Глава II ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО О «РАЗНОВЕРНЫХ» БРАКАХ В ИСТОРИИ РУССКО-ПОЛЬСКИХ ОТНОШЕНИЙ

И тот не наш, кто с девой вашей Кольцом заветным сопряжен… И наша дева молодая, Привлекши сердце поляка, Отвергнет, гордостью пылая, Любовь народного врага.

А, С. Пушкин. Графу Олизару, 1824 г.

В брак вступали только политически безответственные женщины…

X. Верченьский, польский мемуарист

Протесты… бывали в единичных случаях, но вызывались не столько религиозными, сколько национальными соображениями…

В. К.Саблер, товарищ обер–прокурора Синода, 1905 г.

Специальных исследований этой проблемы, за исключением фрагментов книги Х. Коница и статьи С. Ковальской — Гликман, основанных на материале Царства Польского, а также экскурсов в работах по истории польской ссылки, не существует 1. Между тем смешанные («разноверные») браки многократно становились предметом обсуждения на правительственном уровне, оставили заметный след в законодательстве и источниках личного происхождения, на протяжении всего рассматриваемого периода занимали умы современников. Сами отношения между Польшей и Россией не однажды изображались посредством аллегории супружеского союза, как это, например, сделала в своем «Насильном браке» Е. П.Ростопчина.

Восходившее к вселенским соборам каноническое право православной церкви требовало принадлежности к ее пастве обоих вступающих в брак лиц. Таким образом, с точки зрения сугубо церковной, брачный союз становился возможным лишь при условии крещения неправославного по «греко–российскому» обряду. Отступление от древнего порядка было вызвано инициативами самодержавия, взявшего верх над властью духовной. Превращение России в империю, соседство в ней разноплеменных подданных, оживление связей с зарубежными странами поставили на повестку дня более гибкое регулирование браков между представителями различных конфессий. В 1721 г. вновь созданный Петром Великим Синод удовлетворил просьбу пленных шведов разрешить им брать в жены православных, поставив обязательным условием венчание в православном храме и воспитание потомства в лоне государственной церкви. Включенная в «Духовный регламент», эта норма легла в основу всего последующего российского законодательства о «разноверных» браках 2.

Первая существенная ее корректировка явилась следствием непростых отношений России с Речью Посполитой. В 1768 г. в связи с так называемым диссидентским вопросом два соседних государства пришли к компромиссному соглашению. Браки православных с католиками отныне заключались священнослужителем исповедания невесты, а дети при крещении наследовали: мальчики — веру своих отцов, девочки — матерей. Надо сказать, что сходные правила были еще в первой половине XVIII в. установлены, вопреки воле Ватикана, в прусских владениях 3. Кроме того, для дворян допускалось заключение брачного контракта, определяющего конфессиональную принадлежность будущего потомства в соответствии с обоюдным волеизъявлением сторон 4.

После первого раздела Речи Посполитой Россия взяла на себя обязательство распространить данный порядок на своих новых подданных и позже неоднократно подтверждала его юридическую силу. До конца XVIII в. уточнялись лишь отдельные процедурные моменты. Так, в случае отказа ксендза благословить брачный союз такое право получал православный (протестантский) служитель культа: «если же бы священник невесты римской веры брака благословить не хотел, то и диссидентский священник имеет вольность оное учинить». Роль церкви, не участвовавшей в обряде, ограничивалась предоставлением сведений о несостоянии в браке выходца из ее паствы, допустимой степени родства врачующихся, времени, когда соответствующим каноническим правом разрешено совершение таинства 5. «После отделения Белоруссии в 1772 г., — отмечал четверть века спустя в беседе с папским нунцием католический митрополит С. Богуш — Сестренцевич, — я получил право продолжать в этом отношении прежнюю практику, что спасает нам некоторых из нашей паствы»⁶.

В 1803 г. правила несколько упростились, не утратив при этом заложенного в них паритетного начала: дети обоего пола должны были креститься и воспитываться в вере своего отца. Законодатель объяснял перемену стремлением избежать «семейственного расстройства», «неприятных последствий для той и другой религии», а также ущемления свобод «природных» польских жителей. На приехавших же в Западный край служить распространялось действие нормы 1721 г., поскольку бывали случаи, когда, возвратившись в Россию, те отказывались признавать своих жен законными и требовали развода на том основании, что их венчал неправославный священник. Отметим, что определение исповедания детей по вере отца также в 1803 г. ввел для своих подданных прусский король Фридрих Вильгельм III, а несколько позднее этот порядок был принят для вошедшей в состав России Финляндии 7. Имеются, однако, основания считать, что в Западном крае нововведению 1803 г. не суждено было утвердиться, и там не прекращали своего действия положения трактата XVIII в.

В канун Ноябрьского восстания Государственный совет вновь вернулся к вопросу «о браках лиц разных вер в возвращенных от Польши губерниях», который на сей раз готовил заведовавший духовными делами иностранных исповеданий Д. Н.Блудов. Совет подтвердил нормы 1768 г., но существенно ограничил свободу брачных контрактов, запретив соглашения, «по коим бы все дети могли быть воспитываемы в иной христианской вере, кроме греко–российской». 30 сентября 1830 г. мнение Государственного совета удостоилось высочайшего утверждения 8.

Ужесточение политики в отношении униатов, в целом, и брачного законодательства, в частности, вызывало болезненную реакцию католиков. В начале 1831 г. дворянин Витебской губернии Пржевальский должен был засвидетельствовать в православном духовном правлении брак неграмотных крестьян (жених — униат, невеста — православная). Когда священник объявил, что будущим детям этой пары предстоит стать православными, известие не встретило никаких возражений у крестьян, но вызвало бурный протест дворянина, апеллировавшего к римскому папе и прокламации инсургентов. Лишь демонстрация указа заставила его подписаться. Пржевальский называл правительственное распоряжение «притеснением и насилием». «Что это за новость? — возмущался он. — Один государь постановляет законы, а другой отменяет?». Смутьян был препровожден в Оренбургскую губернию для несения гражданской службы 9.

С образованием Царства Польского его сейм неоднократно обращался к вопросам брачного законодательства. Однако вплоть до 1830 г. дебаты велись на национально нейтральной почве, главным образом о том, в чьей юрисдикции должны находиться браки — светской или церковной. В «кульминационный период польско–русского сближения»¹⁰ «польский выбор» сделали такие видные фигуры, как цесаревич Константин Павлович в 1820 и престарелый министр народного просвещения А. С.Шишков в 1826 г. Шаг брата императора потребовал особых поправок к законодательству об императорской фамилии и престолонаследии: род И. Грудзинской не принадлежал к числу владетельных домов. Неудивительно, что Константин поддерживал сближение двух народов посредством брачных союзов 11. О настороженном отношении к родству с поляками красноречиво свидетельствует история графа Г. Олизара, который после долгих колебаний решился просить руки русской девушки и получил отказ ее отца, героя 1812 г. генерала Н. Н.Раевского, мотивированный существованием «ипеЬагпёге insurmontable entre nous» В то же самое время заключали браки с польками осевшие в Царстве русские купцы, и их дети обычно исповедовали католическую веру 12.

Подавление восстания перевело законотворческую работу не только в другие инстанции, но и в принципиально иную политическую плоскость. Правда, первая попытка пересмотра прежних правовых норм успеха не имела. Предложение могилевского, позднее гродненского, губернатора М. Н.Муравьева определять исповедание потомства православно–католических пар согласно «Духовному регламенту» не встретило понимания ни у Блудова, представившего свои соображения по муравьевской записке, ни в Комитете по делам западных губерний, который специально обсудил ее на своем заседании. Отклоняя проект Муравьева, во всеподданнейшем докладе от 28 ноября 1831 г. Комитет ссылался на то, что «сим положится совершенная преграда в заключении брачных союзов между русскими и поляками и еще отдалится желаемое слияние сих двух племен». Документ подписали один из столпов предыдущего царствования А. Н.Голицын и вышедшие из окружения Н. М.Карамзина «молодые министры» Д. Н.Блудов и Д. В.Дашков 13. В результате Свод законов 1832 г. закрепил норму, соответствующую решению Государственного совета двухлетней давности 14.

В июне 1832 г. Синод рассмотрел представление обер–священни–ка армий и флотов, весьма остро ставившего вопрос об участии военных священников в заключении разноверных браков. В последние вступали как офицеры, так и солдаты, причем не только в Царстве Польском и западных губерниях, но и за их пределами. По сведепиям обер–священника, римское и униатское духовенство нарушало прерогативы православной церкви. Венчание по католическому обряду давало повод в нем же крестить и новорожденных, распространяя тем самым «между природными россиянами иновер–чество». Решение Синода, утвержденное затем императором, свидетельствует о том, что церковное ведомство активно участвовало в формировании польской политики самодержавия. Сила трактата 1768 г. в связи с прекращением «политического существования» Речи Посполитой объявлялась утраченной, и в Западном крае вводилась норма петровских времен. Что касается Царства Польского, то прежний порядок сохранял там свое значение лишь для браков между коренными жителями, в число которых личный состав воинских частей не включался. «Иначе, — рассудил Синод, — сии места сделались бы убежищем для желающих нарушить общий закон Государства Всероссийского»¹⁵.

