10 «Огненные слезы»

Пыль, поднятая огромным войском Саладина, могла превратить самое солнечное утро в сумерки. «Земля стонала под копытами его конницы, – писал с восхищением секретарь султана Имад ад-Дин аль-Исфахани, – и пыль вздымалась до небес». Должно быть, это было грозное зрелище: двенадцать тысяч конных воинов, скачущих впереди втрое большего числа наемников. Соратники Саладина любили говорить, что, когда франки Иерусалима (которых они считали «грязью» и «человеческими отбросами») узнают о приближении войска Саладина, они задрожат от ужаса и пожалеют, что родились на свет[265].

За десятилетие, прошедшее после каирской кампании, Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб, харизматичный, крайне честолюбивый и уверенный в себе человек, талантливый политик и полководец, стал лидером исламского мира и основал новую династию Айюбидов, названную так по имени его отца. Саладин возглавлял египетские кампании Ширкуха не в последнюю очередь потому, что был его племянником. Но не только это родство объясняло его успехи, и племянник очень скоро превзошел своего дядю. Через год после взятия столицы Египта Ширкух слег с ангиной – серьезным воспалительным процессом в горле, осложненным общим состоянием организма визиря, который много ел и любил жирную и мясную пищу. 22 марта 1169 года Ширкух скончался, и Саладин взял власть в свои руки[266]. Он быстро добился того, что город халифа-шиита аль-Адида признал духовную власть суннитского халифа из багдадской династии Аббасидов, а затем начал завоевания в Египте, Сирии и Месопотамии.

Честолюбивые устремления Саладина принесли ему много врагов. Среди них был сам Нур ад-Дин, стоявший за переворотом, который Ширкух совершил в Египте, и видевший себя, а не выскочку-курда правителем объединенных Сирии и Египта. Но у Саладина были свои планы. Талант полководца, неутомимость, сила личности и доля удачи помогли ему с 1169 по 1177 год распространить свое влияние за пределы Египта и стать главной угрозой для мусульманских правителей Алеппо, Дамаска и Мосула. В 1171 году, после смерти аль-Адида, Фатимидский халифат окончательно прекратил свое существование. После этого Саладин начал устанавливать суннитскую власть по всему Египту, подчиняя его себе.

Все попытки подослать к нему убийц, организовать против него заговор или одолеть его на поле боя проваливались. Его главный соперник в регионе, Нур ад-Дин, в 1174 году умер, и Саладин сразу же занял его место. Сначала он устроил переворот в Дамаске, устранив тех, кто пытался посадить на престол одиннадцатилетнего сына Нур ад-Дина. Саладин увез мальчика из города, а затем женился на его матери, вдове атабека, чтобы узаконить захват власти. Закрепив таким образом за собой Дамаск, в следующем году он повел кампанию против семьи и последователей Нур ад-Дина, завоевывая северные территории, и захватил города Хомс и Хама. Почтительные обращения к халифу в Багдаде принесли плоды, и в знак признания его заслуг в 1175 году Саладину был пожалован титул султана Египта и Сирии. В конце 1170-х он продолжал вести войну против родственников и бывших соратников Нур ад-Дина в Алеппо (который в конечном итоге перешел к нему в 1182 году) и Мосуле (который ему так и не достался). К началу 1180-х годов Саладин, несомненно, был главной фигурой во всем исламском Леванте.

Свои притязания на власть он основывал на тщательно продуманном образе истинного защитника веры, превосходящего всех остальных в приверженности священной войне – джихаду. Щедрый, благочестивый, умный и (относительно) гуманный правитель, он также был необычайно проницателен в оценке людей и их поступков и производил на окружающих глубокое впечатление. Его соратникам Ибн Шаддаду и Имад ад-Дину, оставившим подробные описания жизни и деяний Саладина, не надо было напрягать воображение, чтобы найти повод для восхвалений своего господина. Главным в нем было желание сражаться с проклятыми франками, занявшими Иерусалим и господствовавшими на землях Триполи и Антиохии. Ибн Шаддад писал о нем:

Совершать подвиг во имя Аллаха стало для него настоящей страстью; все сердце его было подчинено этому делу, которому он отдавался и душой, и телом. Он не говорил ни о чем ином; все его мысли были поглощены тем, как проявить усердие на пути Аллаха; все помыслы были связаны с его воинами. Он выказывал всяческое почтение к тем, кто говорил об усердии на пути Аллаха, и вдохновлял народ на это[267][268].

