Скептицизм

Существуют, однако, и высказываются иногда сомнения в «Списке» Дабелова. Большинство, впрочем, как русских, так и иностранных учёных, безусловно, верят «Списку». Таковы Фр. Клоссиус, Ив. Преображенский, Жмакин, В. С. Иконников, Эд. Тремер. [...]

В качестве скептика в достоверности «Списка» выступает Н. П. Лихачёв.

«Странно,- заявляет он,- что профессор Дабелов в каких-нибудь шесть лет забыл местонахождение такого важного манускрипта, странно, что в эти шесть лет целые четыре связки «Соllесtаnеа Реrnаviensia» [343] могли исчезнуть настолько бесследно, что о существовании их не знал сам перновский архивариус. Но ещё страннее то, что Дабелов, описывая слово в слово целый каталог (sic!) чрезвычайно важных рукописей, тщательно ставя точки на месте неразборчивых им не только слов, но и отдельных букв, не потрудился списать начало рассказа и даже записать имя того пастора, который составил список!

«Профессор Дабелов,- говорит Клоссиус,- не мог вспомнить имени пастора, думая, однако, что он назывался не Веттерманом».

Что этот пастор не был Веттерманом, это не подлежит сомнению, Веттерман видел только несколько книг царской библиотеки, каталога их не составлял, с царём не переговаривался, ничего не переводил.

Простодушный Веттерман с его известием о значительных авторах, могущих принести пользу протестантским университетам, едва ли обладал филологическим образованием Anonimusia и, думается, не догадался бы быть настолько палеографом, чтобы отметить тонкость пергамента рукописи.

Самая забывчивость Дабелова относительно имени пастора со скептической точки зрения легко объясняется осторожностью человека, знакомого с тщательностью, с какою немцы разрабатывают свою историю: у немцев и пасторы XVI в. могли оказаться на счету.

Вообще открытие Дабелова возбуждает величайшие сомнения в своей достоверности. Насколько ядро рассказа Веттермана должно лечь в основу известий об иноязычных книгах царской библиотеки ХVI в., настолько мы имеем право остерегаться подробностей анонима, даже более того, игнорировать их до того времени, когда будет найдена таинственная связка «Соllесtаnеа Реrnаviensia» № 4.

Эпоха, в которой действовал Дабелов, рядом с ясно выраженным стремлением к разработке отечественных древностей, отличается изобилием фальсификаций, подделок, удачных и неудачных подлогов. Сведения о личности Дабелова недостаточны и бледны, на основании их нельзя ни укрепиться в обвинении в учёном обмане, ни отказаться от него» [344].

Н, П. Лихачёву очень хотелось набросить на личность Дабелова тень и объявить его... мистификатором. Здесь чувствуется превалирующее влияние на колеблющегося Н. Лихачёва незыблемого, резко очерченного и, так сказать, конченого отрицателя библиотеки Грозного в натуре С. А. Белокурова [345]. Но если Белокуров - «конченый», то Лихачёв - «и нашим и вашим»: с одной стороны, плачет, с другой - смеётся. В этом опасность Лихачёва: тянет серьёзно с ним полемизировать, так как надежда переубедить балансирующего на острие иглы не оставляет.

Но пора с Н. Лихачёвым, наиболее серьёзным противником библиотеки Грозного, покончить: он сам поставил над «i» точку: «...мы имеем право остерегаться подробностей анонима, даже более того, игнорировать их до времени, когда будет найдена таинственная связка «Соiiесtаnеа Реrnаviensia» № 4».

Решающий для Н. П. Лихачёва документ найден! О чём же спорить? Совершенно ясно, что таинственная библиотека была и есть, что её остаётся только изъять. [...]

Выше выяснено, что раз «Соllсtаnеа Реrnаviensia» найден, Лихачёв и К не имеют права игнорировать подробности анонима. [...] Следовательно, видеть подлинный список библиотеки, восходящий к моменту, когда библиотека была вскрыта царём, когда аноним переводил ряд классиков из её состава, когда Веттерман и К собственноручно, отряхнув с книг вековую пыль, перелистывали перлы классицизма,- равносильно видеть самое библиотеку в какой-то мере, значит, быть её очевидцем.

