6 «Мельница войны»

Людовик VII прибыл на Святую землю через порт Св. Симеона, что в устье реки Оронт, понимая, что он уже почти побежден[182]. Дело было не только в пролитой крови солдат и многих ранах, нанесенных его гордыне: расходы, понесенные им в ходе долгого путешествия из Парижа в Антиохию, оказались разорительными, и средства, отмеренные на славное паломничество, закончились. Этому способствовало и то, что греки Константинополя и Адалеи, видя отчаянное положение крестоносцев, брали с них за провизию и места на кораблях втридорога. Выступить сейчас против мусульман – это было больше, чем могла вынести королевская казна. К счастью, Людовика все еще сопровождал Эверард де Бар, который уже внес свою лепту в финансирование крестового похода французов. Именно к Эверарду король и обратился.

Нужна была очень большая ссуда, и Людовик надеялся, что Эверард с этим поможет. Ни для кого уже не было секретом, что тамплиеры, несмотря на обет бедности, очень богаты. К тому же они имели широкие связи на латинском Востоке и могли не только предоставить собственные средства, но и уговорить других поддержать поход. Но главное – их долгом было защищать паломников, а в сложившихся обстоятельствах именно так могло быть истолковано спасение короля. 10 мая 1148 года Эверард де Бар оставил Людовика в Антиохии и отправился на юг, в Акру, чтобы собрать деньги.

Ему удалось добыть огромную сумму, частично из средств тамплиеров, а частично – заложив их собственность. Позже в том же году Людовик написал регентам, которых оставил управлять Францией в свое отсутствие, и попросил найти тридцать тысяч парижских ливров и две тысячи марок серебра, чтобы погасить долг перед тамплиерами[183]. Это составляло половину – или даже более того – ежегодных доходов французской короны[184]. В письме Сугерию, аббату Сен-Дени и одному из регентов, Людовик сообщал, что не сумел бы совершить путешествие в Святую землю без помощи и участия братьев ордена Храма и что орден почти разорился ради того, чтобы поддержать короля и его миссию[185]. Если учесть, что это были не просто слова и Людовик не стремился выставить тамплиеров в благоприятном свете, похоже, орден действительно пошел на многое, чтобы не дать крестовому походу провалиться.

Но Людовик был не единственным западным королем-крестоносцем, обратившимся к тамплиерам за помощью весной 1148 года. Вразумленный горьким опытом, полученным в Константинополе и близ него, Конрад III сумел добраться до Сирии, прибыв морем в Акру, и оттуда отправился на юг, в Иерусалим, где остановился в штаб-квартире тамплиеров на месте бывшей мечети Аль-Акса. К этому времени мечеть уже полностью перешла к ордену, но сохраняла изысканность королевской резиденции. Один летописец назвал ее «самым богатым» зданием в Иерусалиме[186]. Это было обширное прямоугольное строение, увенчанное куполом, фронтальный фасад украшали высокие арочные двери и внешний притвор. Вокруг здания, которое христиане называли дворцом царя Соломона, тем самым приравнивая его к обители легендарного ветхозаветного царя, находились новые сооружения разной степени завершенности: дом и крытая галерея на западной стороне, хозяйственные постройки на восточной[187]. Маленькую мечеть превратили в церковь – об этом написал сирийский поэт и дипломат Усама ибн Мункыз, а в планах уже было возведение огромного нового храма, что отвечало возросшему статусу ордена.

Человек просвещенный, с изысканными манерами, ибн Мункыз дожил до девяноста трех лет и потому имел редкую возможность своими глазами наблюдать весь бурный первый век крестовых походов. Тамплиеров он считал друзьями, хотя они были людьми другой веры. Ибн Мункыз писал, что всякий раз, когда он посещал мечеть Аль-Акса, рыцари обязательно покидали свою церковь, чтобы он мог вознести молитву, обратившись лицом к Мекке. Надо сказать, этот факт он отметил в контексте рассказа, иллюстрирующего глупость, варварство и грубость других франков, – христиан-нетамплиеров ибн Мункыз не мог упоминать без проклятий вроде «Да покинет их Аллах!»[188].