Это было больше, чем просто благочестие. Саладина подняло над всеми понимание того, что лучший способ достичь единства в исламском мире (и укрепить свою личную власть над ним) – сплотить собратьев-мусульман под знаменем священной войны с христианами.

Открытое стремление Саладина к завоеваниям и его ярко выраженные антихристианские настроения делали войну с королевством крестоносцев неизбежной. Можно только удивляться тому, что ему потребовалось без малого десятилетие, чтобы сделать первый шаг. Но когда он пришел, тамплиеры были среди первых, кто встретил его.

* * *

После 1169 года, когда Саладин захватил власть в Египте, отношения между тамплиерами и королем Иерусалима оставались напряженными. В тот год Бертран де Бланфор умер, и капитул ордена избрал великим магистром Филиппа Наблусского, барона, родившегося на Востоке и имевшего тесные связи с двором Амори. Филипп вполне мог стать магистром тамплиеров в ответ на прямо высказанное желание короля, хотя в равной степени возможно, что его избрание было обдуманным шагом со стороны ордена, стремившегося восстановить отношения с короной. В любом случае в краткосрочной перспективе этот шаг оказался удачным: под командованием Филиппа тамплиеры вновь присоединились к королевскому войску при вторжении (безрезультатном) в Египет. Но преданность Филиппа короне перевесила его приверженность ордену. К 1171 году он подал в отставку, чтобы возглавить королевское посольство к византийскому императору Мануилу I Комнину в Константинополь. Путешествие ему предстояло недолгое, но в пути Филипп умер.

Его место в ордене занял еще один явный сторонник Амори, Одон де Сент-Аман, который также состоял прежде на службе у короля в качестве маршала Иерусалима. Вероятно, от Одона ожидалось, что он сумеет удерживать тамплиеров в русле королевской политики, но на этот раз успеха достичь не удалось. Действия Одона на посту лидера свидетельствуют о бурном темпераменте и импульсивности, и он очень скоро пришел к тому, что поставил выше всего независимость ордена и не захотел быть марионеткой Амори.

Первый кризис в бытность Одона великим магистром произошел в связи с таинственной шиитской сектой ассасинов, члены которой практиковали искусство показательного устранения неугодных. Штаб-квартира ассасинов находилась в крепости Аламут в Персии, но после 1130-х они захватили ряд территорий в горах Сирии и несколько крепостей высоко в горах Носайри, между графством Триполи и Антиохийским княжеством. Согласно хронике Гийома Тирского, во времена правления Амори шестьдесят тысяч ассасинов занимали десять крепостей, собирая дань с близлежащих деревень. Название «ассасины», вероятно, было связано с их пристрастием к гашишу, который смертники употребляли перед совершением убийства. «Если случается, что какой-либо правитель начал питать ненависть или недоверие к этому народу, их вождь вкладывает кинжал в руку одного или нескольких своих последователей, – писал Гийом Тирский. – Те, кого таким образом назначили, сразу же спешат выполнить приказ, независимо от последствий деяния, не страшась и самой смерти»[269]. Позже немецкий хронист Оливер фон Падерборн писал, что «ассасины и их предводитель, Старец Горы, поражали кинжалами христиан, чтобы лишить жизни тех, кто пекся о деле христианства»[270]. Но, по правде говоря, ассасинов больше занимали не христиане, а другие мусульманские лидеры. Поэтому Амори стремился заключить союз с ними против общих суннитских врагов в Сирии и Египте.

С этой же целью в 1173 году Cтарец Горы направил ко двору Амори посланника. Его звали Абдалла, и, согласно очень пристрастному свидетельству Гийома Тирского, он был «мудр и красноречив, умел в своем деле и надежно представлял своего господина»[271]. Однако тамплиерам красноречие Абдаллы не понравилось, поскольку одно из предложенных им соглашений лишало орден прибыльного источника дохода.

Ассасины и тамплиеры были соседями и хорошо знали друг друга. У тамплиеров был большой замок в Тортосе, очень близко к горам Носайри, где стояли крепости ассасинов. Ближайшая из них, Калаат-аль-Каваби, находилась чуть больше чем в восьми километрах от владений тамплиеров. Само по себе это не представляло угрозы: ассасины не были заинтересованы в том, чтобы устранять членов ордена, поскольку на смену одному магистру был бы сразу выбран другой и отдельные братья не имели такого значения, как орден в целом[272]. Каждый год ассасины выплачивали тамплиерам две тысячи золотых безантов за то, чтобы те оставили их в покое. Если верить Гийому Тирскому, Абдалла просил отменить эту выплату и ради обеспечения безопасности государства Амори готов был пойти ассасинам навстречу. Король выдвинул свои условия и отправил посланника обратно в горы с сопровождением и охранной грамотой, чтобы тот согласовал со своим господином окончательные условия соглашения.

