4. «Разгневанием божьим попленены и высечены князья русские…»

О злое царствие темьное и сквернавое!

Степенная книга царского родословия

Битва на Сити явилась страшной национальной трагедией, на несколько поколений определившей судьбу целого народа. Объединенная рать Суздальской земли, в состав которой входили полки и дружины пяти князей, полегла на берегах до того никому не известной речки. В этом несчастливом сражении пала почти вся правящая и военная элита Владимиро-Суздальского княжества, военный разгром которого стал сверившимся фактом. Гибель князя Георгия перевернула страницу сопротивления Суздальской земли захватчикам, победа врага была полной и безоговорочной. Причём эта битва обернулась трагедией не только для Руси Северо-Восточной, но как это ни парадоксально прозвучит, и для Руси Южной. Если исходить из того, что поход на Рязань и Владимир-Суздальский Батый рассматривал как обеспечение правого фланга для движения на запад, то в случае поражения Бурундая на Сити орда в ближайшие годы не появилась бы под Киевом.

Поговорим о тех русских князьях, которые сражались на берегах Сити в марте 1238 года. Трагически сложилась судьба ростовского князя Василько, попавшего в плен к монголам. По логике вещей, столь знатного пленника должны были отвести к Батыю, чтобы сам джихангир решил его участь. Очевидно, Бурундай так и поступил. Правда, остается открытым вопрос – отправил темник Василька к Батыю под крепкой охраной или же ростовский князь проделал свой скорбный путь с туменами Бурундая, идущими на соединение с ханом. Никоновский летописный свод так сообщает об этом: «Князя Василка Констянтиновичя Ростовского руками яша и ведоша его с собою до Шероньского леса, и сташа станы ту» (т. 10, с. 110). Причем не просто вели, а как сообщает Софийская I летопись, «ведоша в станы своя с великою нуждею» (т. 5, с. 215).

О том, что это была за «нужда», рассказали летописцы: «И вели его до Шерньского леса, принуждая его жить по их обычаю и воевать на их стороне. Но он не покорился им и не принимал пищи из рук их» (Из Тверской летописи). Обратим внимание на то, что князь отказывался от еды. Возможно, Василько знал восточный обычай, согласно которому человек, с которым делишь трапезу, тебе друг. Поэтому свои намерения Василько обозначил сразу: «Не вкуси ничтоже суть в руках их» (Львовская летопись, т. 20, с. 157). Очень интересную информацию сообщает «Книга степенная царского родословия», где говорится о том, почему Василько отказывался пить и есть: «Но ни брашьна ни пития тогда никако же не приять: всё бо скверна суть» (т. 21, с. 266). Раз речь зашла о «скверне», то не исключено, что князю предлагали пить кумыс, священный напиток монголов, к которому русские испытывали стойкое отвращение. Достаточно вспомнить историю о том, как Батый потчевал кумысом Даниила Галицкого. Отказываясь пить кобылье молоко и называя этот священный напиток «скверной», Василько тем самым наносил монголам смертельное оскорбление.

Голодовка для ростовского князя даром не прошла, что и было отмечено в «Книге степенной царского родословия»: «Его же лице бяше уныло от многаго томления и неядения» (т. 21, с. 266). Здесь четко прописано о том, что Василько долгое время не ел. Но это могло произойти только в том случае, если после побоища на Сити прошло несколько дней, в течение которых князя вели в ханскую ставку. Что подтверждает версию о том, что битва была 1 марта.

Как следует из текста Львовской летописи, сопровождающие Василька монголы решили склонить князя к сотрудничеству: «Нудяше его во своей воле жити и воевати с ними» (т. 20, с. 157). Рассуждения о том, что ростовскому князю предлагали сменить веру, были вставлены в летописи задним числом, чтобы подчеркнуть благочестие Василька. В действительности монголам не было никакого дела до его религиозных взглядов, для них главным было, чтобы этот богатырь воевал на их стороне: «И нудиша Василька много проклятии безбожнии Татарове в поганьскои воли их и воевати с ними» (Московский летописный свод XV века). Складывается впечатление, что сопровождающие князя люди захотели порадовать Батыя и решили заранее сломить волю Василька. Чтобы в ханском шатре князь упал в ноги джихангиру и признал его своим повелителем. Но за время пути им не удалось склонить Василька к отступничеству, и когда отряд встал лагерем у Шеренского леса, монголы взялись за дело серьезно.

