Глава 24

Дружба и вражда Самойловича к Серко. Доносы Самойловича на Серко в Москву и оправдательное письмо Серко к царю. Сношения Серко с Дорошенко и старания его склонить гетмана на сторону Москвы. Присяга Дорошенко московскому царю. Присяга запорожцев новому царю Федору Алексеевичу. Старое дело Серко – просьба о принятии Дорошенко в подданство царя. Старание Самойловича о разрыве дружбы между Дорошенко и Серко. Недоразумение между запорожцами и Самойловичем. Инструкции Самойловича для усмирения Серко и Дорошенко и для прибрания к рукам запорожских казаков. Продолжение сношений Серко с Дорошенко. Упреки Самойловича Серко по этому поводу. Донос Самойловича на Серко в Москву и оправдательное письмо кошевого

Узнав о действиях Серко против татар, гетман Самойлович стал показывать ему видимое расположение, для чего прислал в Сечь гостинец – хлебные запасы, ветчину и вино. Впрочем, через 18 лет после этого запорожцы говорили, что дружеское расположение Самойловича к Серко вызвано было угрозой со стороны Серко за отнятых гетманом у запорожцев пленников. «Когда бывший гетман Самойлович попробовал сделать над нами такой подкоп, – писали запорожцы Мазепе, – то Серко написал ему, что на него готовится 100 000 сабель, и Самойлович так струсил, что тотчас прислал к нам и вина, и ветчины, и всякого запасу»[792]. Так или иначе, но Серко отвечал гетману благодарственным листом за полученный гостинец, причем высказывал полную готовность примириться с гетманом и сообща действовать против наступающих неприятелей на благо отчизны и верность царю: «Так как мы некогда перед образом Христа и Богоматери обязались истинное приятство между собой соблюдать, то я всею душою хочу сдержать свое обещание, хотя злохитрый враг постоянно, с обеих сторон, дает повод к разрыву той дружбы и доброго союза меж нами. Теперь же, когда твоя вельможность прислал мне ласковый лист с выражением дружбы своей ко мне, то я готов вспомнить обоюдную клятву нашу перед святым образом и призвать на помощь всемогущего Бога, чтобы он продолжил згоду между нами на благое дело отчизны дорогой». Тут же Серко не забыл попросить гетмана походатайствовать о нем перед царем, чтобы царь, видя старость кошевого, позволил ему жить в собственном доме и тем избавиться от всяких бед[793].

Но дружба гетмана с кошевым оказалась дружбой двух котов, посаженных в один мешок. Не прошло и двух недель после обмена письмами гетмана с кошевым, как Самойлович, узнав о сношениях Серко с Дорошенко, снова начал строчить доносы на кошевого в Москву, подозревая его в коварстве и в неверности царю. Но Серко и на этот раз не думал об измене ни гетману, ни царю.

«Гетман войска запорожского Петр Дорошенко, – писал Серко царю, – от давних лет имея подданственное намерение к пресветлому престолу вашего царского величества, не мог, за многими некоторых завистных людей препонами, привести его в совершение. Но теперь, желая его совершить, писал к войску низовому, дабы мы для этого доброго дела приехали к нему. Мы, учинив раду войсковую общую, решили к нему идти[794], и как скоро подошли к Чигирину с войском низовым запорожским и частию донского[795], то Дорошенко тотчас, в присутствии чина духовного, со всем старшим и меньшим товариществом и со всем своим войском и посполитыми людьми, перед святым Евангелием присягнул на вечное подданство вашему царскому величеству; а мы присягнули ему, что он будет принят вашим царским величеством в отеческую милость, останется в целости и ненарушен в здоровье, в чести, в пожитках, со всем городом, со всеми товарищами и войском, при милости и при клейнотах войсковых, без всякой за прошлые преступления мести, от всех неприятелей, татар, турок и ляхов будет войсками вашего царского величества защищен, места все запустелые на той (западной) стороне Днепра опять людьми населятся и будут они вольностями своими тешиться и разживаться, как и заднепровская (восточная) сторона»[796].

Летописец Величко, рассказывая об этом свидании Серко с Дорошенко почти буква в букву с приведенным письмом, прибавляет к нему лишь то, что после присяги Дорошенко Серко несколько дней гулял в Чигирине, а при отпуске получил, вместе со всем значным товариществом, большие подарки; кроме того, особо для всего войска – три добрых арматы с конями и со всем прибором[797].

