Глава 21. Заначка Берии

Клады, зарытые чекистами еще в 1941-м, по сей день грозят поднять на воздух половину столицы России

10 июля 2005 года строители, зачищавшие фундамент снесенной гостиницы «Москва», наткнулись на клад, содержимое которого ошарашило даже видавших виды саперов: десятки ящиков тротила. Всего найдено свыше тонны взрывчатки, 1160 кг! Этого количества за глаза хватило бы, чтобы сотворить на месте закладки лунный кратер. Потому как при взрыве от здания Госдумы и Исторического музея остались бы руины, торговый центр под Манежной площадью был бы погребен, равно как в момент со всеми пассажирами был бы уничтожен узел метро, где сходятся три ветки. И тогда взрывы домов в Москве 9-го и 13 сентября 1999 года, и даже теракты 11 сентября 2001 года в США показались бы детской шалостью. Это не преувеличение: именно это и делает тонна тротила, если она заложена опытными диверсантами в нужное место. Вот только если в западных столицах взрывчатку закладывали террористы, в данном случае постарались чекисты.

Оставим детям ясельного возраста байки представителей столичного ГУВД относительно того, что «на этом месте взрывчатка только складировалась» и вообще находка «не представляет опасности», поскольку-де она и отсырела, и саморазложилась. Чему уж там «отсыревать», если по сей день с успехом рвутся снаряды времен царя Гороха, а любой вменяемый эксперт по взрывчатым веществам, разбуди его во сне, отбарабанит, что с годами тринитротолуол становится еще более взрывоопасным и непредсказуемым. И найденный под «Москвой» тротил запросто мог шандарахнуть даже от легкого движения хвоста мыши! Но все эти технические детали уже не столь существенны, важнее иное: кто, когда и зачем заложил эту гадость в самом центре столицы? И, главное, почему ее вынули только сейчас?

Самое пикантное, что на все эти вопросы власти по сей день никакого внятного ответа не дали. Поскольку даже единственно внятную версию — все это осталось со времен минирования Москвы осенью 1941-го — ее и ту ведь высказали лица совершенно неофициальные и, значит, безответственные. Такое поведение властей, столичных и федеральных, не могло не настораживать. Ведь тогда автоматически возникает серия иных вопросов: если это подарок из 1941 года, выходит, заминированную тогда столицу полностью так и не разминировали? Почему? И почему всеведущие и всезнающие спецслужбы столько лет ничего не делали для разминирования Москвы, почему молчали о минах, рискуя жизнями тысяч людей?! Ведь взорваться эта бомба замедленного действия могла когда угодно: в любой момент, любой день и час прошедших десятилетий. И от чего угодно: от случайного пожара, грохота ежегодных салютов, сотрясений от поездов метро, проходящих буквально в 50 сантиметрах. Или от грохота строительных работ на Манежной площади, да и при разборке гостиницы. Или при разборке отеля «Интурист» (чьи постояльцы, кстати, в свое время запросто могли войти в список жертв катастрофы).

Зияющую лакуну официальной информации тотчас заполнили байки «детей лейтенанта Шмидта», в полнейшем соответствии с правилом «врет как очевидец» вываливших публике сказ про то, как их папа Москву минировал и детям об том сказ сказывал. Не давая подписки о неразглашении… Докопались даже до бредового «открытия»: «Москву», мол, собирались поднять на воздух после того, как немцы займут город и в гостинице с видом на Кремль разместится аппарат Геббельса. А Большой театр, в свою очередь, планировали рвануть во время торжества по случаю занятия Москвы!

Правда проще: никто не собирался ждать, чтобы крутануть взрывные машинки, когда в тех или иных зданиях разместятся нацистские штабы и бонзы: все заминированное должно было взлетать в воздух при первом же появлении немцев возле этих объектов — вместе с немцами и… москвичами — никакой эвакуации не было, ее никто не планировал и не проводил. А уж что будет в городе после битвы — Ставку это тогда не волновало…

«Приказано минировать!»

И вот как это было. Давно не секрет, что в октябре 1941 года в Москве воцарилась паника и вопрос о сдаче города считался почти решенным. Первые немецкие мотоциклетные разъезды уже маячили в районе Химок и Речного вокзала, а никаких резервов, чтобы закрыть брешь, вроде как уже и не было. Те же, что имелись, должны были, по замыслу, вступить в бой в самый последний момент и в самом центре города: возле Красной площади. Посему Сталин, готовясь к своей эвакуации из Москвы, прикрывшись соответствующим постановлением ГКО (№ 740сс от 8 октября 1941 года), отдал приказ о «проведении специальных мероприятий»: минировании не только дальних подступов к Москве и стратегических объектов, но и всех трасс, по которым немцы могли кратчайшим путем пройти к Кремлю. В первую очередь речь шла о минировании Ленинградского шоссе, Ленинградского проспекта, улицы Горького (Тверская) и других «танкоопасных» улиц — нынешние Большая Дмитровка, Большая Никитская, Воздвиженка и, возможно, Знаменка.

