплиеров прежде, чем они сумеют организовать серьезное сопротивление.

25 и 26 октября 1307 года, после признания, сделанного Жаком де Моле, великий магистр и другие высокопоставленные тамплиеры были вынуждены повторить рассказ о своих злодеяниях перед специально приглашенной группой богословов и студентов Парижского университета. Репутация и связи этих людей в других королевствах должны были способствовать распространению предлагаемой королем версии событий и ее закреплению в массовом сознании. Это была образованная аудитория, так что выступление перед ней могло стать для Жака де Моле и его соратников возможностью оказать сопротивление. К несчастью, на этом этапе магистр тамплиеров был совершенно сломлен: он решил, что единственно возможным путем к спасению будет исполнение всех требований короля. Поэтому он повторил свое признание перед учеными и назвал короля Франции всевидящим, «несущим свет». Затем он согласился на то, чтобы от его имени разослали письма, призывающие других тамплиеров последовать его примеру и сознаться. Словом, он совершенно отказался от попыток защитить доброе имя ордена в надежде, что, получив желаемое, преследователи оставят его в покое и обратят свое внимание на следующую жертву.

Будь у Жака чуть больше политического чутья, он, возможно, понял бы, что желание Филиппа очернить тамплиеров вовсе не разделяют другие монархи. Организовав себе поддержку интеллектуалов в Париже, французский король написал Хайме II Арагонскому и новому королю Англии Эдуарду II (взошедшему на престол летом 1307 года), рассказал им о результатах проведенного дознания и призвал также начать гонения на тамплиеров. Но оба короля не проявили понимания. Другой корреспондент Хайме II, написавший королю Арагона из Генуи, дал вполне практическое объяснение ситуации: «Папа и король сделали это для того, чтобы получить деньги [тамплиеров], и потому что они желают создать один орден госпитальеров и храмовников… командовать которым король хочет поставить одного из своих сыновей»[654].

Папу римского решительные действия Филиппа IV привели в замешательство. Климент V был ослаблен болезнью и проходил лечение, но он не мог оставить без внимания атаку Филиппа на орден Храма и папскую власть. Одно дело, когда папа выступает союзником французской короны, и совсем другое, когда его обводят вокруг пальца. Через три дня после признания, сделанного Жаком де Моле, Климент написал королю из Пуатье вежливое, но полное возмущения письмо. Действуя осторожно, он сперва похвалил беспримерную святость Капетингов, королей, подобных «сияющим звездам», но тут же указал Филиппу на то, что их благочестие всегда проистекало из «мудрости и послушания», но прежде всего из понимания, что в делах, где «могут пострадать люди церкви, лучше… предоставить все церковным судам»[655].

Возможно, предполагал папа, это ускользнуло от внимания Филиппа. «Пока мы были далеко от вас, вы простерли свою длань к людям и имуществу тамплиеров; вы даже посадили их в тюрьму». Затем Климент ясно давал понять, что знает о пытках, которым подверглись братья: «Вы пошли дальше, прибавив к страданиям заточения другие страдания».

Его разочарование было тем сильнее, сообщал Климент Филиппу, что он был более благосклонен к нему, чем все остальные «епископы Рима». К тому же он прежде уже говорил королю, что намерен сам расследовать дело тамплиеров, однако тот арестовал «указанных лиц и их имущество, которые находятся под прямой защитой нашей и Римской церкви». Теперь папа хотел взять под свою опеку всех узников тамплиеров и их имущество и руководить расследованием. «Мы горячо всеми силами желаем очистить этот сад Церкви… чтобы не осталось следа этой нечисти… если таковая имеется, сохрани нас Господь!»

Папа мог быть изнурен болезнью и скомпрометирован тем, что его резиденция находилась во Франции, а не в Риме, но он не собирался превращаться в прислужника короля Франции, тем более что этот король решил уничтожить воинство Церкви, потому что ему так захотелось.

* * *

22 ноября 1307 года Климент разослал всем главным христианским королям Запада, в том числе Эдуарду II Английскому, Хайме II Арагонскому и правителям Кастилии, Португалии, Италии и Кипра, буллу Pastoralis praeeminentiae («Послание о примате»). В ней утверждалось, что Церковь стоит выше королевской власти. Эта тема была знакома всем, кто следил за отношениями пап и королей Франции, но, изданная Климентом V, она получила особый резонанс. Папа не хотел и не мог позволить дому Капетингов уничтожить тамплиеров. Pastoralis praeeminentiae была его заявлением о намерениях.