О том же писали сам Серко[798], Дорошенко и гоголевский священник Исакий гетману Самойловичу, а переяславский полковник Войца-Сербин – киевскому воеводе Алексею Голицыну. Серко лишь скрыл то, как отнеслось к нему большинство казаков во время пребывания его в Чигирине: полтавский полковник Левенец сообщал по этому поводу гетману, что запорожские казаки, рассердившись на кошевого и войскового товарища Квашу за какую-то казну, чуть не предали их смерти посреди Чигирина; а гадячский полковник Михайлов сообщал гетману, что Серко едва не был убит, уже идя назад из Чигирина, во-первых, за то, что он не захватил в свои руки Дорошенко, когда представился такой удобный случай к тому; во-вторых, за то, что он взял с собой не все войсковые клейноты и оставил много пушек за городом; в-третьих, за то, что раньше присяги Дорошенко перед Серко, не доезжая до города, за пять верст, гетман кланялся Серко зауряд гетманства и хотел вручить ему свою булаву. Это последнее всего больше раздражило казаков, и когда Серко отозвался, что сами же они, позволяя покрыть сырно (то есть стол) знаменами, гетманство ему давали, то казаки ему отвечали, что он с гетманом выдумал что-то губительное для своей отчизны. По всему этому Серко едва успел «собственным вымыслом» уйти от озлобленных казаков; один гадячский казак рассказывал, что Серко, нагнав его, сам лично, одвуконь, спросил, которого куреня он, и, узнав, что это городовой казак, побежал шляхом от него. По догадкам казака, Серко спросил о курене потому, что запорожцы хотели делить полученную ими водку в Чигирине по куреням, а когда окончился тот дележ, то казаки, перепившись, побили старшину[799].

Оставив Чигирин и приняв от Дорошенко присягу на подданство русскому царю, кошевой Серко вслед за тем разослал об этом всем полковникам гетмана Самойловича такие листы: «Объявляю, что гетман Петр Дорошенко от турского султана и крымского хана отступил и под высокодержавную руку царского величества подклонился; так извольте междоусобную брань между народом христианским оставить и иным заказать, которых много, что общему христианскому делу не рады; ибо все мы единого Бога создание, надобно жить, чтобы Богу было годно и людям хвально, дабы Бог обратил ярость злую на бусурман. Всем людям прикажите, чтобы никто не ходил на ту сторону обиды делать».

Узнав обо всем происшедшем в Чигирине, гетман Самойлович прежде всего написал об этом в Москву царю Алексею Михайловичу, потом известил «о хитростях и коварстве Дорошенка и Сирка» всех полковников и весь малороссийский народ; в тот же день (19 декабря) он написал и кошевому Серко. Последнему он советовал внушить Дорошенко, если он искренно желает перейти к царю, приехать в Батурин со старшиной и там, в присутствии гетмана и бояр, установить присягу на подданство православному монарху. В это же самое время Самойлович писал боярину Артамону Сергеевичу Матвееву письмо, в котором называл Серко коварным и хитрым человеком и советовал не во всем верить черкесским и калмыцким посланцам, ехавшим из Сечи в Москву с известием о победе казаков в Крыму: «Ныне уразумел я, что Серко подучил их так, как перед нами и перед всеми нашими в Батурине явно говорили черкесы и калмыки: «вам сказывают, с Москвою трудно ходить, потому что русские тяжко ходят, пусть с нами одни казацкие войска ходят». «Да и в деле с Дорошенком ни ему, ни Дорошенку верить нельзя: и турки и татары Дорошенка оставили без помощи совсем, гетмановать ему не над кем теперь, потому что от Днепра до Днестра и духа человеческого нет, кормить войско, вследствие наступления зимы, нечем ему, оттого и придумал он подданство православному царю, чтобы вновь, с весной, идти против нас. А Серко и по прошлым делам известен нам: в прошлом году, как и теперь, он помешал нам сделать доброе дело и через своих посланцев Белого и Кривоноса говорил Дорошенку такие слова: если будет на тебя Москва наступать, тотчас войско запорожское к тебе в помощь придет, а клейнотов войсковых отнюдь Москве не отдавать».

Тут же, к случаю, гетман через посланца своего доносил в Москву, что в Чигирин писали Серко 100 человек запорожских черкас, завезенных Ханенко к польскому королю, вышедших потом со знаменем и литаврами на левую сторону Днепра и поселенных было гетманом по разным городам. Теперь, после сношения их с Серко, они были лишены своих клейнотов и разосланы в дальние места.

Царь на письмо Самойловича отвечал грамотой 25 ноября на имя гетмана Петра Дорошенко, в которой приказывал ему, если он желает поступить в подданство Москвы, учинить присягу о том в присутствии боярина Ромодановского и гетмана Самойловича; а о клейнодах царь написал Серко, чтобы он отослал их к гетману в Батурин. О том же извещены были гетман Самойлович и боярин Ромодановский.