И вся эта огромная территория вошла в зону ответственности ОМСБОН — отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД СССР: она ее минировала, она же должна была ее оборонять, она же — взорвать. Непростая эта бригада находилась в непосредственном подчинении старшего майора госбезопасности Павла Судоплатова, возглавившего 3 октября 1941 года 2-й отдел НКВД (террор и диверсии в тылу противника). Отдел, собственно, только руководил, а вот в задачу спецподразделения как раз и входили «практические занятия»: бригада как бы стала огромным центром по подготовке и заброске в немецкий тыл спецгрупп НКВД и штучных «специалистов» аналогичного профиля. Нацеливали бойцов ОМСБОН почти исключительно на диверсии и террор: пробраться к объекту, заминировать, взорвать. Или, если повезет, отстрелить каких-то чиновников, совершенно не обязательно конкретных, уж кто под руку попадет. Эта бригада специального назначения, формально существующая с 15 октября 1941 года, на деле формируется не на пустом месте и вовсе не в октябре 1941-го. Еще в самом начале войны была создана так называемая Особая группа при наркоме внутренних дел во главе с профессиональным террористом Судоплатовым. При этой Особой группе создают и войска соответствующей направленности (планировали развернуть как минимум две бригады), в штатном расписании не значащиеся. Однако и эта группа, в свою очередь, возникла на базе другой структуры, также глубоко законспирированной и сугубо диверсионно-террористической: с давних пор (не позже, чем с 1929 года) в недрах Лубянки существует некая специальная группа, служебным приказом не оформленная, подчиненная лично начальнику ОГПУ (с 1934 года — наркому внутренних дел СССР). Одно из ее тогдашних неофициальных наименований — «группа Яши», по имени ее тогдашнего шефа, Якова Серебрянского, одного из главных чекистских террористов-ликвидаторов тех лет. По приказу высшего руководства ОГПУ-НКВД группа занималась как ликвидациями за рубежом, так и негласной чисткой «дома», убирая тех, кого открыто уничтожить было как-то не с руки. В 1930-е годы тех террористов обозначили почти официально: они стала именоваться Специальной группой особого назначения.

Все это совсем не отвлеченная лирика, а вполне конкретная информация, необходимая именно для понимания дальнейшего: те, кто непосредственно отвечал за минирование Москвы и руководил спецминерами — не просто чекисты, а вполне конкретные товарищи с конкретной же выучкой и богатой практикой — опять же сугубо террористической. Потому и операция минирования Москвы проводилась не как войсковая диверсия, а по всем канонам сугубо законспирированной террористической акции.

Из мемуаров Павла Судоплатова «Разведка и Кремль»: «Наши люди заняли позиции в Доме Союзов, в непосредственной близости от Кремля. В этот критический для судьбы столицы момент наша бригада была, пожалуй, единственным боеспособным формированием, имевшим достаточное количество мин и людей, способных их установить. По прямому указанию Генерального штаба и лично Жукова мы минировали дальние подступы к Москве…». Положим, уже тут Судоплатов откровенно лжет: никакой Жуков и Генштаб ему и его диверсантам были не указ. Поскольку подчинялся тов. Судоплатов исключительно своему наркому, т. е. товарищу Берии. Однако тут нам важна иная проговорка: лишь в ОМСБОН тогда было «достаточное количество мин и людей, способных их установить», — ведь не армейцев же привлекли для реализации этого указания ГКО!

Доступных документов на предмет того, как и чем занимались бойцы бригады в те осенние дни 1941 года, практически нет: даже те документы, что до поры числились в архиве в открытом доступе, вдруг были вновь засекречены в начале 1980-х годов! Как, например некая написанная от руки в 1944 году сводная таблица — подготовительный материал к отчету о деятельности бригады за годы войны. Как раз там и есть интересующая нас графа: «Деятельность бригады в период обороны Москвы». Пункт номер один — «Обеспечение революционного порядка на улицах Москвы»: весь центр Москвы был отдан ОМСБОНу. Который и оборудовал две огневые точки на Красной площади: на храме Василия Блаженного установили фугасный огнемет, на Арсенальной башне поставили пару станковых пулеметов. Еще одна огневая точка находилась в районе нынешнего совместного входа на станции метро «Театральная» и «Площадь Революции» — двухорудийная противотанковая батарея. Вот весь этот прилегавший район, от площади Маяковского и до центра, патрулировал ОМСБОН. Как конкретно — смотри фильм «Рожденная революцией»: народу тогда было расстреляно порядком, потому как всяких там паникеров, которые болтали, что немец уже возле Москвы, ставили к стенке без излишних формальностей… Но это не самое интересное, поскольку самый вкусный для нас пункт значится вторым: «Подготовка спецмероприятий по личному устному указанию наркома внутренних дел».