О том, что произошло дальше, мы знаем также от Гийома Тирского. «Под охраной и с проводником… предоставленным королем, Абдалла уже проехал Триполи и был у границ своих земель», – писал он. Но на подступах к горам ассасин попал в засаду. Рыцарь-тамплиер Готье дю Мениль, одноглазый, а потому легко узнаваемый, вместе с несколькими другими неназванными сообщниками в орденских плащах «напали на отряд с обнаженными мечами и убили посланника»[273].

Весть об этом ужасающем предательстве привела Амори в бешенство. Он созвал своих баронов и сообщил им, что «королевская власть попрана, а честность христиан незаслуженно опозорена»[274]. Затем он послал двух баронов – Гийом Тирский называет их имена: Сайе де Мамдун и Годишо де Тюру – «потребовать от магистра тамплиеров… удовлетворения королю и всему королевству за этот кощунственный поступок». Ему нужна была одноглазая голова Готье дю Мениля на блюде.

Увы, Одон ее не предоставил. Он заявил, что это внутреннее дело ордена, и сослался на папские буллы, которые еще в 1140-х годах вывели тамплиеров из подчинения королю и сделали их подотчетными только папе. Пообещав самостоятельно наказать Готье и отправить его на суд понтифика, он «от имени папы запретил кому-либо чинить расправу над членом братства», – написал Гийом Тирский и отметил, что магистр также «позволил себе другие высказывания, проникнутые крайним высокомерием, ему свойственным». Должно быть, эти высказывания были довольно крепкими, раз Гийом, любивший украшать свою хронику яркими подробностями, не вынес их на суд общества.

Таким образом, надежда на то, что Одон будет послушным магистром тамплиеров, умерла вместе с Абдаллой. В конце концов Амори схватил-таки Готье дю Мениля. Он отправил двух рыцарей в Сидон, где скрывался Готье, те силой захватили дю Мениля в доме тамплиеров и отвезли закованным в цепи в Тир, где бросили гнить в королевское подземелье. Но это было все, на что решился король. Более жестких мер против ордена в целом он предпринимать не стал, и проявленная им сдержанность даже удивила Гийома Тирского[275]. Отношения с орденом разорваны не были. Тамплиеры продолжили служить щитом латинских земель, но исполняли этот долг на своих условиях, сохраняя независимость от короля.

В 1179 году на проходившем в Риме Вселенском соборе Западной церкви, получившем название Третий Латеранский собор, была предпринята попытка ограничить свободу военных орденов если не в дипломатической и военной сфере, то по крайней мере в религиозной (вполне вероятно, хотя и не доказано, что эта инициатива исходила от Гийома, который присутствовал на соборе как архиепископ Тира и представитель латинских государств Востока). Дело в том, что тамплиеры и иоанниты-госпитальеры играли в этих государствах все более важную роль, и никто не стремился чрезмерно этому препятствовать. Их значимость еще больше повысится в 1180-х годах, с ростом угрозы, исходящей от Саладина. С каждым днем становилось все очевиднее, что внутренние разногласия не столь важны, как борьба за выживание.

* * *

В декабрьский день 1177 года гонец, пошатываясь, шел на север от Иерусалима, направляясь к крепости Харим, что недалеко от Алеппо. Он был «изранен и изувечен», измучен и ослаблен, но не выпускал из рук свою драгоценную ношу: письмо всем христианам, где рассказывалось о событиях, которые произошли несколько недель назад между Рамлой и Ибелином в месте под названием Монжизар (Телль ас-Сафит). Послание было написано Раймондом, магистром госпитальеров в Иерусалиме, где братья ордена уже не справлялись с потоком раненых. Это само по себе являлось событием чрезвычайным: странноприимный дом иоаннитов в Иерусалиме был велик и богат не меньше, чем дом тамплиеров. Расположенный прямо напротив храма Гроба Господня, он вмещал одиннадцать палат и от тысячи до двух тысяч больных и раненых[276]. Должно было произойти нечто невиданное, чтобы возможности братьев ордена оказались исчерпаны – и все же именно об этом писал Раймонд. Войско христиан, в котором были и тамплиеры, и госпитальеры, сразилось с армией Саладина; обе стороны потеряли тысячи людей, а многие из выживших получили ранения. Их тела сейчас врачевали братья-госпитальеры, а души исцеляли молитвы верующих. «Непостижимы дела Господни, – писал госпитальер. – Блажен тот, кого они не потрясут»[277].

