Глава 23

План турецкого султана Мухаммада IV о разрушении Сечи. Присылка им в Крым 15 000 человек янычар. Поход крымского хана с 40 000 татар и 15 000 янычар в Сечь, случайный спаситель Сечи Шевчик. Избиение 13 500 янычар в Сечи. Погоня казаков за ханом и очищение Сечи от неприятельских трупов. Письмо хана в Сечь с просьбой о выкупе пленных. Поход Серко в Крым, разделение на две половины войска и страшный погром Крыма, возвращение назад, отдых в степи и избиение 4000 человек христиан. Прибытие Серко в Сечь и отправка листа крымскому хану и смехотворного письма турецкому султану

Не насытившись поглощением премногого казацко-русского народа, разорением семнадцати городов во главе с Лодыжином и Уманью, не удовольствовавшись обращением их в пепел и сравниванием с землей, турский султан Мухаммад IV задумал истребить все запорожское войско и разорить самый Кош его. На это дело он прислал осенью 1675 года на кораблях из Константинополя в Крым пятнадцать тысяч отборных стамбульских янычар и велел крымскому хану с этими янычарами и со всей крымской ордой, при наступлении зимы, постараться выбить всех запорожцев до конца, а самую Сечь их разорить до основания. Хан, желая слышать о том приказание из уст самого султана и его визиря, бегал налегке той же осенью в Стамбул и, недолго оставаясь там, повернул в Крым; все время после этого он советовался со своими крымскими султанами, агами и мурзами и выискивал способы, какими можно было бы исполнить свой злой умысел над войском низовым запорожским и его Кошем. После совета постановлено было привести в исполнение злое приказание турецкой Порты непременно в предстоящую зиму, на Святках Рождества Господня, когда войско запорожское привыкло гулять и выпивать. И вот, как скоро тогдашняя зима, «чрез майстерство крепких морозов своих», замуровала днепровские глубины и полевые речки твердыми льдами и приодела достаточными снегами, тогда крымский хан тот же час приказал сорока тысячам крымской орды быть готовыми для военного похода, а пятнадцати тысячам янычар велел дать лошадей, не объявляя никому, куда именно он поведет их в поход. Когда кончился Филиппов пост, тогда сам хан, снявшись из Крыма со всем названным своим войском, пошел по направлению к Запорожской Сечи, стараясь держаться в нескольких милях от берега Днепра, чтобы не быть замеченным запорожцами, зимовавшими по днепровским островам и веткам, и чтобы все войско запорожское низовое каким-нибудь способом не узнало о том. На третью или четвертую ночь Рождества Христова, в самую полночь, хан, приблизившись к Сечи, захватил сечевую стражу, стоявшую в версте или в двух верстах от Сечи на известном месте, и от этой стражи узнал, что пьяное войско спит беспечно по куреням и что другой стражи нет ни около, ни в самой Сечи; хан очень обрадовался этому и сейчас же, выбравши самого лучшего из пойманных сторожевых и пообещав ему свободу и большую награду, приказал ему провести пехотных янычар вовнутрь Запорожской Сечи через ту форточку[776], которая, по показанию самих сторожевых, не была заперта на ту пору. Итак, отправивши всех янычар в Сечь с названным запорожским сторожевым, хан приказал им, вошедши в нее, «учинить належитий военный над пьяноспящими запорожцами промысел». Сам же между тем, объехавши с ордой вокруг Сечь и густо обступивши ее, стоял неподалеку наготове, чтобы не выпустить и «духа имеющих утекать» запорожцев. Но на этот раз над турками и татарами сбылась старая пословица: «Що человек себе обецуе, тое Бог ницуе» – надежда хана выгубить все запорожское войско и разорить самый Кош не осуществилась. Хотя хан и знал, что запорожское войско привыкло в праздничные дни выпивать и беспечно спать, но не припомнил того, что множество этого же самого войска имело обыкновение собираться в праздник Рождества Христова до Сечи со всех низовых днепровских лугов[777] и что большинство из этого войска были трезвые, а не пьяные люди. Но вот настал «полуночный час». Все войско, не слыша ни о какой тревоге и не имея вести о намерении басурман, «зашпунтовавшись» в куренях, опочивало; в это самое время янычары, тихо введенные через открытую фортку пойманным запорожским сторожевым, вошли в Сечь и