Каких именно? А вот про это ни гу-гу, хотя догадаться несложно: под это мероприятие уже выделена группа комсостава ОМСБОНа под командованием майора Шперова — начальника инженерной службы бригады. Майора вроде как даже на время специально отзывают с Ленинградского шоссе, где под его руководством шла установка минных заграждений — управляемых фугасов и минных полей. Он возглавил группу примерно из двух десятков командиров (заметим, рядовых бойцов ОМСБОН к этому сугубо секретному делу пока еще не подпускают!). Каковым выделяют километры шнура, бикфордова и детонирующего, огромное количество взрывателей и тонны взрывчатки!

Известны, правда, и другие документы, но их буквально пара. Скажем, боевой приказ № 1 от 15 октября 1941 года по ОМСБОН: «…Противнику удалось занять города Можайск и Малоярославец… ОМСБОН, составляя резерв 2-й мотострелковой дивизии войск НКВД, к 7:00 16.10.1941 занять районы: Площадь Свердлова [Театральная], Красная площадь, площадь Маяковского в готовности действовать в направлениях: Ржевский вокзал [Рижский], Ленинградское шоссе, Волоколамское шоссе…».

Другой документ процитируют лишь однажды[58], и там речь о том, что первый приказ на минирование диверсанты НКВД получают 7 октября 1941-го. А две группы командиров направлены «для выполнения специального задания командования на территории г. Москвы»: «…7 октября 1941 года бригаде было приказано организовать отряд подрывников для минирования важных объектов и сооружений государственного и оборонного значения в Москве… Во главе группы подрывников были поставлены старший лейтенант Жулябин, комиссар Потапов и начальник штаба капитан Сорока. В нее были включены две роты — старшего лейтенанта Мансурова и старшего лейтенанта Лазнюка. С 8 октября по 20 ноября 1941 года были проведены большие военно-инженерные… работы… в Москве и Подмосковье. Важные стратегические объекты столицы были заминированы». Вот это практически и все, что можно проследить по документам открытого доступа.

Однако даже по этим скупым строкам кое-что можно вычислить: минирование столицы — факт задокументированный, мероприятие проводилось в самый пик паники начала октября. А вот где, что и как конкретно, увы, не обозначено. Однако ясно, что в зоне ответственности бригады, в самом центре Москвы, заложены тонны и тонны взрывчатки. Иных способов выполнить полученный приказ — удержать центр Москвы — у ОМСБОН просто не было: какие-то несколько тысяч организованных, но достаточно слабо обученных и легковооруженных бойцов. Из тяжелого вооружения — лишь два орудия! Как удержать позиции, если нет танков, артиллерии? Только используя взрывчатку, заранее заложив ее в тех местах, миновать которые враг не сможет.

Но это видимая часть. Поскольку делалось все по личному, устному и совершенно секретному распоряжению Берии. Каковой и определял конкретные объекты для закладки в зоне своей ответственности и через Судоплатова ставил конкретные задачи своим диверсантам: что и как должно быть заминировано. Поскольку именно Лаврентий Павлович и отвечал за центр столицы.

Что без особой охоты вынужден признать Павел Судоплатов (почему именно «вынужден», об этом ниже): «Наша бригада заминировала в Москве ряд зданий, где могли бы проводиться совещания высшего немецкого командования, а также важные сооружения как в столице, так и вокруг нее. Мы заминировали несколько правительственных дач под Москвой (среди них, правда, не было дачи Сталина)…».

Судоплатов сетует, как чрезвычайно трудно оказалось выполнить этот приказ: «Когда в октябре 1941 года меня вызвали в кабинет Берии, где находился Маленков, и приказали заминировать наиболее важные сооружения в Москве и на подступах к ней, такие как главные железнодорожные вокзалы, объекты оборонной промышленности, некоторые жилые здания, некоторые станции метрополитена и стадион „Динамо“, взрывчатка должна была быть готова уже через двадцать четыре часа. Мы трудились круглые сутки, чтобы выполнить приказ».

С этим свидетельством мероприятие обретает некую схематичность: есть устный (т. е. не задокументированный) и безмерно секретный приказ Лаврентия Берии, отданный исполнителю — Судоплатову. Роль тов. Маленкова, присутствовавшего при том разговоре, вполне понятна, поскольку член Политбюро, курировавший органы госбезопасности, должен был засвидетельствовать только одно: никаких секретов от партии у тов. Берии нет, никаких тайных диверсионных замыслов за спиной не вынашивает. Да и тов. Судоплатов — матерый специалист диверсионно-террористического профиля, не первый день работающий с тов. Берией, так что тоже прекрасно знал, что нужно говорить в присутствии такой фигуры, а что ему приказывает нарком на самом деле. Так что половину сказанного Маленков вообще не понял, а что понял, то к делу относилось слабо.

