Глава 6. Март 1930-го: запах Кронштадта

2 марта 1930 года Реввоенсовет (РВС) СССР, высший коллегиальный орган управления и политического руководства Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА), издал совместно с ОГПУ директиву, категорически запрещавшую привлекать части РККА к так называемым «операциям по изъятию контрреволюционных элементов» (т. е. массовым акциям по выселению «раскулаченных»), фильтрации спецпереселенцев, арестам, облавам, обыскам. Запрет также распространялся на привлечение РККА к так называемым чекистско-войсковым операциям: прочесыванию местности, блокированию населенных пунктов, выставлению постов и проверке документов на железнодорожных станциях и в поездах.

Ровно через три года, 2 марта 1933 года, распоряжение пришлось повторить уже в форме совершенно секретного приказа РВС СССР № 004. Приказ жестко подтверждал все положения директивы от 2 марта 1930 года, из чего следует лишь один вывод: раз спустя три года Ворошилову пришлось директиву вновь повторять и подтверждать, значит, невзирая на запреты, части Красной армии к карательным операциям на селе все же привлекались.

В свою очередь, руководство ОГПУ также регулярно выпускало столь грозные приказы, категорически запрещавшие привлекать РККА к решению «крестьянского вопроса». «Части Красной армии к операции ни в коем случае привлекать. Использование их допускать только в крайних случаях, при возникновении восстания», — говорилось в приказе ОГПУ № 44/21 от 2 февраля 1930 года. Под «операцией» имелась в виду депортация порядка 170 тысяч «кулацких» семей, 500–700 тысяч человек, в отдаленные районы Севера, Сибири, Урала, Казахстана…

Невзирая на запреты сверху, чекисты на местах буквально ринулись выклянчивать у военных подмогу с 1928 года, когда Сталин начал ломать деревню «по-настоящему». Деревня, доведенная до отчаяния насильственными хлебозаготовками, разорением и массовыми арестами, тогда забурлила. Вспыхнули мятежи, а на Кавказе и в Средней Азии вообще натурально полыхала война. Как справедливо считает историк Олег Хлевнюк, именно курс на форсированную индустриализацию и насильственную коллективизацию «фактически вверг страну в состояние гражданской войны».

Весной 1930 года ОГПУ официально зафиксировало почти 1700 массовых крестьянских выступлений в Поволжье, Сибири, на Урале, на Северном Кавказе, центральной России, Средней Азии, в Крыму, Белоруссии, волнениями было охвачено свыше тысячи населенных пунктов Украины…

И в управлениях ОГПУ на местах, что называется, забздели. Дело даже не в том, что катастрофически стало не хватать милиции и войск ОГПУ. В первую очередь, чекисты в морально-психологическим плане оказались не подготовлены к оказываемому порой вооруженному сопротивлению. Лишь считанные единицы из массы чекистов конца 1920-х — начала 1930-х годов некогда прошли горнило настоящей войны. Подавляющее же большинство чекистов, включая даже ветеранов «дзержинского призыва», имели опыт вовсе не боевой, военный, а лишь «классовой борьбы» — карательных акций против противника заведомо слабого и безоружного — населения. Но на селе эти товарищи в кожаных тужурках, нюхавшие порох лишь на расстрельных полигонах, встретились не только с беззащитными женщинами или с карикатурными «кулаками» — с матерыми мужиками, чуть ли не все из которых поголовно прошли целую череду войн. В селе, как оказалось, полным-полно было бывших красных партизан и красноармейцев, в том числе и недавно демобилизованных из РККА, которые вовсе не горели желанием задарма сдавать хлеб, записываться в колхозы и вместе с семьями подыхать с голодухи. И зачастую, когда во время волнений милиция и чекисты пытались применить силу, селянам было достаточно сделать несколько неприцельных выстрелов, чтобы «дзержинцы» драпали быстрее зайца. А уж оружия на селе после гражданской было хоть отбавляй. Понятно, затем в дело вступали уже войска ОГПУ, но их же на все и всех поначалу не хватало. Так что потерпевшие фиаско чекисты шли на поклон к местным воинским начальникам. Однако «существующее распоряжение частям РККА часто исключает возможность своевременной ликвидации выступлений» — жаловался своему руководству Николай Алексеев, полпред ОГПУ по Центрально-Черноземной области.

Нарком же Ворошилов принцип неучастия РККА в карательных акциях на селе отстаивал ревностно, принципиально держась этой позиции как на заседаниях Реввоенсовета, так и при обсуждении в Политбюро. Но не стоит подозревать Клима Ефремовича в гуманизме. Будущий «первый маршал» был реалист и руководствовался соображениями сугубо прагматичными: ввод Красной армии в село грозил обернуться катастрофой. Армия, на 90 процентов крестьянская, запросто могла повернуть оружие против большевиков, соединившись со своими отцами, братьями, сородичами. Сородичами — в прямом смысле: система построения РККА середины 1920-х — конца 1930-х годов была в основном территориально-милиционная. Кадровые части были преимущественно технические (флот, авиация и т. п.), а вот пехота и кавалерия, составлявшие львиную долю Красной армии, — территориальные. И служба там весьма отличалась от образца 1940-х — 1980-х годов. Служили, как правило, в полку на территории своего же района, а после года службы отправлялись в запас, регулярно призываясь в свой же родной полк на военные сборы. Так что в территориальном полку были выходцы из одного района, а уж батальон и вовсе был как филиал родного села.

