Власть церкви и наставление семьи

Частное жилище время от времени становится местом почитания Бога. Бедняки хранят в своих домах медальоны и освященные оливковые ветви, а в описях имущества обеспеченных семей часто, хотя и не всегда обнаруживаются янтарные четки, распятия (весьма редкие во Флоренции XIV века), молитвенные книги и, главное, изображения Святой Девы.

Эти иконы и культовые предметы хранятся в спальнях, включая гостевые и предназначенные для прислуги: здесь религиозное чувство принимает форму частного и индивидуального религиозного акта; в то же время в гостиных мы их не встречаем (Флоренция, 1380–1420). Но личное религиозное чувство не обязательно связано с иконами. Оно может проявляться в гостиной и распространяться на все семейство, собравшееся послушать, как отец читает душеспасительные книги или произносит молитву перед едой. Но будь это спальня или гостиная, именно в доме дети познают основы христианства, здесь они повторяют свои первые молитвы.

Если копнуть глубже, мы заметим, что все риски, тревоги, невзгоды, которые несет в себе частная жизнь и которые затрагивают судьбу близких людей, делают частный мир полностью зависимым от воли провидения. Все — мужчины, женщины, дети — осознают это, признают и не скрывают этого. Видеть, как близкий человек покидает дом, слабеет, страдает, умирает — значит чувствовать на себе руку Господа, признавать его могущество, взывать к его милосердию. Слова о предании себя Божьей милости или взывание к его покровительству — самые привычные и вместе с тем искренние строчки, встречающиеся в письмах.

Умершие родственники, любимые и близкие — еще одно связующее звено между человеком и небесами. Становясь предметом молитв, благодаря которым они в конце концов должны попасть в рай, усопшие — особенно дети, невинные души, — поддерживают в семье чувство близости к небу.

Эта каждодневная, обыденная близость может наставить на путь истинного благочестия, но действительно ли она способна формировать сознание? Об этом с беспокойством спрашивают моралисты и проповедники, перечисляя моральные и материальные опасности, подстерегающие на границах частной жизни или даже в самом ее центре, — опасности, преодолеть которые может только хорошее воспитание в частном кругу.

Если кто–то из завистников пытается нарушить спокойствие семьи с помощью чар колдуньи — скажем, навести порчу (mal occhio) на детей, — моралисты принимают это близко к сердцу и дают советы: например, чтобы предохранить детей, надо надеть им на шею коралловую нить (амулет, который художники той эпохи изображают даже на шее младенца Иисуса); церковь же эта опасность не очень волнует в ее размышлениях о частной жизни. Иное дело — мораль.

Открыв двери дома другим, люди ipso facto привносят в жизнь семьи мирскую суету, о которой священники, солидарные в данном вопросе со светскими моралистами, говорят с печалью и негодованием. Бракосочетания, похороны, обряды крещения, пиры, все те празднества, которые частное сообщество устраивает для публики, нередко становятся источником разнузданности, disonesta[114] — начиная с самодовольства, тщеславия и заканчивая всевозможными мелочными чувствами и желаниями: даже простое пожатие рук рассматривается как смертный грех (святой Антонин). Ежедневный выход на улицу чреват ненужными разговорами и непозволительными встречами; особенно это касается мальчиков, которым угрожает знакомство с опасными товарищами (см. святую Екатерину, Пальмиери, святого Бернардина, Маффео Веджо). И наконец, достаточно самых безобидных встреч, чтобы пробудить чувства, а они порочны по самой своей сути. К обонянию у моралистов не так много претензий (см. Доминичи). Но взгляды — это не только «стрелы любви» (Франческо ди Барберино), но и стрелы смерти, убивающие душу (святой Антонин). Слушать — значит впитывать лесть, непристойности, разного рода пошлости (святой Антонин, чьи наставления, обращенные к одной знатной даме, мы здесь цитируем, ограничивает свой список только теми непозволительными действиями, которые были распространены в их среде). Говорить означает вступать в беседы вроде тех, которые мы упомянули выше. Наслаждаясь вкусом пищи, человек занимается чревоугодием.

Даже в стенах своего дома никто не застрахован от этих соблазнов. Сугубо частная сфера не исключает ни обжорства за обедом, ни вспышек гнева, ни праздной болтовни, ни того поведения и тех разговоров, из которых дети «узнают о наших пороках, наших любовницах, наших попойках» (Пальмиери), а поскольку «они все понимают, хоть и не подают виду», то рискуют «быть испорченными нашей развращенностью» (святой Антонин). Частная сфера не препятствует ни небрежности в одежде (или полному отсутствию таковой), ни двусмысленным или просто непристойным знакам (вроде показывания среднего пальца), которыми любят щеголять подростки у себя дома при полном попустительстве родителей. В результате дети начинают считать эти отклонения от нормы вполне естественными и подражать им. И наконец, частная среда служит прибежищем всякого рода извращениям в супружеской спальне.

