Глава 20

Появление в Сечи царевича Симеона Алексеевича. Приметы его по рассказам вождя Миюсского. Принятие и допрос царевича Серко. Повесть царевича о своем уходе из Москвы. Отправка царских послов Чадуева и Щеголева к Серко с приказанием выдачи самозванца им. Встреча запорожцев с царскими послами на Украине и в самом Запорожье и разговор о царевиче. Прибытие послов в Сечь. Объяснение их с Серко в курене и с царевичем возле посольской избы. Негодование запорожцев против послов. Войсковая рада и смертный приговор послам. Успокоительное действие Серко на казаков. Частная беседа Серко с посланцами и перечисление им всех вин царя в отношении Серко. Недоверие запорожцев к московским послам и отправка в Москву собственных. Удержание царевича запорожцами в Сечи. Возвращение послов в Москву и рассказ их обо всем виденном в Запорожье

В то время, когда Серко промышлял под Тятином, а в Запорожье свирепствовало моровое поветрие, в это самое время, в начале зимы 1673 года, в Сечи произошло дело, давно неслыханное во всем Запорожье: объявился царевич Симеон, назвавший себя сыном царя Алексея Михайловича. Он показался сперва на речке Самаре, левом притоке Днепра, а оттуда спустился к Чертомлыку, в самую Сечь[728]. «В тот час, в веденье всех казаков, приехал на конях, называясь быти царевич, и стал на том месте, где Косагов великого государя с ратными людьми стоял, до приходу Серкова. На вид этот человек хорош и тонок, долголиц, не румян и не русяв, несколько смугловат, мало разговорчив, очень молод, всего около 15 лет, на теле имеет какие-то два знамени – орлы да сабли кривые; одет в зеленый, подшитый лисицами, кафтанец; с ним прибыло восемь человек донцев с вождем Иваном Миюсским, хохлачем по рождению. Миюсский под клятвою сказал запорожскому судье, будто у называющегося царевичем на правом плече и на руке есть знамя, похожее на царский венец».

Прибыв в Сечь, царевич ожидал приезда Серко в течение целой недели, а по истечении недели, узнав, что Серко приближается к Сечи, распустил знамена и вышел навстречу кошевому. Серко принял его так же, как и принял других казаков. Оставив войско за городом, Серко один пошел в Сечь для того, чтобы прочесть письма, присланные ему гетманом Иваном Самойловичем и хранившиеся до приезда кошевого в войсковой скарбнице. Выслушав письма, Серко вновь вышел за город и, став на другом месте, послал за царевичем. Когда царевич пришел, то Серко сперва пригласил его сесть между собой и знатным запорожским казаком Григорием Пелехом, а потом спросил: «Слышал я от своего наказного, что ты называешься сыном какого-то царя; скажи правду, боясь Бога, потому что ты очень молод: нашего ли ты великого государя и великого князя Алексея Михайловича сын или другого какого-нибудь, находящегося под высокодержавной рукой его, скажи истинную правду, чтобы мы не были обмануты тобой так, как иными, бывшими в войске, плутами». На эти слова Серко молодой человек, поднявшись с места и сняв шапку, ответил как бы плача: «Не надеялся я на то, чтобы ты стал стращать меня, хотя и вижу, что оно так делается. Бог мне свидетель, я настоящий сын вашего великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великой и Малой и Белой России самодержца, а не иного кого». Услышав то, Серко снял шапку и, вместе со своими товарищами, поклонился царевичу до земли, а после поклона, также вместе с товарищами, стал угощать его питьем. Царевич не отказывался от питья, но все время стоял и смотрел в землю. После этого бывший в Сечи гетманский посол Зуб спросил: «Будешь ли ты писать своею рукой к гетману, а главным образом к своему батюшке, к великому государю, объявишь ли о себе?» На это царевич отвечал: «Господину гетману шлю поклон изустно, а к батюшке писать трудно, – опасаюсь, чтобы мое письмо не попалось в руки боярам; такого же человека, который бы мог передать мое письмо прямо в руки государя, мне не отыскать; и ты, кошевой атаман, смилуйся надо мной и никому из русских людей о том не объявляй. Из царского дома я отлучился потому, что сослан был в Соловецкий монастырь; в бытность же на острову Степана Разина, я тайно к нему перешел, и до тех пор, пока он не был взят, я при нем состоял, а потом с казаками на Хвалынском море ходил и струги гулящим нанимал; после того на Дон перешел, а теперь хочу в Киев и к польскому королю ехать». К этим словам царевича вождь Иван Миюсский добавил потом Серко, что действительно на теле царевича имеются знаки, похожие на царский венец.