И все, больше никаких бумаг, даже выдача минерам материального имущества — той же взрывчатки — никак не зафиксирована. И конкретные приказы тот же Судоплатов отдает уже своим подчиненным точно так же, как и ему нарком: устно и без свидетелей. Командиры групп, в свою очередь, тоже обходились без лишних формальностей, блюдя только нормы секретности и конспирации: никаких карточек минирования, никаких схем, все только в голове — «мы поставили, а вынимать, пока нам не прикажут, не будем…». Да и вообще в этой хитрой бригаде документация всегда велась совершенно не так, как в обычных частях, а по принципу «два пишем, восемь — в уме»! Именно поэтому, например, исследователи не в состоянии обнаружить абсолютно никаких документальных свидетельств пребывания в бригаде Николая Кузнецова, хотя вроде бы известно: именно через нее Кузнецов забрасывался в отряд Медведева. Слишком многие вещи в этой бригаде выполнялись исключительно на основании устных распоряжений, которые никоим образом не фиксировались. Минирование Москвы — именно тот случай. Что нам и аукнется.

Мин — нет?

Казалось бы, миновала опасность для Москвы, отогнали немцев, затем и вовсе войне конец — наверняка же все разминировали? Невозможно же представить, чтобы совершенно забыли о тоннах взрывчатки, заложенной под ключевые здания и объекты — это же почти все вокзалы, подземные сооружения и коммуникации, правительственные дачи! При настороженном отношении товарища Сталина ко всему, что было связано с террором, при его буквально животном страхе перед возможностью обратить этот опасный инструментарий против него, мог ли он забыть, как в 1941-м приказывал тов. Берии и его головорезам заминировать половину Москвы?! Он обязательно должен был спросить: «Лаврентий, а ты те мины снял, что тебе ГКО приказал поставить?» Так что мины, несомненно, сняли.

Но, как оказалось, не все! И уж точно не случайно: у таких товарищей, как Берия или Судоплатов, с памятью всегда все было в порядке, а забывали они только то, что хотели. Ибо что такое мины в центре Москвы? Это же чудеснейшая возможность использовать их — уже не против немцев, а, скажем, против товарищей по Политбюро. Можно не использовать — пока. Пусть полежит, потому как ценны даже не эти мины, а информация о них. Каковой можно распорядиться нужным образом в нужное время…

Наш диверсант, Судоплатов, этот вопрос обойти не смог. Вспомнив в мемуарах, что именно ему «было поручено руководить минированием дорог и объектов в Москве и Подмосковье, чтобы блокировать немецкое наступление в октябре 1941 года под Москвой», Павел Анатольевич невзначай обмолвился: «Но после того, как немцев отбили, мины были сняты, причем делалось все это под строгим контролем по детально разработанному плану».

Ой ли? Что же это за такие планы и что же это за разминирование, спустя десятилетия после которого в подвалах возле Кремля обнаруживается заначка в виде тонны тротила?! Значит, сняты, говорите, Павел Анатольевич, мины?..

Если так, отчего, когда того же Судоплатова берут под белы ручки в 1953-м, то едва ли не главное, что интересует следователей, это как он со своими парнями… Москву минировал?! Ведь тогдашний террорист № 1 Советского Союза узнает, что обвиняется «еще и в том, что планировал использовать мины, установленные на правительственных дачах, для уничтожения советских руководителей. Следователи заявляли, что мины могут быть приведены в действие дистанционным управлением по приказу Берии для уничтожения преемников Сталина. Все это было грубым вымыслом».

А что еще мог сказать в 1953 году генерал Судоплатов, спасая шкуру? Только все отрицать, утверждая: все мины сняты. Любой иной вариант при том раскладе означал неминуемую смерть: признайся, что хотя бы один фугас забыл вынуть, тут же пошел бы к стенке за террористический умысел против руководителей партии и правительства. Кто в 1953 году поверил бы в склероз, массово поразивший тех, кто минировал столицу?! Ведь даже дилетанты ныне сообразят: из каких-то уличных коллекторов взрывчатку вынули, а вот под гостиницей «Москва» малость забыли — какую-то тонну — как понимать столь выборочную «забывчивость»?