Эта моральная и духовная уязвимость частной среды — источник сильного беспокойства церкви. Созданные по образу Святого семейства, дом и семья выступают краеугольным камнем христианского общества, центром повседневной духовной жизни, примером духовного развития. Даже самые проникновенные проповеди оставались бы неубедительными, если бы не падали на благодатную почву, подготовленную семьей, где формируется религиозное призвание и праведность. Упадок семьи имел бы катастрофические последствия для духовной жизни.

Поэтому необходимо было вмешаться, и мы видим, что с XIV века доминиканцы и францисканцы пытаются наставить семью на путь истинный. Братья–монахи довольно рано начинают посещать дома прихожан, и эта инициатива, вовлекая все новых людей, делает многих священников доверенными лицами и друзьями различных семей. Родители святой Екатерины числят среди близких друзей одного доминиканца (Сиена, 1360), два францисканских монаха во имя старой дружбы с покойным мужем моны Алессандры Строцци время от времени вмешиваются в ее семейные дела (Флоренция, 1449).

Интимная атмосфера, созданная подобным образом нищенствующими монахами, подготавливает и облегчает более конкретное и специальное вмешательство пастырей в жизнь семьи: это, во–первых, исповедь, к которой, по–видимому, чаще прибегают женщины; затем — наставления, дающиеся в форме нравоучительных трактатов (Доминичи, святой Антонин), писем или бесед и предназначенные тоже скорее для женщин; и, разумеется, проповедь, особенно распространившаяся после 1350 года, когда проповедники начинают делать больший акцент на морали. Святой Бернардин созывает на проповедь всех членов семьи, включая юных девушек.

Благодаря повторяющимся попыткам вмешательства братьям–монахам удается распространить учение, одна из главных целей которого заключается в возвращении контроля над частной жизнью. И хотя эта цель лишь подразумевается, она вполне ощутима. Мы видим, что они ставят на первое место частное пространство и дом как связующее звено и как базу для для христианского и человечного (это роднит их с гуманистами) воспитания личности. Они акцентируют свое внимание на таких аспектах частной среды, как покой, безмятежность, отмечают присущую ей роль убежища, говорят о ее способности наилучшим образом обеспечить защиту от различных форм агрессии, прежде всего от внешнего мира. Частная среда защищает от ночи, что подобна «непроходимому лесу, где человека подстерегают всяческие бедствия» (мессер Уголино Верини, 1480). Во дворцах частное пространство защищает от шума и неприятных запахов (на пример, капусты и лука — см. Альберти «De re aedificatoria»), ограждает от суеты и соблазнов внешнего мира, обеспечивает мир и безмятежность.

После того как заложен фундамент, легче перейти к основному пункту программы, а именно: ценою самодисциплины, практикуемой с детства, научиться очищать душу от любых проявлений честолюбия и вожделения. К этому будут стремиться и воспитатели, и исповедники, предписывая строгую дисциплину и самоистязание: первое — ученикам, второе — грешникам. Теми и другими подобная суровость будет принята. Самоограничение отныне направлено на сдерживание наиболее опасных возбудителей похоти: мы говорим о пяти основных чувствах человека. Зрение: «Возведи очи горе <…>, открой их небу, лесам, цветам, всем чудесам творения. В городах, особенно там, где есть опасность греха, опусти взгляд» (Доминичи). «Научи ребенка отводить взгляд от того, что могло бы его смутить, прежде всего — от картин» (Фра Паолино). «Следите за тем, куда смотрите [«куда смотрите» повторяется три раза]» (святой Антонин); следите за тем, куда смотрят другие, ведь их любопытство может плохо сказаться на ваших религиозных начинаниях и на вас самом. Будьте внимательны к речи: и к собственной, и к той, что произносят другие; святой Антонин считал речь настолько подозрительным действием, что посвятил ей три большие главы в своем «Сочинении о наилучшей форме жизни» («Opera a ben vivere»). Главы носят следующие названия: «Следите за словами, не оскорбите Господа», «О грехе многословия и пустословия; о том, как они вредны», «Даже в приличных речах следует знать меру». Сдержанность необходима не только в словах, но и в жестах, движениях; нужно сдерживать смех, ибо грешно слишком часто смеяться. Не забывает автор и об осязании и вкусе. Аскеза, разумеется, распространяется и на сексуальные отношения — конечно, на единственную разрешенную их разновидность, то есть сексуальные отношения супругов (все остальное даже не рассматривается): нельзя жениться в недозволенное церковью время (консумация брака в такой период — смертный грех), сексуальные контакты разрешены лишь в надлежащих местах и в определенное время (ни в коем случае нельзя предаваться им во время поста или покаяния), причем допускается лишь естественная форма отношений между супругами: никакой содомии (тягчайший смертный грех), никаких непозволительных поз (смертный грех).