* Непреодолимая преграда между нами (франц.).

Последнее уточнение представляется вполне логичным: в то время именно военные преобладали среди русского населения польских воеводств. И русское общественное мнение, и власть имущие опасались обольстительных и коварных полек. «Об управлении в Царстве Польском, — указывалось в отчете А. Х.Бенкендорфа за 1832 г., — высшее наблюдение имеет невыгодные сведения. Говорят, что женщины, коих влияние всегда в Польше сильно, совершенно овладели главными правителями и успели в том, что большая часть должностей… заняты людьми, принимавшими ревностное участие в мятеже». Намек на «главных правителей» был для Николая I предельно ясен: в его переписке с И. Ф. Паскевичем не раз обсуждалось поведение жены варшавского военного губернатора И. О.Витта, польки по национальности 16.

Принятые в 1832 г. правила в дальнейшем уточнялись, а сфера их применения расширялась. В 1834 г. последовал указ, разрешавший польским пленным вступать в браки с крестьянками и свободного состояния русскими подданными, «согласно с общими государственными постановлениями»/В том же году в связи с затруднениями, возникшими в Гродненской и Подольской губерниях, было установлено, что заключенные до 1832 г. брачные союзы продолжают регулироваться нормами соглашения с Речью Посполитой. Однако и эта уступка Петербурга сопровождалась комментарием, свидетельствовавшим о необратимости антипольского курса. «Что же касается до случаев, — говорилось в указе, — в которых один пол детей, по прежнему правилу, должен быть воспитан в господствующем вероисповедании непременно, а другой может, по воле иноверных родителей, быть воспитан в их вероисповедании, а может, по их согласию, и к господствующему быть присоединен: в сих случаях Святейший Синод предоставляет православному духовенству силою убеждения достигать того, чтобы все дети воспитываемы были в православии»¹⁷.

В первой половине 30?х гг. развернулась подготовка общего закона «о союзах брачных» для Царства Польского, который вступил в силу в марте 1836 г. В то самое время, когда прусское правительство пошло по пути заключения тайного соглашения с частью католического епископата, вызвав жесточайшую конфронтацию Берлина и Ватикана 18, в Царстве Польском нарушение канонического права облекалось в форму юридической нормы. В основу статей о браках католиков и протестантов был положен компромиссный параграф старого трактата. Более того, допущенный к обсуждению проекта польский епископат сумел даже добиться некоторых уступок в пользу костела в этой части закона. Николай I решительно отверг институт гражданского брака, который являлся краеугольным камнем брачного законодательства действовавшего в Царстве Кодекса Наполеона. Надо сказать, что такая позиция властей, вполне отвечавшая устремлениям католического клира, оставалась неизменной и в дальнейшем, став к концу века явным анахронизмом. В вопросе о разноверных союзах, в которых один из супругов исповедовал православие, император не допустил никаких послаблений. Именно высочайшая редакция закона сделала преимущества православной церкви абсолютными 19. Нормы 1832 и 1836 гг. получили уголовно–процессуальное толкование в общеимперском Уложении о наказаниях (1845), остававшемся главным руководством при рассмотрении дел о смешанных браках до конца XIX в.

Итак, если один из супругов исповедовал православие, рожденные от такого брака дети должны были непременно последовать по его стопам. В противном случае, родителям грозило тюремное заключение сроком от одного до двух лет, а дети передавались на воспитание православным родственникам либо, за их отсутствием, назначенным правительством опекунам. Еще более суровая кара (лишение прав состояния, ссылка, телесные наказания) предназначалась инославному супругу, если тот «совратил» в свою веру православных членов семьи. Хотя заключение разноверного брака католическим или протестантским священнослужителями допускалось, он признавался государством лишь после совершения подобающего обряда также в православном храме. От православной церкви зависело и разрешение на развод. Духовенству «иностранных христианских исповеданий» под страхом различных санкций запрещалось преподавать катехизис малолетним православным, совершать требы и т. д.2⁰. Ликвидируя еще одно упущение, правительство сделало непременным условием вступления в брак гражданских чиновников Царства Польского разрешение начальства. «Весьма справедливо, — откликнулся Николай I на соответствующее представление в 1840 г., — и удивляет, что правило сие раньше не введено»²¹.

Первоначально католичество и различные течения протестантизма ставились в равные условия как по отношению друг к другу, так и к государственному православию. В дальнейшем это равенство было нарушено. Протестанты сохранили ряд привилегий, облегчающих заключение смешанных браков. Во втором десятилетии XIX в. принимаются «особенные законы» для Финляндии и Остзейского края 22. Католическая же религия в правительственных сферах России рассматривалась сквозь призму польского вопроса. Чтобы убедиться в национально–политической природе конфессиональной стратегии самодержавия, необходим пространный экскурс в область представлений о различных исповеданиях.

По замыслу законодателя, последние выстраивались в своеобразную иерархическую пирамиду, место в которой определяло их права и взаимные отношения. Вершину ее венчало православие, в наибольшей степени поддерживаемое средствами государственного бюджета, пользовавшееся особым покровительством законов, располагавшее практически полной монополией на миссионерскую деятельность. «Царь православный» упоминался в тексте государственного гимна, православие являлось неотъемлемым атрибутом Императорского дома. Ступенью ниже располагались «инославные» или «иностранные» христианские исповедания, к которым принадлежали католицизм и разновидности протестантизма. В данном случаегосударственная опека ограничивалась преследованием возникших на их почве «изуверных» сект и запретом перехода инославных в нехристианские конфессии. Согласно официальной статистике, на католиков приходился довольно незначительный процент преступлений против веры. Известны случаи участия поляков в мистических течениях, но в целом сектантство в России имело протестантскую родословную и втягивало в свою орбиту главным образом православное население страны 23. Еще ниже в конфессиональной «табели о рангах» располагались «терпимые иноверческие исповедания» — иудаизм, ислам, буддизм. Руководствуясь в своей политике иерархическим принципом, самодержавие сохраняло за собой максимальную свободу маневра. Как емко обобщил знаток вопроса К. П.Победоносцев, отношение государства к неправославным исповеданиям «практически выражается… в неодинаковой форме, со множеством разнообразных оттенков, и от непризнания и осуждения доходит до преследования» ²⁴.

Из числа инославных конфессий католицизм стоял ближе других к православию, как с точки зрения догматики, так и по созвучности тому общественно–политическому строю, в сохранении которого видела свою миссию правящая династия. В 40?е гг. XIX в. на самом высоком уровне велась переписка о «невнимании и равнодушии к исполнению христианских обязанностей… между жителями Царства Польского». Полагая, что за небрежением к делам веры кроется «вредный образ мыслей», власти были всерьез озабочены упрочением религиозных чувств в среде католиков 25. Распоряжения того же времени по округу пахотных солдат Витебской губернии показывают, что его начальство стремилось опереться не только на православное, но и католическое духовенство 26.

Особенно четко позиция правительства формулировалась после европейских потрясений середины XIX в. Сохранилась уникальная стенографическая запись аудиенции, данной Николаем I католическому епископату в 1848 г. (полностью публикуется в Приложении № 3). «Все… смуты, — говорил император иерархам церкви, — происходят от недостатка религии. Я не фанатик, но верую твердо. Знаю, что человек умом всего постигнуть не может, что есть такие предметы, которых разбирать невозможно; нужно возложить упование на Промысел и верить; отсюда упадок протестантизма, ибо он основывал все на разуме человеческом». Иное дело католицизм. «Я не хочу новой веры, — продолжал Николай, — знаю старую католическую и желаю утвержденья ее как безопасной для государства». Не исключено, что на позицию монарха оказали влияние его беседы с министром статс–секретарем по делам Царства Польского И. Туркулом, не однажды выступавшим в роли толкователя вопросов, связанных с католицизмом. Прагматизм Николая полностью разделял будущий наместник Царства Польского протестант Ф. Ф.Берг. «Католическая религия, — заметил он в 1851 г. в частной беседе, — иногда очень полезна правительствам, потому что она помогает им удержать народ в узде»²⁷. Хотя третья четверть XIX в. была отмечена нарастанием догматических разногласий между католицизмом и православием, их близость не переставала отмечаться современниками, а старокатолическое движение открывало определенные возможности для диалога 28.