Узнав о появлении в Запорожье царевича Симеона, царь Алексей Михайлович, при всей своей тревоге относительно наступления турок на Украину, немедленно послал к гетману Самойловичу и от него к кошевому Серко в Запорожье сотника Василия Чадуева да подьячего Семена Щеголева и наказал им, по приезде к гетману Самойловичу и кошевому Серко, говорить такое слово: «Ведомо великому государю, по письму гетмана, что на Запорожье, в то время, когда Серко был под Тятином, объявился с Дону вор[729] и самозванец, 15 лет, а с ним 8 человек донских казаков, и вождь им всем Ивашка Миюска; и назвался он, самозванец, сыном его царского величества, блаженной памяти царевичем Симеоном Алексеевичем… И Серко принял его ласково, кланялся и питьем потчевал. Теперь великий государь приказал объявить гетману и кошевому, что благоверный государь царевич, Симеон Алексеевич, родился в 1665 году, апреля 3 дня, а скончался в 1669 году, июня 18 дня, и погребен в церкви Архистратига Михаила при патриархах, митрополитах и архиепископах русских и при папе, патриархе вселенском и судье Паисии Александрийском, о чем извещено было особыми грамотами гетману и кошевому, а со дня рождения и до дня смерти царевичу было всех лет 4, в нынешний же год, если бы он многолетствовал, было бы 9, а не 15 лет». После изложения речи Чадуеву и Щеголеву велено было просить гетмана, чтобы он дал им, Чадуеву и Щеголеву, двух или трех есаулов или войсковых товарищей и отправил бы в Запорожье. Приехав же в Запорожье – говорить кошевому и всему поспольству, что принимать им вора и самозванца вовсе не годилось бы и что кошевой, памятуя, какое он дал клятвенное обещание при отпуске из Москвы, в присутствии царя, бояр и думных людей, должен был бы вышеупомянутого вора и обманщика с его единомышленником Миюскою и товарищами прислать к великому государю в Москву. А как этого не сделано, то царь требует, чтобы кошевой атаман Иван Серко и все поспольство поспешили отдать всех тех воров и обманщиков Чадуеву, Щеголеву и гетманским посланцам, придав им, сколько нужно, из Коша провожатых, а сверх всего сообщить им, кошевому и поспольству, что по их челобитью и по царскому указу к ним посланы ломовые пушки, нарядные ядра, пушечный мастер, умеющий стрелять ядрами, сипоши и сукна, как в прошлом году, а за все это они бы верно служили царю и чинили всякий промысел над крымскими людьми.

Послы выехали из Москвы 14 декабря 1673 года, а 21 декабря прибыли в Батурин и изложили гетману все, что им было наказано. Гетман, выслушав их слово, объявил, что ехать теперь в Запорожье нельзя, потому что ему еще неизвестно, прекратилось ли там моровое поветрие или нет. Поэтому гетман советовал послам подождать собственных посланцев, которых он отправил в Сечь и через которых он написал кошевому Серко с товарищами, чтобы он самозванца, прояву, вора и плута прислал к нему, гетману, со своими казаками; но опасается, однако, что запорожцы едва ли исполнят его приказание: они говорят, что они войско вольное – к ним кто хочет, приходит по воле и отходит так же. Приняв послов в Батурине, гетман ушел вместе с ними в Гадяч, а из Гадяча отъехал в местечко Омельник на речке Пселе; в Омельнике он узнал от запорожца Григория Пелеха с товарищами, что Серко из Запорожья вышел и отправился на морские разливы, а выходя из Сечи, он отдал приказ, чтоб казаки царевича почитали и всякую честь ему воздавали; от того ж Пелеха гетман узнал, что его посланцы задержаны в Сечи, а для чего это сделано, неизвестно. Из Омельника московские посланцы, расставшись с гетманом, поехали в местечко Келеберду на левом берегу Днепра. В Келеберде они встретились с запорожским казаком Максимом Щербаком, который, узнав, зачем ехали царские послы в Сечь, стал им говорить такие речи: «Знаете ли вы Щербака Донского, а он знает, зачем вы, Василий и Семен, посланы в Запорожье; ехать вам туда нечего, даром пропадете, потому что на Запорожье объявился настоящий царевич, и я про то все и знаю и ведаю: тот царевич деда своего по плоти Илью Даниловича Милославского ударил блюдом и оттого ушел, и по всей Москве слава носилась, что то была правда, а я в то время сидел в тюрьме в Москве, а потом, по челобитью Демьяна Многогрешного, был освобожден и ушел на Дон, а с Дона – на Запорожье». На эти слова Максима Щербака Чадуев и Щеголев отвечали, что тот царевич – вор, плут, самозванец и обманщик. В ответ на это Щербак сказал им, чтобы они плюнули сами себе в очи и завязали свои рты, потому что за такую речь свою примут злую смерть. Из Келеберды московские послы спустились в местечко Китенку при речке Ворскле и тут встретились с гетманскими посланцами и с запорожскими казаками, сопровождавшими посланцев. Гетманские посланцы объявили Чадуеву и Щеголеву, что Ивана Серко действительно нет в Сечи и что он находится на морских разливах. Что же касается самого войска запорожского, то оно, выслушав письмо гетмана о самозванце, стало смеяться над гетманом и поносить непристойными и грубыми словами московских бояр, а самозванца, по приказу Серко, величало царевичем, писать гетману вовсе отказалось, а вместо того писал к нему сам самозванец и письмо свое запечатал собственной печатью, схожей с печатью царского величества. Печать же ту сделали ему запорожцы из скарбничных ефимков, и весит она 30 золотников; кроме того, запорожцы сделали ему тафтяное с двуглавым орлом знамя и сшили хорошее платье. При отпуске гетманских посланцев самозванец пришед в раду, всячески бесчестил гетмана, называя его глупым человеком за то, что он именовал его вором и обманщиком, а самим посланцам сказал, что если бы у них не пресные души, то он велел бы повесить их; если же гетману надо знать его, то пусть он пришлет для осмотра его своего обозного Петра Забелу да судью Ивана Домонтовича; а в конце всех речей сказал, что бояре именем царского величества много раз будут за ним, царевичем, присылать с грамотами знатных бояр, но только он раньше трех лет никуда не поедет, а будет ходить в Черное море и в Крым, а кто будет прислан, даром не пробудет.