Под территорией находились подвальные конюшни, встроенные в платформу, которая покрывала Храмовую гору. Говорили, что они сохранились со времен самого Соломона – хотя, по всей вероятности, их построили при Ироде, примерно в то же время, когда родился Христос. Один автор утверждал, что они могли вместить две тысячи лошадей и полторы тысячи верблюдов; другой же, более впечатлительный наблюдатель считал, что там могло находиться одновременно до десяти тысяч животных.

Конрад прибыл в Иерусалим на Пасху. Его сводный брат, епископ Оттон Фрейзингенский, писал, что он вошел в город «на фоне великого ликования со стороны духовенства и народа и был принят с большими почестями». В знак уважения к германскому королю тамплиеры похоронили его соратника Фридриха фон Богена, умершего вскоре после прибытия в город, на своем кладбище у стен храма.

Большую часть времени в Иерусалиме Конрад проводил в обществе тамплиеров. Оттон Фрейзингенский отмечал, что он отправился в поездку по почитаемым местам, «посещая святыни повсюду»[189]. Тамплиеры, должно быть, настояли на том, чтобы сопровождать его. Несмотря на то что они все больше превращались в военное братство, их долгом все еще было охранять паломников и помогать им в пути.

Перемежая молитвы с празднованиями, Конрад не забывал и о планировании предстоящего похода на север. В Иерусалиме был новый король, шестнадцатилетний Балдуин III, наследовавший престол своего отца Фулька I в 1143 году. Хорошо образованный, с благородной осанкой юноша, он правил страной уже три года вместе со своей матерью Мелисендой и горел желанием возглавить крупную военную экспедицию. По словам Оттона Фрейзингенского, Конрад договорился с молодым королем, с латинским патриархом города и с «рыцарями Храма повести армию в Сирию примерно в июле следующего года, чтобы взять Дамаск»[190].

* * *

Дамаск был одним из главных городов мусульманского мира и самым значительным на юге Сирии. Арабский географ Х века аль-Мукаддаси описал его как одну из «невест мира», город «пересекаемый ручьями и окруженный [фруктовыми] деревьями», освященный присутствием прекраснейшей во всем исламском мире мечети. Великая мечеть Омейядов, построенная в VII веке, была огромным, богато украшенным зданием. Стены его покрывал мрамор, а на мозаики ушло при строительстве столько золота, сколько можно привезти на восемнадцати мулах. Верующие считали эту мечеть четвертым по святости местом в мире после Мекки, Медины и Иерусалима, настолько чистым, что пауки никогда не плели паутину в его углах[191].

Хотя близ мечети стояла большая глинобитная крепость, главное оборонительное сооружение Дамаска, городские стены были невысокими и не слишком мощными. Со всех сторон город на много километров окружали фруктовые сады. Густые заросли деревьев были разгорожены на небольшие участки, и пройти по ним можно было только по однопутным дорожкам. Конечно, это создавало неудобства для продвижения войска, но Дамаск казался вполне реальной целью для захвата. Завоевание этого города могло стать для крестоносцев триумфом, сопоставимым со взятием Акры или даже Иерусалима.

Тем не менее Дамаск не был Эдессой, городом, утрата которого вызвала к жизни Второй крестовый поход. Он не упоминался в Quantum Praedecessores папы Евгения, и не к его спасению призывал по всей Европе Бернард Клервоский. И пусть Дамаск был защищен в основном фруктовыми деревьями, а не могучими стенами, которые пришлось бы взрывать, его нельзя было назвать легкой мишенью. В 1129 году король Балдуин II так и не смог взять его – что вызвало на Западе волну возмущения. Более того, правитель Дамаска Муин ад-Дин Унур был союзником Иерусалимского королевства в борьбе против общего врага – Зангидов. Изменить цель Второго крестового похода и пойти не на Эдессу, а на Дамаск было неожиданным и смелым решением, и принято оно было явно не без участия тамплиеров.

