Акадия — Новая Шотландия в 1630-е годы: позиция метрополий и пограничные стычки

С момента нападения Арголла на Сенсовёр и Пор-Руайяль территория, называвшаяся французами Акадией, а англичанами — Новой Шотландией, стала ареной почти непрекращающихся столкновений между подданными двух держав, в которых участвовало множество действующих лиц. Наиболее активным игроком в этом регионе стали быстро развивающиеся колонии Новой Англии, стремившиеся максимально укрепить свои позиции за счет слабой, малонаселенной, а с конца 1630-х годов еще и раздираемой острыми внутренними коллизиями французской Акадии. Определенную заинтересованность в Новой Шотландии проявляли английские власти. Свидетельством последнего может служить весьма странная позиция, занятая английским королем сразу же после подписания договора в Сен-Жермен-ан-Лэ.

С одной стороны, в июле 1632 г. управлявший Квебеком Томас Кёрк с санкции английского правительства официально передал форт представителям французских властей, а в декабре того же года были эвакуированы шотландские колонисты из Чарлзфорта-Пор-Руайяля. С другой стороны, Карл I продолжал вести себя так, будто и Новая Шотландия и территории, прилегающие к заливу и реке Св. Лаврентия (т.е. Канада), оставались соответственно шотландскими и английскими владениями.

14 июня 1632 г., т.е. через два дня после издания распоряжения об оставлении всех захваченных у французов постов в Северной Америке, Уильяму Александеру был пожалован вызывающий титул виконта Канады! При этом король заявил: «Виконт <…> может иметь от Нас полное подтверждение in verb о principus, что Мы не намерены отказываться от Наших притязаний в какой-либо части этих стран [т.е. в Канаде и Новой Шотландии. — Ю. Л.]».[409] Александеру было также выплачено 10 тыс. фунтов, причем с оговоркой, что эти деньги не являются платой за его владения, права, титулы и привилегии в Новой Шотландии, но представляют собой лишь компенсацию его затрат.[410] 15 августа 1632 г. Карл I обратился ко всем членам основанного им же за семь лет до этого ордена рыцарей-баронетов Новой Шотландии с заверениями о том, что Новая Шотландия будет продолжать существовать, несмотря на то, что «колонию недавно пришлось временно [курсив мой. — Ю. А.] ликвидировать по условиям договора, который мы заключили с Францией».[411]

11 мая 1633 г. Александер и его компаньоны по Шотландско-Английской компании получили от короля патент на торговлю «на реке и в заливе Канады и всех прилегающих территориях <…> бобровыми шкурами и другими мехами» сроком на 31 год,[412] хотя в это время всякая английская торговля в заливе Св. Лаврентия прекратилась. В довершение всего 22 апреля 1635 г. Совет Новой Англии пожаловал Александеру «территорию Новой Англии от реки Сент-Круа <…> вдоль морского побережья до Пемакида и выше по реке Кен-небек до страны, называемой Канада»[413] (до этого южной границей его владений была река Сент-Круа).

После подписания мира в Сен-Жермен-ан-Лэ и ликвидации шотландского поселения в Чарзфорте-Пор-Руайяле сами Александеры перестали интересоваться колониальными предприятиями, требовавшими вложения крупных средств, которыми они не располагали (впрочем, это не мешало старшему Александеру продолжать называть себя королевским наместником Новой Шотландии как минимум вплоть до 1636 г.). Однако создается впечатление, что Карл I и его министры, будучи вынуждены уступить Канаду и Акадиюновую Шотландию французам и получив от этого определенные выгоды, в то же время хотели создать какие-либо поводы или, лучше сказать, «зацепки», которые в будущем, при удобном случае, позволили бы заявить о своих правах на эти территории. Прежде всего это относилось к Новой Шотландии, где на руку королю несомненно играло то обстоятельство, что она формально являлась не английской, а шотландской колонией, что создавало дополнительные и весьма широкие возможности для маневра.

Вышеперечисленные действия Карла I и его приближенных были вызваны несколькими причинами. Во-первых, король не хотел чрезмерно осложнять отношения с теми кругами в Англии и Шотландии, которые были заинтересованы в продолжении экспансии в этом регионе, и стремился представить свои действия как вынужденное и временное отступление; во-вторых, в Лондоне считали, что французы не смогут предпринять сколько-нибудь значительные усилия по колонизации Акадииновой Шотландии, в результате чего эти территории останутся «свободными» и «незаселенными». Наконец, в-третьих, следует помнить обо всем характере правления Карла I, отличавшегося непоследовательностью и непостоянством и готового ради собственной выгоды и спокойствия совершать противоречивые поступки, особо не задумываясь об их последствиях. Нам важно отметить, что поведение короля, его министров и советников носило, в целом, провокационный характер, подготовив и возделав почву для будущих конфликтов. Некоторые специалисты, например К.Я. Буркхарт, отмечают, что в договоре в Сен-Жермен-ан-Лэ «Франция и Англия признали друг за другом колониальные владения на Североамериканском континенте».[414] На наш взгляд, с этим утверждением вряд ли можно согласиться, как в свете вышеизложенных фактов, так и учитывая дальнейшее развитие событий.