Так говорили о самозванце посланцы гетмана, а запорожцы, сопровождавшие их, называли того самозванца истинным царевичем и угрожали московским послам за него смертью. С теми же гетманскими посланцами прибыли из Запорожья в Китенку челядник Василия Многогрешного Лучка и товарищ самозванца Мерешка. Лучка сказал московским послам, чтобы они на Запорожье не ездили, потому что казаки встретят их выше Сечи в Кодаке и там повесят, а царевича выдать и не подумают, потому что он настоящий царевич, и сам Лучка, долго живя с ним, видел на теле его природные красные знаки: царский венец, двуглавый орел и месяц со звездой. Мерешка же добавил к этому то, что он пришел с царевичем с Дона, а почему он именует себя царским сыном, того не знает. В ту же Китенку приехал и посланец Ивана Серко, Игнат Оглобля, направлявшийся из Сечи на Украину к гетману Самойловичу. В разговоре с московскими послами Оглобля сказал, что кошевой атаман Серко находится уже в Сечи, прибыл он с морских разливов в Сечь на Сырной неделе и за царевича называл Василия Чадуева собачьим сыном и намеревался бить его.

Узнав о настроении Серко и всего товарищества, послы приняли некоторые меры для собственной безопасности: они схватили Щербака, Лучку, Мерешку и Оглоблю и отправили их к гетману, которому наказали держать их до тех пор, пока послы вернутся из Запорожья на Украину. В той же Китенке послы узнали, что Серко прислал из войсковой скарбницы в местечко Переволочну к некоему Петру Перекресту 40 ефимков на покупку самозванцу всяких столовых запасов. И тот Перекрест, закупив столовые запасы по росписи, отвез все в Запорожье, а кошевой с товарищами все купленное отдал самозванцу.

Собрав все сведения и обезопасив себя заложниками, московские послы написали гетману о том, что им пора уже ехать на Запорожье, для чего просили его прислать им посланцев и провожатых. По письму послов гетман отправил генерального есаула Черняченко и позволил послам взять из Полтавского полка 40 человек казаков охраны. Тогда послы, снявшись 1 марта с Китенки, поехали в Запорожье. Дорогой они наехали на речке Томаковке, в 10 верстах от Сечи[730], на запорожских казаков, бывших кошевых атаманов Евсевия Шашола и Лукьяна Андреева и других знатных казаков, кормивших своих лошадей, за недостатком травы в Сечи, возле речки Томаковки; с ними был и вождь царевича Иван Миюсский. Тут есаул Черняченко стал потчевать всех встретившихся запорожцев водкой. Во время угощения Иван Миюсский признался одному из полтавских казаков, что запорожцы не выдадут самозванца, потому что верят в него как в истинного царевича, и что он волен у них во всем и собирается побывать в Крыму. Поговорив с послами, все запорожцы с Иваном Миюсским двинулись для прокормления лошадей, от речки Томаковки в урочище Тарасовское, к правому берегу Днепра; один только Лукьян Андреев остался у Томаковки, потому что он должен был переправить послов через речку в собственной лодке, которую он привез на собственной лошади. В то время, когда послы стали перевозиться через реку, в это самое время приехали на перевоз и запорожские казаки, Иваник с товарищами, числом 11 человек, и стали просить водки. На это Лукьян Андреев стал их спрашивать, зачем они приехали, и стал называть их ворами и разбойниками, два раза уже побившими и разграбившими царских посланников, а теперь, очевидно, имевших намерение побить и разграбить и в третий раз. После этого он стал торопить Чадуева и Щеголева скорее переправляться через реку и идти дальше к Сечи. Когда послы переправились, то Иваник и его товарищи, прибив Лукьяна Андреева, оставили Томаковку и поехали за другими казаками в Тарасовское. На прощанье Лукьян Андреев сказал послам, что, по приезде в Сечь, самозванец будет над ними озорничать и всячески «оказываться».