В то же время непримиримо враждебной католическая вера продолжала оставаться в глазах господствующей в России церкви. Духом вековой борьбы с «латинством» веяло от процветавшей под покровительством Святейшего Синода антикатолической публицистики. С огромным трудом самодержавная Россия находила общий язык с папским престолом. И все же главной детер–минантой правительственной линии в отношении католицизма выступал, как правило, польский фактор. На это прямо указывают разного рода инициативы по «располячению католицизма»: предпочтение, оказываемое католическим священнослужителям–неполякам, устранение польского языка из богослужения и т. д. Показательно, что после восстания 1863–1864 гг. Д. А.Толстой уже «не считал необходимым заботиться о чистоте католицизма» ²⁹.

Несмотря на всю жесткость правовой регламентации, «разноверные» браки получили значительное распространение. «Всем очень памятны, — доносил Синоду Иосиф Семашко в 1845 г., — неприязненные толки о сем законе в западных губерниях и, между прочим, предсказание, что после оного смешанные браки прекратятся. Между тем, слава Богу, со времени воссоединения униатов к православной церкви браков сих было: по епархии Литовской 1927, по Могилевской 301, по Минской 825, по Полоцкой 204. Да замечательно и постепенное увеличение тех браков по Литовской епархии за каждый год в следующей прогрессии: 7, 71, 162, 278, 482 и, наконец, в истекшем году 760. Это показывает, с одной стороны, спасительное сближение духом иноверцев с православными, а с другой, удостоверяет, что народ более понимает пользу закона, нежели партии, увлекаемые иногда побуждениями, не совсем похвальными». В последующее десятилетие количество «разноверных» браков по Литовской епархии (Виленская, Гродненская и Ко–венская губернии) стабилизировалось на уровне около 700 в год, а всего их было заключено в 1839–1859 гг. до 15 тысяч. «Это столько же будущих семейств, приобретенных православной церковью», — с удовлетворением констатировал Семашко 30. Таким образом, только в одной епархии николаевское законодательство коснулось нескольких десятков тысяч человек.

Надо полагать, что приводимые архиереем цифры фиксировали главным образом браки простолюдинов–католиков с недавними униатами. Из епархий Западного края Литовская выделялась многочисленным крестьянским населением католического исповедания. Да и едва ли не главную озабоченность у Семашко вызывали ксендзы, препятствовавшие заключению смешанных браков в крестьянской среде 31. «Множество римско–католических семей, связанных узами родства с униатами, — писал уроженец Минской губернии Т. Корзон, — неожиданно увидело их в великорусском облачении… На протяжении нескольких десятков лет сохранялись прежние личные контакты между группами соплеменников, разделенными религиозным обрядом»³². В высшем сословии готовность поляков к вступлению в брак с русскими во многом зависела от семейных традиций 33. Большая толерантность наблюдалась там, где присутствовали космополитические или уго–довые настроения. Нередко такая атмосфера была характерна для польских аристократических родов.

В первое десятилетие царствования Александра II вопрос о смешанных браках многократно поднимался в связи с необходимостью урегулирования отношений России с Ватиканом. Как минимум четыре комитета — под председательством К. В.Нессельроде в 1856 г., Комитет министров в 1859–1860 гг., руководимой Д. Н.Блудовым в 1862 г. и Комитет по делам Царства Польского в 1864 г. — один за другим обсуждали возможности его новой постановки. За образец бралось заключение браков в присутствии священнослужителей обоих исповеданий, допускавшееся апостольским престолом в ряде поликонфессиональных регионов Европы — Баварии, Венгрии, Рейнской провинции. Высшие петербургские сановники и сам император определенно склонялись к отмене ограничительных норм николаевского законодательства 34. Зная, по всей видимости, о веяниях в верхах, польская сторона также проявляла в этот период повышенную активность. В 1859 г. подольское дворянство включило в свой всеподданнейший адрес просьбу об уравнении католиков в правах с православными. Конфессиональную принадлежность потомков «разноверных» пар предлагалось определять в соответствии с правилами 1768 г.³⁵. В последние дни 1861 г. на заседании Совета министров обсуждалась записка П. А.Валуева о смешанных браках. Автор был уверен в успехе и просчитался. «Решили, — записал великий князь Константин Николаевич в своем дневнике, — в теперешнюю минуту вопроса о смешанных браках не трогать ради польских дел и чтоб не возбудить неудовольствия в нашем духовенстве и подавать теперь же разные другие более мелкие облегчения церквам» ³⁶. Таким образом, целый комплекс обстоятельств («польские дела», однако, на первом месте) препятствовал отказу от законодательства 30–40?х гг.

Следует отметить, что церковные реформы 60?х гг. были начаты и протекали под прямым воздействием положения на западных окраинах 37. Сторонники ревизии правовой системы пытались подготовить ее мерами частного характера. Став наместником Царства Польского, Константин Николаевич в конце 1862 — начале 1863 гг. по меньшей мере дважды обращался к Александру II с просьбой о позволении, в нарушение буквы закона, не требовать со вступающей в брак православно–католической пары подписки о воспитании будущего потомства в лоне государственной религии. Свои ходатайства великий князь аргументировал тем, что, «по местным обстоятельствам, весьма желательно, чтобы в случае намерения лица римско–католического вероисповедания вступить в брак с лицом, принадлежащим к православной вере, не были делаемы никакие затруднения». Иными словами, Константин стремился обратить смешанные браки в инструмент русско–польского сближения. Александр II шел навстречу пожеланиям брата и, наконец, уполномочил его решать подобные вопросы самостоятельно. Однако, когда весной 1864 г. сменивший великого князя Ф. Ф.Берг попытался получить те же полномочия, из Петербурга последовал отрицательный ответ. На западных рубежах Империи догорало польское восстание. В условиях ухудшения отношений с Ватиканом любые уступки могли быть истолкованы как проявление слабости России 38. В столице «обстоятельства постоянно отбрасывали дело назад» вплоть до весны 1865 г., когда, несмотря на отчаянное сопротивление обер–прокурора Синода, все же состоялось решение об отмене подписок для Остзейского края, сохранявшее силу в течение двух десятилетий. «Вне этих губерний оказалось невозможным», — писал Валуев А. Г.Тройницкому 39. Реальный шанс общего пересмотра законодательства был упущен, и притом очень надолго.

Более того, предпринимались шаги по расширению сферы его применения. В начале 70?х гг., когда в Царстве Польском, по инициативе православного духовенства, был поднят вопрос о дополнении закона 1836 г. регламентацией браков католиков с униатами, выбор делался между правовыми моделями католически–протестантских и православно–католических союзов. «Определенно неясно, — гласит документ того времени, — в каком отношении в деле смешанных браков должно находиться греко–униатское исповедание к римско–католическому и следует ли разуметь… под другими христианскими исповеданиями и униатов или исключать их отсюда». Ввиду общей предрешенности судьбы униатства окончательный вердикт законодателя был очевиден. Еще в начале 60?х гг. Александр II распорядился считать, что «гре–ко–униаты только признают верховную власть папы, а все прочие догматы и обряды остались те же, что в православной церкви». Смешанные браки прямо назывались главной причиной «совращения» униатов в католичество: «русская народность и греко–униатское исповедание… много от смешанных браков потеряли»⁴⁰.

Установлением «законного» вероисповедания в восточных губерниях Царства Польского занимались специальные комиссии, в составе которых преобладал русско–православный элемент. «Если любой из супругов был униатского обряда, — свидетельствует современник, — детей считают православными, вопреки очевидной правовой норме, так как закон 1836 года о смешанных браках… никогда не применялся по отношению к бракам между латинянами и униатами». Православными также объявлялись все некогда крещенные униатскими священниками лица, даже в том случае, если оба их родителя принадлежали к римско–католической конфессии. «Воссоединение униатов с православием, — писал О. Елен–ский, — дало право православному духовенству требовать, чтобы дети тех католических родителей, которые были крещены униатскими священниками, хотя бы даже задолго до акта воссоединения, числились бы православными, а таких было очень много… Я знавал много таких польских семей, где все дети были католики и только один, потому что его крестил униатский священник, должен быть, волею–неволею, православным… Вследствие этого, выходила в семьях путаница и религиозная, и национальная, тем более неприятная, что давала право вмешиваться в дело семьи и духовенству, и полиции… Очень часто бывали случаи, что родители уклонялись исполнять требования духовенства и полиции, и за сим следовала ссылка или тюрьма»⁴¹.

