Хитрости зодчего

Аристотель взглянул на руины собора и «храма похвали гладкость». Присмотревшись ближе - «известь не клеевита, да и камень не твёрд»,- авторитетно сказал. Торчала ещё старая стена: велел и её, и всё долой. Летописец подметил это: и не подумал зодчий «приделывати северной стены и полати, но изнова зача делати» [211].

Но прежде, чем «зача делати», «мастер муроль» предусмотрительно построил кирпичный завод и наладил выжигание извести. Глину для завода он нашёл близ Андроньева монастыря, а известь стал выжигать в неолитических пещерных городах на реке Пахре, в сёлах Киселихе и Камкине. Экономя время и пространство, тотчас за Андроньевым монастырём и «кирпичную печь доспе [...] в Калитникове, в чём ожигати и как делати, нашего рускаго кирпича уже да продолговатые и твёрже: егде его ломать, тогда в воду размачивают» [212].

Известь Аристотель изготовлял, с точки зрения москвичей, также по-новому: «Известь же густо мотыками повеле мешати и яко наутрие же засохнет, то ножем не мочи расколупити. Известь же как тесто густое растворяше, а мазаша лопатками железными; вместо бута велел камень ровны внутри (стен.- примечание автора.) класти повеле» [213]. Вместо обычных дубовых мочек велел «всё железо сковав положи[ти]».

Для сноса руин придумал нечто такое, чем снова удивил москвичей и летописцев; им было чудно видеть «барана». «Баран» - таран. «Три древа поставя и конци их верхние совокупив в едино и брус дубов обвесив на ужищи посреди и поперёк и конец его обручем железным скова и раскачиваючи разби» [214]. Баран на Западе был в большом ходу. Там он обыкновенно привешивался между целым рядом брёвен, но Аристотель укрепил его между тремя только брёвнами, связанными вместе у верхних концов, которые, таким образом, составили треножник, а привешенный баран без перестановки был направляем на все стороны. К вершине треножника на цепи, или ужище, привешено было бревно, или баран. Конец барана окован был железным обручем, и, сверх того, самая конечность его была также окована ещё особой железною шапкою. Раскачивая привешенное бревно взад и вперёд, ударяли им в стены и легко разбивали и разрушали их.

И ещё нечто придумал «инженер по устройству крепостей». Там, где использование барана было неудобно, он стены подпёр брусьями, которые потом поджёг и, таким образом, быстро повалил: «Еже три годы делали, во едину неделю и менши развали» [215]. После этого Аристотель приступил к прорытию новых, более глубоких фундаментов: «Рвы же изнова повеле копати и колие (сваи - примечание автора.) дубовые бити» [216].

Рвы для фундаментов глубиною были в четыре и более метров, если верить «Ростовскому летописцу», в дно этих канав он (Аристотель) вбивал дубовые сваи. Длина их неизвестна. Может быть, такая же, как длина свай под башней Кутафьей [217]. Одну такую сваю при работах Метростроя мне удалось выхватить из глубины около 14 метров и поместить в кремлёвский музей [218]. Толстая, до 20 см, она была с одного конца заострена, дубовая кора её выглядела лохматой, высотою свая была около двух метров.

План Успенского собора в Москве свой собственный, отличный от такого же во Владимире-на-Клязьме. И. М. Снегирёв [219] в 1856 г, их ошибочно отождествлял. Против этого говорит как то, что Аристотель во Владимир попал уже после того, как рвы фундаментов были выкопаны, а главное, в московском соборе четыре круглых и два четырёхугольных столба, чего во Владимире не наблюдается,