9 марта 1674 года царские послы прибыли, наконец, в Сечь. Кошевой атаман Иван Серко и все посольство вышли к ним за город и посоветовали им остановиться за Сечью, для чего отвели греческую избу на берегу речки Чертомлыка. А есаулу Черняченко с провожатыми велели войти в город и разместиться по куреням, где кто пожелает. В это же время приехали с морских разливов знатные казаки, Влас с товарищами, и привезли с собой шесть татар и несколько татарских писем, обшитых тафтой. 10 марта кошевой атаман Иван Серко, собрав к себе в курень судью, писаря, куренных атаманов, знатных казаков-радцев, а вместе с ними и московских послов Чадуева и Щеголева, объявил, что 10-го числа у казаков рады не будет и потому царской грамоты на этот раз они принять не могут; причина ж тому та, что в этот день будут переводиться татарские письма, а когда письма будут переведены, то в одной раде казаки выслушают и письма, и царскую грамоту; письма же те посланцы из Крыма в Волошскую землю к татарскому войску с нарочными гонцами отправят, и если в тех письмах окажутся какие-нибудь сведения о военных замыслах турок и татар, то они все те письма пошлют к царскому величеству. После этих слов кошевой атаман Серко, куренные атаманы, казаки-радцы спросили у послов: «Для каких великого государя дел они к ним присланы? Слышали, что за царевичем?» – «Не царевич он, а вор, плут, самозванец, явный обманщик и богоотступника Стеньки Разина ученик», – отвечали послы. На этот ответ кошевой с товарищами говорил, что он самый истинный царевич Симеон Алексеевич, желающий с ними говорить и видеться. Послы на это возразили, что присланы они от великого государя к кошевому атаману и ко всему войску не затем, чтобы видеться с самозванцем, а затем, чтобы взять его с собой. На что запорожцы, в свою очередь, ответили, что покажут его послам на раде и что послы, услышав его речь и всмотревшись в его лицо, признают его за истинного царевича и поклонятся ему. Послы, услыхав такие слова, пуще того стали обличать и самозванца, и его вождя, а потом, после всего этого, ушли из куреня кошевого в свою избу. После ухода послов кошевой атаман Серко, судья Степан Белый, писарь Андрей Яковлев и куренные атаманы чуть ли не весь день пили у самозванца, «и Серко, упившись, будто спал». Часа за два до вечера самозванец встал, опоясался саблей и, в сопровождении судьи, писаря, есаулов и трехсот человек, напившихся пьяными, подошел к избе, где стояли послы, вместе с казаками; тут казаки стали требовать Семена Щеголева, чтобы он вышел из избы к царевичу. Но Семен Щеголев не пошел, а вместо него вышел в сени Василий Чадуев и, отворив дверь, стал говорить: «Кто спрашивает и для какого дела Семена Щеголева?» На это самозванец ответил ему: «Поди ко мне». Василий Чадуев спросил его: «А ты что за человек?» – «Я царевич Симеон Алексеевич». – «Страшное и великое имя вспоминаешь, такого великого и преславного монарха сыном называешься, чего и в разум человеческий не вместится; царевичи по степям и по лугам так ходить не изволят; ты сатанин и богоотступника Стеньки Разина ученик и сын, вор, плут и обманщик». Самозванец за эти слова Чадуева стал называть его с товарищем брюхачом и изменником и поносить всякими скверными словами, после чего, обратившись к казакам, сказал: «Смотрите, наши ж холопи да нам же досаждают». А потом, выхватив саблю и со словами «Я тебя устрою», бросился к дверям избы на Чадуева. Чадуев, видя то, схватил пищаль и решился убить самозванца. Но в это время писарь Андрей Яковлев схватил самозванца поперек и унес его за хлебную бочку, а потом ушел с ним в город. После ухода самозванца оставшиеся на месте казаки забрали поленья, стали приступать к избе и разбирать крышу ее, всячески бесчестя Чадуева и попрекая его за то, что он хотел застрелить государича. Видя беду, Чадуев, Щеголев и стрельцы, забрав пищали, сабли и мушкеты и простясь между собой, стали ожидать смерти. Но потом, посидевши несколько времени, достали государеву грамоту и стали говорить казакам, чтоб они оставили их до рады, а на раде выслушали бы царскую грамоту – что в ней от великого государя написано. Казаки успокоились, велели судье и есаулу поставить возле послов караул, чтобы они не ушли, потому что москали умеют из рук уходить, и после того один по одному разошлись. После их ухода явился полковник Алексей Белицкий с казаками и с мушкетами и стал в сенях, у самых дверей избы, готовый во всякое время к бою.