Ограничения в отношении конфессионально неоднородных супружеских пар касались не только вероисповедания детей. Например, в середине 60?х гг. в Комитете министров обсуждался вопрос о том, могут ли православные и лютеране, состоящие в браке с католиками, приобретать землю в Западном крае. Как утверждали сторонники новой запретительной меры, «русские, женатые на польках, подчинялись их влиянию до такой степени, что даже политическая благонадежность их становилась сомнительною»⁴². Брак государственного служащего с католичкой открывал простор для всякого рода инсинуаций, приобретавших в периоды обострения русско–польского противостояния подлинно маниакальный характер. Так, пропольское якобы направление министра внутренних дел П. А.Валуева некоторые современники склонны были связывать с его женой–полькой 43. Рассказ лично знавшей последнюю М. А.Милютиной позволяет серьезно усомниться в этом мнении. «После смерти первой жены (рожденной Вяземской), будучи губернатором в Митаве, он, — пишет о Валуеве Милютина, — пленил дочь местного полицмейстера Вакульского (католика и поляка) и женился на этой девице… М-me Валуева оказалась… совершенно немецкого свойства (она по матери немка–лютеранка, хотя ее сестра и брат католики)»⁴⁴. В распространении смешанных браков виделась одна из причин недееспособности русских чиновников Царства Польского и Западного края. В «Наставлении русскому своему сыну перед отправлением его на службу в западные русские области» (см. Приложение № 5) А. Востоков буквально заклинал молодых чиновников сторониться опасных полек 45. В бумагах варшавского генерал–губернатора И. В.Гурко, относящихся к середине 80?х гг., находим тревожное сообщение о том, что польские жены русских должностных лиц «конверты распечатывают»⁴⁶. П. А.Шувалов не получил в 1889 г. высокого назначения в Киев из–за польского происхождения своей матери. Публикуемая нами в Приложении № 2 армейская сводка ограничений по национально–религиозному признаку (1888) ставила знак равенства между католиками и состоящими в браке с католичками. Как писал в своем дневнике А. А. Половцов, Александр III «запретил назначать батальонных и чуть ли не ротных командиров из женатых на католичках офицеров» ⁴⁷. Любопытно, что ужесточение «брачно–служебных обычаев» в этот период происходило на фоне затяжного скандала, разразившегося в самой императорской фамилии вокруг сочетания ее членов с неправославными.

Отдавая дань очарованию польских женщин, русское общественное мнение отводило им совершенно определенную роль в противоборстве двух народов. «В польских семьях, — формулировал это поистине всеобщее убеждение Ю. Ф. Самарин, — ежедневно повторяется в своеобразной форме библейское сказание…: злой дух Польши в образе ксендза–духовника запускает свое жало в сердце жены, а жена, в свою очередь, мутит воображение и совесть мужа». Эта схема была воспринята и представителями власти 48. Сходное наблюдение, в иной, разумеется, тональности и уже прямо относящееся к смешанным бракам, находим у польского мемуариста. «Мы были как бы орудием в руках женщины, черпавшей свою моральную силу… в учении церкви, — писал Ю. Довбор — Мусницкий. — Если нам известны… люди польского происхождения, отрицающие свою национальную принадлежность, то только потому, что их матери не были польками. Роль мужчин в этой борьбе с утратой национальности в определенной степени бы/;а второстепенной»⁴⁹.

Национально–культурный климат в семьях, основанных на смешанных браках, отличался большим разнообразием. В каждом конкретном случае для ассимиляции требовался сугубо индивидуальный, иногда продолжительностью в несколько поколений, срок. В этом отношении показательна история семьи, поведанная в воспоминаниях В. А.Соллогуба. Его дед в числе прочих польских магнатов прибыл ко двору Екатерины II и впоследствии женился на русской. Также женатый на русской, отец мемуариста был католиком, причем человеком весьма религиозным, но лишь «немного» говорил по–польски. «Отец мой, — резюмировал рассказчик, — от одного берега отстал, а к другому не пристал». Сам В. А.Соллогуб известен уже как русский литератор пушкинского круга 50.

Иная ситуация описана в «литовских» воспоминаниях С. В.Ковалевской, дочери генерала В. В.Корвин — Круковского и Е. Шуберт. Ее бабка по отцу была русской, и «сам он по своим склонностям был наполовину русским, тем более что… большую часть своей жизни провел в России и с ранней молодости служил в царской армии». Несмотря на то, что оба родителя старались соблюдать нейтралитет в национальных вопросах, в семье, вырастившей выдающегося математика, «как… в большинстве семейств, живущих у границы, существовали две противоположные и враждебные партии — русская и польская». Горячей приверженкой «польской партии» стала воспитанная в греко–католической вере С. В. Ковалевская ⁵¹.

Еще один пример — жившая в Минской губернии семья В. Д. Спа–совича: отец — православный поляк, полностью сохранивший национальное самосознание («психологические черты первых неофитов николаевского православия, типичные, всеобщие» ⁵²), мать — полька–католичка. «Этот бедный человек, — писал об обосновавшемся в Петербурге В. Д. Спасовиче ксендз Т. Остоя, — сын бывшего униата, православный по закону, а в душе настоящий поляк, не мог найти выхода из внутреннего разлада иначе как в объятиях религиозного безразличия…, утратил связь с верой предков». Женись он, на русской, уже следующее поколение, по прогнозам Остои, окончательно оторвалось бы от национальной почвы 53. Сестра Спасовича, согласно свидетельству Н. И.Костомарова, «даже не знала ни слова по–русски, несмотря на то, что крещена в православной вере»⁵⁴.

Громкую известность получила история примкнувшей к польским повстанцам 1863 г. Анны Пустовойтовой, но лишь недавно, благодаря изысканиям Р. Бендера, документально раскрыты некоторые ее правовые аспекты. Усвоенная историографией традиция прошлого столетия гласила, что дочь православного офицера и польки–католички была крещена в православии и лишь много позднее, чтобы избежать заключения в православный монастырь, объявила себя католичкой, указав неверную дату рождения (1832 г. вместо 1838)⁵⁵ На самом деле и сама Анна Хенрыка, и ее младший брат (вероятнее всего также младшая сестра Юлия, подобно матери, вышедшая замуж за русского офицера) приняли крещение в католическом храме. На нарушавшем закон обряде в деревенском костеле под Люблином присутствовал отец 56. Такие сельские крестины, впрочем, не были единичным случаем 57. Надо полагать, что противоправное действие сохранялось в тайне, хотя Анну воспитывала ревностная в делах веры бабка по матери, а начальное образование она получила у люблинских визиток.

Найденные нами архивные данные вносят ряд существенных уточнений в историю Пустовойтовой, позволяющих понять логику поведения властей. Первоначально Анну действительно считали православной, и монастырь ей грозил как мера пресечения антиправительственных демаршей. Православными значились все дети подполковника Т. П.Пустовойтова в его послужном списке за 1851 г.⁵⁸. Очень скоро, однако, у властей появились сведения о переходе девушки в католичество, и тогда заключение в обитель, в соответствии с Уложением о наказаниях, стало трактоваться как способ «увещания к возвращению к православию». Тем временем, по просьбе матери Анны, епископ луцко–житомирский К. Боровский представил копию метрического акта, подтверждавшего изначальную принадлежность подозреваемой к католической церкви. Согласно объяснению прелата, брак родителей Анны был заключен до введения новых правил 1832 г., под действие которых Пустовойтов–отец подпадал, не являясь коренным жителем Царства Польского. В этом же духе дело излагалось и в прошении матери Анны на имя императрицы. «Она (дочь. — Л. Г.), — говорилось в прошении, — быв окрещена по обряду римско–католической церкви, хранила только твердо веру, данную ей святым крещением, и ни в каком случае отступницею от православной церкви почитаема быть не может».

Однако, лично изучив представленный епископом документ, киевский генерал–губернатор И. И.Васильчиков обнаружил вопиющее противоречие: запись в нем гласила, что в 1838 г., когда родилась Анна, ее матери было 17 лет. «Останавливаясь вниманием на летах последней, — делился Васильчиков своим открытием с шефом жандармов, — трудно предположить, чтобы она вступила в брак прежде издания закона 1832 года о браках… Следовало бы в таком случае считать…, что она вступила в брак имея 11?ть лет от роду, но брак в таком возрасте не мог быть допущен ни по законам гражданским, ни церковным. Поэтому я думаю, что мать Анны Пустовойтовой вступила в брак позднее издания закона 1832 года, и дочь ее, о которой идет дело, по закону, должна принадлежать к православной пастве». Дальнейший ход расследования прервал побег Анны весной 1862 г. за границу 59.

Таким образом, реконструкция Р. Бен дера нуждается в нескольких коррективах. Фальсифицировалась не дата рождения девушки, а время вступления в брак ее родителей (в действительности они поженились в 1837 г.), т. е. надежды возлагались на известное нам разъяснение 1834 г. Спасительным рубежом был не 1836, а 1832 г. Это, собственно, и сделало обман слишком явным. Подложные же метрики в архивном деле не упоминаются вообще.

Оригинальный выход избрал для себя получивший русское воспитание и не знавший с детства польского языка шестидесятник П. И. Огородников. «Я не поляк (мой отец был русским), я не русский (моя мать — полька), — читаем в его дневнике. — Я славянин (в моих жилах течет славянская кровь)»⁶⁰. В конце 60?х гг. в качестве эмиссара польской эмиграции был выслан в Россию А. Крыловский, отец которого являлся православным, а мать — католичкой 61.