Для Климента дело осложнялось тем, что он выступил слишком поздно. Было представлено уже слишком много доказательств, и какими бы невероятными они ни выглядели, он не мог просто отмести их в сторону. Король Франции был увлеченным охотником, который никогда не давал добыче ускользнуть. Тот факт, что Бонифаций, который уже четыре года стыл в земле, все еще подвергался гонениям, послужил для Климента предупреждением: он не стал действовать против Филиппа напрямую.

Папа избрал другой подход. Дело тамплиеров должно было перейти под папский надзор, но при этом выйти за пределы Франции. Всем правителям, получившим буллу, было дано указание произвести в своих королевствах аресты тамплиеров, как было сделано во Франции. Климент перечислил предполагаемые преступления ордена, но особо отметил, что он сохраняет непредвзятость, что все эти утверждения могут быть ложными и что если так, это должно быть выяснено[656]. Одним росчерком пера Климент взял процесс против тамплиеров в свои руки. За это пришлось заплатить тем, что он неявно стал действовать совместно с Филиппом, и преследование тамплиеров теперь должно было происходить по всему христианскому миру, от Дублина до Фамагусты.

Французского короля и его советников такой оборот дела не обрадовал, но и потрясением, вероятно, не стал. Они действовали быстро, жестко и публично, понимая, что возможность ликвидировать орден будет сохраняться недолго. Вмешательство Климента означало для них утрату контроля над процессом. 7 января 1308 года были арестованы все английские тамплиеры, а 10 января королевские офицеры также схватили братьев Шотландии, Ирландии и Уэльса. Через три дня Карл II, король Неаполя, тоже выполнил приказ папы римского[657]. Внезапно дело раздулось, и шансы завершить его быстро почти исчезли.

Не прошло и двух месяцев нового года, как папа римский остановил расследование во Франции. В декабре 1307 года к самым высокопоставленным узникам-тамплиерам, находившимся в Париже, были допущены кардиналы. Столкнувшись с более дружелюбными дознавателями, лидеры ордена начали отказываться от своих показаний. Около 25 декабря отрекся от своего признания и Жак де Моле: теперь его могли счесть вновь впавшим в ересь, но зато это ставило под сомнения признания всех братьев, сделанные до сих пор. К февралю 1308 года папа римский стал колебаться относительно доказательств, собранных французскими властями. Хотя его приказ об аресте тамплиеров за пределами Франции все еще действовал, он велел инквизиторам прекратить работу. Скандальные обвинения оставались, и братья ордена по-прежнему находились в заточении, но теперь у них выдалась передышка для того, чтобы восстановить силы и, возможно, оказать сопротивление.

Нетерпение Филиппа росло, и его исполнители сменили тактику. Король не мог возобновить разбирательство против тамплиеров, но, безусловно, мог попытаться сплотить вокруг себя остальную Францию. Начал он с Парижского университета, к ученым которого прежде уже обращался в связи с делом тамплиеров. В феврале лучшим университетским юристам направили вопросы относительно права короля бороться с ересью в его собственном королевстве. Филипп и его советники надеялись, что положительное юридическое заключение подтолкнет папу к возобновлению дознания.

Однако громкой победы не получилось: ученые ответили уклончиво. 25 марта королю было отправлено заключение, из которого следовало, что, хотя он, безусловно, заслуживает похвалы в своей «ревностности в вере», но, возможно, все-таки перешел черту: «Если есть сомнения относительно обета [тамплиеров], решение этого дела принадлежит Церкви, которая учредила их религиозный орден». Также ученые написали, что доходы от конфискации имущества ордена должны пойти на то, для чего они изначально предназначались: на спасение Святой земли[658].

Это осложнило дело, но Филипп не сдался и в мае созвал в Туре Генеральные штаты – чтобы те помогли королю советом. На деле это означало, что представители городов и сельских поселений со всего королевства были вынуждены слушать его разглагольствования о тамплиерах. Разумеется, все согласились с королевским мнением, что тамплиеры оказались слугами дьявола и еретиками, которые заслуживают смерти. Заручившись этой поддержкой, Филипп отправился к папскому двору, чтобы встретиться с Климентом. С собой он взял сыновей, своего брата Карла Валуа, епископов, дворян и столько важных сановников со всей Франции, сколько можно было привезти из Тура. Эта огромная депутация прибыла в Пуатье в конце мая.