наполнили собой все ее улицы и переулки, и так стеснились, как то бывает в церкви. Однако, имея в руках готовое оружие, они помрачены были всевидящим Богом в их разуме: войдя в Сечь, они и не подумали о том, что дальше делать и каким способом разорить то рыцарское гнездо низоводнепровских казаков, наших мальтийских кавалеров, и как их всех выбить до конца; или, быть может, начальники янычар, за теснотой, не могли сойтись и посоветоваться между собой, как начать и кончить свой злодейский умысел. Так или иначе, но, наполнив собой всю Сечь, захватив все сечевые арматы, заступив все открытые места, янычары стояли несколько времени в недоумении и тихом молчании. Когда же повернуло с полночи и Бог Вседержитель благословил соблюсти в целости то православное и преславное низовое запорожское войско, тогда он отогнал сон некоему Шевчику, казаку одного куреня; этот Шевчик, вставши для своего дела и отворивши кватерку[778], начал присматриваться сквозь оконную щель, рано ли еще или нет, и неожиданно увидел людей, неприятелей-турок, заполонивших собой всю улицу. Шевчик пришел в ужас; однако тот же час тихо засветил несколько свечей в своем курене, сообщил знаками пятерым или шестерым своим товарищам, еще не ложившимся спать, но сидевшим в углу куреня, закрывшимся там и игравшим в карты. Товарищи, услышав слова Шевчика и побросав карты, зараз бросились тихонько ко всем окнам куреня своего и, не отворяя их, стали присматриваться в оконные щели, чтобы убедиться, правда ли то, что сказал Шевчик. Когда же и сами увидели, что Сечь их наполнена неприятелями-турками, то немедленно и возможно тихо побудили всех товарищей своего куреня, которых было до полутораста человек, и сообщили им о грозившей беде. Товарищи быстро повставали, тихо поодевались, осторожно забрали в руки оружие и потом, после совета с куренным атаманом, решили устроить следующее: поставить к каждому окну по нескольку человек лучших стрельцов, чтобы они беспрестанно стреляли, а другие чтобы только заряжали ружья и первым подавали. Устроивши все это без великого шума и помолившись Богу, казаки сразу поотворяли все окна и оконницы и начали густо и беспрестанно стрелять в самое скопище янычар, сильно поражая их. Тогда другие курени, услышав выстрелы и увидевши неприятеля, тот же час открыли со всех сторон через окна густой и беспрестанный мушкетный огонь и как бы молнией осветили темную ночь в Сечи, тяжко поражая турок, кои от одного выстрела падали по двое и по трое человек. Янычары же, не имея возможности, вследствие своей тесноты, направлять оружие прямо против куренных окон, стреляли в воздух и, «аки козлы между собою мятущися», падали на землю убитыми и утопали в собственной крови. Когда же толпы янычар стали редеть по улицам и переулкам, так что их едва третья часть осталась в живых, тогда запорожцы, видя, что, стреляя из куреней по неприятелям, они стреляли друг против друга и наносили себе тем вред, крикнули единогласно до ручного бою; и так по той команде тотчас все разом, высыпавши из куреней, с мушкетами, луками, копьями, саблями и дрекольем, начали доканчивать ручным боем еще оставшихся в живых турок, нещадно поражая их. На самом рассвете дня они покончили с турками и всю Сечь, и все курени со всех сторон, и всю Божественную церковь, и все арматы окрасили и осквернили басурманской кровью, а все сечевые улицы и переулки завалили неприятельскими трупами. Трупы те лежали, облитые их же собственной кровью, склеенные и замороженные сильным морозом, бывшим в то время. Как велико было их число, видно из того, что из пятнадцати тысяч янычар едва полторы тысячи ушло из Сечи и было спасено татарами на лошадях. А между тем хан, стоявший около Сечи и ожидавший конца задуманной облавы, увидев несчастный конец неудавшегося замысла, взвыл, как волк, подобно древнему Мамаю, побежденному русскими на Куликовом поле при реке Непрядве, видя, какое великое число отборных стамбульских янычар он потерял, рассчитывая завоевать Запорожскую Сечь. Пораженный, вследствие этого несчастья, великим страхом, он бросился от Сечи, днем и ночью спешил в Крым, боясь, чтобы раздраженные запорожцы, севши на коней, не догнали и не разгромили его самого.