Того же дня, вечером, кошевой атаман Серко присылал от себя к послам судью, писаря, есаула и куренного атамана Федора Серебренника, которые говорили им такие речи: «Худо вы, Василий и Семен, сделали, что, будучи между войском, хотели застрелить государича; 12 марта будет рада, и в той раде будет государич; что вы хотели его застрелить, теперь всем известно, и если он над вами велит войску что-нибудь сделать, то войско что огонь, по макову зерну разорвут». Чтобы поправить ошибку, казаки советовали послам, придя на раду, бить челом и кланяться в землю государичу, чтобы он простил их. «Если бы Семен Щеголев, – добавляли казаки, – вышел тогда, когда его вызывали, и стал бы обличать государича или невежливо перед ним говорить, то, конечно, государич и за это, и за прежнее обличение Семеново саблею его срубил бы. А после того, когда государича хотел Чадуев застрелить и когда он ушел от избы в город, тогда, если бы он приказал послов с их людьми побить и в Чертомлык побросать, казаки сделали бы, потому что они государича считают за царевича и верят, и слушают его, и что прикажет, то и будут делать». На это Чадуев и Щеголев ответили: «Недобрый, небогоугодный и неверных слуг поступок, что вы, называясь верными слугами царского величества, просите и получаете его милости, а послов великого государя, поверя какому-то неизвестному вору, плуту и обманщику, убиваете и смерти предаете. Мы не на смерть к вам посланы, а на радость и объявление прямой царской милости».

12 марта казаки, собрав войсковую раду и отобрав у послов ножи, пригласили их с царской грамотой на раду, а с ними вместе приказали идти и четырем караульщикам с мушкетами. Послы, явившись в раду и изложив всю речь, как им было приказано, вручили кошевому Серко царскую грамоту. Серко, выслушав царскую грамоту, наказ и гетманское письмо, обратился с такой речью к запорожцам: «Братия моя, атаманы молодцы, войско запорожское, низовое, днепровое, как старый, так и молодой! Преж сего в войске запорожском у вас, добрых молодцов, того не бывало, чтобы кому кого выдавали; не выдадим и этого молодчика». На это войско отвечало: «Не выдадим, господине кошевой!» Серко снова заговорил: «Братия моя милая, как одного его выдадим, тогда и всех нас Москва по одному разволокут (sic). А он не вор и не плут, прямой царевич, и сидит, как птица в клетке, и ни перед кем не виновен». На эти слова Серко войско снова отвечало: «Пусть они того плута сами посмотрят в очи, тогда узнают, что то за плут. Ссылаются они на печать и на письмо, но сам он (царевич) говорит, что все то пишут сами бояре и присылают без царского указа и впредь будут присылать; пора их либо утопить, либо руки и ноги обрубить». Во время этих речей самозванец стоял в церкви и смотрел на раду через окно. Между тем Серко, выслушав страшное решение рады относительно послов, снова заговорил: «Поберегите, братне, меня, потерпите, наконец, и ради тех из наших казаков, которые находятся у гетмана; помните, что послы, ради своей свободы, отослали их к гетману, – поэтому подержим их живыми или одного из них отпустим, чтобы как-нибудь своих освободить; впрочем, и то сказать: караул над ними крепкий, не уйдут. Братие, атаманы, молодцы, войско запорожское! Пошлем мы к Дорошенку, чтобы он отдал нам на Кош клейноты войсковые да и сам к нам приехал; а он меня послушает, потому что мне кум, спасибо ему за то, что он по настоящее время не отдал тех войсковых клейнотов Ромодановскому. Такая правда у того Ромодановского: когда побил Юрия Хмельницкого и войсковые клейноты у него взял, то тех клейнотов нам, войску запорожскому, не отдал да и теперь так же сделает, если Дорошенко отдаст их ему». Казаки на слова кошевого отвечали: «Пошлем, господине кошевой; вели листы к Дорошенко писать». После этого Серко велел послам оставить раду и идти в греческую избу, за город, в сопровождении писаря и караульщиков. Но тут казаки снова заговорили: они настаивали на том, чтобы вывести царевича на раду и показать его послам и чтобы послы все по воле его учинили, а если не учинят, побить их. На это Серко возразил товариществу: «Зачем же государичу по радам волочиться? Когда будет время, они увидят его и без рады и сделают все по воле его, а пока то время не пришло, отпустите их». Вечером того же дня пришли к послам судья, писарь, есаул и самозванец; последний был очень опечален тем, что его не позвали в раду, и потому хотел видеться с послами; пришедшие казаки объявили послам, что Серко хочет свести их с царевичем в своем курене и заставить говорить с ним. «Присланы мы от царского величества к войску запорожскому по него, самозванца, а не беседовать с ним. И если кошевой это сделает и призовет нас к себе, имея в своем курене самозванца с саблею, и самозванец тот начнет озорничать, то какая ж тут правда? Мы как прежде, так и тогда, как будем у кошевого в курене, шеи не протянем».