Битва при Монжизаре стала первым крупным сражением между Саладином и христианами, и она неслучайно произошла именно в это время. В 1174 году Иерусалимское королевство было ослаблено скоропостижной кончиной короля Амори от дизентерии, которой он заболел во время осады Банияса. Этот удар был тем более тяжел, что его сыну Балдуину IV было всего тринадцать лет, и он страдал проказой – неизлечимой болезнью, которая в детстве проявляла себя онемением в конечностях, а с годами будет поражать его все сильнее.

Проказа была проклятием латинского королевства, и страдали от нее многие. Известно, что на базе приюта для прокаженных, расположенного недалеко от Иерусалима, в 1140-х годах был создан орден Св. Лазаря. Он стал госпитальерским и военным, как ордена иоаннитов и тамплиеров. Но медицинская помощь прокаженным могла быть только паллиативной: в течение многих лет бактериальная инфекция постепенно лишала конечности страдальца чувствительности, а вторичные инфекции вызывали гниение тканей, приводили к слепоте и, наконец, к параличу дыхательной системы. Вопрос был только в том, как скоро жертва болезни умрет.

В течение трех лет Саладин наблюдал за борьбой, которую прокаженный король Балдуин IV вел, чтобы утвердить свои права на королевство, в то время как сам он отстаивал свое положение султана Сирии и Египта и отражал атаки сторонников Нур ад-Дина в Алеппо и Мосуле. Но к 1177 году Саладин был готов испытать на прочность государства крестоносцев. В конце лета он собрал в Египте большую армию и двинулся на земли франков, обойдя небольшое христианское войско, спешившее ему навстречу, чтобы остановить его в Аскалоне. Мусульмане стремительно продвигались к Иерусалиму, сжигая на своем пути дома и целые поселения. Короля Балдуина, больного и едва способного командовать войсками, поддерживал целый ряд знатных христианских баронов, в том числе бывший князь Антиохии Рено де Шатильон, проведший полтора десятка лет в плену в Алеппо, что только еще сильнее разожгло в нем пламя ненависти к мусульманам. В ноябре 1177 года Рено от имени короля призвал магистра Одона де Сент-Амана и восемьдесят тамплиеров под знамена короля, и вместе они вышли из Газы, чтобы догнать мощную армию Саладина и любой ценой заставить его покинуть королевство и вернуться в Египет.

Конные тамплиеры в боевом снаряжении были грозным зрелищем. К тому времени изначальный латинский устав был дополнен множеством новых положений, записанных на французском языке. Они регулировали не вопросы религиозного служения, а все, что касалось нелегкой военной службы рыцарей Храма на равнинах и горных перевалах Сирии и Палестины. Иерархия тамплиеров была строго определена: вторым после великого магистра[278] был сенешаль, затем маршал, который командовал на поле боя, далее следовали региональные командоры, или прецепторы, возглавлявшие дома тамплиеров в отдельных городах или землях. Туркопольер отвечал за вербовку и организацию наемной легкой сирийской конницы. Смотритель одежд руководил снабжением, следя за тем, чтобы рыцари и сержанты были должным образом оснащены оружием, доспехами, одеждой, постелями, всем, что нужно, чтобы разбить лагерь, и прочим необходимым в походе.

Дисциплина ставилась превыше всего. Что бы ни делали рыцари – находились ли они в лагере, или ехали колонной под своим черно-белым флагом, или неслись в атаку, – на каждый случай существовали строгие правила. Тамплиеры были связаны обетом послушания – Богу, уставу и своим командирам.

Они не могли грузить багаж или седлать лошадей без приказа маршала. Когда же такой приказ звучал, братья должны были прежде, чем выполнить его, ответить: «De par Dieu!», что означает «Именем Господа!». На марше рыцари ехали колоннами, а их оруженосцы шли впереди, неся копья. На ночных маршах колонна продвигалась вперед в полной тишине, и даже в светлое время суток разговаривать можно было только по необходимости. Покидать свое место в колонне не разрешалось. Тем более было запрещено нарушать строй в бою, исключение составляла лишь необходимость помочь брату, чья жизнь подвергалась непосредственной опасности. Молча и решительно братья ехали на поле боя, и только когда звучал трубный звук, отдающий приказ об атаке, они запевали псалом[279]:

Не нам, Господи, не нам,

но имени Твоему дай славу

ради милости Твоей,

ради истины Твоей.