Скоро после смутной и кровопролитной ночи людским очам пришлось увидеть пасмурный и невеселый день. В тот день, после войскового совета, а более всего после приказа кошевого Серко, около двух тысяч доброго панцирного запорожского товарищества, севши на коней и объехав всю Сечь кругом, бросились по следам хана. Но потом, пройдя от Сечи миль «о полтрете» и убедившись, что хан от боязни действительно убежал в Крым, товарищество повернуло назад к Сечи и пришло назад как раз к концу Божественной службы. По окончании службы все войско отпело общий благодарственный молебен Пресвятой Деве Богородице и своей всеблагоутробной защитнице, а затем приступило к похоронам своих товарищей, сраженных в бою; всех их было убито в ночной «заверусе» пятьдесят человек, а ранено до осьмидесяти[779]. Убитых товарищей тогда же, прежде похорон янычар, предали земле «честным и знаменитым погребением» и приказали сечевым священникам служить по ним сорокоуст неотлагаемо и беспрестанно с приличным за труды вознаграждением, а раненых распорядились отдать на излечение сечевым цирюльникам с награждением из войскового скарба. После этого казаки разошлись по своим куреням и весь тот день гуляли в своих куренях, стреляли из ружей, палили из пушек, так густо окропленных басурманской кровью. Смерзшиеся трупы янычар пока оставались на улицах и переулках и представляли собой настоящие валы и могилы.

На другой день, как только стало светать, тот же час, по приказу кошевого, ударили в котлы на раду. Собравшееся на раду войско держало совет о том, как поступить с трупами янычар. Одни советовали повыволакивать трупы из Сечи и сжечь их по басурманскому обычаю; другие находили удобным передать их на съедение зверям и птицам, подальше оттащив от Сечи; третьи предлагали в землю позагребать, а четвертые – покидать в воду. Из этих советов три не были приняты: первый, если в землю погребать, то много времени придется употребить, да и никто даром работать не станет, мерзлой земли копать; другой, если палить, много дров пришлось бы истребить; третий, если отдать на съедение зверям, то звери, расстервившись, и живому войску могут принести шкоду; а на четвертом совете все войско остановилось: повытащив из Сечи все трупы убитых янычар, отдать их днепровским глубинам и быстринам.

Тотчас после этой рады отправлено было несколько сот человек на Днепр для рубки «полонок»; другим приказано было разделить смерзшиеся вместе трупы и приготовить их для выволакивания из Сечи, а третьим велено быть готовыми с конями и арканами. Так, около условленного часа казаки, работавшие на Днепре, дали знать кошевому и куренным атаманам, что они уже приготовили пять или шесть обширных «полонок» на Днепре. Тогда немедленно приказано было цеплять арканами окровавленные собственной кровью и смерзшиеся от сильных морозов трупы янычар, привязывать их до кульбачных стремян по десять, по двадцать и больше того, «плитами и брилами» прочь из Сечи таскать и около «полонок» оставлять; а бывшей на Днепре пехоте велено те смерзшиеся трупы янычар в «полонки» втаскивать и под лед пускать. А так как за один день все трупы выволочь из Сечи не могли, то и на другой день до обеденной поры войско должно было заниматься тем же.

Из добычи от убитых янычар, кроме оружия, осталось запорожцам очень мало, ибо на мертвых и смерзшихся трупах кафтаны, кунтуши, кожухи, шаровары, шапки, пояса, сапоги были точно вымочены в басурманской крови и казались сплошными смерзшимися плитами, так что если бы кто захотел снять с них что-либо и тем осквернить руки свои, то разве отрубливал бы один труп от другого топором, а дорогое одеяние сдирал бы шматками; также, если кто хотел вынуть из-под трупов оставшееся оружие (первое оружие тот же час по окончании битвы вынуто было из-под трупов еще несмерзшихся), то опять-таки должен был разрубать трупы, а рога и шабелтасы[780] просто обрезывать около них.

Когда же, наконец, все трупы отданы были днепровским глубинам, тогда все войско, собравшись вместе, поочищало и повыскабливало все улицы и переулки в Сечи и за Сечь все повыметало со снегом, также пообтесало и пообмывало все страшно облитые кровью куренные стены и сечевые арматы; а переночевавши и отправивши рано заутреню, за ней Божественную службу и за Божественной службой отпевши молебен и освятивши воду, все сечевые священники со всем церковным клиром пошли по улицам, переулкам и куреням, беспрестанно читая молитвы и окропляя все места святой водой. По окончании очистительной церемонии все войско до самого вечера весело гуляло и выпивало, простые казаки – собравшись в куренях, а знатные – у кошевого атамана Серко, но гуляло тихо, без арматных и мушкетных громов[781].