13 марта кошевой атаман Серко, созвав к себе в курень куренных атаманов и знатных казаков-радцев и пригласив туда же царских послов с генеральным есаулом Черняченко, обратился с такой речью к послам: «Много вы, приехав на Запорожье, поворовали, на великого человека руку подняв, государича убить хотели, и за это смерти вы достойны. А нам Бог послал с неба многоценное жемчужное зерно и самоцветный камень, чего искони веков у нас в Запорожье не бывало. Сам же рассказывает, каким образом из Москвы изгнан: был он однажды в палатах своего деда по плоти, Ильи Даниловича Милославского; в то время у Ильи Даниловича беседовал о делах немецкий посол; и той речи царевич помешал, за что Илья Данилович невежливо отвел его рукою; тогда царевич, придя в царские палаты, сказал государыне Марье Ильиничне, что если бы ему, царевичу, дали хоть три дня на царстве побыть, то он бы всех нежелательных ему бояр немедленно перевел; а когда царица спросила у него, кого же именно он перевел бы, то царевич ответил, что первее всех боярина Илью Даниловича, а за ним и других. Тогда государыня бросила в него ножом, и тот нож воткнулся в ногу царевичу, от чего царевич занемог. После этого царица велела стряпчему Михайлу Савостьянову окормить царевича, но тот стряпчий окормил вместо царевича какого-то певчего, и лицом и возрастом схожего с царевичем, и, сняв с него платье, положил на стол, а на мертвого положив иное; царевича же хранил в тайне три дня, потом нанял двух человек старых нищих, одного безрукого, другого кривого, и, дав им 100 червонцев, велел вывезти царевича из города в небольшой тележке под рогожей; нищие вывезли и отдали его посадскому мужику, а тот мужик свез царевича к Архангельской пристани. И царевич, проскитавшись там многое время, пришел на Дон и стал плавать со Стенькою Разиным по морю, в качестве кашевара, не объявляя о настоящем своем звании и называя себя Матюшкою. Только перед тем, как Стеньку Разина забрали в Москву, он объявил ему, под присягою, о себе, и Стенька знал его. После же Стеньки был на Дону какой-то царский посланец с казной, и тот посланец дарил царевича подарками, через него царевич написал собственноручно письмо о себе царю, но того письма бояре до царского величества не допустили. А когда время настанет, то он пошлет к царскому величеству письмо о себе с таким человеком, который сам донесет его до царского величества». В заключение речи Серко от себя о царевиче прибавил, что сначала он мало ему верил, но потом, когда в наставший пост царевич начал говеть, то Серко велел священнику на исповеди под клятвой допросить, верно ли все то, о чем он рассказывал, и царевич под клятвой ответил, что все сказанное им – истинная правда, и после этого приобщился Святых Тайн. Оттого теперь, кто что об нем ни говори и ни пиши, все верят в его царственное происхождение. И Серко, перекрестясь, говорил, что это истинный царевич и что ни сам царевич, ни войско не отказываются просить себе, что надо по росписи, а именно: на 3000 с небольшим человек по 10 аршин на человека в год кармазинных сукон, кроме того денежной, свинцовой и пороховой казны, также ломовых пушек, нарядных ядер и мастера, который теми ядрами умел бы стрелять, сипоши же и чайки у них будут. После Серко говорил сам самозванец; он сказал, что послы сами хорошо знают, почему ни донским, ни запорожским казакам не дают ни жалованья, ни пушек, ни чаек, ни всяких воинских запасов, – что царское величество к ним милосерд и много обещает, а бояре и малого не дают; а что до присланных царским величеством шиптуховых сукон, то им из них досталось только по полтора локтя на человека и только те, которые хотели купить, те, скупая, сделали себе кафтаны, другие же из тех сукон сшили себе сумки на кремни да пули. На речь кошевого, куренных атаманов и казаков-радцев послы отвечали, чтобы они, оставив все свои слова, отдали бы послам самозванца и отправили бы его с сотней казаков к его царскому величеству, за что его царское величество будет жаловать их милостивым жалованьем. А на Кош за это присланы будут жалованье, сукна, ломовые пушки, нарядные ядра, мастер, зелье, свинец, сипоши и чайки. «А что тот истинный вор, плут, самозванец и явный обманщик про себя объявлял, что он у вора, богоотступника и клятвопреступника Стеньки Разина был, то тому Стеньке, за его воровство, казнь учинена». Кошевой и куренные атаманы сказали на это послам: «Если мы и тысячу казаков с ним пошлем, то на дороге его отымут и до царского величества не допустят, а потому если придут за ним дворяне или воеводы с ратными людьми, для взятия государича, то и тогда не дадим его. Москва и нас всех называет ворами и плутами, будто мы сами не знаем, что и откуда кто есть». Сам кошевой атаман Серко сказал послам: «Если государь, по приговору бояр, за то, что мы не отдали царевича, пошлет к гетману Самойловичу, чтобы он не велел пускать к нам в Запорожье хлеба и всяких харчей, как Демка Многогрешный не пропускал, то мы как тогда без хлеба не были, так и теперь не будем, мы сыщем себе и другого государя, дадут нам и крымские мещане хлеба, и рады нам будут, чтобы только брали, так же как во время гетманства Суховия давали нам всякий хлеб из Перекопа. А про царевича известно и крымскому хану, который уже присылал к нам узнать об нем, на что мы ответили ему, что такой человек у нас на Кошу действительно есть. И посланный хана сам видел царевича. А к тому же и турский султан нынешней весной непременно хочет быть под Киев и далее; пусть цари между собой переведаются, а мы себе место сыщем: кто силен, тот и государь нам будет. Жаль мне Павла Грибовича: если бы он в настоящее время был со мной, то знал бы я, как в Сибирь через поле засматривать, узнали бы тогда, каков жолнер Серко». Тот же Серко генеральному есаулу Черняченко, присланному вместе с послами от гетмана Самойловича, сказал такое слово: «Какому они мужику гетманство дали, – он своих разоряет, да и разорять-то не умеет: по Днепру попластал, поволочился и, ничего доброго не сделав, назад возвратился. Теперь у них четыре гетмана: Самойлович, Суховиенко, Ханенко и Дорошенко, а ни от кого из них ничего доброго нет: сидят дома да за гетманство, за маетности и за мельницы кровь христианскую проливают; лучше было бы Крым разорить да войну унять. А было время, когда войско, во время рады, меня спрашивало и гетманство хотело мне дать, но Ромодановский Самойловича гетманом сделал, – не по-войсковому он поступил и меня, Сирка, в пропасть послал. Слышно, что многие города той стороны и Лизогуб теперь к вашему гетману перешли, а за то хвала Богу, что Лизогуб к гетману подлизался: он как лизнет, то и в пятках горячо будет. А когда бы мне, Сирку, гетманство дали, то я бы не так сделал. Да и теперь, если бы мне хотя на один год гетманство дали или гетман Попович[731], московский обранец, дал мне четыре казацких полка – Полтавский, Миргородский, Прилуцкий и Лубенский, то я бы знал, что с ними делать: весь Крым разорил бы». Вместо Черняченко кошевому отвечали послы, что теперь с боярином и с гетманом ратных людей великого государя около 40 000 и что Серко может идти к ним и чинить промысел, где придется. «Теперь не прежнее время, – возразил Серко послам, – больше не обманут меня. Раньше этого мне отписал Ромодановский на картке государскую милость, и я, поверя ему, поехал к нему, а он продал меня за 2000 червонных». – «А кто же те червонные за тебя дал?» – спросили послы. «Царское величество, милосердуя обо мне, те червонные Ромодановскому указал дать», – отвечал Серко.