Прятаться или бежать перед лицом опасности считалось позором. У того, кто проявил трусость, отбирали лошадь, и ему приходилось возвращаться в лагерь пешком – особенно унизительное наказание для рыцаря, который по определению являлся всадником и был немыслим без боевого коня. Даже получивший тяжкие увечья не мог покинуть отряд без прямого разрешения командира. Отступать с поля боя нельзя было до тех пор, пока армия, в которой сражались тамплиеры, не терпела поражение.

Эта готовность стоять до последнего и делала тамплиеров столь ценными в глазах королей Иерусалима, когда они собирали свои армии. Именно поэтому покойный Амори давал им такую свободу действий, несмотря на то что орден не подчинялся его власти и действовал вопреки его политике. И именно поэтому сын Амори, прокаженный король Балдуин IV, и Рено де Шатильон, направляясь к холму Монжизар, где зимой 1177 года были замечены армии Саладина, взяли с собой из крепости Газа восемьдесят тамплиеров.

Судя по рассказу ученого и хрониста XIII века Абу Шамы, армия Саладина не ожидала активного сопротивления со стороны франков. Султан позволил своим солдатам рассеяться по округе и грабить деревни, вместо того чтобы держаться всем вместе. «Удача отвернулась от них», – мрачно заметил Абу Шама, и так оно и было[280]. Войско латинян, впереди которого несли иерусалимский животворящий крест – главную их святыню, появилось неожиданно и обрушилось на мусульман атакой тяжелой кавалерии. Это франки умели лучше всего: одетые в броню конные воины во весь опор неслись на врага. Это было устрашающее зрелище, и мусульмане никогда не могли защититься от таких атак. Франкских рыцарей было значительно меньше, чем людей Саладина, но они компенсировали свою малочисленность яростным напором.

В своем рассказе об атаке франков Абу Шама ударяется в лирику: «Быстрые, как волки, лающие, как собаки… они набросились, как набрасывается жадный огонь»[281]. Момент был выбран удачно: Саладин как раз пытался перестроить свои войска, и это вызвало заминку[282]. Тем не менее бой был тяжелым. Племянник Саладина, знатный полководец эмир Таки ад-Дин, «храбро сражался мечом и копьем», но вокруг него люди падали сотнями. «Многие из его храбрых офицеров встретили мученическую смерть, – писал Абу Шама, – и отправились вкушать радости вечного дома»[283].

Сам Саладин сражался в окружении личной охраны – мамлюков: солдат-рабов, которых еще детьми похищали в азиатских степях и воспитывали воинами. Они носили поверх доспехов желтые шелковые одежды такого же цвета, как у султана. «Всегда окружая своего господина, они единодушно стараются защитить его от зла и до самой своей смерти не покидают его», – так описал их Гийом Тирский[284]. Как и тамплиеры, эти самоотверженные люди были умелыми воинами и не покидали поле битвы, даже когда поражение представлялось неизбежным. «Часто бывает так, что, пока остальные спасаются бегством, почти все мамлюки погибают»[285].

При Монжизаре их пало великое множество. Тех сарацинов, кто пытался бежать, бросив доспехи и оружие, христиане преследовали многие километры по коварной трясине, называвшейся Болото скворцов. Более сотни ценных доспехов собрали франки на поле битвы после сражения. Саладин избежал смерти, но его ждало позорное отступление в Египет. Подгоняемые зимней непогодой, его люди шли, страдая от жажды и голода и оплакивая погибших друзей, а его караваны по дороге в Каир ограбили бедуины. Это было одно из самых серьезных поражений, которое когда-либо терпел Саладин, и он много лет не мог забыть пережитое унижение: оно требовало отмщения[286].

Восемьдесят тамплиеров из гарнизона Газы, сражавшиеся при Монжизаре, разделили славу «счастливой победы над неисчислимой ордой сарацинов», как назвал ее магистр госпитальеров[287]. Немногие знали, что орден Храма внес вклад в эту победу не только на поле боя, но и с помощью хитрости. В сражении участвовали два сына племянника Саладина Таки ад-Дина. Один из них, Ахмад, «очень красивый юноша», у которого только начала пробиваться борода, сумел поразить христианского рыцаря стрелой, но вскоре был убит[288]. Со вторым, которого Абу Шама назвал Шахиншахом, история была гораздо сложнее. Еще до битвы к нему в Дамаске явился тайный агент тамплиеров. Этот человек сумел убедить Шахиншаха в том, что в обмен на обещание верности король Балдуин готов сделать его правителем Каира вместо двоюродного деда.