Показателен пример В. Г. Короленко, детство которого, проведенное на Волыни, пришлось на драматические для тех мест 60?е гг., когда игра ребят «в поляков и русских» заменила все другие, когда обнаружились разногласия в семье (отец — русский, мать — полька), когда встал мучительный вопрос: «кто я?». В житомирский период в душе будущего писателя возобладали «те чувства, мысли, впечатления, какие она получала от языка, литературы и вообще культурных влияний родины… матери». Это тем более примечательный факт, что с оживлением польского национального движения общение внутри семьи, по настоянию отца, перешло с польского языка на русский. Вопрос о «национальности» Короленко оставался в «неопределенном положении» до тех пор, пока его не разрешили привязанность к русской литературе и приобщение к «общерусскому освободительному движению» ⁶².

На рубеже 80–90?х гг. в своих «Записках отшельника» К. Н.Леонтьев рассказал о выпускнике Московского университета, избравшем для себя стезю православного священника. «В семье его были этому серьезные препятствия: отец его православный, но мать — католичка, и она приходила в ужас от мысли, что сын ее будет схизматическим священником. Она тревожила совесть религиозного сына угрозой, что ей перед смертью ксендзы не дадут причастия». Молодой человек все же своей цели добился, став священником в одном из значительных городов Западного края, откуда, видимо, и сам был родом 63.

Выходцем из русско–польской семьи был А. И.Деникин, детство которого прошло в Царстве Польском. «Отец, — вспоминал он, — прослужив в Польше 43 года, относясь к полякам и к языку их без всякого предубеждения, все понимал, но не говорил вовсе по–польски. Мать впоследствии старалась изучить русский язык, много читала русских авторов, но до конца своей жизни говорила по–русски плохо… В доме у нас отец говорил всегда по–русски, мать — по–польски, я же — не по чьему–либо внушению, а по собственной интуиции — с отцом — по–русски, с матерью — по–польски»⁶⁴.

П. О. Добужинский, дед известного художника и потомок древнего польско–литовского рода, всю жизнь прослужил в Петербурге, сохраняя польское самосознание. «Хотя он, будучи католиком, был два раза женат на православных, и все дети по закону того времени были православными, — вспоминал Добужинский–внук, — в нашей семье по фамильной традиции держались некоторые польские обычаи… Со своими детьми он всегда говорил по–русски и лишь изредка с моим отцом говорил по–польски». Примечательно, что католические обычаи чтились и в семье православного отца художника 65. Роль в ассимиляции нерусских семей конфессионального начала вообще и смешанных браков в особенности отмечал в своих мемуарах другой корифей «Мира искусства» А. Н.Бенуа 66.

Обязательное обращение детей в православие многих вообще отталкивало от заключения «разноверного» союза. Отрицательно относились в 40?е гг. к бракам с русскими поляки — студенты Московского университета 67. Сходных правил придерживался представитель военной среды Ю. Довбор — Мусницкий, считая, что, женившись на православных, его соотечественники «теряют свое имя для Польши»⁶⁸. Потомки же смешанных браков активно пополняли ряды так называемых «мнимо–православных», официальная принадлежность которых к государственной церкви скрывала либо их тайную приверженность католицизму, либо религиозную индифферентность. Весьма частое соединение брачными узами таких «мнимо–православных» с католиками приводило к созданию семей с определенно польским обликом 69. Так что вместо ожидаемого обрусения поляков могла наблюдаться реполониза–ция: православный супруг начинал говорить в семейном кругу по–польски и даже тайно переходил в католическую веру. Многочисленные примеры подобной эволюции дает московская Полония 80?х гг., причем в большинстве выявленных В. Дзвонковским случаев это семьи, состоявшие из католиков–мужей и православных жен. Ограничимся ссылкой на биографию А. Ледницкого. Известный московский адвокат венчался с православной невестой в католическом храме по фальшивой метрике и, не без риска навлечь на себя судебное преследование, также в костеле крестил своего сына от этого брака. Примечательно, что оба раза обряд совершался за пределами Москвы: в первом случае в Нарве, во втором — в Твери 70.

В зонах компактного расселения поляков (Царство Польское и западные губернии) национально–политический кризис 60?х тт. породил упорный бойкот всего русского. «В царствование Александра I, — пишет польский мемуарист, — отдавали руку русским польские аристократки, при Николае I — уже одни обедневшие шлях–тянки, порой убогие учительницы, видевшие в этом замужестве единственный способ обеспечить себе собственный угол и семейное тепло; после последнего перелома, за исключением немногочисленных «последних жертв», питавших заблуждение, что, выйдя за представителя русской власти, они смогут смягчить наносимые народу удары, браки заключали исключительно политически безответственные женщины»⁷¹. «Известно, — сообщает другой хорошо информированный современник, — что после польского восстания 1831 года в Литве много овдовевших полек повыходили замуж за молодых русских офицеров. Такого явления после восстания 1863 года в Вильне не было; напротив, оставались без замужества много польских барышень молодых и красивых». Аналогичную перемену зафиксировал на материале Юго — Западного края польский исследователь Т. Эпштейн 72. «Подрастающим барышням говорилось: «Помни, что существуют три категории мужчин, которые для тебя не должны быть мужчинами: женатый человек, ксендз… и, естественно, москаль»», — так образно описывает сложившуюся обстановку С. Кеневич 73.

В Западном крае и в еще большей степени — в Царстве Польском русское присутствие было персонифицировано прежде всего служилым военно–чиновничьим элементом. В демографическом плане это обстоятельство обеспечивало среди русских значительное численное преобладание мужчин над женщинами. Понятно, почему в 30–50?е гг. свыше половины зарегистрированных в варшавских православных приходах браков относились к категории «разноверных». Хотя в дальнейшем диспропорция несколько сгладилась, даже в 1902–1911 гг. в Варшаве было заключено 1936 браков православных мужчин с католичками и всего лишь 109 браков католиков с женщинами православного исповедания 74. Частная жизнь военных и гражданских служащих, а также членов их семей в наибольшей степени зависела от воли правительства, с недоверием относившегося к породнению своих представителей с поляками.

Вместе с тем три последние царствования были отмечены невиданным ранее проникновением поляков в русскую и русских в польскую среду. Рост численности поляков за пределами территории их исторического расселения имел двоякие последствия. С одной стороны, увеличилась возможность заключения браков внутри своей, польской, общины, с другой — неизбежно множились смешанные браки. Последняя тенденция усиливалась также возросшей в пореформенную эпоху мобильностью простолюдинов. Выходцы из нижних этажей польского общества, попадавшие в Россию как добровольно, так и не по своей воле, были гораздо более подвержены ассимиляции (в частности через смешанные браки), нежели их, благородные сородичи. Наконец, с середины века начало вступать в брачный возраст поколение, чья конфессиональная Принадлежность определялась на основании законодательства 30?х гг.

С порождаемыми «разноверными» браками проблемами была хорошо знакома и русская провинция. Весомое тому подтверждение — воспоминания Л. М. Савелова о жизни в далекой от польских земель Воронежской губернии рубежа столетий, сочинение, в котором мемуарное начало удачно сочетается с профессиональными разысканиями по генеалогии. Один из Героев Савелова «женился, вопреки, конечно, воле родителей, бывших заядлыми поляками, хотя его мать была не полькой, а немкой». В другом «чувствовалось что–то фальшивое, полученное, видимо, от матери–польки». В третьем случае рассказывается о польском семействе врача, жена которого «много напортила мужу и детям своей нетерпимостью к русским», воспрепятствовав счастливому браку дочери, а мужа и сыновей послав на службу и учебу в Царство, где они так и не смогли прижиться (один из сыновей впоследствии женился на дочери русского купца)⁷⁵.

Особым укладом отличалась жизнь в местах ссылки польских повстанцев и конспираторов. Оторванность от национально–культурной среды вызывала как тягу к обособлению во имя сохранения собственного «я», так и потребность в приспособлении к новой реальности, в контактах с местным населением. Столь противоречивая ситуация, являясь источником присущего ссыльным душевного разлада, служила питательной почвой для диаметрально противоположных взглядов на браки с православными. «Одной из тяжких провинностей, оскорбляющих достоинство нашего положения, почти за политическое преступление, — писал в своих воспоминаниях В. Станишевский, приговоренный в 1849 г. к службе рядовым в отдельном Оренбургском корпусе, — почитали мы соединение узами брака с москевками. На самом деле такой подход не был излишне суровым. Женатый на москевке, втянутый в соответствующие имущественные и семейные отношения, привязывал себя к месту изгнания, забывал о возвращении на родную землю, практически отрекался и от своей прежней семьи, и от родного языка. До свадьбы не–веста–москевка обычно играла в польскую дудку; училась щебетать по–польски, ходила в наш костел, мечтала о Варшаве и т. п. После свадьбы все шло иначе. В доме такого отступника ты уже не услышишь польской речи; муж должен был сопровождать жену в церковь, а в свой костел ходил украдкой. А дети? Сыновья польской крови обращались в москалей, ненавидящих племя отца своего». За десятилетие, проведенное мемуаристом на чужбине, по его свидетельству, из нескольких сотен «соизгнанников» лишь единицы женились на русских. «Такого рода воздержанность, — заключал Ста–нишевский, — можно почитать за высшую добродетель»⁷⁶. Перед сложным выбором оказывались семейные ссыльные после амнистии. «Возвращаться, навлекая на себя, жену, а позднее детей остракизм… со стороны польского окружения, или остаться, решившись на медленную ассимиляцию», — так формулирует эту дилемму современный исследователь З. Опацкий 77. Вопрос о «разноверных» союзах сохранил свою остроту и после 1863 г., причем, как и прежде, преобладающим было отрицательное отношение к бракам с сибирячками 78.