За три с половиной года, прошедшие после падения Эдессы, многое успело измениться. Во-первых, уже не было в живых Имад ад-Дина Занги. В сентябре 1146 года старого тирана убил в его собственной постели несчастный слуга: он напал на своего пьяного повелителя, ранил его и оставил медленно и мучительно умирать[192]. На смену Занги пришли два его сына, младший из которых, Нур ад-Дин, оказался даже более воинственным, чем отец. Став новым атабеком Алеппо, Нур ад-Дин был полон решимости одолеть непокорных христиан в Эдесском графстве и продвинуться дальше на юг, в соседнее Антиохийское княжество.

Согласно летописцу Ибн аль-Асиру, в тот год, когда крестоносцы пришли в Сирию, Нур ад-Дину было тридцать лет. «Он был рослым и смуглокожим, с высоким лбом и небольшой бородкой, хорош собой и имел красивые глаза. Его владения распространились широко… а весть о его добром правлении и справедливости разнеслась по всему миру»[193]. Имя атабека означало «свет веры».

Христиане едва ли согласились бы с такой лестной оценкой. Нур ад-Дин учинил еще одну жестокую расправу над жителями Эдессы, когда те попытались восстать и вернуть своего свергнутого правителя, графа Жослена II. Городские укрепления были разрушены, оставшееся христианское население либо убито, либо угнано в рабство. Теперь спасать в Эдессе было попросту некого. Вдобавок в 1147 году Нур ад-Дин решил подорвать союз христиан с правителем Дамаска Унуром и заключил с ним собственное соглашение. Атабек женился на дочери Унура, и правители Алеппо и Дамаска объединились против франков. Таким образом, к лету 1148 года ситуация была такова, что стоило попытаться разрушить этот опасный союз, а не возвращать Эдессу. Кроме того, можно было пойти на порт Аскалон, расположенный в пятидесяти километрах к югу от Яффы и находившийся в руках Фатимидов, но это означало бы уж слишком далеко отступить от первоначальной цели Второго крестового похода, и такой план был отвергнут[194].

В четверг 24 июня 1148 года, день поминовения святого Иоанна Крестителя, в Пальмире, городе неподалеку от Акры, собрались все самые знатные люди латинского Востока. Здесь были и король Конрад, и король Людовик, и восемнадцатилетний король Иерусалима Балдуин III вместе с матерью и соправительницей королевой Мелисендой. Помимо благородных правителей Востока и Запада присутствовали иерусалимский патриарх, два архиепископа и папский легат. Рядом с этими видными фигурами сидели магистры госпитальеров и тамплиеров, Раймонд де Пюи и Робер де Краон, которые входили теперь в круг лиц, принимавших важнейшие решения в королевствах крестоносцев.

Эта встреча (часто называемая советом в Акре) была организована, чтобы выбрать стратегическую цель предстоящего военного похода. Согласно хронике Гийома Тирского, разгорелся жаркий спор: «были предложены разные мнения и представлены доводы за и против»[195].

Тем не менее, если верить Оттону Фрейзингенскому, вопрос был практически решен заранее. Поскольку Людовик выступал за взятие Дамаска, единственное, что действительно требовалось обсудить, – это «когда и где должно быть собрано войско»[196]. Все были убеждены в успехе. По словам Ибн аль-Каланиси, их «злодейские сердца настолько уверовали в то, что захватят город, что они уже решили, как поделят его». Но завоевать Дамаск оказалось не так просто.

* * *

Ибн Джубайр, испанский путешественник-мусульманин, посетивший Дамаск в конце XII века, описал этот город как несравненно прекрасный: «рай Востока… благоухающие цветочные сады вдыхают в душу жизнь… сады окружают его, как лунный ореол… его зеленый оазис простирается так далеко, как видит глаз, и в какую из четырех сторон вы ни посмотрите, всюду спелые плоды»[197]. Но в субботний день 24 июля 1148 года, когда объединенное войско крестоносцев начало пробиваться через эти плодоносные сады, они не показались ему столь привлекательными.