На лицах французов играли улыбки, но очень скоро они дали понять, чего добиваются. На встречах с понтификом и его советниками королевские министры и чиновники произносили длинные речи, осуждая тамплиеров в еще более истерических выражениях, чем прежде. Большую роль здесь сыграл Гийом де Плезиан, адвокат, который действовал совместно с Гийомом де Ногаре против папы Бонифация в 1303 году. Из письма, полученного королем Арагона, мы знаем, что 30 мая Гийом де Плезиан обратился к папе и его окружению с пламенной речью на уже знакомую тему богоизбранности Филиппа IV:

Промысл Божий избрал в качестве служителя в этом деле короля Франции, который является представителем Божьим в своем королевстве в мирских делах, и можно быть уверенным, никто более подходящий не мог быть найден. Ибо он самый благочестивый христианский правитель, самый богатый и самый могущественный. Так что все эти клеветники должны молчать.

Король движим не алчностью и стремлением захватить богатства тамплиеров, сказал Гийом, а благородной христианской целью очищения Церкви в своем королевстве. Он сделал бы то же самое, если его собственный брат или сыновья (оба они присутствовали там) сами были бы тамплиерами. Все, о чем он просит папу, – это осудить орден, чтобы он мог продолжить дело осуждения и наказания его братьев[659].

Гийом был искусным адвокатом и опытным оратором (а также умелым выразителем мнения Гийома де Ногаре, присутствие которого при папе не приветствовалось). Но его противник был решителен. Климент произнес несколько умиротворяющих фраз, восхваляя благочестие короля и отрицая, что он когда-либо мог заподозрить его в алчности. Но дальше этого не пошел. 14 июня Гийом де Плезиан предпринял еще одну попытку сдвинуть дело с мертвой точки, на этот раз более решительную. Он завершил свое выступление завуалированными угрозами в адрес Климента: если святой отец продолжит медлить, король может начать действовать в одиночку. Филипп имеет полное право бороться с ересью в своем собственном королевстве, и, продолжая препятствовать ему, папа поддерживает еретиков. Запахло низложением, но все же понтифик держался твердо. Его позиция заключалась в том, что он и только он может судить тамплиеров, а потому не станет реагировать на угрозы. Климент казался непоколебимым. Однако постепенно сдавался и он.

* * *

Шестого мая 1308 года папская булла Pastoralis praeeminentiae наконец прибыла на Кипр. Она шла туда почти полгода из-за того, что зимой морское сообщение затруднялось непогодой. Вместе с ней пришли и новости о судьбе тамплиеров во Франции. Молниеносных арестов, ложных признаний и рассказов о причудливых ритуалах было более чем достаточно, чтобы предположить, что судьба всех братьев висит на волоске. Исполняющий обязанности магистра маршал Эме д’Озелье стал готовиться к возможным репрессиям. Сокровища и другое ценное имущество были перемещены из находящейся внутри острова Никосии в Лимассол, на южное побережье, откуда галеры тамплиеров уже начали тайно вывозить братьев с острова. Вероятно, около трети их успели покинуть Кипр, когда 12 мая, через шесть дней после получения папской буллы, Амори де Лузиньян отдал приказ арестовать всех членов ордена и конфисковать их имущество.

Брат короля Кипра Генриха II, Амори в 1306 году возглавил восстание против королевского правления и сам себя назначил пожизненным регентом острова. Тамплиеры тогда поддержали его, и теперь теоретически Амори должен был бы поддержать их. Но едва ли он мог защитить организацию, магистр которой признался в богохульстве и которая уже была разгромлена во всех королевствах Европы.