Да ведь и минировал же! И раз Судоплатову — ключевой фигуре в этой игре — инкриминировали этот эпизод, значит, что-то на тех дачках, несомненно, нашли, а иначе с чего бы суета? Сам Судоплатов утверждал, что когда в 1953 году группа специалистов обследовала правительственные резиденции в районе Минского шоссе, ничего не нашли. На это можно сказать: хорошо закладывали! А можно и спросить: а кто искал-то? И вот тут мы снова упадем: «В прокуратуру был вызван мой заместитель полковник Орлов… он являлся начальником штаба войск Особой группы при НКВД и командовал бригадой особого назначения. Ему приказали обследовать совместно с группой сотрудников правительственные резиденции в районе Минского шоссе в поисках заложенных по моему приказу мин. Поиски продолжались полтора месяца, никаких мин не обнаружено». Да кто ж так делает, кто же поручает поиски политически гремучего клада лицу, кровно не заинтересованному в его нахождении?! Как же товарищ Орлов мог что-то найти, если найдись что, его же, Орлова тут же и берут — все по той же расстрельной статье о терроре, которую шили в то время и Судоплатову, и Берии: «Как же это так получается, гражданин Орлов, положить — положили, а вынуть — забыли? Да еще и молчали, скрывая от партии чудовищные террористические замыслы клики английского шпиона Берии, подвергая риску жизнь ответственных товарищей и простых советских граждан?!» Нет, все они, кто хоть что-то знал о том минировании, в 1953-м должны были молчать, словно рыбы, ибо любое слово могло быть истолковано только против них: раз до того много лет молчал, значит, злоумышлял…

Замечу: именно от обвинения в преднамеренном минировании объектов, как черт от ладана, открещивались и Судоплатов, и сам Берия. Судоплатов предпочел вынести пытки, нежели даже обмолвиться об этой страшной тайне, хотя, как мы теперь понимаем, прекрасно знал — и о тоннах тротила под «Москвой», и о тоннах взрывчатки в других местах. Тот же Берия сознавался во всем, в чем его просили сознаться: «Шпион? Да, шпион, если вы так хотите, но — по заданию партии! Баб на улицах ловил и трахал? Да, был грех, стыжусь. Товарищей по партии расстреливал? Да, вот так уж получилось, зато трудился не покладая рук. Что, мины, управляемые фугасы?! Нет никаких мин, ничего нет, все, что было, поставлено по приказу Сталина (товарищ Маленков подтвердит), и по его же приказу вынуто…». О минировании следователи не выбили из Берии ни слова! Так и ушел он на тот свет, унеся с собой тайну последней заначки: значит, до последнего у него были на нее виды! А когда понял, что жизнь уже не выторговать, видимо, решил: «Вот будет вам всем подарочек от меня с того света!»

Кто еще мог знать? В цельном виде — никто, даже Судоплатов, который с 1943 года работал уже под другим наркомом и, зная, что и где заложено, вряд ли мог знать, какова дальнейшая судьба всех закладок, что именно сняли, а что — оставили до лучших времен. Лишь один Лаврентий Павлович обладал всей полнотой информации, решив в один прекрасный момент, что не стоит слишком уж буквально исполнять сталинский приказ о разминировании.

Дорога бомба к съезду

Рассказывает историк-архивист Александр Крушельницкий:

«В конце января или начале февраля 1981 года я работал в одном из важных государственных архивов, мне тогда пришлось много заниматься историей спецвойск, в том числе и тех, которые участвовали в обороне Москвы. Поэтому я не очень удивился, когда меня вызвал начальник, поставив задачу обеспечить срочную подготовку материалов, связанных с обороной Москвы. Вхожу в кабинет, а там сидит полковник в форме инженерных войск. Меня представляют ему, а потом следует команда: „Поступаешь в распоряжение товарища полковника, он тебе поставит задачу, ты у нас человек знающий, болтать не должен“.

Задачу мне тот полковник ставит в предельно общих чертах:

— В кратчайшие сроки по указанию директивных органов (т. е. ЦК КПСС) нам с вами, вдвоем, без привлечения кого-либо, надо максимум за три дня найти ту информацию, которая мне нужна.

— А какая информация нужна?

— Мне нужны документы дивизии имени Дзержинского, связанные с обороной Москвы в 1941 году, от сентября до ноября 1941-го.

Пришлось товарища полковника разочаровать, сказав ему, что дивизия им. Дзержинского по данным, подтвержденным документально, с сентября по ноябрь 1941-го если и участвовала в обороне Москвы, то только в виде „драп-грабь-армии“ — тикала по Волоколамскому шоссе за пределы Москвы, так что в обороне города не участвовала. В ответ полковник рявкнул: „Отставить! Выполнять, что сказано!“

Так мы больше дня угробили на поиски боевых успехов дивизии, которых не было. При этом было очевидно, хотя вслух и не произносилось, что интересует полковника мероприятия, связанные исключительно с постановкой минно-взрывных заграждений. На следующее утро, когда я пришел на службу, полковник уже стоял в вестибюле и нервно топал каблучком. Из чего я сделал вывод: „директивные органы“ действительно не дремлют и с полковника результат требуют. Когда мы вновь начали работу, он мне говорит: „Ну, ладно, ваши соображения“.