На другой день после всего этого запорожцы поднялись рано, вновь собрались на раду, поделили по жребию все оружие, найденное между трупами янычар и до времени сложенное в общую кучу, и затем решили написать гетману Дорошенко «прикрое и досадительное» письмо, приписывая злодейский умысел нападения татар и турок на Сечь его злобе и коварству. Отправка письма Дорошенко возложена была на кошевого Серко. Серко послал его с Чигиринскими чумаками, случившимися на ту пору в Сечи. Дорошенко, прочитав то письмо, страшно разъярился на запорожских казаков, но потом, одумавшись и успокоившись от гнева, послал им со своей стороны пространное письмо, уверяя клятвами и присягами, что он чист в отношениях к ним, что он даже питает дружбу и особенную приязнь ко всему запорожскому войску. Запорожцы, получив от гетмана это письмо, скоро смягчились и в свою очередь уверяли, что они, кроме приязни, ничего другого не питают к гетману.

После страшной и кровавой битвы, кроме тринадцати тысяч пятисот человек, убитых в Сечи, осталось еще в плену полтораста человек янычар и четыре аги: они скрылись в разных местах между строениями. Крымский хан, узнав об этом, тот же час написал Серко и всему запорожскому войску письмо, в котором усердно просил отпустить невольников в Крым. Серко и все войско согласились на то. Тогда хан прислал за ними подводы, а вместе с подводами и подарки низовому товариществу: двенадцать тысяч киндяков и шесть больших бутылок доброго крымского вина. Запорожцы, приняв подарок, отпустили полтораста невольников янычар, снабдив их в дорогу хлебом, мясом и рыбой, но четырех аг оставили у себя, потому что хотели получить за них выкуп по две тысячи левов с каждого. Но как скоро деньги пришли, тогда и четыре аги, получив вспоможение на дорогу, были честно отпущены в Крым. Между тем турецкий султан, услышав о гибели своих янычар в Запорожской Сечи, страшно озлился на своего визиря, который посоветовал ему отправить на запорожцев янычар. Он готов был предать его смертной казни, но потом, однако, даровал ему жизнь; зато забрал все его имущество в казну, а самого отправил в вечную ссылку на остров Родос.

После этого истребления янычар в Сечи турки на все время не осмеливались предпринимать походов против запорожских казаков с целью искоренения их войскового Коша. Напротив того, нападение татар и турок на Сечь дало повод самим запорожцам вторгнуться в Крым. В том же 1675 году, в последних числах июля месяца, созвав в Сечь запорожское товарищество из ближних и дальних полевых веток и речек, кошевой атаман всего низового запорожского войска, Иван Серко, предложил ему на главной раде идти на Крым и отомстить крымскому хану за прошлозимнее нападение, вред и беспокойства, причиненные им всему низовому войску; а именно за то, что хан, пришедши ночью с турецкими янычарами и ворвавшись, подобно злодею, в Запорожскую Сечь, хотел разрушить ее до основания, а все находившееся в ней низовое войско истребить и забрать в плен. На предложение Серко все войско охотно согласилось, прося его вести на такое доброе дело. Тогда Серко распустил из Сечи все войско по речкам и веткам, приказал ему изготовиться в поход на Крым на три недели, запастись харчами и прочими военными принадлежностями и через две недели явиться в Сечь. Войско, охотно исполнив приказание кошевого, явилось со всем необходимым в Сечь. Тогда Серко, выбрав лучших из казаков, числом около двадцати тысяч человек, и перешедши Днепр на крымскую сторону, двинулся со всевозможной поспешностью в предстоящий путь. Но, не желая идти прямо к Перекопу, он взял налево в степь, остерегаясь встречи с блукавшими, ради промыслов, по степи татарами. Расчет его вполне удался: татары действительно не заметили его и не могли дать знать о нем в Крым. Между тем Серко, быстро прошедши со всем своим войском длинные степи и переправившись в Крымское царство через Сиваш на месте, ему хорошо известном, оставил Перекоп далеко в правой руке.

Потом, оставивши при себе самых лучших молодцов, три или четыре тысячи, и расположившись с ними внутри Крыма над Сивашем, у названной переправы, Серко все остальное войско, под начальством добрых вождей, хорошо знавших все крымские места и оседлости, отправил в самый Крым, приказавши тем вождям весь Крым «несчадно струснути» и на пятый день возвратиться к сивашской переправе. Тогда войско, сев на своих «ветроногих» коней, внезапно ворвалось внутрь крымских селений и, разделившись, с общего совета, на несколько частей, засеяло и наполнило собой весь Крым, предавая огню и мечу как самый Крым, так и города его Козлов, Карасев, даже столицу ханскую Бахчисарай и другие города, причиняя везде страшные беды и разорения населению. Хан, узнав «о такой фурии несподеванных и недишкретных гостей», едва успел выхватиться из Бахчисарая со всеми своими султанами, мурзами и крымскими начальниками и убежать в Крымские горы. Туда же бежала к хану одна часть татар, успевшая спастись от запорожского оружия; другая часть ушла в крепкие города, а третья часть боевым оружием была положена на крымских полях и селах. После этого, когда хан узнал от пойманных запорожских языков, какое то было войско, кто над ним был начальником и главным вождем и каким трактом пришло оно в Крымскую державу, тогда, поднявшись со всем своим крымским войском, которого пришло к нему в горы до пятидесяти тысяч человек, устремился к той самой сивашской переправе, через которую вторглись в Крым запорожские казаки; он не знал, что там стояла другая часть запорожского войска. У сивашской переправы хан имел намерение остановиться и ждать возвращения всего запорожского войска, грассовавшего по Крыму.