Историк Нонна Тархова приводит красноречивую сводку Политуправления (ПУ) РККА от 14 февраля 1928 года, в которой говорится, что деревня шокирована действиями властей и бросилась за советом и помощью к своим сыновьям в армии. И «она не просто жалуется своим сыновьям, а просит у них помощи», просит «защиты против действий местных властей» и даже прямого содействия в борьбе против притеснений, а «в отдельных случаях просит вооруженной поддержки». «Деревня через свои письма усиленно втягивает красноармейцев в деревенские дела, — с тревогой констатирует главный политорган РККА, — и даже требует от своих сыновей в армии помощи и противодействия хлебозаготовительному нажиму».

Хлебозаготовки вызвали столь большую волну так называемых «крестьянских настроений» в армии, что с июля 1928 года ПУ РККА начало выпуск специальных сводок, которые так и назывались: «Крестьянские настроения в РККА». Адресаты этих сводок — Сталин, Орджоникидзе, Ягода и другие высшие деятели партийного ареопага.

Весьма часто эти сводки составлялись на базе выдержек из писем, адресованных красноармейцам и выуженных бдительными цензорами. Вот, к примеру, выдержка из одного такого письма к солдату: «Сейчас в г. Балте бабы разбили лавки, а милиция потребовала полк солдат. Солдаты приехали, посмотрели, разобрались с делом, сложили ружья в козлы и сказали: „Дайте им хлеба“». Скорее всего, конечно, это сочетание действительности и желаемого. Но настроения уже показательны: красноармейцы действительно не горят желанием наводить порядок на селе и, даже будучи посланными туда, оружие, как правило, не применяют или стреляют поверх голов. Огонь на поражение открывали солдаты войск ОГПУ, комплектовавшихся, как правило, из «настоящих пролетариев».

Письма в армию обильно цитируются и в сводках Особых отделов ОГПУ: «Советская власть есть бич народа, я бы предложил вам, красноармейцам, поднять вопрос на собрании о том, чтобы не морили людей голодом и не издевались над народом…»; «Сообщи своим командирам, что они совершенно забыли о крестьянстве. Все красноармейцы — крестьяне, и если крестьянство пойдет против соввласти, то и армия пойдет против нее…»; «Если бы была война, все красноармейцы повернут штыки в обратную сторону…», «Соввласть будет существовать только до первой войны…».

Стоит ли удивляться, что нарком Ворошилов, вовсе не выступая против «генеральной линии партии» на ускоренную индустриализацию и тотальную коллективизацию, не горел желанием вовлекать во все это армию. Владея информацией о моральном духе красноармейцев (особенно из территориальных частей), Ворошилов четко осознавал: стоит только привлечь РККА к борьбе с народом, это повлечет за собой, по выражению Тарховой, «дестабилизацию армейских рядов».

Любая эскалация антикрестьянской активности тут же отражалась и на армии, и на призывниках. И, как справедливо полагали «аналитики» из Реввоенсовета и Политупра, все это запросто могло спровоцировать взрыв, подобный Кронштадтскому мятежу, а то и еще круче. Оружия, как уже сказано, в стране гуляло предостаточно, винтовок и револьверов тогда только на селе изымали умопомрачительное количество: каждая деревня запросто могла вооружить от роты до батальона, только вот патронов там, увы, было маловато.

Еще, с точки зрения военных, привлечение армии к карательным операциям подрывало ее боеспособность, отрывало от боевой учебы, да еще в самый разгар опасений, что вот-вот начнется иностранная военная интервенция. Которой тогда, по сути, просто нечего было противопоставить — Красная армия конца 1920-х — начала 1930-х годов была фатально небоеспособна. В Кремле не сомневались: разразись сейчас настоящая война, в тылу несомненно полыхнет пламя крестьянских мятежей, подавить которые одни лишь войска ОГПУ были не в состоянии. А собственно армия, крестьянская по сути, удара на фронте точно не выдержит, зато охотно поднимет на штыки своих командиров, протянув руку мятежному селу, как это уже не раз случалось в нашей истории. И тогда от советской власти остались бы кровавые клочки большевиков, развешанные по деревьям, кустам и фонарям.

Разумеется, свою позицию за пределами узкого круга подельников по Политбюро Ворошилов никогда публично не озвучивал. Однако же народ, как известно, сер, но мудр. Приметив очевидное — нежелание втягивать армию в «классовую борьбу» в деревне, на селе тут же пошли гулять слухи: то ли Ворошилов в Сталина стрелял — ранил или убил его, то ли, наоборот, Сталин ранил Ворошилова. Показателен сам образ Ворошилова, стреляющего в Сталина: село все еще видело в Красной армии свою заступницу, отчаянно надеясь на ее помощь.

И дабы некому было протягивать эту руку, ОГПУ приступило к операции по изъятию «опасного элемента» из села — не только бывших «белогвардейцев», но и красных партизан, и демобилизованных красноармейцев. Одних ставили к стенке, другие ехали в лагеря, третьим предлагали «добровольно» осваивать просторы Сибири и Дальнего Востока. А Особые отделы ОГПУ приступили к зачистке армии от всех, кто был заподозрен в подверженности «крестьянским настроениям». Благо вычислить потенциальных «врагов» было несложно — по тем же самым перехваченным письмам от родных…