Несмотря на очевидную невозможность того, чтобы прокаженный король сумел изгнать Саладина из Египта, не говоря уже о том, чтобы назначать ему преемников, простофиля во все это поверил, и агент из Дамаска даже передал ему документы, якобы дающие возможность перейти на сторону христиан. Позже, когда Шахиншах согласился на личную встречу с представителем другой стороны, его повели по садовой дорожке в «уединенное место», а там передали тамплиерам, которые заковали его в цепи и увезли в заточение.

При всем своем прославленном военном мастерстве тамплиеры готовы были прибегать и к хитрости. И они сделали это в 1177 году, чтобы помочь остановить Саладина, когда тот предпринял первую серьезную попытку вторгнуться в королевство франков. Но султан Сирии и Египта не привык терпеть поражения.

* * *

За рекой Иордан, между долиной Хула и Галилейским морем, в месте под названием брод Иакова на склоне холма строился новый замок крестоносцев. Землю под него отвели в октябре 1178 года по приказу короля Иерусалима, после чего за полгода был заложен фундамент и начали возводиться стены «необыкновенной толщины и надлежащей высоты»[289]. Местоположение новой крепости было не только стратегически выгодным, но и освященным библейской историей: именно здесь ветхозаветный патриарх Иаков остановился, чтобы разделить стан свой на две половины, отправил посланников к мстительному брату Исаву и боролся с ангелом Божьим, который повредил ему бедро[290]. Мусульмане называли это место «бродом плача» и почитали его не меньше, чем христиане. Практическая же его ценность заключалась в том, что этот брод через реку Иордан был ключевой переправой на одной из главных дорог между Акрой и Дамаском и частью гораздо более долгого караванного пути, который назывался Via Maris («Приморский путь») и соединял Египет с Месопотамией. Больше того, этот путь представлял собой важнейшую центральную часть торгового маршрута от Китая до Марокко.

Переправа у брода Иакова слыла опасным местом, где легко было угодить в засаду разбойников. Они нападали на путников, грабили их, после чего скрывались в горах за долиной Завулона. Проехать по дороге без охраны было почти невозможно. Новая крепость с постоянным гарнизоном смогла бы обеспечить безопасность паломникам и торговцам, путешествующим через христианскую Палестину, а также стала бы препятствием на пути вторжения из Дамаска, который находился всего в дне езды. В свете прошлогоднего рейда Саладина на Иерусалим это было особенно актуально.

Строилась крепость на средства короны и ордена Храма. Всю зиму 1178–1179 годов каменотесы работали над возведением стен, а разъезды франкских солдат охраняли дорогу и склоны холмов, устраивая засады на разбойников и безжалостно расправляясь с ними. К апрелю 1179 года были готовы три четверти фундаментов, стена с пятью воротами и одной башней, печь и резервуар для воды. Строители продолжали усердно работать лопатами и мотыгами и бегать с тачками между грудами камней, извести и гальки[291]. Поскольку другие части королевства нуждались в его внимании, Балдуин IV возвратился в Иерусалим и передал незавершенную крепость Одону де Сент-Аману и рыцарям Храма, чтобы те достроили ее, заселили и обороняли.

Дел было еще много: планировалась вторая, внешняя стена, ров и проездные башни, соединяющие два внутренних двора. Поэтому рядом с рыцарями и сержантами, которые составляли военный гарнизон, жили еще сотни людей: каменщики, архитекторы, кузнецы, мечники, оружейники и пленники-мусульмане, работавшие на стройке[292]. Около полутора тысяч человек стояли лагерем за стеной. Орден был в состоянии финансировать это масштабное строительство и содержание крепости благодаря тому, что получил права на земли вокруг нее. И хотя она была еще не полностью завершена, все необходимое в ней имелось, и она могла служить своей цели[293].

Не прошло и нескольких недель после того, как над стенами крепости подняли знамя тамплиеров, как ее укрепления были испытаны на прочность. Крупное строительство не могло остаться незамеченным Саладином. Он верно оценил возведение крепости как попытку изменить баланс сил в регионе между христианской Акрой и мусульманским Дамаском. Кроме того, это было оскорбление: латиняне строили на земле, которая считалась у мусульман священной. Почти сразу после того, как король Балдуин и его свита покинули брод Иакова, Саладин пришел со своей армией в Банияс – ближайший к крепости город – и, по свидетельству Ибн аль-Асира, «оставался там некоторое время, совершая налеты на земли франков»[294]. Ибн аль-Асир слышал, что султан предложил за прекращение строительства шестьдесят тысяч динаров, но предложение было отвергнуто[295]. Поэтому за несколько дней до праздника Троицы, 27 мая 1179 года, Саладин решил силой заставить тамплиеров покинуть крепость.