И действительно, хан прибыл со своей ордой как раз в тот самый день, когда и запорожское войско рассчитывало возвратиться из Крыма к Серко на переправу. Увидев у переправы запорожское войско под начальством Серко, хан вообразил, что здесь собралось все казацкое войско, приказал спешиться и готовиться к бою. А между тем к Серко поворачивало из Крыма с большой добычей и пленниками то самое войско, которое там гостило и оставило в нем после себя великие руины. Узнав от пойманного татарского языка, что хан пошел к Сивашу на переправу, войско сейчас же свернуло в сторону, оставило с отрядом часть своей добычи и денег, потом подняло для обмана татар мусульманские знамена, взятые в добычу, и поспешило вслед за ханом.

Хан, видя позади себя войско с ордынскими знаменами и воображая, что то идут к нему на помощь разогнанные татары, крепко и со всей силой ударил на Серко; но, не смогши сломить его, напротив того, потерявши в один раз до четырех тысяч орды, сделал отступление. Серко, увидев позади хана войско и узнав, что то было его собственное, стал строиться, чтобы вторично схватиться с ханом; хан, в свою очередь, ожидая, что позади него идет на помощь орда, также выстроился против Серко. Но, ударив вторично на Серко, он, подобно первому разу, встретил такой отпор, что с большим для своей орды уроном вновь отступил. Тогда Серко, севши со всем своим войском в одно мгновение на коней, сильно ударил на орду и начал налегать и разить ее. Орда, бывшая с ханом, увидев позади себя не ордынские, а казацкие войска, сразу потеряла мужество и воинскую доблесть, стремительно рассыпалась по крымским полям и прямо попала в глаза казацкому войску, бывшему позади. А казаки, гоняясь по полю за перепуганными татарами, несколько тысяч из них убили, несколько тысяч забрали в плен, за малым не поймав и самого хана.

После такой счастливой и блестящей победы над ханом все казацкое войско, соединившись с Серко и забравши свою добычу, оставленную на время в стороне, пришло к сивашской переправе как раз около полудня. Отдохнув здесь немного после военных подвигов и подкрепившись пищею, оно немедленно двинулось из Крыма через Сиваш на ту сторону, которая идет от Сиваша до Запорожья. Пройдя Сиваш перед заходом солнца и уже не следуя тем трактом, которым шло из Сечи в Крым, войско вдалось от переправы на Каланчак, к Черной долине и Кочкарам, оставив Перекоп в левой стороне. Струснувши около Черной долины и Кочкар все поля и крымские скотные пастбища, захвативши много рогатого скота и овечьих ватаг вместе с бывшими при них татарами, войско запорожское двинулось вверх по Днепру, до своей Сечи, имея у себя множество добычи и тринадцать тысяч ясырю – пленных татар и бывших в крымской неволе христиан. Отдалившись со всем войском и добычей на несколько миль от Крыма и остановившись в удобном для полуденного попаска месте, Серко одним из казаков приказал наварить побольше каши, чтобы ее было достаточно как для войска, так и для ясыря, а другим велел разлучить надвое ясырь: христиан особо, а басурман особо. Когда это было сделано, тогда Серко приказал всех басурман повязать, а к христианам, которых было мужского и женского пола семь тысяч, сказал такое слово, испытывая их: «Кто хочет, идите с нами на Русь, а кто не хочет, возвращайтесь в Крым». Христиане и родившиеся от христиан в Крыму «тумы», услышав то слово Серко, разделились на две половины: одни, числом три тысячи, нашли за лучшее вернуться в Крым, нежели идти в христианскую землю; другие, числом четыре тысячи, пожелали вернуться в свою землю на Украину. Серко приказал всех их накормить и потом одних оставил при себе, а других отпустил в Крым. Отпуская последних, спросил у них, зачем они стремятся в Крым; спрошенные отвечали, что в Крыму у них есть оседлости и господарства, и потому там им лучше будет жить, нежели на Руси, где они ничего не имеют. Отпуская тех людей, Серко не вполне еще верил, чтобы они действительно пошли в Крым, но надеялся, что они вернутся на Русь, и, поднявшись на бывшую там могилу, смотрел на них до тех пор, пока их не стало видно. Когда же убедился в их твердом намерении идти в Крым, тогда приказал молодым казакам сесть на коней, догнать отпущенных и всех до единого и без всякой пощады выбить и вырубить, имея намерение и сам тот же час за ними поехать и посмотреть, все ли будет исполнено по его приказу. Получив от Серко такое приказание, казаки, догнав названных людей, поступили сообразно приказу, не оставив в живых ни одной души. Немного погодя и сам Серко, сев на коня, поскакал туда, где исполнялось его приказание.