Частная среда лучше любой другой подходит для реализации этой трудной программы вследствие солидарности, которая естественным образом связывает всех ее членов. Нужно заставить эту солидарность работать, чтобы люди помогали друг другу вступить на стезю добродетели. Старшие дети, например, должны подавать пример младшим и во всем слушаться родителей (Фра Паолино), родителям, со своей стороны, надлежит подбирать детям друзей, давать хорошие советы и хороший пример; и наградой этим коллективным усилиям будет Божье благословение (Джованни Доминичи).

Пастырское служение, осуществляемое церковью, ши роко распространяется и практикуется не только видными священнослужителями, благодаря которым мы можем судить об этом феномене, но и сотнями простых монахов, рассеянных по городам и посадам (конец XIV–XV век). То, что данная тенденция способствовала очищению веры и культа в семьях, вполне вероятно. Но способствовала ли она более активному участию благочестивых христиан в публичной (социальной, политической) жизни, усилению их контактов с внешним миром?

Уж во всяком случае, женщин она к этому не подталкивала. Тот путь к Богу, который предлагали им проповедники (особенно с помощью «наставлений», популярных среди терциарианок и дам из высшего общества), предназначался главным образом для укрепления внутреннего благочестия — после обуздания чувств в душе должно установиться внутреннее уединение, сопутствующее человеку везде: в церквях, салонах, на пирах, во время прогулок. Но, конечно, гораздо больше для укрепления благочестия подходит атмосфера спальни. Спальня служит набожной женщине убежищем, кельей, любимым местом для духовных упражнений, и обставляет она ее соответствующим образом: главным элементом обстановки служит распятие, больше располагающее к покаянным молитвам, нежели традиционная икона с ликом Пречистой Девы. Истинное благочестие женщины в частной среде отдаляет ее от мира.

Цели религиозного воспитания гораздо более амбивалентны, когда дело касается мужчин. Святой Бернардин напоминает этим последним, что у них есть обязанности вне дома, которые им надлежит выполнять, но ни он, ни его собратья серьезно не развивают тему. В просвещенных кругах с этого времени наряду с проповедями странствующих монахов звучат голоса гуманистов — но не в унисон с голосами проповедников. Мнения расходятся. Обстоятельства вынуждают Колюччо Салютати (ум. в 1406) посвятить свой труд апологии уединенной жизни («De saeculo et religione»[115]); сочинения данного жанра не иссякают на протяжении всего XV века, нечто подобное можно найти, например, в книге Кристофоро Ландино, посвященной созерцательной жизни («Questiones camaldulenses»[116], 1475). Но большинство не согласилось бы с этим. Салютати слишком высоко ценит городскую жизнь и не готов признать, что «бежать общества, отводить глаза от приятных вещей, закрываться в монастыре или ските являет путь совершенства». Мудрец обязан пользоваться всеми своими дарованиями для общего блага. В разных формах, обусловленных особенностями характера и воспитания, Поджо, Бруни и Валла — ограничимся наиболее известными именами — настаивают на этой обязанности философа, причем делают это во имя христианских идеалов (особенно Бруни). Гуманисты отвечают на это крайне враждебно: они относятся к проповедникам с сарказмом и обвиняют, среди прочего, в том, что те «лицемерно наставляют всех этих глупеньких дам и их простоватых мужей», так что вместо серьезных вещей голова у них забита душеспасительной ерундой. Если пастыри ставят перед христианским воспитанием мужчин и женщин идентичные задачи — научить замыкаться в своей частной сфере, то гуманисты, сторонники активного участия в жизни города, отвергают такую точку зрения. По мнению последних (конечно, они формулируют свои мысли иначе, чем мы здесь, но общий смысл такой), христианские обязанности женщины напрямую связаны с частной жизнью, но частное воспитание мужчин, оставаясь христианским, должно выступать в качестве трамплина для других, публичных обязательств. Таким образом, мы приблизились к эпохе, когда христианские тексты все реже служат людям ориентиром. На пороге Нового времени мы и остановимся, хотя многие его признаки вполне ощутимы уже в XV веке.