Гийом Тирский описал трудный путь к Дамаску, когда армии трех христианских королей вынуждены были, вытянувшись в одну колонну, пробираться по узким садовым тропам. Дорожки эти подходили для того, «чтобы по ним могли пройти садовники и сторожа, а также вьючные животные, на которых фрукты возили в город», но совершенно не годились для многочисленного войска и волов и верблюдов из огромного обоза. Защитники города прятались за деревьями, неожиданно нападая из засады, или стреляли с верхушек сторожевых башен, построенных, чтобы охранять сады от воров. «Оттуда они пускали в нас стрелы и забрасывали камнями». За глинобитными стенами прятались люди с копьями, они следили за захватчиками через смотровые щели, ожидая подходящего момента, чтобы поразить врага. Крестоносцы продвигались «под постоянным страхом смерти, – писал Гийом. – Со всех сторон им грозила опасность»[198].

Но, несмотря на это, численный перевес и решимость были на стороне христиан. Они пробрались через сады, разрушив стены и баррикады, возведенные, чтобы преградить им путь, и вышли, наконец, к реке Барада, протекавшей под городскими стенами Дамаска.

На ее берегу стояли воины с катапультами и лучники, приготовившиеся оборонять городские ворота. Но яростная атака германской конницы Конрада смела защитников: рыцари соскочили с коней и побежали вперед, размахивая мечами. Сам германский король участвовал в этом бою и так яростно накинулся на сарацинского воина, что одним ударом отрубил ему голову, левое плечо, руку и часть туловища. Вскоре участок реки в западных предместьях Дамаска оказался в руках крестоносцев, и они начали возводить укрепления из деревьев, срубленных в садах. «Мельница войны, – написал дамасский историк Ибн аль-Каланиси, – молола, не останавливаясь»[199].

Крестоносцы были так уверены в скорой победе, что не привезли с собой осадных машин, а провиантом запаслись лишь на несколько дней. Они полагали, что осада продлится самое большее две недели и это время можно будет продержаться на фруктах из садов и воде из реки. Никто не принял в расчет ни крепость обороны мусульман, ни то, что, стоило христианам встать лагерем у городских стен, как на помощь Дамаску поспешило подкрепление – «множество лучников» из долины Бекаа, что к востоку от Бейрута. Тем временем горожане начали обстреливать позиции франков «со стремительностью ястребов, набрасывающихся на горных куропаток»[200].

Произошедшее после этого еще долгие годы служило предметом споров. Во вторник 27 июля наблюдатели, стоявшие на городских сторожевых башнях, заметили, что лагерь крестоносцев странным образом затих. Время от времени еще происходили вылазки конных воинов и пехотинцев, которых приходилось останавливать градом копьев и стрел, но в целом осада ослабла. «Казалось, – писал Ибн аль-Каланиси, – они что-то затевают».

Так и было. Три короля, возглавлявшие войска, собрались на совет и приняли смелое и весьма спорное решение: отказаться от осады города с запада и перейти на новую позицию на юго-востоке, где, как сообщила разведка, сады были реже, а стены слабее и где одолеть противника можно было быстрее. Слухи о приближающемся мусульманском подкреплении, похоже, напугали предводителей похода до такой степени, что они готовы были сильно рискнуть, сменив стратегию, чтобы ускорить победу[201]. С трудом завоеванные позиции были оставлены, и вся армия двинулась на восток. Как вскоре выяснилось, это было гибельное решение.