В течение 1630-х годов французам удавалось удерживать свои позиции в Атлантическом регионе. В декабре 1632 г. в расположенную на океанском побережье полуострова Новая Шотландия бухту Ля-Эв прибыл командор Изааг де Разийи, назначенный Ришелье верховным наместником всех французских владений в Новом Свете (правда, фактически его власть распространялась только на Акадию; Канадой руководил Шамилей). Разийи торжественно принял управление страной, по поводу чего в «Газете» Ренодо было сообщено, что «эта часть Америки снова вернулась в мирное владение французов, которым она принадлежит с давних пор».[415]

В этот период под французским контролем (хотя и достаточно номинальным) находилась вся территория современной Новой Шотландии и Нью-Брансуика, а также северо-восток Мэна. Южной границей Акадии считалась река Кеннебек. В то же время еще в 1628 г. Совет Новой Англии выдал патент на небольшой участок, расположенный в долине этой реки (приблизительно между Вулвичем, Топшемом и рекой Уэссерансет), группе влиятельных колонистов и купцов из Плимута, которые построили там небольшую факторию. В последующие годы плимутцы основали торговый пост к северу от Кеннебека в устье реки Пенобскот, т.е. теперь уже не на границе, а непосредственно на территории Акадии.[416] Кроме того, в 1631 г. Айзек Эллертон один из «отцов-пилигримов», превратившийся к тому времени в торговца и афериста, еще севернее в районе Мачайаса (современный Ист-Мачайас, штат Мэн) основал свою собственную факторию.[417]

В сентябре 1632 г. шотландцы из Чарзфорта напали на факторию Сент-Мари, принадлежавшую Шарлю Ля Туру (возможно, это было связано с тем, что к тому времени он порвал контакты с Александером и его людьми). Нападавшие разграбили склад мехов, предназначенных для отправки во Францию, разорили и осквернили часовню, а находившихся в Сен-Мари людей Ля Тура увезли в английские колонии.

Ля Тур, узнав об этом, в отместку организовал налет на факторию Эллертона, разорил ее и взял в плен находившихся там служащих. Нападению подверглась и фактория плимутцев на Пенобскоте (последняя, правда, не была уничтожена).[418] Через некоторое время Эллертон лично явился к Ля Туру и потребовал объяснений и возмещения причиненного ему ущерба. Однако тот заявил хозяину фактории, что англичане не имеют никаких прав на территории, расположенные к востоку от Кеннебека, и отказал в какой-либо компенсации.[419] В то же время подобные действия не мешали Ля Туру, все это время занимавшему весьма независимое положение в Акадии, поддерживать коммерческие связи с английскими и новоанглийскими купцами и судовладельцами.

Плимутцы продолжали торговать на Пенобскоте еще несколько лет — до тех пор пока на их присутствие в пределах французских владений не обратил внимания Разийи. В августе 1635 г. он отправил в устье Пенобскота (французы называли эту реку Пентагоэ) вооруженное судно под командованием своего помощника Шарля д'Онэ. Именем короля Франции д'Онэ захватил факторию, служащие которой не оказали ему никакого сопротивления. Согласно «Истории поселения в Плимуте» Уильяма Брэдфора, нападавшие «угрозами и посулами» заставили англичан продать им все имевшиеся там товары по цене, которую назначали сами покупатели. Когда руководитель фактории Томас Уиллет заговорил о стоимости строений фактории, д'Онэ заявил, что они находятся на земле, которая принадлежит другому монарху и о плате за них не может быть и речи. Однако он позволил англичанам погрузиться в шлюпку и отправиться в Плимут и, кроме того, пообещал Уиллету заплатить за то имущество, которое принадлежало англичанам и которое они не могли увезти с собой.[420]

Власти Плимута решили отбить факторию. Не имея в своем распоряжении крупных сил, они наняли для этой операции некого капитана Гёрлинга, владельца 300-тонного судна «Хоуп». В случае успеха он и его люди в качестве вознаграждения должны были получить 700 фунтов бобровых шкурок. Гёрлингу было поручено изгнать французов из захваченной ими фактории, стараясь при этом избегать кровопролития; в случае, если они сдадутся сразу же, он также должен был отдать им «справедливую часть» товаров и имущества. Вместе с Гёрлингом в поход отправился «капитан» колонии Майлз Стэндиш с отрядом из 20 бойцов милиции, в распоряжении которого также имелось небольшое судно.[421]

Экспедиция плимутцев окончилась неудачей. Несмотря на то что в фактории на Пенобскоте находилось всего 18 французов, нападавшие побоялись идти на штурм.[422] По словам Брэдфорда, Гёрлинг, не посоветовавшись со Стэндишем (хотя в соответствии с данной ему инструкцией он обязан был это сделать), ограничился обстрелом с дальней дистанции, не причинившем противнику никакого вреда. Истратив все имевшиеся у него запасы пороха и не имея возможности их пополнить, он бесславно вернулся в Плимут.[423]