Мои соображения заключались в том, что задача установления инженерных заграждений на подступах к Москве по Волоколамскому направлению, по направлению на Московское море и по Ленинградскому шоссе была поставлена лишь одной воинской части — Отдельной мотострелковой бригаде особого назначения войск НКВД, которая тогда действовала в личном подчинении наркома внутренних дел тов. Берии.

Тут полковник сразу заинтересовался: „А что же, — говорит, — вы раньше молчали?“ На что было отвечено, что тов. полковник не хотел слышать ни о чем, кроме дивизии им. Дзержинского. Документы которой по инженерной части буквально перерыл носом. И тогда мы обратились к этой бригаде…

Когда мы с полковником все это начали искать, я еще не знал, что ищу: „Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что“! Видимо, товарища полковника эти «директивные органы» так настропалили по части секретности, что он боялся что-либо вообще сказать. Вновь мы искали неизвестно что. В конце концов полковник отчаялся и понял: ему не выполнить задания, пока реальный исполнитель не будет знать свою задачу. Когда из трех дней, отведенных на поиски, в запасе у него остался один, он раскололся. Услышанное шокировало.

Как это обычно водилось, перед готовящимся XXVI съездом КПСС проводилась очередная зачистка Москвы. И соответствующие службы проверяли весь центр Москвы на предмет наличия-отсутствия там взрывных устройств. Вот в ходе совершенно рутинной проверки правительственных сооружений и пришли в здание тогдашнего Госплана, туда, где ныне Государственная Дума. И совершенно случайно, при проверке электропроводки, в какой-то части подвала обнаружились непонятные лишние проводки, ни в какой из схем электропроводок не обозначенные. Все было банально просто: кто-то из проверяющих, закрывая крышку электрощита, просто слишком сильно хлопнул ею. Отвалился кусок штукатурки, а за ним открылся пучок проводов, уходящий в никуда. Буквально тут же выяснили: эти провода вообще никак не подходят к задействованной в здании проводке. Более того, кто-то из бывалых людей — не пионервожатые же проверяли состояние электропроводки — тут же понял, что дело нечисто: шнур вообще оказался не электрическим — это был… детонирующий шнур, да еще и немецкий, образца 1930–1940-х годов!

Вот тут-то служивый народ и обалдел по-настоящему. Всю проводку простучали и нашли „клад“: в самых „интересных“, опорных, местах подвала здания (который, между прочим, соседствует с сооружениями метрополитена) заложены огромные запасы взрывчатого вещества. Мне тот полковник сказал про несколько сотен килограммов, но теперь в этом не уверен: могло ведь быть и больше. Уж точно, что не меньше. Так или иначе, это было заложено так, что одновременный подрыв всего просто развалил бы здание Госплана на две стороны: одна часть непроходимыми преградами завалила бы весь нынешний Охотный ряд до гостиницы „Москва“, вторая — улицу Горького до гостиницы „Националь“.

В общем, когда сотрудники КГБ простучали это дело, вызвали они отчего-то специалистов из Главного военно-инженерного управления министерства обороны, в том числе и того моего полковника.

То, что установили эти штучки в годы Великой Отечественной войны, догадались сразу: и упаковка взрывчатки была с соответствующей маркировкой, и шнур и т. д. Сразу подумали, что это был период минирования Москвы — слухи же ходили, что ее минировали. И тогда была поставлена задача: найти схемы минирования — чтобы искать закладки не вслепую, да и нашли-то далеко не все, опасались, что может быть еще. Самая главная печаль заключалась в том, что за эти годы, без малого за 40 лет, как сказал полковник, произошли необратимые изменения в структуре вещества: любое прикосновение было чревато! И было неясно, что произойдет дальше: взрывчатка вела себя неадекватно и непредсказуемо. Можно было коснуться и взлететь на воздух, детонация же привела бы к тому, что сработало бы и все остальное. В том числе и то, что не нашли».

Так и началось очередное секретное мероприятие: уже разминирование. Почему этим занялись военные, а не то ведомство, которое, по логике, отвечало за закладку? По одной из версий, армейцев подключили потому, что именно там в то время и были лучшие саперы, потому как в КГБ тогда разминированием не занимались. Более вероятно, что тогдашний председатель КГБ СССР Юрий Андропов умышленно спихнул дело военным: случись что и громыхни, так вся ответственность на армии, а чекисты в стороны — мы, мол, нашли и предупредили… К тому же возникало слишком много неудобных вопросов: тот же Судоплатов, покамест живой и жаждущий реабилитации, все еще уперто стоит на том, что все разминировали, а тут — подарочек от него, прямо из 1941-го! Что же тогда получается: в 1953-м товарищей чекистов заподозрили в неискренности и сокрытии правды от партии, но доказать ничего не смогли (потому как не нашли). Или не нашли, потому как не больно-то и искали — можно ведь и в таком ракурсе вопрос рассмотреть. А это уже укор лично тов. Андропову и его ведомству: «что же это вы, товарищи, — мог бы строго вопросить некий член Политбюро, — прозевали фугас в двух шагах от Кремля, и в трех — от своей же Лубянки? Сами заложили, сами и забыли? Плохо работаете…». Нет, не нужен был Андропову в канун последнего броска к власти шум, бросающий тень на компетентность вверенного ему ведомства. К тому слишком уж скользкая тема диверсантов: в заведении тов. Андропова к тому времени их столь усиленно выращивали пачками, что в том же Политбюро вновь мог найтись любопытствующий влиятельный товарищ, не преминувший акцентировать на этом внимание: «Вот, мол, в 1941-м были диверсанты — вот что из этого вышло, и сейчас диверсанты — что может выйти?!»