Получив требование от гетмана и воеводы о приезде к ним для присяги царю и о привозе турских санджаков[800] с собой, Дорошенко, боясь за свою безопасность, послал к Серко спросить совета его на этот счет, отдавать ли ему санджаки за Днепр или нет[801].

В то же время, не чувствуя за собой никакой вины перед царем, гетман Дорошенко отправил в Москву собственного посланца Ивана Сенкевича с подробным изъяснением всего происшедшего между ним и Серко в Чигирине. Сенкевич, прибыв в Москву, рассказал, что, будучи послан от Дорошенко, он прежде всего явился к гетману Самойловичу, от Самойловича поехал к воеводе Ромодановскому; выехал с 30 запорожскими казаками – Евсевием Шашолом с товарищами, оставленными Серко в Чигирине; гетман их не принял у себя, а воевода, отпустив Сенкевича, задержал у себя Шашола с 30 товарищами; на отпуске Дорошенко наказал посланцу бить челом великому государю быть в вечном подданстве под самодержавною рукой у его царского пресветлого величества; а о гетмане Самойловиче и воеводе велел сказать, что к ним он для присяги потому не поехал, чтобы не случилось того, что случилось с Брюховецким и Сомко; оттого, имея это опасение, он написал в Запорожье к кошевому Ивану Серко, чтобы он приехал в Чигирин быть свидетелем присяги Дорошенко на подданство его царскому величеству; по тому зову кошевой атаман, взяв с собой около 1500 запорожских казаков, донского станичного атамана Флора Минаева и 200 человек донцов, пришел и стал в пяти верстах не доходя Чигирина; тогда Дорошенко, с людьми духовного и мирского чина и с малыми детьми, вышел навстречу Серко; не доходя полверсты до города, был пропет молебен за государское многолетие; после чего Дорошенко, со всей старшиной и поспольством, в присутствии Серко, Минаева и всего войска, принес присягу перед святым Евангелием на верное и вечное подданство его царскому величеству, и все войсковые клейноты поручал Серко и войску; после той присяги чинили стрельбу из пушек и из мелких ружей почти весь день; приехав в самый город, Серко и Минаев обедали у Дорошенко; после того они прожили в Чигирине 13 дней; оставив в Чигирине вышеупомянутых запорожцев с Евсевием Шашолом во главе, числом 30 человек, да донских казаков 3 человека и взяв с собой клейноды – булаву, знамя, 6 полковых пушек да две бочки пороху, ушли в Запорожье, а об остальных клейнодах сказали ему, чтобы он берег их до весны и до царского указа; Серко также велел ему, Дорошенко, писать себя по-прежнему гетманом, до царского указа[802].

Само собой разумеется, что поступок Серко и Дорошенко не мог понравиться царю, и потому царь на донесение Дорошенко и Серко отвечал кошевому так: «Ты сделал это не по нашему указу, не давши знать князю Ромодановскому и гетману Самойловичу: и впредь бы тебе и всему войску запорожскому низовому с Дорошенком не ссылаться и в дела его не вступаться, и тем с гетманом Иваном Самойловичем не ссориться. Да нам известно, что ты взял у Дорошенка клейноты войсковые гетманские, данные нами прежде гетманам, булаву, бунчук, знамя, и отвез их к себе на Запорожье, и теперь эти клейноты у тебя; и ты б сейчас же отослал их к князю Ромодановскому и гетману, потому что прежде на Запорожье никогда гетманских клейнотов не бывало». Вместе с этим ответом Дорошенко и Серко послана была царская грамота для ведома и гетману Ивану Самойловичу. По той грамоте гетман послал кошевому письмо, в котором упрекал его за то, что он писал листы свои к полковникам Самойловича об отпадении Дорошенко от турецкого султана и крымского хана и что он вступил в дружбу с таким, как Дорошенко, обманчивым человеком, отдавшим стольких людей туркам и татарам из своих рук; а в заключение советовал Серко не приставать к развращенному расколу Дорошенко, не посылать листов к гетманским полковникам и не утверждать Дорошенко на гетманстве[803].