Князю сразу обозначили его перспективы – либо он по-хорошему соглашается служить хану, либо его заставят это сделать по-плохому. Василько не только отверг это предложение, но высказал всё, что думает о степняках вообще и о Батые в частности: «Многа хульная изрек на царя их и на всех их» (Львовская летопись, т. 20, с. 157). Не имея возможности добраться до врагов руками, князь открыто издевался над ними, чем привёл своих мучителей в состояние бешенства. О том, как на это отреагировали монголы, свидетельствует «Книга степенная царского родословия»: «Безбожнии же проклятии Татарове скрежетаху на нь зубы своими, желающе насытитися крови его, и муки готовляху ему» (т. 21, с. 266). Василько видит, что дело зашло слишком далеко, что палачи уже приготовили орудия пыток, но остается твердым в своем решении не склоняться перед завоевателями.

Многие летописные своды, не вдаваясь в детали, просто констатируют сам факт смерти Василька, но встречается и более подробная информация. Например, Тверская летопись сообщает, что «они же много мучивше его, предаша смерти» (т. 15, с. 370). Практически дословно эта фраза воспроизводится в Львовской и Ермолинской летописях. Несколько иначе воспроизводит ситуацию «Книга степенная царского родословия», где главный акцент делается на религиозную составляющую: «Сверепии варвари, много мучивше его, и смерти предаша за исповедание Христово» (т. 21, с. 267). Как следует из текста летописей, смерть князя была медленной и жуткой.

Наиболее подробный рассказ о гибели Василька сохранился в Супрасльской летописи: «Тем же не погреши надежы своеи, о веру хрестянскую постреда; не только до крови, но и до слезного, и до последнего издыхания ни покориша сыроядьцем бездушным и не послуша ласкания их, ещё ему обещеваху, и возлюбиша бо им оканным красоты деля лица его, и того деля многу муку приносяху ему, да быша им повинуль, ово грозою и мукою, ово же ласкаюче его и дарами и ризами безьценьными. Правдива же душа его изволи паче не к тому, не токмо риз ценных съвлечеша, но и плоти стругание и кости, ино оли же и до самых мозгов изряднеи же душю в руци божи конечьным покоянием» (т. 35, с. 43). Монгольские палачи срезали с ростовского князя куски мяса до самых костей, но Василько так и не попросил пощады.

Поэт Дмитрий Кедрин в поэме «Князь Василько Ростовский» нарисовал образ русского князя – героя, не покорившегося врагу:

«Служить тебе не буду,

С тобой не буду есть.

Одно звучит повсюду

Святое слово: месть!

……………………………………

Забудь я Русь хоть мало,

Меня бы прокляла

Жена, что целовала,

И мать, что родила…»

Батый, привычный к лести,

Нахмурился: «Добро!

Возьмите и повесьте

Упрямца за ребро!»

И пусть Василько с Батыем так никогда и не встретился, сама суть происходящего передана очень верно.

Тем не менее, напрашивается мысль, что князя убивать не хотели. Я уже отмечал, что судьбу такого важного и знатного пленника мог решить только хан, к которому и повезли Василька. Скорее всего, в своем желании услужить джихангиру и представить ему морально сломленного ростовского князя палачи переусердствовали и замучили Василько до смерти. А когда спохватились, то было уже поздно. Мертвого богатыря бросили в Шеренском лесу, что было отмечено в Никоновском летописном своде: «Василка же по убиении его, поверъгоша окаянии на лесе» (т. 10, с. 111).

Вскоре тело Василька было найдено местными жителями, завёрнуто в саван и спрятано, а о страшной находке доложили епископу Кириллу. Епископ распорядился доставить мертвого князя в Ростов. «И когда понесли его в город, навстречу ему вышло множество людей, проливая слезы жалостные, горюя, что остались без такого утешителя. Многие правоверные люди рыдали, глядя на погребение отца и кормителя сиротам, великого утешителя печальным, закатившуюся светоносную звезду во мраке пребывающим» (Из Лаврентьевской летописи). Василька похоронили в княжеской усыпальнице Успенского собора, под сводами алтаря Ростовского соборного храма.