Так или иначе, но привет с того света от Лаврентия Павловича и подарок от тогда еще живого Судоплатова был налицо, впору объявлять аврал и вводить ЧП. Так ведь у нас не Америка какая, не Лондон, где сразу бы эвакуировали весь центр да еще раззвонили бы по всему миру. Посему все несколько тысяч сотрудников Госплана продолжали дружно пахать на своих рабочих местах, ни о чем не догадываясь: их никто не оповещал. Как, разумеется, не были оповещены и те сотни гостей столицы, что проживали в гостиницах «Москва» и «Националь» с примкнувшим к нему «Интуристом». А еще были тысячи курсировавших мимо машин и десятки, если не сотни, тысяч пассажиров метро, которых от этих смертельных фугасов отделяло 20 сантиметров воздуха и 40–50 — бетона. И полковник, доверившийся архивисту Крушельницкому, пошел на служебное преступление, потому как иного выхода у него уже и не оставалось: задание исходило с самого верха, его надо было выполнять срочно…

Александр Крушельницкий: «Разъяснив мне ситуацию, полковник доверительно сказал: „Ну, что, сделаем?“ — „Сделаем!“ — бодро ответствовал ваш архивист. Хотя это было чрезвычайно сложно: документы ОМСБОНа я знал весьма подробно, но многие вещи там даже не упоминаются, в лучшем случае лишь подразумеваются. На протяжении оставшихся полутора рабочих дней мы честно перерыли с полковником все, что можно и чего нельзя. И лишь в самый последний момент, когда полковник, пригорюнившись, собирался уходить, вяло пробормотав, что отрицательный результат — тоже результат, попалась мне в руки бумажка: осенью 1941-го выделено бригаде для реализации „спецмероприятий по личному устному указанию наркома внутренних дел“ те самые километры бикфордова и детонирующего шнуров и тонны взрывчатки… На прощание полковник скажет: „Не буду напоминать тебе, что на эту тему распространяться не стоит. На всякий случай посоветуй своим (кому ‹своим›, не уточнял), да и сам учти: в ближайшие 10–12 дней в этом районе ни ездить в метро или в машинах, ни ходить пешком не надо. Понял?!“ — „Понял, товарищ полковник!“ И не ходил… Разумеется, в советской печати не появилось ни строки о героическом разминировании.

А еще через пару лет в тот же архив явился руководитель съемочной группы документального фильма „Не отдали Москвы“. Направление к нам у них было аж от самого управления КГБ по Москве и Московской области. В заявке было сказано примерно следующее: согласно заказу КГБ СССР готовится съемка фильма о героических защитниках Москвы. Идею же кино сформулировали по-киношному идиотски: „Так же, как солдат бережет последнюю гранату для того, чтобы взорвать врага вместе с собой, так и Москва, готовясь к почти неизбежному вторжению германца, подложила под себя несколько десятков тонн взрывчатки, желая поднять на воздух колонны врага“. Солдат — он солдат, а вот взрывать-то город собирались вместе с мирными жителями! Ведь их ни в 1941-м, ни в 1981-м никто не предупреждал, что под них заложены тонны взрывчатки! Идея была изначально гнилая, но раз дана команда… Нашел я документики, те самые. И предложил вниманию съемочной группы. Они сразу сильно возбудились. Но прошло несколько дней, и выясняется: вышестоящее руководство КГБ, узнав, что они нашли какие-то материалы на эту тему, рекомендовало им забыть, что они когда-либо что-либо видели, и в архиве сказать, что ничего не видели! Что и сделано».

Переходящая заначка: от Берии к Андропову

Обо всем этом знакомый архивист поведал мне еще летом 1998 года, тогда же автор этих строк и подготовил первый материал о том, как судоплатовские диверсанты Москву заминировать — заминировали, а вот разминировать — «забыли». Формальности ради, решив еще раз дополнительно проверить фактуру, обратился в три конторы: службу безопасности тогдашней Госдумы, пресс-службу столичной мэрии и ЦОС ФСБ.