Тем не менее Серко и после всего этого не переставал просить царя (через посланца своего Максима Щербака) оказать премногую свою милосердую милость гетману Дорошенко, причем извещал государя, что турские санджаки, дарованные Дорошенко султаном, Серко посылает в Москву. На лист кошевого царь Алексей Михайлович отвечал грамотой Дорошенко, в которой приказывал гетману ехать к Ромодановскому и Самойловичу и в присутствии их учинить присягу, а о безопасности его со стороны боярина и гетмана царь приказал послать[804] особые грамоты как Самойловичу, так и самому Дорошенко[805]. В грамотах было сказано, что если Дорошенко окажется поистине верным царю, то о прежних делах его будет забыто все; и если пожелает он со всеми родственниками приехать в Москву, то получит там премногую милость и жалованье и будет отпущен, по желанию, в один из малороссийских городов.

В то время, когда Серко так усердно хлопотал о том, чтобы склонить Дорошенко на сторону московского царя, в это самое время польский король Ян III Собеский хлопотал о том, чтобы склонить на свою сторону и привести к подданству королевского величества самого Серко. С этою целью к Серко был послан, 23 декабря, из местечка Жолквы королевский посол Соколовский[806].

Между тем об отпадении Дорошенко от турок тот же час узнал султан; узнал он и о том, что виною всему тому кошевой Серко, и потому решил обоим им отомстить: «Уведав про то, что Дорошенко турскому султану изменил, он велел крымскому хану быть готову и идти, как снег сойдет и вода вскроется, на Дорошенка и на Сирка. Да турский же султан хочет послать нынешнею весною на Сечу на Сирка, сухим и водяным путем, ратных людей, чтоб в Сече город поставить для того, дабы запорожские казаки впредь на море не выходили и им, туркам, разорение не чинили»[807].

Но пока турки готовились к походу против Серко и Дорошенко, в это время, в январе 1676 года, в Москве скончался царь Алексей Михайлович, и запорожцы должны были присягать новому царю Федору Алексеевичу с его братьями, Иоанном и Петром Алексеевичами, за что кошевому и всему войску запорожскому обещано было дерзать их на жалованье, призрении и обороне от всех врагов и не нарушать прав на вольности ни в чем. «Великого государя царя и великого князя Феодора Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца, его царского величества, подданные войска запорожского низового, аз кошевой атаман Иван Серко и будучие при нем судья, писарь, есаулы, атаманы куренные и все старшие и меньшие войска запорожского поспольство обещаемся Господу Богу пред святым Евангелием, по непорочной заповеди Его, якож в сем святом Евангелии указася, еже ей-ей, на том служити великому государю царю и великому князю Феодору Алексеевичу, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, и его государским наследником и матери его великой государыне царице и великой княгине Наталии Кирилловне и братьям его».

Присягая на верность новому русскому царю, Серко принес ему старое свое дело о подданстве Дорошенко Москве. Дорошенко все еще оставался в Чигирине, говоря, что Чигирину, согласно пословице «где булава – там и голова» – невозможно быть без гетмана. Гетман Самойлович, приписывая все бедствия на Украине не кому иному, как Дорошенко, по вступлении на престол царя Феодора Алексеевича, начал писать письма в Москву на своего противника, будто бы он вторгает в его тогобочный реймент орды крымские и белогородские. Узнав о том, Дорошенко, снимая с себя всякую вину за бедствия на Украине, написал (21 марта 1676 года) Серко и запорожцам письмо, в котором красноречиво и прочувствованно изобразил бедствия отчизны от нашествия мусульман на Украину и причиной всех несчастий выставил «Сарданапала» Самойловича, который «гетмановать любит, а из перин деликатных, як щур, вылезти и взяться за оружие до обороны отчизны от волков крымских не хочет». Серко, получив письмо Дорошенко, велел созвать со всех лугов и днепровых веток низовое запорожское войско, учинить войсковую раду и на ней прочитать гетманский лист. Во время чтения листа «мало не все запорожцы плакали, на несчастье упадлой отчизны своей малороссийской тогобочной с болезненными сердцами вздыхали». На скорбный лист Дорошенко запорожцы отвечали своим листом, в котором совершенно соглашались с гетманом, что Самойлович действительно затеял «душевредное» дело, и советовали ему защищаться всеми мерами против левобережного гетмана, обещая со своей стороны помощь в его борьбе[808]. После этого дружественные отношения между Серко и Дорошенко еще более того укрепились. Поддерживая во всем Дорошенко, Серко в конце февраля послал к нему двенадцать человек казаков и через них писал, чтобы он был у великого государя в вечном подданстве, но в Москву из Чигирина без войсковой рады не ходил, а раде под Переяславом быть, и на ту раду ехать как Дорошенко, так и Самойловичу, о чем он, Серко, имеет намерение писать великому государю[809].