17 марта, перед обедней, кошевой атаман Иран Серко посылал священника с одиннадцатью куренными атаманами осмотреть на самозванце его природные знаки. Посланные не нашли на нем ни подобия царского венца, ни двуглавого орла, ни месяца со звездой, как показывал челядник Василия Многогрешного Лучка, а нашли лишь на груди его, от одного до другого плеча, восемь, подобно лишаям, белых и широких пятен. По поводу этих пятен самозванец сказал, будто об них ведает государыня царица да мама Марья и что теперь, кроме стряпчего Севастьянова, его никто не узнает, да и он, кроме Севастьянова, никому не поверит, так же как писать будет только к царскому величеству. С этих пор и кошевой Серко, и казаки еще больше уверовали в истинное происхождение царевича.

Того же дня кошевой атаман Иван Серко, призвав к себе царских послов, в присутствии куренных атаманов, сказал им: «Решили мы сообща отпустить вас к царскому величеству, а с вами отправить своих посланцев, не веря ни тому, что в грамоте к нам написано, ни тому, что вы нам о царевиче говорили; в листе своем мы отпишем все слова царевича, да и он сам отпишет его царскому величеству и гетману Самойловичу. Послов же своих главным образом посылаем для того, чтобы они, слышав из самых уст государских царское слово о царевиче, приехав на Кош, нам о том объявили, и тогда у нас свой разум будет».

18 марта кошевой атаман Серко и все поспольство, собравшись на раду, читали свои листы и лист царевича, написанные к царскому величеству и к гетману; московские послы не были приглашены на раду. После чтения писем запорожцы выбрали, в качестве посланцев к царю, Процика Золотаря, Трофима Троцкого да писаря Перепелицу, а после выбора собственных посланцев казаки призвали царских послов в курень кошевого атамана и там вычитали им свои листы; в тех листах прописано было все то, что царские послы слышали о царевиче на раде; одно только в листах показано было иначе – царевичу написано было 16 лет, а по осмотру послов ему больше 20 лет. После этого Чадуев, Щеголев и Черняченко того же дня были отпущены из Сечи.