Прибежав на место и увидев, что его воля в точности исполнена, он поблагодарил трудившихся там казаков, а к мертвым телам сказал следующие слова: «Простите нас, братия, а сами спите тут до Страшного суда Господня, вместо того чтобы размножаться вам в Крыму между бусурманами на наши христианские молодецкие головы и на свою вечную без крещения погибель». После этого Серко вернулся к войску и двинулся в путь от становища. Приблизившись к Сечи, он одарил все свое войско добычей и добром.

Прибывши же в самую Сечь, первым делом со всем своим войском отдал хвалу всесильному Богу, своему помощнику, и молебное благодарствие Пресвятой Деве Богородице. Потом, приготовив на все курени довольное число мяса из крымского скота и овец, которых было захвачено до восемнадцати тысяч, устроил со всем войском в Сечи генеральный банкет; два дня гуляли Серко и все войско и тешились беспрерывными арматными и мушкетными громами. После этого казаки разошлись в речки и ветки, а выведенные из Крыма христианские пленники с новокрещеными в Сечи басурманами, которых обоего пола было полторы тысячи, отправлены в Малую Россию. Из басурманского же ясыря одна часть была послана в Москву, другая к гетману Самойловичу, а третья, числом четыре тысячи, оставлена в Сечи. Последним Серко с атаманами объявил, чтобы каждый из них, если желает быть в Крыму, постарался о скором выкупе; если же невольники не будут стараться о своем выкупе, то все они скоро будут отосланы в Москву в вечную неволю. Услышав эти слова Серко, все татары вздрогнули и сейчас же начали торговаться с Серко и атаманами и предлагать за себя выкуп по своему состоянию. И так все, от мала до велика, пообещав за себя выкуп, написали по-татарски реестр своих имен и обещанного выкупа, выпросили у Серко трех татар и послали через них тот реестр хану с горячим прошением поскорее собрать выкуп и прислать его в Сечь. Через этих же татар и Серко со всем товариществом написал письмо хану; в этом письме он сообщал о причине вторжения казаков в Крым, происшедшего по вине самих же татар, а не по вине запорожских казаков, и тут же напомнил хану о древней доблести и рыцарстве войска запорожского.