Так доносил Самойловичу гоголевский священник Исакий, и Самойлович платил за то Серко сторицей. Прежде всего он отправил в Запорожье к Ивану Серко Карпа Надточия с увещательным письмом отстать от Дорошенко, возвратить клейноды, смут на Украине не заводить и о выборе нового гетмана не думать. Карп Надточий, приехав 12 января, к вечеру, в Сечь, на другой день, когда только стало светать и когда запорожское войско, по обычаю своему, собралось на войсковую раду, явился к Серко, еще не выходившему к войску, в его курень, поклонился кошевому и подал ему гетманский лист. Вместе с Надточием вошли в курень Серко Луцык и какой-то русский человек, по имени Иван Иванович, подавший Серко грамоту князя Ромодановского с наказом ему явиться к боярину и жить в своем дому в Слободской Украине. Серко тех листов и грамоты в курене не принял, а взял их по выходе на площадь к казакам. На раде сперва прочтены были грамоты царя, а потом – лист гетмана Ивана Самойловича. Не дослушав и половины того гетманского листа, войско стало кричать, что армат, взятых от Дорошенко, оно не выдаст и что гетману прилично было бы еще несколько новых прислать в Сечь, а не то чтобы прежние отбирать. После этих слов говорил к казакам Надточий: «Не хорошее вы, господа братия, сделали постановление на весну раду созывать и нового гетмана избирать. Ведайте, что на то не будет воли государя, чтобы вам, помимо Ивана Самойловича, кого другого можно было в гетманы выбрать, потому что вы и без того, являясь в города, большое смятение производите». Выслушав ту речь Надточия, два казака Мышастовского куреня поддержали его: «То правду говорит Карп, потому что, выбрав гетмана промеж себя, мы, позволяя людям, живущим в городах, всякия пакости, нестерпимые обиды и шарпанины, до пущего разорения и опустошения Украину приведем». Когда после таких речей рада разошлась, то во всех куренях атаманы и знатное товарищество стали говорить такие речи: «Если гетман вздумает задерживать запасы, ватаги и охочее войско, идущее в Сечь, то мы найдем себе иного царя, который неподалеку от нас, и сделаем всю сторону Украины, находящуюся под рукою царя, так же пустою, как гетман и боярин Дорошенкову сделали». Сам Серко в своем курене вел речь в том же духе: «Пусть гетман идущих на Запорожье ватаг и охочих войск не задерживает, в противном случае мы знаем, что нам предпринять. А что в грамоте царского величества повелено было мне в дом и к боярину ехать, того я ни в коем случае не исполню, ибо знаю, что меня опять хотят уловить и в соболи запровадить; довольно уж и того, что было, – больше не поеду». И потому, ходя по куреням, он наговаривал войску, чтоб государю отписало, будто все войско не пожелало к боярину его отпустить[810]. В феврале гетман Самойлович писал царю, что готов ему, как и блаженной памяти отцу его, верно служить и неверных бить, но чтоб только не было препоны в том от Дорошенко и Серко и чтоб государь своими государскими грамотами, а боярин своими напоминательными листами Серко и Дорошенко от непостоянства удержали, да чтоб Серко до боярина, ради совета о крымских промыслах, из Запорожья в Курск приезжал, а к Серко на Запорожье и запасы и охотных людей пропускать заказал, а также своевольные рады в городах созывать и гетманов выбирать воспретил[811]. Тут же Самойлович извещал, что на посланный им через казака Карпа Надточия к Серко лист вместо Серко отвечали куренные запорожские атаманы, доказывавшие ему, что напрасно он, гетман, поносит их разными способами, так как они с тем Дорошенко часть гордости турку сломили и половину бедной отчизны из рук его вырвали, а сам он, гетман, имея больше, чем нужно, войска, не вызволил Дорошенко из беды, не оказал помощи несчастным лодыжинцам и уманцам против татар и турок. Напрасно он, гетман, также говорит и о клейнодах, будто им не надлежит быть на Коше: как начало казачества у Днепра стало и как здесь первые гетманы живали, то сюда и клейноты государями дадены, а после уж, в новом Запорожье и в новые времена, вследствие неустройства отчизны, те клейноды стали переноситься с места на место на необыклые места, так же как и рады, для которых особое место, Росава, есть, которые теперь забрели в Стародуб. Напрасно также гетман упрекает запорожцев и в самовольном их поведении: доброе дело никого не спрашивая нужно делать, да и возможно ли за много верст постоянно спрашивать гетмана обо всем? Также нельзя требовать от запорожцев отчета в делах их, когда они и славу, и продовольствие, и корм – все привыкли добывать себе самопалами да саблями, с опасностью за свою жизнь работать за всех, и не будь их вовсе, то давно бы уже среди отчизны казацкой завелись татарские кочевища. Напрасно, наконец, упрекая запорожцев в неповиновении своей воле, он забывает, что сам не исполняет воли царской: государь пожаловал запорожцев Переволочанским перевозом, а гетман спрятал царскую грамоту на то пожалование у себя[812].