В этом же соборе покоился и Георгий Всеволодович: «И удивительно было, что даже после смерти бог соединил тела их; принесли тело Василька и положили его в церкви святой Богородицы в Ростове, где и мать его похоронена. Тогда же принесли голову великого князя Георгия и положили ее в гробницу, где уже лежало тело его» (Из Лаврентьевской летописи). Впоследствии ростовский герой был канонизирован, и праздник его был установлен 4 марта, в день мученической гибели, 23 мая в Собор Ростово-Ярославских святых и 23 июня в Собор Владимирских святых.

Вдова Василька, княгиня Мария, в память о погибшем муже основала Спасо-Песоцкий (как его ещё называли в народе, Княгинин) монастырь с храмом Спаса на Песках. Соборный храм первоначально был деревянным. В конце XIV века его разобрали, а затем соорудили новый, тоже из дерева. После этого собор неоднократно перестраивался, а современное каменное пятиглавое здание было построено в 1711 году. Храм Спаса на Песках – это единственная постройка, которая уцелела от всего комплекса Княгинина монастыря. Храм и сегодня стоит на окраине города, как напоминание о подвиге молодого ростовского князя, положившего голову «за други своя».

Ростов Великий. Церковь Спаса на Песках построена княгиней

Марией в память о погибшем муже – ростовском князе Василько

Фото автора

* * *

После того как Бурундай увел тумены к Торжку, на реку Сить приехал ростовский епископ Кирилл. «Батыев погром» святитель переждал на Белом озере, и как только волна нашествия схлынула, поспешил обратно в Ростов. По пути решил заехать на Сить и найти тело Георгия Всеволодовича. Это свидетельствует в пользу того, что великий князь погиб в районе Станилово – Лопатино, а не в Божонке. Чтобы попасть в Божонку, епископу пришлось бы делать солидный крюк, а это в сложившейся ситуации было маловероятно. Если же Кирилл нашел тело князя в районе Станилова, то ему не надо было далеко отклоняться от маршрута.

Летописец не уточнил, где именно было обнаружено тело Георгия Всеволодовича: «Кирилл же, епископ ростовский, в то время был на Белоозере, и когда он шел оттуда, то пришел на Сить, где погиб великий князь Юрий, а как он погиб, знает лишь бог – различно рассказывают об этом. Епископ Кирилл нашел тело князя, а головы его не нашел среди множества трупов» (Из Тверской летописи).

Трагическая смерть великого князя породила массу самых разных слухов, но активно муссировать их начали не летописцы, а современные исследователи. Здесь наиболее показательна та позиция, которую занял летописец из Великого Новгорода: «Бог же весть, како скончася: много бо глаголють о нем инии» (Новгородская I летопись старшего извода). Достаточно корректное высказывание, поскольку человек просто отказался передавать ходившие по Руси различные слухи и сплетни. Ни у кого не вызывал сомнений тот факт, что князь Георгий пал от рук монголов в битве за свою землю. Этим и объяснялась его дальнейшая канонизация.

Особо скептические умы всё простое не устраивает, им необходимы тайны и сложности. Уже упоминавшийся профессор Джон Феннел высказал свою версию относительно смерти Георгия Всеволодовича. Причем совершенно бездоказательную. «Не исключено, что после захвата Василька большая часть войска бежала, убив, возможно, великого князя, пытавшегося их остановить: на гибель Юрия от рук своих людей указывает не только сообщение об отрубленной голове, но также и новгородский летописец, который в своем рассказе о событиях 1237–1238 годов относится к Юрию непочтительно, бросая тень сомнения на обстоятельства его смерти. “На реце Сити… животь свои сконча ту. Бог же весть како скончася: много бо глоголють о нем инии”. Такого рода догадок об исходе битвы на Сити трудно избежать, когда собственный летописец Юрия столь поразительно избегает подробностей: легко предположить, что он пытался скрыть какие-то, возможно неприглядные обстоятельства того, что в действительности произошло»[84].

Во-первых, летописец из Новгорода и личный летописец великого князя – это совершенно разные понятия. Во-вторых, непонятно, что именно непочтительного в отношении к Георгию Всеволодовичу со стороны новгородского летописца обнаружил заморский ученый. Всё было как раз наоборот. Тем не менее, тема получила развитие.