Несмотря на то что сам он не присутствовал при осаде Дамаска, Гийом Тирский опросил многих ветеранов похода и нарисовал мрачную картину событий[202]. Вывод армий вызвал повсеместное недовольство, и очень скоро стало ясно, что оно было оправданным. Придя на новые позиции, франки обнаружили, что город с этой стороны прекрасно защищен. Садов там действительно не было, но это означало лишь одно: осаждающей армии предстояло голодать. При этом вернуться на запад было невозможно, поскольку, увидев, что франки отошли, защитники города тут же забаррикадировали дороги огромными валунами и поваленными деревьями и выставили на охрану заграждений лучников. Христиане больше не могли ни продвигаться вперед, потому что не имели продовольствия, необходимого, чтобы успешно вести долгую осаду, ни вернуться назад. А между тем с каждым часом мусульманское подкрепление было все ближе. Только что серьезное военное преимущество было на стороне франков, и вот уже они каким-то образом упустили его.

Предводители похода вновь собрались на совет и после споров, язвительных взаимных упреков и обвинений в предательстве пришли к выводу, что единственным разумным решением будет свернуть лагерь и направиться домой. Это было до невозможности унизительно. Люди преодолели тысячи миль, пережили болезни, голод, нищету, кораблекрушения, неприятельские засады – все ради того, чтобы пройти по следам первых крестоносцев и одержать величественные победы во имя Господа. Но в конечном итоге Второй крестовый поход на Восток вылился в четырехдневное блуждание по фруктовым садам, несколько стычек с неприятелем и беспомощное отступление. «Наши люди, – сухо констатировал Гийом Тирский, – вернулись без славы»[203].

* * *

Тамплиеры многое сделали для Второго крестового похода. Они помогли Людовику VII пройти через Малую Азию и поддержали его огромной ссудой. Они приняли в своем доме Конрада III, сопровождали и защищали его и давали ему разумные военные советы. Вместе с магистром госпитальеров Робер де Краон поддержал план захвата Дамаска, а не Эдессы. И какую награду они получили?!

После Дамаска франкские короли какое-то время планировали поход на Аскалон, но это ничем не закончилось. Конрад покинул Святую землю в сентябре 1148-го. Людовик оставался там еще семь месяцев, встретил в Иерусалиме Пасху и в конце апреля тоже отправился домой, во Францию. А потом начались взаимные обвинения.

Франкские хронисты сошлись на том, что такой сокрушительный провал мог объясняться только чьим-то предательством. Было решено, что кто-то саботировал кампанию – так объяснил произошедшее сам Конрад III, хотя и затруднился назвать изменника. Под подозрение попали разные люди: звучало имя крестоносца Тьерри, графа Фландрии, который, как считалось, желал править Дамаском, чем вызывал зависть других рыцарей, и те сговорились сознательно препятствовать всей миссии, чтобы сорвать его планы. Другие говорили, что барон с Востока Элинанд Тивериадский был подкуплен мусульманами – причем заплатили ему фальшивыми деньгами – и потому убедил командующих изменить тактику. Винили даже короля Балдуина и его мать, ведь людям нужно было найти реальное, земное объяснение этому позорному провалу, который иначе объяснялся только Божьим гневом.

Попали под подозрение и тамплиеры. Английский богослов и писатель-полемист Иоанн Солсберийский, служивший при папском дворе, прямо обвинил орден в произошедшем, хотя и не мог сказать, в чем именно заключалась его вина. Он не был сторонником тамплиеров, считал их привилегии чрезмерными и опасными для церкви, но уделял много внимания сплетням папского двора Евгения III, где частенько обсуждали храмовников.

Нет никаких доказательств того, что это была не просто клевета. Тамплиеры сделали все, что было в их силах. Их долгом было оберегать паломников – и они следовали ему, сопровождая, защищая, обучая, финансируя участников Второго крестового похода и сражаясь вместе с ними. Они рисковали жизнями, и орден едва не разорился, чтобы поддержать войско крестоносцев, предводители которого действовали с убийственной неосторожностью. Обвинять тамплиеров в провале крестового похода было черной неблагодарностью. В то же время это показывало, насколько тесно теперь были связаны судьбы ордена и Святой земли. За три десятилетия в глазах христиан тамплиеры стали почти неотделимы от Царства Небесного, узкой прибрежной полосы, отвоеванной у мусульман Ближнего Востока. Это стало для рыцарей Храма величайшей честью и величайшим проклятием.