Получив и прочитав письмо, писанное куренными атаманами, гетман Самойлович ответил Серко оправдательным листом от взводимых на него обвинений и, указав на вредные поступки Дорошенко, снова напоминал кошевому о необходимости быть верным русскому государю и послушным ему, гетману[813], а вслед за этим отправил в Москву, через своих посланцев, Леонтия Полуботка и Карпа Надточия, целую инструкцию о том, как устранить собрание своевольных рад, затеваемых Дорошенко и Серко, как успокоить Украину и прибрать к рукам запорожских казаков. Для этого нужно: во-первых, отправить к Серко посла[814] и привести кошевого к присяге на верность русскому царю; во-вторых, заказать Серко, чтобы он только в своем уряде, в низовом Коше, пребывал и свой порядок остерегал, а на малороссийские города не дерзал и своих запорожцев не пускал; в-третьих, в случае непослушания Серко, объявить ему грамотой, что гетман всех своевольных, вышедших в города, запорожских казаков будет хватать и как беглецов казнить[815].

Инструкция гетмана была принята и одобрена царем: из Москвы послан был царский указ Серко о том, чтобы он, помня свою клятву, данную в Москве, подущений Дорошенко не слушал и от своевольных рад своевольных людей всякими мерами, промыслом и радением удерживал; запорожцам ходить в города не позволял, а всячески старался чинить промысел над неприятелями и верно служить царскому величеству, за что царь жаловал казакам 500 червонцев, 150 половинок сукон и 50 пудов свинца, также зелья; а на случай их своевольства и бунтов в малороссийских городах объявлял, что их будут по войсковым правам унимать боярин и гетман. В один и тот же день с таким же распоряжением о запорожских казаках послан был указ и гетману обеих сторон Днепра Ивану Самойловичу[816].

Но Серко, ведя переговоры с Дорошенко, вовсе не имел, однако, мысли о том, чтобы мириться с мусульманами; напротив того: склоняя всеми силами Дорошенко на сторону московского царя, он с тем вместе не упускал случая, чтобы причинить вред врагам Христа. Так, когда в начале марта 1676 года татары появились в соседстве с польско-русскими областями (Волынью и Подолией) и стали разорять там города, села и деревни, хватать жителей и уводить в плен, то Серко три раза разбивал татар, каждый раз отнимая у них несчастных пленников и возвращая всем им свободу[817].

Такие действия ни Серко, ни Дорошенко не считали, однако, поводом к обоюдной вражде, и сношения между ними по-прежнему продолжались, о чем сторонники Самойловича старались сообщать ему со всей подробностью. Так, 15 марта стависский протопоп Иван Дзеня извещал гетмана, что Серко прислал в Чигирин к Дорошенко своих посланцев, через которых приглашал его ехать в Запорожье, а войсковых клейнодов гетману Самойловичу не отдавать, потому что Самойлович выбран гетманом на переяславской стороне, где запорожских старшин и старшин других казаков не было и где раде быть вовсе не подобает, а подобает ей быть в урочище Росаве. Тем посланцам Дорошенко сказал, что не может поехать в Сечь единственно потому, чтоб кто другой не завладел городом Чигирином. О сношениях Серко с Дорошенко доносил гетману и переяславский полковник Войца-Сербин[818]. Сам Дорошенко, чувствуя за собой силу в связи с Серко, открыто высказывался против гетмана. «Пью на том, что мне не отдавать булавы Ивану Самойловичу, силою у меня Ивану Самойловичу булавы не взять!» – говорил он на обеде, в присутствии посланца князя Ромодановского, Горяйнова. «Не выдайте меня, как донцы Стеньку Разина выдали; пусть донцы выдают, а вы не выдавайте!» – сказал Дорошенко сидевшим тут же за столом посланцам Серко. «Не выдадим!» – отвечали запорожцы.