Итак, определенно не права С. Ковальская — Гликман, полагая, что в местах ссылки смешанные браки «не вызывали никакого противодействия»⁷⁹. В то же время было бы ошибочным целиком полагаться на только что приведенное свидетельство Станишевского. Даже в сибирских условиях соединение поляков семейными узами с православными не вело однозначно к денационализации осужденных. Свое отношение к «отступникам» сообщество ссыльных определяло прежде всего по языку общения в их семьях, где нередко в обиходе был не русский, а польский 80. Давая правильную, на наш взгляд, оценку национальному изоляционизму, иркутский исследователь Б. С.Шостакович излишне прямолинейно связывает его со «сторонниками консервативных националистических взглядов»⁸¹. Не следует также забывать, что ссыльным зачастую были доступны только партии с женщинами более низкого общественного положения, а шляхтичам, даже после лишения их прав состояния, мезальянс мог казаться неприемлемым по соображениям сословного характера. С демократизацией социального состава и идейных позиций участников польского национального движения это предубеждение играло все меньшую роль.

«Разноверные» союзы в кругу самих ссыльных порождали порой весьма оригинальные подходы к национальному воспитанию детей. Находясь в 80?е гт. в Сибири, с одним из них имел случай познакомиться В. Г.Короленко. «Шиманские, — такую фамилию носило семейство, о котором поведал писатель, — развивали перед нами особенную систему воспитания, которую они намерены применять к своему ребенку. Она русская, он поляк. Обе национальности имеют одинаковые права на его душу… У него будет пока два отечества… Поэтому они будут жить… то в России, то в Польше. Таким образом мальчик будет подвергаться то польским, то русским влияниям. Затем, когда он вырастет, он сам выберет себе родину»⁸².

В том, что архаичное законодательство о смешанных браках отличалось необычайной долговечностью, велико участие русской православной церкви. Даже в 1916 г. изданный Харьковской епархией «Православный антикатолический катихизис» отрицал — совсем в допетровском духе, со ссылкой на VI Вселенский собор, — возможность брачных союзов православных с католиками, в том случае если «еретики» не согласятся на смену вероисповедания 83. Свое исключительное право на детей от смешанных браков православная церковь рассматривала в качестве компенсации за отступление от канонических предписаний 84.

Не меньшая жесткость, впрочем, была присуща позиции костела, также охотно апеллировавшего к букве канонического права. Когда в конце 80?х гг. директор одной из петербургских гимназий попросил состоявшего в ее штате ксендза перевести пассажи канонического права, толкующие об отношении католиков к православию, тот предупредил, что в тексте будут фигурировать «схизматики» и «еретики». «Мы люди образованные, — звучал ответ директора, — я для вас, а вы для меня еретик»⁸⁵. Несмотря на суровые карательные санкции, достаточно распространенным явлением был отказ ксендза исповедовать своего состоящего в браке с православным прихожанина. В таком положении оказалась, например, мать А. И.Деникина. Вождь белого движения подробно рассказывает в своих воспоминаниях о том, как она пыталась сохранить в тайне решение ксендза, требовавшего воспитания сына «в католичестве и в польскости», как о конфликте стало известно отцу, русскому офицеру, как тот ходил объясняться к священнику, и, идя на попятную, последний умолял не предавать дело огласке 86. В 1891 г. католическое духовенство во всей Империи было практически отстранено от процедуры заключения браков с участием православных, и его место заняла… полиция, выдавая свидетельства о внебрачном состоянии и правоспособности католиков 87.

Нет ничего удивительного в том, что указ «Об укреплении начал веротерпимости», работа над которым развернулась в преддверии первой российской революции, стал полной неожиданностью для общества 88. Между тем принятие этого основополагающего документа не означало полного разрыва с прошлым. Допустив свободный переход из православия в другие христианские конфессии, указ 17 апреля 1905 г. лишь косвенным образом ослаблял действие старых юридических норм. Он не вводил новых правил, регулирующих порядок заключения «разноверных» браков и определения конфессиональной принадлежности рожденных в них детей. На стадии подготовки закона важной вновь оказалась позиция государственной церкви, представители которой утверждгши, что существующее законодательство воспринимается населением как должное, и запугивали министров опасными последствиями его отмены. По словам митрополита Санкт — Петербургского и Ладожского Антония, оно «обычно не вызывает на себя особых нареканий и признается на практике тягостным собственно в тех случаях, когда под действие… подпадают браки между иноверцами и мнимо–православными из упорствующих и отпавших». После отказа от законодательного регулирования вероисповедания детей «есть полное основание опасаться, что православное духовенство, подобно католическому в настоящее время, будет по мере сил противиться заключению смешанных браков». Не преминул архиерей предостеречь и от неизбежного, по его мнению, «семейного разлада». Товарищ обер–прокурора Синода

2. К. Саблер также утверждал, что «протесты против этого постановления бывали в единичных случаях, но вызывались не столько религиозными, сколько национальными соображениями». Долголетнее применение законодательства, напоминал ближайший сподвижник Победоносцева, «способствовало умножению чад православной церкви». Кроме того, отмена его затруднила бы разрешение браков православных со старообрядцами, которые в юридическом отношении предполагалось приравнять к «разноверным» союзам 88.

Хотя в процессе упомянутой дискуссии высказывалось опасение, что нежелание перемен только стимулирует исход из православия, вопрос так и не получил разрешения в указе 17 апреля и был похоронен в особом совещании под председательством реакционера А. П.Игнатьева, в прошлом, кстати, киевского генерал–губернатора 90. Было отвергнуто и предложение о ненаказуемости инославных священнослужителей за бракосочетание «разноверной» пары 91. Лишь по достижении 14-летия («возраст религиозного самоопределения») дозволялась — именно в этом революционный смысл указа о веротерпимости — перемена исповедания.

Указ привел в движение население российско–польского погра–ничья и вызвал замешательство в рядах чиновничества. ««Упорствующие» (их было около 100000), — писал Евлогий о бывших униатах, — хлынули в костелы, увлекая за собой смешанные по вероисповеданиям семьи». И. Корвин — Милевский рассказывает случай, когда католическую веру приняли, с согласия отца, православного священника, две его дочери, опасавшиеся, что иначе не смогут выйти замуж: в их расположенном в западных губерниях селении, где до 1905 г. не было и 5 % католиков, за какую–то неделю вовсе не осталось православных. Прибывшие в Петербург в сопровождении игуменьи местного монастыря мужики из Седлец–кой губернии были допущены к царю и спросили растерянного Николая II, «правда ли, что он принимает католическую веру», — подобный слух довольно широко распространился не без участия польских помещиков и ксендзов 92.

После обнародования указа о веротерпимости, когда действующее законодательство должно было приводиться в соответствие со вновь провозглашенными принципами, появилась обширная юридическая литература, в которой скрупулезно систематизировались все правовые нормы и давались рекомендации по их изменению. Тон этой литературы весьма критичный. «Никакой обязанности воспитывать малолетнего в той, а не в иной вере, — считал 3. В. Познышев, — закон на родителей возлагать не должен»⁹³. Было убедительно показано, что отмена уголовного преследования за религиозные преступления невозможна без коренной корректировки Устава духовных дел иностранного исповедания, т. е., по сути, разрушения традиционной иерархии конфессий 94. Этого, как известно, не произошло. «Всякие коллизии, возникающие между вероисповеданиями по поводу смешанных браков и рождающихся от таковых детей, — констатировал в 1916 г. Н. С.Тимашев, — решаются безусловно в пользу господствующей церкви». Для периода между двумя революциями это подтверждается как судеб–но–полицейскими материалами, так и документами, исходившими от Ватикана 95. «Наша веротерпимость в своих основаниях, — делал вывод В. Н.Ширяев, — глубоко проникнута соображениями национальной политики»⁹⁶.