«Ясневельможнейший мосце хане крымский со многими ордами, близкий наш соседе! Не мыслили би мы, войско низовое запорожское, входить в войну и неприязнь с вашею ханскою милостью и со всем крымским панством, если бы не увидели начала ея с вашей стороны. Ваша ханская милость, послушав дурного совета сумасбродного и безумного цареградского визиря, а по нем и приказания наияснейшего и наивельможнейшего султана своего, начали с нами войну прошлой зимы. Вы приходили к нам, низовому запорожскому войску, с султанскими янычарами и со многими крымскими ордами; подкравшись ночным временем к нашей Сечи и сняв стоявшую за ней нашу стражу, вы отправили в Сичь пятнадцать тысяч янычар, которым приказали (что стыдно было вам делать) не «по кавалерству» выбить и истребить всех нас, молодцов, войско запорожское, сонных и не чающих никакой беды, а кучку нашу сечевую до основания раскопать и разорить; сами же вы с ордами стали было около Сечи, чтобы и духа уходивших молодцов не упустить. Но ваше намерение и замысел Христос Бог и премилосерднейший наш Спаситель обратил на благо, а болезнь и бедствия наши в болезнь и бедствия на головы турецких янычар, о чем ваша ханская мосць хорошо знает. Не предвидя от вас никакого злого умысла и скрытного действия (ибо вы хотели действовать тайно в отношении тех людей, которые занимаются рыцарским делом), мы нигде не ожидали вас, не брали предосторожности и не были готовы к тому, чтобы дать вам отпор. Один Господь Бог Спаситель сохранил и защитил нас от вашей напасти и нашего крайнего бедствия. И так как ваш поступок огорчил нас и причинил нам, войску запорожскому, досаду, то мы, по примеру древних предков и братьев наших, решили постараться за обиду и огорчение воздать и отомстить вашей ханской мосце и всему ханству равным за равное, но не тайно, как вы поступили, а явно, по-рыцарски. И Бог сердцеведец за нашу правду помог нам лучше погостить в вашем крымском панстве, нежели вам в нашей сичевой кучке. И если та «гостина» наша в вашем панстве показалась вам «недишкретною», то, быть может, так оно и есть, ибо казаки, как не одной матери дети, так и не одного нрава: одни стреляли направо, другие налево, а третьи прямо, но так добре, что все в цель попадали. Да и «недишкреции» той мы от вас научились, а не сами выдумали, ибо, не принявши нас за гостей и добрых кавалеров в самом Крыму, ваша ханская мосць поспешили было со своими сильными ордами до Сивашу, к той самой переправе, чрез которую мы вошли в ваше панство; стоя здесь и ожидая нашего возвращения, вы хотели нас истребить, не пустить через переправу. Но и тут опять тоже всемогущий Бог не допустил исполниться вашему намерению, а нам за нашу правду явил свою милость и дал возможность восторжествовать над вами. И если мы в этом торжестве чем-нибудь обеспокоили вашу ханскую мосць и вам показалось что-нибудь с нашей стороны «недишкретным», то извини нас на том, ваша ханская мосць; не забывай, однако, что всякая «недишкреция» обыкновенно платится за такую же «недишкрецию». Разумеется, вашей ханской мосце ничего подобного и не снилось, чтобы наше низовое запорожское войско, в таком малом и ничтожном числе, осмелилось наступать войной на знаменитое и многолюдное крымское панство. Но этого и не могло бы быть (конечно, не вследствие нашей боязни, а вследствие соседственной с Крымом приязни), если бы с вашей стороны не было подано повода и причин для вражды и войны с нами, запорожским низовым войском. Не изволь, ваша ханская мосць, смотреть на сражение, как на пугало, и нас, войско запорожское, ни во что ставить, а впредь на нас открытой войной наступать; в противном же случае, если будешь наступать иначе, то и мы взаимно, собравшись уже гораздо лучше и в большей силе, явимся в крымское панство не на сивашскую переправу, а прямо в самый Перекоп, выломав в нем и отворив для себя ворота, на что имеем все средства, и до тех пор из него не выйдем, пока, при всесильной Божьей помощи, не увидим конца своего дела. Ибо если и прежние отважные кавалеры и мужественные вожди войска запорожского, наши предки и славные предшественники, издавна морем и землею воевали Крым и царство турецкое, как-то: Самусь Кошка, атаман и гетман кошевой, воевал на Черном море; после него 1575 года[782] Богданко воевал и разорял Крым с казаками; потом в 1616 году[783] Петро Конашевич Сагайдачный, раньше своего гетманства, выплывши с запорожцами на челнах в вашу Таврику, взял в ней знаменитый и крепкий город Кафу и счастливо с большою добычею вернулся в Сечь; после него в 1621 году бывший гетман Богдан Хмельницкий, воюя по Черному морю на своих моноксидах, захватил много турецких кораблей и каторг и благополучно в Сечь вернулся; потом в 1624 году братия наши запорожцы, с надежным вождем, воюя на челнах по Евксинскому морю, мужественно коснулись самых стен Константинополя и, достаточно окуривши их мушкетным дымом, навели превеликий страх и смятение на султана и на всех обывателей цареградских и, сжегши некоторые окрестные с Константинополем селения, также счастливо в Сечь возвратились; в годе Божием 1633-м Сулима, гетман войска запорожского, пробравшись в моноксидах от Сечи по Днепру в Черное море и оттуда через Киммерийский остров выплывши в Меотическое озеро (Азовское море), взял прекрепкий турецкий город Азык (Азов); но хвалебнее и достаточнее из всего этого то, что те славно именитые казацкие и скифославянские вожди наши задавали страх не только Царьграду, но и всему царству греческому и первейшим из соседственных народов; тут они, переплывши Евксинопонт, на тысячу миль и больше, кроме Константинополя, выстинали и разоряли славные азиатские города Синоп и Трапезонт и другие по тамошнему берегу замки и не только не раз осмаливали крылья могущественному Белограду, но и Варну, Измаил и другие дунайские крепости поразорили и в ничто пообращали, – и если этому ваша ханская мосць не поверишь, то изволь приказать своим писарям поискать в крымских и константинопольских летописных книгах, и без сомнения отыщешь; больше же всего ссылаемся на греческих, римских и польских летописцев, в которых ясно оглашается немерцающая слава казацкая и хвалебные дела воинские войска запорожского. По всему этому нам, наследникам их (тех героев), кто же может запретить идти тем же славным воинским путем наших предков? И так мы, войско запорожское низовое, не желаем воевать и быть в распре с вашею милостию и со всем крымским панством; однако если снова увидим с вашей стороны повод к войне, то мы взаимно не побоимся напасть на крымское панство. А что до того, что некоторые ватаги ваших и наших охочих молодцов, гуляя по широким и диким степям, будут сходиться и вступать между собою в борьбу, того нам и вам не следует ставить в причину великой войны. Не будем распространяться больше в нашем письме к вашей ханской мосце; сообщим лишь, что ваших крымских невольников, начальных и простых, у нас в Кошу найдете еще четыре тысячи. Эти невольники сами, написав список своих имен и обозначивши за себя выкуп, выпросили у нас, войска, трех татар и посылают чрез них свой список в руки вашей ханской милости. Если ты изволишь, ваша ханская милость, приказать родственникам невольников доставить тот выкуп как можно скорей и прислать его к нам в Кош с особым от вашей ханской дишкреции на нас, войско запорожское, подарком, то мы всех невольников ваших немедленно отпустим в Крым. А если же далее полутора месяца того выкупа не будет, то объявляем, что мы отошлем всех невольников до пресветлейшего его царского величества, доброго и богатого государя и добродетеля нашего, который несомненно вознаградит нас из своей монаршей казны за присылку тех татар. Изложив все это, желаем вашей ханской мосце доброго здоровья и счастливой жизни. Писан в запорожской Сечи 1675 года, сентября 23 дня. Вашей ясневельможной ханской мосце доброжелательные приятели Иван Серко, атаман кошевый, со всем войска низового запорожского товариществом».