Для того чтобы укротить Серко и расположить его к Москве, царь нашел нужным смирить прежде всего Дорошенко. К Дорошенко послан был сперва стольник Деремонтов, а потом против него пошел с семью полками сам гетман Самойлович. Переправившись за Днепр, Самойлович отправил к Дорошенко черниговского полковника Василия Бурковского с поручением передать ему приказание государя сложить с себя начальство и принести присягу русскому царю. На это приказание заднепровский гетман отвечал отказом, ссылаясь на то, что он не может ничего делать без согласия всего запорожского низового войска. После этого один из полковников Дорошенко, тайно съехавшись с Бурковским, сказал ему, чтобы он отнюдь не верил Дорошенко, потому что он сносится с Крымом и с Запорожьем[819]. Обо всем этом Самойлович донес особой грамотой царю и спрашивал у него совета, как поступить с коварным гетманом. Вопреки ожиданиям гетмана, царь, вероятно не желавший иметь дела ни с Крымом, ни с Запорожьем, приказал действовать в отношении Дорошенко не оружием, а словом: задоров с ним не чинить, а всеми мерами склонять к переходу на царскую сторону. Получив такой ответ, Самойлович впал в сильное беспокойство, особенно ввиду слухов о новой затее Дорошенко собрать черную («черневую») раду для выбора гетмана обеих сторон Днепра[820].

Кроме Дорошенко, немало беспокоил гетмана и кошевой Серко: Серко явно игнорировал Самойловича и выказывал ему открытую вражду. Для того чтобы смирить Серко, Самойлович отправил к нему с увещательным листом войскового канцеляриста Василия Романовского; вместе с Романовским ехали в Сечь стряпчий Иван Протасьев, жилец Василий Перхуров[821] и слуга Квитковский. Романовский привез Серко увещательный лист не отрываться от подданства христианского монарха и не склоняться на сторону турецкого султана и крымского хана. Серко, приняв и выслушав лист, стал упрекать гетмана за то, что он не пускает никаких запасов в Запорожье, а запорожская чернь в это самое время кричала и говорила про гетмана всякие поносные слова. На другой день (дело происходило в конце апреля) после этого Серко, сильно подвыпивший, призвал к себе в курень Василия Романовского, схватил его за грудь, требовал у казаков подать ему саблю и в сильном гневе говорил: «Знаешь ли ты, что я тебе голову могу отсечь? Узнает тогда твой гетман, как я от Стародуба зайду и начну оттуда его бить! Хоть я и присягнул русскому царю, но только дедичного государя польского не оставлю!» Досталось от Серко и слуге гетмана, Квитковскому: этого Серко за волосы и драл и бил и тут же про гетмана говорил поносные слова. Ругая гетмана, Серко говорил: «Как гетман Иван Самойлович придет к нам на Запорожье и войску поклонится, то будет гетманом, а не придет к нам Самойлович, придет Дорошенко к нам, и гетманом Дорошенко будет». Отправляя посланцев гетмана из Сечи, кошевой Серко вместе с ними послал гетману свой лист (22 марта), в котором, благодаря царя за присланную с Перхуровым войску казну, посылал Самойловичу упрек за его «непотребное» увещание казаков отрываться от христианскаго монарха (того и надежды на то никогда не будет) и к неверному склоняться, а также за то, что он царских указов не исполняет: царского борошна в Сечь не посылает, ватагам с кормом ходить забороняет, залоги, чтоб на Кош ни одного человека не пустить, по крайним днепровым городам учиняет; оттого «казаки, нисколько не жмуря своих очей перед гетманом, а даже, напротив того, проглядев все очи свои, до сих пор не получили от него и самой ничтожной милости». О клейнодах Серко в листе писал, что гетман получит их тогда, когда, сойдясь с Дорошенко, ради предстоящей войны с Крымом, «случится» с запорожцами[822].

Разумеется, гетман обо всем происшедшем в Сечи и в городе Чигирине немедленно донес в Москву. Но в ту же Москву пошла жалоба и от Серко на гетмана. Серко жаловался на Самойловича за то, что он удержал у себя грамоту царя Алексея Михайловича на пожалование кошевому местечка Келеберды, а запорожскому войску – Переволочанского перевоза и мельниц в Полтавском полку; за то, что он велел выбить запорожское войсковое с коньми товарищество из городов и запретил ватагам ходить с хлебными запасами в Запороги. Царь и на донесение гетмана, и на жалобу Серко отвечал одной грамотой, 14 мая, на имя Самойловича, отослав вместе с грамотой и самые листы кошевого с приказанием объявить Серко, что все жалобы его на гетмана и впредь будут отсылаться гетману же. Тут же приказано было объявить Серко с войском, что грамоты блаженной памяти царя Алексея Михайловича о даче Келеберды и Переволочанского перевоза не приведены в исполнение потому, что просьба, поданная об этом царю, послана без ведома гетмана, да и впредь запорожцы не должны ни о чем просить царя, не предварив о том гетмана. Кошевому приказано было для жительства его с женой, вместо Келеберды, предложить слободу Мерефу, где он «наперед сего жил», а о Келеберде вовсе забыть: «Мы, великий государь, указали, по прежнему нашего царского величества указу, каков послан тебе апреля 14 числа (1676), по твоему челобитью, кошевому атаману Ивану Сирку и войску низовому запорожскому в том во всем отказать, потому исстари никогда того не бывало, чтоб войско низовое запорожское, для прокормления, в городах чем владели… Только б ватаги тебе, гетману, к ним на Кош с хлебными запасами отпускал поволить, чтоб задержанием запасов их, запорожцев, от нашие государские милости не отлучить»[823].