Однако Амори предстояло иметь дело не с мирными монахами, которых можно согнать, будто овец в стадо, как это было во Франции. Тамплиеры Кипра были вооружены, имели свой флот и крепости, способные выдержать осаду. Наконец, они были обученными бойцами, одними из лучших на острове. Арестовать их можно было, только если они сами этого захотели бы. Поэтому, вместо того чтобы прибегнуть к грубой силе, Амори вежливо попросил их сдаться, и после нескольких дней переговоров, в ходе которых маршал Эме д’Озелье предложил, чтобы орден удалился в один из своих домов и ждал разрешения дела во Франции, они согласились сотрудничать. Во вторник 27 мая сто восемнадцать братьев прибыли в Никосию и сделали публичное заявление, объявив о своей невиновности. Они рассказали о том, как несли службу на Востоке, перечислили самые значительные свои победы и заявили об абсолютной преданности христианскому делу. А затем уехали в свой дом в Лимассоле.

Но если они думали, что таким образом поставили в этом деле точку, то скоро их иллюзии были рассеяны. Следующим вечером Амори встретился со знатными кипрскими рыцарями и священниками, зачитал им документы по делу тамплиеров и приказал своим войскам собраться, чтобы схватить храмовников и привлечь их к ответственности. 1 июня дом тамплиеров в Лимассоле был взят штурмом, а его обитатели арестованы и посажены в тюрьму до суда. Им предстояло долгое ожидание: прошло почти два года, прежде чем на Кипре началось производство по делу.

* * *

В конце июня люди Филиппа в Пуатье изменили тон переговоров. Видя, что Климент не поддается на откровенные угрозы, они решили вместо этого показать ему тщательно отобранных обвиняемых, чтобы он сам пришел к нужным выводам. К этому моменту Климент оказался в тупиковой ситуации: он не мог отменить свой приказ об арестах, но и приступить к судебному разбирательству также не мог, поскольку тогда он выглядел бы марионеткой французского короля. 29 июня первый из отобранных семидесяти двух тамплиеров был доставлен к папскому двору, и в течение следующих четырех дней обвиняемые вновь каялись перед папой в своих грехах в надежде получить прощение. У многих признания несколько изменились по сравнению с первоначальными: похоже, краски намеренно сгустили, чтобы Климент ужаснулся. Добавились детали: одни говорили, что их били или угрожали мечами во время церемонии посвящения; другие описывали странных идолов, которым они якобы поклонялись. Так, брат Этьен де Труа (который с самого начала был информатором Гийома де Ногаре) рассказал, что вынужден был поклоняться инкрустированной голове с лицом Гуго де Пейна[660].

Ко 2 июля Климент V увидел достаточно, чтобы либо действительно увериться в виновности тамплиеров, либо (что более вероятно) согласиться выполнить требования французов, сохранив при этом лицо. Тамплиерам, которые исповедались перед ним, он лично отпустил грехи, а затем обратился ко всему ордену. 12 августа папа издал буллу Faciens misericordiam («Дарование прощения»), в которой распорядился провести серию епархиальных слушаний, где отдельные тамплиеры будут допрошены комиссиями из епископов, соборных каноников и доминиканских или францисканских монахов, а также создать папскую комиссию, которая параллельно со слушаниями будет изучать, насколько разложение поразило орден в целом. Слушания должны были проходить во французском Сансе, столице епархии, к которой тогда относился Париж, и, кроме того, в Англии, на Кипре, в Арагоне и все прочих государствах, где были дома тамплиеров. Каждой комиссии предстояло допросить обвиняемых по ста двадцати семи пунктам и установить степень виновности или невиновность ордена и оценить возможность его сохранения. После завершения этой работы во Вьенне, на границе Франции и Священной Римской империи, должен был состояться собор, запланированный на 1 октября 1310 года. Там на основании всех собранных доказательств предстояло принять окончательное решение о будущем ордена.

Папа римский приготовился покинуть Пуатье и перебраться ближе к Альпам. Он стремился уехать как можно дальше от Парижа, Филиппа IV, Гийома де Ногаре и от людей, которые сделали первые тридцать месяцев его пребывания в сане столь неприятными. Вернуться в Рим Климент не мог, ибо Филипп ясно дал понять, что условием их мирного сосуществования является постоянное проживание Климента во Франции. Поэтому он решил поселиться в Авиньоне – на окраине французского королевства, но максимально близко к Риму. В начале августа папский двор в Пуатье начал разъезжаться, чтобы вновь собраться уже в новой резиденции к декабрю. Так возникло «авиньонское папство», продолжавшееся почти семьдесят лет, – время, о котором сами папы с горечью говорили как о вавилонском плене.