Представители думской службы безопасности оказались изумлены: «Нет, мы даже понятия не имеем, что в нашем здании в 1981 году нашли взрывчатку, что проведено разминирование! Нам никто об этом никогда не сообщал. А обязаны были? Конечно! Какой бы эта история ни была старой, мы должны были о ней знать: как мы можем обеспечивать безопасность, не зная, что тут было, какие еще сюрпризы могут появиться?!» Господ из мэрии, равно как и товарищей из ЦОС ФСБ, проблема не заинтересовала: ничего не знаем, ничего нет, ничего не может быть, все, что было, — то прошло…

И вот настал уже 2005 год — и очередная находка. Но как же это могло быть, неужели в том 1981 году, когда нашли заряд в Госплане, не простучали все вокруг, не обнаружили?! Или не искали вовсе, хотя искомое же находилось буквально в метрах от первой находки?

Значит, правы были следователи, вытрясавшие душу из Судоплатова: есть заряды, которые и в самом деле не стали вынимать. И правы были те, кто впаял сталинскому террористу № 1 пятнадцать лет: гражданин Судоплатов заслужил эти годы на нарах — хотя бы за то, что его молчание могло в любой момент обернуться гибелью тысяч ни в чем не повинных и ни о чем не подозревающих сограждан.

Но Судоплатов, хотя и носитель страшной тайны, все же исполнитель. О мотивации самого же Лаврентия Павловича можно только догадываться. Хотя, думаю, особой загадки и тут нет: ведь товарищ Берия, как известно, боролся не только за доверие (тов. Сталина), но и за власть — для себя. А в этом многотрудном деле могла сгодиться любая тайна, особенно такая взрывоопасная. Потому как полезен любой взрыв, если его умело направить. Например, возникают у тов. Берии проблемы с другими товарищами (да хоть и с самим тов. Сталиным!) — и в центре Москвы одновременно рвутся десятки фугасов, рушатся правительственные здания: полный хаос и дезорганизация! Разрулить которые твердой рукой может кто? Правильно: тов. Берия. При этом обвинить в диверсии можно было кого угодно, никто и не вспомнил бы, что эти фугасы лежат с 1941 года. Ведь помнящих уже к концу войны можно было сосчитать по пальцам, а уж к 1953-му не осталось почти никого: иных уж нет, а те — далече. А кто еще был жив, молчал в тряпочку, прекрасно понимая, чем может обернуться прикосновение к такой тайне. А может, и не понадобилось бы никакую кнопку нажимать: можно же «найти» взрывчатку, обвинив в ее закладке тех, кого надо? Так или иначе, но тонны взрывчатки в самом центре Москвы — это информация, которой всегда можно умело распорядиться. Так зачем спешить, пусть себе лежит заначка!

И есть подозрение, что заначку эту, словно эстафетную палочку, обнаружил и принял в свои руки… Юрий Владимирович Андропов! И вовсе не обязательно в том 1981-м, может — много раньше. Но уж в 1981-м — точно. Потому что просто невозможно поверить, что после находки в Госплане (о которой по стечению обстоятельств узнали слишком многие) чекисты не простучали все вокруг, не поставили на уши живых еще ветеранов ОМСБОНа, не прочесали архивы в поисках самой завалящей бумажки. Ведь знали же, должны были знать: если есть в Госплане, должно быть и в «Москве». Да хотя бы по всей логике диверсионной! Даже если и на слово поверили чекисты восьмидесятых чекистам сороковых, что все было снято, заново простучать подвалы в окрестностях Кремля они просто обязаны были: а ну как что еще «забыто»! Значит, опросили ветеранов, перевернули архивы, простучали подвалы и — нашли. Одно из свидетельств чему косвенное: именно тогда, в 1981 году, вдруг вновь засекретили ранее открытые архивные материалы, хоть каким-то боком связанные с этой темой. Отсюда и вывод: люди товарища Андропова не просто нашли закладку товарища Берии, но оставили ее лежать там же. Из тех же соображений: информация о тоннах взрывчатки — слишком мощная вещь, мощнее самой взрывчатки, чтобы вот так просто взять и разминировать ее, еще пригодится, пусть заначка себе лежит, ведь ее можно использовать, как и планировал Лаврентий Павлович. Юрий Владимирович ведь тоже вел свою игру в борьбе за власть. Так взрывоопасная волшебная палочка Берии и очутилась в руках его самого настоящего наследника: клад, ценность которого не собственно в закладке, а в информации о ней — можно взорвать, а можно и найти…

И какие еще сюрпризы от Берии и Судоплатова могут ждать нас в заминированной Москве: на всем протяжении Ленинградского и Волоколамского шоссе, в коллекторах Ленинградского проспекта и нынешней Тверской, под старым зданием Университета на Моховой, под Центральным телеграфом и стадионом «Динамо», под Белорусским или Рижским вокзалами или под какой-нибудь узловой станцией метро?