Однако ненависть мусульман к запорожским казакам и всему христианскому населению Украины после этого события так сильно возгорелась, что турки решились предпринять поход на Запорожскую Сечь и разорить ее до основания. Существует предание, что прежде чем отправить войска на Запорожскую Сечь, турецкий султан Мухаммад IV послал запорожцам письмо с требованием добровольно покориться ему как непобедимому рыцарю; на это письмо запорожцы, не стесняясь в выражениях, ответили султану собственным письмом, в котором отрицали всякую доблесть у него и жестоко смеялись над кичливостью «непобедимого рыцаря». У многих любителей южнорусской старины и до сих пор хранятся копии этого, может быть, мнимого, но совершенно согласного с духом запорожских казаков письма турецкого султана и курьезного ответа на него запорожцев.

«Султан Махмуд IV запорожским казакам. Я, султан, сын Магомета, брат солнца и луны, внук и наместник Божий, владелец царств – Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Великого и Малого Египта, царь над царями, властелин над властелинами, необыкновенный рыцарь, никем не победимый, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого Бога, надежда и утешение мусульман, смущение и великий защитник христиан, – повелеваю вам, запорожские казаки, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и меня вашими нападениями не заставлять беспокоить. Султан турецкий Махмуд /V».

«Запорожские казаки турецкому султану. Ты – шайтан[784] турецький, проклятого чорта брат и товариші, и самого Люцыперя секретарь! Який ты в чорта лыцарь? Чорт выкидае, а твое вийско пожирае. Не будеш ты годен сынив хрестиянських пид собою мати[785]; твого війська мы не боимось, землею и водою будем бытьця з тобою. Вавилонский ты кухарь, македонский колеснык, ерусалимський броварнык[786], александрийский козолуп, Великого й Малаго Египта свынарь, армянська свыня, татарский сагайдак[787], каменецький кат[788], подолянський злодиюка, самого гасвида[789] внук и всего свиту и пидсвиту блазень[790], а нашого Бога дурень, свыняча морда, кобыляча с…а, ризныцька собака, нехрещеный лоб, хай бы взяв тебе чорт! Оттак тоби казаки видказали, плюгавче[791]! Невгоден еси матери вирных хрестиян! Числа не знаем, бо календаря не маем, мисяць у неби, год у кнызи, а день такий у нас, як и у вас, поцилуй за те ось – куды нас!..

Кошовый атаман Иван Серко зо всим коштом запорожсъким».