В этой ситуации, не рассчитывая на собственные силы и в то же время не желая так легко сдавать от свои позиции, Брэдфорд и другие руководители колонии решили обратиться за помощью к пуританам Массачусетса. В начале осени из Плимута в Бостон было направлено официальное письмо с просьбой об оказании помощи людьми, оружием и денежными средствами, необходимыми для борьбы с французами. В письме также говорилось об опасности, исходящей от французов, которые укрепляют свои позиции на границах английских владений и, «кажется, станут плохими соседями для англичан».[424] Однако Массачусетс не спешил вступаться за плимутцев. Сначала бостонские власти заявили, что они в принципе были не против заключить соглашение и предоставить требуемые подкрепления, но для этого необходимо, чтобы к ним прибыли представители Плимута, имеющие полномочия от своего губернатора (письмо от 9/19 октября 1635 г.). Когда же Брэдфорд в срочном порядке направил в столицу Массачусетса двух своих людей, снабдив их всеми необходимыми бумагами, руководители пуританской колонии заявили, что они находятся в сложном положении, у них нет денег и поэтому они «вынуждены разочаровать» плимутцев. Губернатор Уинтроп и его коллеги лишь посоветовали им обратиться за помощью к другим английским колониям (письмо от 16/26 октября 1635 г.).[425]

Брэдфорд раздраженно писал, что Массачусетс не только не помог Плимуту в его конфликте с французами, но, наоборот, некоторые бостонские торговцы снабжали их провизией, порохом и свинцом, «до тех пор пока они видели в этом возможность для получения выгоды». С точки зрения губернатора Плимута, англичане, прежде всего в лице жителей Массачусетса, сами оказывали наибольшую поддержку французам, не только поставляя им все необходимое, но сообщая им обо всем, что происходило в английских колониях. Брэдфорд также указывал на то, что французы «все больше и больше наседают на англичан», а также сбывают оружие и боеприпасы индейцам, что представляет «большую опасность для англичан, которые остаются открытыми и незащищенными».[426] Л.Ю. Слезкин, упоминающий в своей монографии об англо-французских столкновениях на Пенобскоте и связанных с ними событиях, полагает, что Брэдфорд «затаил на массачусетсев обиду» и поэтому «сгущал краски», обвиняя их в продаже французам оружия.[427] Однако последнее действительно имело место. Несколько торговцев из Бостона являлись постоянными коммерческими партнерами Ля Тура, а, кроме того, некоторые английские купцы и судовладельцы (и из Массачусетса и из самой Англии) торговали напрямую с индейцами Атлантического региона, сбывая им ружья и заряды в обмен на меха.[428] В последующие десятилетия продажа англичанами оружия индейцам будет неуклонно возрастать, что во время Войны короля Филиппа (1675) обернется для Новой Англии большими неприятностями.

Что касается позиции, занятой властями Массачусетса, то здесь можно согласиться с Л.Ю. Слезкиным, который полагает, что она объяснялась, во-первых, разногласиями и конкуренцией двух английских колоний, уже наметившейся в то время, а во-вторых, тем, что бостонцам было выгоднее иметь соседями не соотечественников, а иностранцев, которых впоследствии можно было бы «на законном основании» изгнать с занятой ими территории.[429]

Надо сказать, что бостонские власти с самого начала относились к французам весьма настороженно. Еще в 1633 г., когда в «Граде на холме» было получено известие о том, что французы водворились в Акадии, «губернатор <…> созвал в Бостоне своих помощников, проповедников, капитанов и некоторых других влиятельных людей, чтобы посоветоваться что следует сделать для <…> безопасности, учитывая, что французы, будучи папистами, вполне могут оказаться плохими соседями».[430]

Кроме того, следует помнить, что если официальный Лондон в тот период в целом не рассматривал колонизацию Новой Англии как внешнеполитическую акцию, имеющую четкую антифранцузскую направленность, то его подданные рассуждали несколько иначе. Среди знаменитых «Доводов в пользу колонизации Новой Англии» на первом месте стояло утверждение о необходимости создания в Северной Америке протестантского оплота «против Царства Антихриста, которое иезуиты стремятся возвести повсюду в мире».[431] Подобные заявления имели не только религиозный, но и политический смысл. Под определение «Царство Антихриста» вполне подходила Новая Франция — ближайшее к Новой Англии место, где господствовал католицизм (а также иезуиты).

Другое дело, что Бостон был еще недостаточно хорошо осведомлен о реальных силах и возможностях французов и не спешил вступать с ними в конфликт. Кроме того, и это, пожалуй, наиболее существенно, жители новорожденной колонии Массачусетской бухты еще как следует не разобрались в окружавшей их ситуации и не осознавали, какие выгоды сулит проникновение на север или, как в то время говорили в Новой Англии, в «Восточные края». Однако менее чем через десять лет изменившаяся обстановка заставила пуритан пересмотреть свое отношение к соседям.