Таким очевидцем и является автор этих строк, единственный после профессора Дабелова, кто на протяжении истёкших столетий держал в своих руках подлинный реестр книг из таинственного кремлёвского подземного сейфа Софьи Палеолог, восходящий к тому далёкому времени, когда над подземным сокровищем человеческой мысли носился не призрак кровавого царя, а сам он, этот царь, во плоти и крови, живой, конкретный человек, рылся в этих заповедных книгах, томимый неутолимой жаждой знаний.

Но ищущий ум любознательного царя бессильно никнул перед семью печатями на каждой книге на чужом языке. Нужна была помощь знающих - переводчиков. Подвернулся захожий лютеранский пастор Веттерман, добровольно прибывший в Москву из Дерпта за своими выселенцами-земляками. Пастор казался человеком учёным, царь «отменно» уважал его и даже решил поручить ему на пробу ознакомиться с характером содержимого его библиотеки, дабы узнать, достаточно ли он научен, чтобы перевести те или иные книги на русский язык. [...] Нас сейчас интересует […] момент осмотра потайного сокровища Грозного группой захожих немцев.

Но пусть во весь голос говорят документы.

Важнейший из них - рассказ Веттермана о виденных им книгах в тайниках Кремля. Рассказывал он об этом рижскому бургомистру Францу Ниенштедту. Но разве одному бургомистру, а не сотням других лиц, землякам и знакомым? А его «клевреты», все эти Шреттеры, Шрефферы, Браккели, разве молчали они? Их рассказы с гиперболическими узорами пошли гулять из рода в род, из поколения в поколение, обратившись в живучее «семейное предание». Дошло оно и до наших дней. Я имел случай с удивлением убедиться не один раз, что немцы не только учёные, а часто даже рядовые знают о библиотеке Грозного гораздо больше нас, русских...

Франц Ниенштедт (1540-1622 гг.) рассказ, слышанный им от Веттермана, сжато и кратко, как бы мимоходом, пересказал в своей «Ливонской хронике», напечатанной в «Прибалтийском сборнике», т. IV. с. 37. Этот абзац в «Хронике» и является той осью, на которой вращается «миф» о квазилегендарной библиотеке Грозного.

Кроме указанного источника о библиотеке Грозного имеются ещё два.

Известие Арндта [...] в La Chronique de la Livoni // II Halli 1753 in folio [346], извлечённое из неопубликованной ещё в 1753 г. «Хроники» Ниенштедта. Опубликована она, в общем, через 200 лет, в 1839 г. И известие Иоганна Бакмейстера [347] (опубликованное.- Т. Б.) через 23 года после известия Арндта - в 1776 г. [...]

Н. П/ Лихачёв в своей уже так хорошо известной нам книге о библиотеке и архиве XVI в. приводит текст Ниенштедта по Клоссиусу,

«Ибо Клоссиус,- говорит он,- пользовался как печатными известиями Арндта и Гадебуша, так и некоторыми более исправными списками хроники Ниенштедта (Тилеман, Бротце и т. д.)» [348].

Список «Хроники» Ниенштедта, изданный Тилеманом, и есть «наиболее исправный». Об этом Тилеман так говорит:

«При издании хроники Ниенштедта я пользовался шестью копиями, из которых самая важная - древняя рукопись, которую доставил мне пастор Бергман из Руена. Она содержит в себе 93 ненумерованных листа «in folio», Два первых листа писаны позднейшей рукой, в средине и на конце нескольких листов недостаёт. Этот экземпляр очень пострадал от времени, но он, бесспорно, тот, который вернее всех прочих передаёт затерянный оригинал» [349].

Таким образом, ориентироваться надо на текст, изданный Тилеманом. [...]