Между тем сношения Серко с Дорошенко не прекращались, о чем усердно доносили гетману его сторонники. Так, в самом конце мая гетман был извещен, что Дорошенко прислал в Сечь на волах 40 полтей ветчины, 4 бочки вина, 1 воз табаку, и все то, вместе с волами, отдал войску[824]. Тут же уведомлен был гетман, что Серко с Дорошенко имеет постановить мир, для чего хочет собрать раду в городе Крюкове, под Крыловом. В самом конце июня гетману доносили, что запорожское войско требовало Дорошенко к себе в Кош с войсковыми клейнодами, а сам кошевой Серко словесно, под строгим секретом, передавал через человека Дорошенко, чтобы он, несмотря на просьбу войска, отнюдь в Запорожье не шел, сидел бы спокойно в Чигирине и ни гетману и ни боярину отнюдь, если желает быть живым, не сдавался. В этом, кроме Серко, поддерживал Дорошенко и нежинский протопоп Симеон Адамович, лишенный многих маетностей черниговским архиепископом Лазарем Барановским, с согласия гетмана Ивана Самойловича[825].

Сам же Серко, не переставая сношаться с Дорошенко, по-прежнему уверял, что он далек от всякой мысли вступать в переговоры с турками и татарами. Так, 14 июля он послал письмо князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому по поводу выкупа из плена его сына, Андрея, и сына Скуратова, Александра, и в этом письме говорилось следующее: «Послали мы о выкупе или о розмене за турков, 8 человек, которые взяты были нашим товариществом и которые хотели за себя дать деньгами 5000 или же вместо денег прислать сына твоей княжей милости или окольничего Петра Скуратова; но та их речь не пришла в совершение: те 8 человек турков за две тысячи в откуп пошли. Листы от твоей княжей милости, писанные в Крым к князю Андрею Григорьевичу и от Скуратова к сыну его Александру, мы добрыми посланцами послали, но на то ответа никакого не имеем, и какой будет на то ответ, известить не замедлим. А что при нынешнем выкупе, по давним войсковым обычаям, как и на Дону бывает, мы вступили в дружбу с городчанами и очаковцами до святого архистратига Михаила, то сделали это для того (а не для иного чего, храни Боже), дабы иметь вольный для войска проход на Низ за солью и за иными промыслами. А о хановом походе твоей княжей милости чиним, что стоит он со всеми силами у Каланчака».

Однако ни князь, ни гетман, ни его сторонники не верили такому заявлению Серко. В том же июле месяце Самойлович получил известие из Жовнина, что крымский хан с сильными ордами стоит на речке Ингуле, у Белых Колодезей, и ждет к себе кошевого Серко с войском, и коль скоро Серко придет, то союзники двинутся к Чигирину, а из Чигирина Серко пойдет левой стороной Днепра, а Дорошенко – правой на Украину. Впрочем, скоро оказалось, что к Чигирину, вместе с татарами, пошла только часть запорожцев, сам же Серко туда не пошел и оставался в Сечи[826].

В это же время на Серко жаловались во Львове поляки посланцу гетмана Самойловича, Борису Моршевскому. Они говорили, что Серко, взяв перемирие с крымцами, пропустил тем большое число орды в Польшу, потому что крымцы, не имея опасения со стороны Серко, свободно шли из Крыма и причинили Польше большие бедствия. Но тут же гетманский посланец узнал, что Серко, неизвестно для чего, прислал послов, 50 человек, к польскому королю; королевское величество пожаловал тех послов 20 рублями на человека и отослал их к коронному гетману во Львов; во Львове им дано было корму по 6 рублей, после чего они, без писем, без подвод и без подорожного листа, уехали назад. Те посланцы просили Бориса Моршевского и его товарищей взять их с собой, но последние отказались от них[827].