Согласно Гийому Тирскому, он привел войска к ее стенам и «беспрерывно посылал тучи стрел, изводя осажденных штурмами»[296]. Но это была только первая проба, и через несколько дней все закончилось, когда тамплиер по имени Ренье Марейский, выпустив стрелу из-за незавершенной крепостной стены, сумел смертельно ранить одного из главных эмиров Саладина. Султан отступил, но ненадолго.

Понимая, что Одон и его тамплиеры не смогут до бесконечности защищать строящуюся крепость своими силами, королевский совет решил направить войска обратно к броду Иакова через Тивериаду. Проходя через земли близ Банияса, христиане видели, как дым поднимался от деревень, сожженных армией султана. Надо было спешить.

В воскресенье 9 июня королевская конница откололась от сопровождавших ее пехотинцев. Всадники, ехавшие впереди остальной армии, столкнулись с отрядом Саладина, совершавшим грабительский рейд. Бой окончился победой латинян. Рыцари франков преследовали грабителей на протяжении нескольких миль, но вскоре столкнулись с самим Саладином в сопровождении всей остальной армии. Внезапно судьба переменилась к ним: после недолгой попытки сопротивления теперь уже латиняне вынуждены были спасаться бегством. Одни рассеялись по горам, другие устремились к ближайшей крепости Бофор. Короля Балдуина IV, который был со своим войском, спас его телохранитель, но около двухсот семидесяти христиан попали в плен. К несчастью для тамплиеров, среди них был и великий магистр Одон де Сент-Аман.

Одону уже доводилось быть в плену: во времена Нур ад-Дина он томился в заточении в Дамаске вместе с Бертраном де Бланфором. Гийом Тирский отзывался о нем особенно презрительно, намеренно исказив цитату из книги Иова, чтобы описать его как «человека, из ноздрей которого вырывается ярость, не боящегося Бога, не уважающего людей»[297]. Не уточняя, что именно Одон сделал не так, Гийом обвинил его в поражении и написал, что «многие люди возложили на него вину за потери и позор этого несчастья»[298]. Но Одон был не одинок: Ибн аль-Асир называл среди других пленников, захваченных у брода Иакова, Балиана Ибелина – «самого высокородного франка после короля», Гуго Галилейского – князя Тивериады, магистра ордена госпитальеров и «других прославленных рыцарей и баронов». Саладин увез пленников в Банияс: многих из них ждало долгое заточение в ожидании выкупа.

Для Одона де Сент-Амана та битва с Саладином стала последним глотком свободы: «В первый же год он умер в грязной тюрьме, никем не оплакиваемый», – сообщил Гийом Тирский. Персидский ученый Имад ад-Дин высказался еще более сурово: «Магистр тамплиеров перешел из темницы в подземелье ада»[299]. Впоследствии орден выменял его тело на мусульманского командира, которого тамплиеры держали в плену. Таков был печальный конец восьмого магистра ордена. Имад ад-Дин записал слова, произнесенные Саладином, когда тот узнал, что у брода Иакова строится крепость. Скорее всего, это не столько дословное воспроизведение, сколько литературный пересказ, но он в полной мере отражает подход Саладина к решению этой проблемы:

Тем, кто сказал ему, что, когда крепость достроят, станет трудно безопасно пересекать границу мусульманских и христианских земель, Саладин ответил: «Пусть они закончат, и тогда мы пойдем и уничтожим ее, чтобы от нее не осталось и следа»[300].

Именно это султан собрался сделать в конце лета 1179 года. В пятницу 24 августа армия Саладина пришла из Банияса со всем необходимым для осады. Мусульмане привезли лестницы, лопаты, мотыги, требушеты, срубили деревья и срезали лозы, чтобы изготовить щиты для расчетов метательных машин[301]. Зная, что подкрепление христиан, вероятно, прибудет быстро, Саладин планировал взять крепость самое большее за неделю. Осада началась около пяти часов вечера с атаки на барбакан (укрепленную внешнюю сторожевую башню) рядом с главными стенами замка. Воинов сопровождали добровольцы, которые присоединились к армии ради добычи или джихада, или того и другого вместе. По описанию Ибн аль-Асира, «бой был жарким и яростным. Один из простых людей в рваной одежде забрался на барбакан форта и стал сражаться на стене. Другие его товарищи последовали за ним. К ним присоединились войска, и барбакан был взят»[302].

К этому времени наступила ночь, и на недавно взятом барбакане поставили дозорных-мусульман, чтобы не дать противнику напасть неожиданно. Возле каждого входа в замок зажгли костры, так что никто не смог бы пройти незамеченным.