Д. Н.Блудов в 30?е гг. и великий князь Константин Николаевич в 60?е не являлись, конечно, единственными сторонниками заключения смешанных браков. О пользе семейных уз с православными в деле обрусения поляков высказывался А. Л.Потапов, имя которого, впрочем, традиция связала с изменой «русскому делу» в Северо — Западном крае 97. Сходных взглядов могли придерживаться представители администрации на восточных окраинах Империи 98. Однако в целом отношение светской власти к смешанным бракам было, как правило, отрицательным. Этот факт обнаруживает внутреннее противоречие правительственного курса. С одной стороны, придав «разноверным» союзам выраженную антикатолическую направленность, законодатели тем самым четко определили условие сближения русских и поляков. С другой стороны, широко признавалась их малая эффективность в урегулировании польского вопроса и даже прямая опасность для общества и государства.

В течение длительного периода своего действия правовая регламентация браков самым болезненным образом вторгалась в судьбы нескольких поколений поляков и россиян, получая особый резонанс в зависимости от эпохи, региона, социального слоя. Хотя в нашем распоряжении нет надежной статистики, можно без колебаний утверждать, что потомки смешанных браков составляли абсолютное большинство православных поляков Империи, превосходя по численности добровольно перешедших в православие католиков.

При всей огромной значимости вероисповедной принадлежности для национального самоопределения следует иметь в виду, что последнее обуславливалось также целой совокупностью жизненных обстоятельств — местом жительства, характером образования, профессиональной средой, климатом в семье и т. д. Складываясь благоприятно для формирования польского самосознания, они вполне могли нейтрализовать ассимилирующий потенциал православного исповедания. И, наоборот, принадлежность к католической церкви не обеспечивала автоматически польского самосознания. Подобно русским немцам («русским» не в плане подданства, но

прежде всего с точки зрения национально–культурной ориентации), жизнь в Империи, безусловно, формировала и русских поляков. Во многих случаях национальные корни переставали оказывать определяющее влияние на образ мыслей. Полузабытая традиция, впрочем, при известных обстоятельствах обретала второе дыхание, как это было, например, в переломные 1917–1918 гг.

¹ На важность и неразработанность темы указывал недавно З. Опацкий: Przeglad Historyczny, 1997, № 2, s. 360.

² Российское законодательство Х-ХХ веков, т. 6: Законодательство первой половины XIX века. М., 1988, с. 333; С. С. Клокоцкий. Брак / Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон, т. IVa. СПб., 1891, с. 570.

³Historia Kos'ciola w Polsce, t. 2, cz. 1: 1764–1918. Poznari; Warszawa, 1979, s. 549–550.

⁴ ПСЗ. l-есобрание, t. XVIII, 13(24).02.1768, № 13071. СПб., 1830, с.456–457.

⁵ ПСЗ. 1?е собрание, т. ХХ, 7.06.1776, № 14477. СПб., 1830, с. 392–393; № 15088, 20.11.1780, с. 1016.

⁶С. Сестренцевич — Богуш. Дневник Сестренцевича, первого митрополита всех римско–католических церквей в России, ч.1. СПб., 1913, с.91.

⁷ ПСЗ. 1?е собрание, t. XXVII, 16.10.1803, № 20987. СПб., 1830, с.932; Historia Kosciota w Polsce, t. 2, cz. 1, s. 550.

⁸ ПСЗ. 2?е собрание, t. V. Отделение 2. 30.09.1830, № 3969. СПб., 1831, с. 89.

⁹ ГА РФ, ф. 109, оп. 6, 1 эксп., 1831 г., д.158, л. 1–1 об, 2 об, 8.

¹⁰S. Kowalska — Glikman. Malzeristwa mieszane w Krolestwie Polskim. Problemy asymi-

lacji i integracji spolecznej / Kwartalnik Historyczny, 1977, № 2, s. 320. Ср.:

R. W. Woloszynski. Polacy w Rosji 1801–1830. Warszawa, 1984.

¹¹ Русский биографический словарь. [Т.9]. СПб., 1903, ст. 190–192; W. Bort-

nowski. Powstanie listopadowe w oczach Rosjan, s. 25.

¹²S. Kowalska — Glikman. Malzeristwa mieszane…, s. 321–322.

¹³ Белоруссия в эпоху феодализма…, т. 4, с. 103.

¹⁴С. Ф.Рубинштейн. Хронологический указатель указов…, с. 382.

¹⁵ ПСЗ. 2?е собрание, т. VII. 23.11.1832, № 5767. СПб., 1833, с.855–858.

¹⁶ Граф А. X. Бенкендорф о России в 1831–1832 гг. / Красный архив, т.3, 1931,

с. 149; А. П.Щербатов. Генерал–фельдмаршал князь Паскевич…, т.4, приложе-

ния, с. 41.

¹⁷ ПСЗ. 2?е собрание, тЛХ, отд.1, 22.05.1834, № 7113. СПб., 1835, с. 395;

21.08.1834, № 7355, с. 829–831.

¹⁸Н. Dylqgowa. Pokorni czy niepokorni? — Z zyciorysow biskupow polskich /

Losy Polakow w XIX–XX wieku. Warszawa, 1987.

¹⁹H. Konic. Dzieje prawa malzeriskiego w Krolestwie Polskim (1818–1836). Krakow,

1903, s. 135–141, 252–253, 258–259, 276–277; Historia paristwa i prawa Pol-

ski, t.oi, s. 499; Ю. С.Гамбаров. Брак / Энциклопедический словарь Русского

библиографического института Гранат, т. 6. Б. м., б. д., с. 456–457.

²⁰Historia paristwa i prawa Polski, t.3, s. 511–514; Российское законодательство

Х-ХХ веков, т.6, с. 214–217; Я. А.Канторович. Законы о вере и веротер-

пимости…, с. 72–82.

²¹ ГА РФ, ф. 728, on. 1, д.2271, раздел XXXII, л. 75.

²² Уголовное уложение 22 марта 1903 г. Глава вторая «О нарушении ограждаю-

щих веру постановлений» с мотивами и добавлениями по закону 17 апреля

1905 г. / Изд. Н. С.Таганцева. СПб., 1906, с. 136.

²³Е. Тарковский. Религиозные преступления в России / Вестник права, 1899,

№ 4, с. 22–23.

²⁴К. П.Победоносцев. Московский сборник. М., 1896, с. 14.

²⁵AGAD, SSKP, № 46, к. 66–67.

²⁶ РГВИА, ф. 744, on. 1, д.35, л. 52, 53, 80.

28

27 _{ГА рф} ф 72g_{f оп>} 1, д.2271, раздел 32, л. 138–140 об; Драгоценное воспоми-

нание / Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1870, № 1,

с. 251–252; О. А.Пржецлавский. Воспоминания / Русская старина, 1875, № 12,

с. 690–691; В. С.Печерин. Замогильные записки / Русское общество 30?х годов

XIX в.: Люди и идеи. Мемуары современников. М., 1989, с. 289.

Н. Я.Данилевский. Россия и Европа. М., 1991, с. 199; И. В.Чуркина. К во-

просу о попытке объединения старокатолической церкви с православной

(70–90?е годы XIX в.) / Церковь в истории славянских народов. (Балкан-

ские исследования. Вып. 17.) М., 1997.

²⁹ Русская старина, 1893, № 3, с. 573.

³⁰ Записки Иосифа, митрополита Литовского, т. 2, с. 297, 625, 635.

³¹ Там же, с. 646–649.

³²T. Korzon. Moj pamietnik przedhistoryczny, s. 5–6.

³³T. J.Epsztein. Malzeristwa szlachty posesorskiej na Wolyniu, Podolu i Ukrainie w

latach 1815–1880 / Spoleczeristwo polskie XVIII i XIX wieku, t. IX. War-

szawa, 1991, s.237.

³⁴AGAD, SSKP, 1862 г., № 659, k. 16–21.

³⁵Z. Starorypinski, K. Borowski. Miedzy Kamiencem i Archangielskiem. Dwa pa-

mietniki powstaricow z 1863 roku. Warszawa, 1986, s. 103–104; T. Bobrowski.

Pamietnik mojego zycia, t.2. Warszawa, 1979, s.355.

³⁶ 1857–1861. Переписка императора Александра II с великим князем Кон-

стантином Николаевичем. Дневник великого князя Константина Николаеви-

ча. М., 1994, с.353. Ср.: П. А.Валуев. Дневник министра…, т.1, с. 136–137.

³⁷С. В. Римский. Церковная реформа 60–70?х годов XIX века / Отечественная

история, 1995, № 2, с. 170, 173.

³⁸AGAD, SSKP, 1862 г., № 659.

³⁹П. А.Валуев. Дневник министра…, т.2, с.26–29, 63; П. А.Валуев и А. Г.Трой-

ницкий / Русская старина, 1899, № 9, с. 696; А. В.Никитенко. Дневник, т. 2,

с. 510–511; А. Ф.Кони. На жизненном пути. М., 1914, т.1, с.650.