Отъехав три версты от Сечи, царские послы должны были некоторое время ожидать запорожских посланцев, задержанных кошевым и царевичем в Сечи. Догнав царских послов, запорожские посланцы объявили им, что с ними имеются только войсковые листы, а листа царевича при них нет, потому что царевич изорвал его за то, что кошевой и поспольство не позволили ему, царевичу, ни свидеться с царскими послами, ни проводить их. Послы не поверили тому, чтобы лист царевича был изорван; напротив того, они убедились, что посланцы таят его для того, чтобы им самим, когда они будут у государевой руки, подать лично царскому величеству тот лист, иначе бояре того листа царевича до государя не допустят. Также сомневались царские послы и относительно того, те ли взяли с собой запорожские посланцы листы, которые читаны были на раде, так как казацкие посланцы после отъезда царских послов долго оставались в Сечи. Тут же, догнав царских послов, запорожские посланцы говорили им, что когда они выехали из Сечи, то царевичу поданы были три оседланные лошади с парой пистолетов при каждой, и царевич просился провожать Чадуева и Щеголева с тем, чтобы побить их, но кошевой Серко не допустил его до того[732]. К этому запорожские посланцы добавили, что когда Чадуев и Щеголев приехали в Сечь, то к царевичу был приставлен крепкий караул, а до приезда их он ездил по полям свободно один.

Оставив Сечь, Чадуев и Щеголев прибыли в Кобыляки, а из Кобыляк, 4 апреля, добрались в город Переяслав, к гетману Ивану Самойловичу. В этом городе запорожские посланцы остановились кормить лошадей; тут к ним приехало из Сечи и из городов еще 34 человека казаков, которые хотели ехать к царю. В Переяславе гетман Иван Самойлович и боярин Григорий Ромодановский с товарищами говорили царским послам, чтобы они доложили государю, а государь бы указать изволил, кого прислать на Украину, чтобы дома и животы Серко отписать на великого государя, а жену его и зятей в крепости держать, потому что жена, зятья и дома Серко в его боярском полку. Зятей Серко боярин велел взять в Переяслав к себе, а дома и животы Серко и зятьев его он велит отписать на государя; но посадить в крепость ни жены, ни зятьев без указа великого государя не смеет, чтобы избежать клеветы со стороны Серко, как это было в прошлую измену, когда Серко клепал на боярина за многие животы свои. Гетман и боярин также просили доложить государю о присылке царского указа гетману Самойловичу, чтобы не пропускать никого в Запорожье ни с хлебом, ни с харчами, ни с каким другим делом изо всех городов и от людей всяких чинов, чего без царского указа сам гетман не смеет сделать. Гетман хотел послать с предупреждением о том своего хорунжего в крепость Переволочну, где переезжают с левого берега Днепра на правый, то есть с Украины на Запорожье, до прибытия царского указа. А о самозванце он думает, что достать его из Запорожья никак нельзя, потому что запорожцы уверовали в него, точно мусульмане в своего Магомета. Относительно же тех казаков, которые пристали, не будучи посланы из Запорожья, к царским послам, гетман сказал, что хоть их сто человек, то он их всех пропустит к царю; а когда они будут в Москве, то пусть государь изволит приказать отпустить из них на Запорожье двух или трех человек, а остальных велит задержать и на Запорожье в своей царской грамоте отписать: если казаки того самозванца не выдадут, то он всех оставленных в Москве их товарищей предаст злой смерти.

От гетмана царские послы уехали 6 апреля и в том же месяце прибыли в Москву. В Москве они подробно доложили обо всем, что видели и что слышали на Запорожье, и в заключение сказали, что, будучи в Сечи, они жили «купя свет»: старшине и казакам, которые к ним приходили и смертью угрожали, давали по одному, по два и по три ефимка; а заняли те ефимки у гетмана Ивана Самойловича, будто бы на покупку лошадей, по двадцати рублей, и все те деньги раздали, чем освободились от беды. А ту пищаль, из которой Василий Чадуев хотел застрелить самозванца, взял себе Серко; ценою ж она была восемь рублей[733].

Оставшись после отъезда царских послов в Запорожской Сечи, «царевич» стал просить Серко, чтобы он дал ему 100 или 200 человек казаков, с которыми он мог бы съехать на остров Чертомлык и оттуда написать на Дон к простой черни, дабы чернь вырубила старшину и преклонилась ему, царевичу: «А как та чернь преклонится, тогда я, собравши по городам людей, могу идти к Москве». На это Серко ему сказал: «К чему тебе собирать войско? Если хочешь ехать к Москве, то я отпущу тебя с провожатыми». – «Нельзя мне ехать с одними провожатыми в Москву, – бояре убьют меня». После этого разговора Серко стал особенно беречь «царевича», чтобы он куда-нибудь не уехал из Сечи[734].