Взятые в кольцо, тамплиеры внутри замка решили оставаться за стенами семиметровой толщины и дожидаться подкрепления. Недостатка в продовольствии и оружии у них не было, и они могли, если потребуется, находиться в крепости много недель. Должно быть, укрывшись внутри, они ожидали услышать адский грохот от обстрела из требушетов. Но вместо этого раздался другой, но не менее ужасный звук: стук лопат. Саперы из Алеппо начали рыть подкоп под единственную большую башню крепости, чтобы разрушить ее.

Через два дня работы у них получился туннель около двадцати метров в длину и двух с половиной в ширину. Этого было достаточно, чтобы разрушить башню. Деревянные опоры внутри туннеля подожгли, но… ничего не произошло: огромная башня осталась невредима. С наступлением утра понедельника Саладину пришлось отправить всех своих рабочих тушить пожар внутри шахты: каждому, кто приносил кувшин воды, чтобы вылить ее в огонь, давали динар.

Ко вторнику пришла весть, что помощь христианам уже в пути. Тамплиерам внутри крепости оставалось подождать всего несколько дней, после чего они могли рассчитывать заставить осаждающих отступить.

Саладин тоже понимал, что время работает против него, и отправил своих саперов обратно в обугленный туннель, чтобы копать так, как они не копали никогда прежде. Еще два дня они трудились, расширяя и углубляя шахту под башней. В среду вечером снова зажгли огонь, и на этот раз мощные стены не выдержали. Часть стены обрушилась – к бурной радости тех, кто находился снаружи[303]. Ликующие люди Саладина хлынули внутрь. Спешащая на подмогу армия Балдуина все еще находилась в нескольких часах пути от крепости, и вместо того, чтобы просто ждать, тамплиерам пришлось вступить в решительный бой.

Провал в стене они завалили деревянными заграждениями и шатрами. Но когда упала и башня, обжигающий раскаленный воздух затянуло внутрь крепости, и начался пожар, а вместе с ним и паника[304]. Солдаты Саладина продвигались по крепости, брали в плен христиан и безжалостно убивали мусульман – изменников веры и наемных лучников, которые попадались на их пути. Но тамплиеры, верные духу своего устава, не шли смиренно в руки врагов. Канцлер Саладина аль-Кади аль-Фадил написал суннитскому халифу в Багдаде эмоциональное письмо, в котором рассказал о смертельной битве на руинах горящей крепости. Он описал «слезы огня», падающие с рушащейся башни, и дал своему перу волю, чтобы передать весь ужас того, что видел:

Тьма растворилась в багряном зареве… казалось, в ночи наступил рассвет, и небо было освещено, но не тем огнем, что горит на востоке и западе… Огненное дыхание пожирало людей и камень, и зловещий голос бедствия восклицал: «Я говорю с тобой, ближний! Слушай меня!», а неверные возопили: «Воистину, это внушает ужас!»[305]

В этом же письме аль-Фадил описал последние мгновения командующего тамплиеров:

Человек, который командовал этой крепостью, видел, как она разрушилась и какие бедствия постигли его друзей и соратников. И когда пожар подобрался к нему, он без страха бросился в огненную пропасть. Пламя охватило его, и вскоре уже он попал в другое пекло [т. е. в ад].

К полудню четверга 30 августа замок у брода Иакова был захвачен. На земле валялись сотни стрел, брошенные орудия и скрюченные тела мертвых – у одних головы расколоты ударом меча, у других отрублены конечности. Лошадей, мулов и ослов, не погибших при взятии крепости, мусульмане поймали и забрали с собой, равно как и тысячу доспехов со склада оружия. Часть тел оставили гнить, а часть сбросили в колодец. В результате в войске султана начались эпидемии.

Разграбив крепость, Саладин выполнил свое страшное обещание. Его армия оставалась в этом районе до октября, к этому времени «он разрушил крепость и сровнял ее с землей»[306].

Так Саладин отомстил за поражение при Монжизаре. Один мусульманский автор того времени назвал крепость у брода Иакова «гнездилищем несчастья»[307]. Поэт ан-Нашв ибн Нафаза ликовал:

Истребление франков было стремительным,

Пришло время разбить их кресты.

Если бы время их смерти не было близко,

Они не построили бы дом плача[308].

Пытаясь найти объяснение этому несчастью, Гийом Тирский увидел причину в общей греховности и порочности латинян. Свое описание поражения у брода Иакова он завершил отчаянным восклицанием: «Господь Бог оставил их»[309].

Какое-то время казалось, что так оно и было.