⁴⁰ РГИА, ф. 1270, д.983; AGAD, SSKP, 1862 г., № 614, к. 3–4.

⁴¹A. Zaleski. Towarzystwo warszawskie…, s.455; О. Еленский. Мысли и воспомина-

ния поляка, с.691. Ср.: Т. Барсов. Сборник действующих и руководственных

церковных и церковно–гражданских постановлений по ведомству православно-

го вероисповедания. СПб., 1885, т.1, с. 204.

⁴² Исторический обзор деятельности Комитета министров, т.3, ч. 1, с. 199; РГИА,

ф. 1284, оп. 190, д.85, л. 9.

⁴³ Из воспоминаний М. И. Венюкова…, с. 377.

⁴⁴ Из записок Марии Аггеевны Милютиной / Русская старина, 1899, № 1, с. 60.

⁴⁵А. ЦьвЫевгч. «Западно–руссизм»…, с. 72.

⁴⁶AGAD, Kancelaria warszawskiego general gubernatora, № 1773, k.2.

4–700

⁴⁷А. А. Половцов. Дневник…, т. 2, с. 202, 452. *

⁴⁸Ю. Ф.Самарин. Современный объем польского вопроса / Сочинения, т.1.

М., 1877, с. 337; В. Н. Черепица. Польское национальное движение в Бело-

руссии…, с. 62.

⁴⁹J. Dowbor Muinicki. Moje wspomnienia, s.24. Ср.: Z. S.Felinski. Pamietniki. War-

szawa, 1986, s. 139.

⁵⁰В. А. Соллогуб. Петербургские страницы воспоминаний графа Соллогуба. СПб.,

1993, с. 22–26.

52 53

⁵¹С. В.Ковалевская. Воспоминания. Повести. М., 1986, с.359–362, 386.

T. Korzon. Moj pamietnik przedhistoryczny, s. 5.

T. Ostoja. Garsc wspomnien…, s.20–22. Ср.: Z. Starorypinski, K. Borowski. Miedzy Kamiencem i Archangielskiem…, s. 122.

⁵⁴H. И. Костомаров. Исторические произведения. Автобиография. Киев, 1990,

с. 570.

⁵⁵В. Б.Арендт. Из воспоминаний участника польского восстания 1863 г. Анна Те-

офиловна Пустовойтова / Каторга и ссылка, 1924, № 13, с. 98; S. Kieniewicz.

Anna Henryka Pustowojtow / Polski Slownik Biograficzny, t. XXIX, zeszyt 3(122).

Krakow, 1986, s.432.

⁵⁶R. Bender. Henryka Pustowojtow w manifestacjach przedpowstaniowych 1861 r. /

Losy Polakow…, s. 577–579, 593.

⁵⁷S. Kowalska — Glikman. Malzeristwa mieszane…, s.323.

⁵⁸ РГВИА, ф.395, on. 43, 1851 г., отд.1, д.720, л. 18. В послужном списке 1855 г.

вероисповедание детей не указано, а год рождения Анны там — 1844! (ф. 395,

оп.47, д.1005, л.4 об).

59 _ГА рф ф.₁₀9, оп.36, 1 эксп., 1861 г., д.252, л.2 об, 8 об, 16, 19, 27 об?28, 32.

⁶⁰P. Ogorodnikow. Dziennik wiez'nia 1862–1863. Warszawa, 1986, s.6.

⁶¹B. H. Черепица. Польское национальное движение в Белоруссии…, с. 14.

⁶²В. Г.Короленко. История моего современника, т.6. М., 1954, с. 116; т. 7, с. 141.

⁶³К. Леонтьев. Избранное. М., 1993, с. 268.

⁶⁴А. И.Деникин. Путь русского офицера, с. 12.

⁶⁵М. В.Добужинский. Воспоминания, с. 55–58.

⁶⁶А. Н.Бенуа. Мои воспоминания, т.1. М., 1993, с. 27.

⁶⁷Z. S. Felinski. Pamietniki, s. 148–149.

⁶⁸J. Dowbor Muinicki. Moje wspomnienia, s. 45.

⁶⁹ Уголовное уложение 22 марта 1903 г…., с. 136.

⁷⁰W. Dzwonkowski. Rosja a Polska. Warszawa, 1991, s. 152–154, 159.

⁷¹S. Kowalska — Glikman. Malzeristwa mieszane…, s.322.

⁷²А. Гене. Виленские воспоминания / Русская старина, 1914, № 5, с. 420; T. J.Ep-

sztein. Malzeristwa szlachty…, s. 236.

⁷³S. Kieniewicz. Jak bye Polakiem pod zaborami. (Tezy podstawowe) / Oblicza

polskosci. Warszawa, 1990, s. 105.

⁷⁴ ГА РФ, ф. 728, on. 1, д.1857, л. 40; S. Kowalska — Glikman. Malzeristwa mieszane…,

s.322–323; A. Tuszynska. Rosjanie w Warszawie, s.82.

⁷⁵Л. М.Савелов. Из воспоминаний 1892–1903. Воронеж, 1996, с.30, 31, 35–36.

⁷⁶W. Staniszewski. Pamietniki wieznia stanu…, s. 278–279.

⁷⁷Przeglad Historyczny, 1997, № 2, s.360.

⁷⁸A. Brus, E. Kaczynska, W. Sliwowska. Zeslanie i katorga na Syberii…, s. 142;

Б. С.Шостакович. Формирование в XIX веке польского стереотипа воспри–ятия Сибири и сибиряков. (На материалах польской мемуарной литературы) / Поляки в Сибири. Научно–информационный бюллетень гуманитарного общественно–научного центра. Иркутск, март 1995, с. 25.

⁷⁹S. Kowalska — Glikman. Malzeristwa mieszane…, s.322.

⁸⁰F. Nowinski. Polacy na Syberii Wschodniej…, s.320–321; W. Staniszewski. Pa-

mietniki wieznia stanu…, s. 211.

⁸¹Б. С. Шостакович. История поляков в Сибири (XVIII–XIX вв.). Иркутск, 1995,

с. 93–94.

⁸²В. Г.Короленко. История моего современника, т. 7, с. 365.

⁸³ Православный противокатолический катихизис. Харьков, 1916, с. 34–36.

⁸⁴ Особый журнал Комитета министров 25 января, 1 и 8 февраля и 15 марта

1905 г. о порядке выполнения пункта шестого именного высочайшего указа

12 декабря 1904 года. СПб., 1904, с. 17.

⁸⁵T. Ostoja. Garsc wspomnieri…, s.4.

⁸⁶А. И.Деникин. Путь русского офицера, с. 13. Ср.: A. Zaleski. Towarzystwo war-

szawskie…, s.45. О сопротивлении ксендзов см.: P. Kubicki. Bojownicy kaptani za

spraw§ Kos'cioia i Ojczyzny w latach 1861–1915. Sandomierz, t.1–10, 1933–1939.

⁸⁷ ПСЗ. 3?е собрание, t. IX, 11.05.1891, № 7682. СПб., 1894; Исторический об-

зор деятельности Комитета министров, т. З, с. 456–457; Я. А.Канторович.

Законы о вере и веротерпимости…, с. 76.

⁸⁸Т. Ostoja. Gars'c wspomnieri…, s. 28–30.

⁸⁹ Особый журнал Комитета министров…, с. 17–19.

⁹⁰С. Ю.Витте. Воспоминания, т.2, с.362.

⁹¹Н. С. Тимашев. Религиозные преступления по действующему русскому праву.

Пг., 1916, с. 10.

93

⁹²Н.Korwin?Milewski. Siedemdziesiat lat wspomnieri (1855–1925). Warszawa, 1993,

s. 143; M. Wankowicz. Szczeniecie lata. Krakow, 1974, s. 77–78; А. Богданович.

Три последних самодержца, с. 347–348; Путь моей жизни. Воспоминания

митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Ма-

нухиной. М., 1994, с. 140–147.

С. В.Познышев. Религиозные преступления с точки зрения религиозной свободы. К реформе нашего законодательства о религиозных преступлениях. М., 1906, с. 278.

⁹⁴В. Н.Ширяев. Уголовно–правовая охрана религиозной свободы. СПб., 1907, с. 13;

Н. С.Тимашев. Религиозные преступления по действующему русскому праву,

с. 4, 69.

⁹⁵Н. С.Тимашев. Религиозные преступления по действующему русскому пра-

ву, с. 15; I. T.JIiceeu4. Духовно спрагль… с. 198–200; Э. Винтер. Папство и

царизм. М., 1964, с. 513.

⁹⁶В. Н.Ширяев. Уголовно–правовая охрана…, с.9.

⁹⁷ Исторический обзор деятельности Комитета министров, т. 3, с. 199.

⁹⁸Л. Ф.Пантелеев. Воспоминания, с. 571.