В книге С. Козлова и А. Анкудиновой «Очерки истории Ярославского края с древнейших времён до конца XV века» читаем следующее: «Не ясны и обстоятельства смерти князя Юрия. Известно, что он, хотя и обладал немалым военным опытом, явно не отличался крепостью духа и в трудной ситуации легко впадал в панику. Ростовский епископ Кирилл, пришедший на место битвы вскоре после ухода татар, нашел среди завалов трупов и обезглавленное тело Юрия (голову нашли лишь впоследствии и положили в гроб). Исследователь М.Д. Приселков полагал, что князь был предан своими же людьми, поскольку в сражениях на Руси в этот период очень редко отрубали головы. Вполне вероятно, что Юрий пытался остановить бегущее, деморализованное войско и пал от рук русских воинов».

Довольно оригинальный взгляд на проблему. Наверное, самый дотошный исследователь военного дела Древней Руси затруднится ответить, насколько редко в XIII веке отрубали в боях человеческие головы и кто вёл подобную статистику. Но, наверное, кто-то вел, и эти документы сохранились, раз «М.Д. Приселков полагал» – не на пустом же месте он сделал подобный вывод!

В том, что у князя была отрублена голова, ничего необычного нет, поскольку в монгольской традиции было подносить голову вражеского военачальника своему полководцу. Но поскольку Бурундаю она доставлена не была, значит, по какой-то причине её не довезли. Иначе темник не упустил бы возможности предъявить её Батыю и заслужить похвалу хана. Такими ценными трофеями, как голова правителя враждебного государства, не разбрасываются!

Спустя некоторое время голова Георгия Всеволодовича была найдена: «Тогда же принесоша главу великаго князя Юрья и вложиша ю в гроб к его телу» (Софийская I летопись). Данная информация подтверждается текстами Тверской, Симеоновской и ряда других летописей. В том, что это была голова именно великого князя, сомнений быть не может, поскольку Георгия Всеволодовича многие знали лично и подлог был бы тут же разоблачён.

Согласно одному из преданий, останки князя Георгия были сначала похоронены на Сити, но мы уже убедились, что это не так, поскольку он был изначально захоронен в Ростове. Через год после гибели тело великого князя по приказу его брата Ярослава было перенесено в Успенский собор стольного Владимира. «В год 6747 (1239). Великий князь Ярослав послал за телом брата своего Георгия в Ростов, и привезли его к Владимиру, и остановились, не доехав. Навстречу телу вышли из города епископ Кирилл и Дионисий архимандрит; понесли его в город с епископом, и игуменами, и попами, и монахами. И не слышно было пения из-за великого плача и вопля, ибо весь город Владимир оплакивал князя» (Из Лаврентьевской летописи). 4 февраля стало днем памяти благоверного князя, канонизированного в 1645 году.

22 января 1645 года в Успенском соборе города Владимира состоялось обретение нетленных мощей Георгия Всеволодовича. Присутствовали царь Михаил Романов и патриарх Иосиф, на средства которого и была изготовлена серебряная позолоченная рака. В неё из каменной гробницы перенесли мощи благоверного князя. В 1852 году на народные пожертвования была изготовлена новая рака из серебра, куда и перенесли мощи Георгия Всеволодовича.

Когда тело князя привезли из Ростова и перезахоронили в Успенском соборе стольного Владимира, произошло чудо. Отрубленная голова непостижимым образом приросла к туловищу, о чём сохранилась запись в «Книге Степенной царского родословия»: «Глава святая прильнула к святому телу, так что и следа не было отсечения на его шее; правая рука поднята была как бы у живого, показывая на подвиг» (т. 21, с. 265). Казалось бы, вот она, очередная партия опиума для народа, но помощь в установлении истины пришла с совершенно неожиданной стороны. Когда большевики занялись вскрытием мощей русских святых, они заинтересовались и князем Георгием. Было решено вскрыть его раку. Вскрытие происходило 13 и 15 февраля 1919 года, в составленном по этому поводу акте записано так: «У влк. кн. Георгия, убитого в бою с татарами… в котором ему была прочь отсечена голова, последняя оказалась приросшей к телу, но так, что можно было заметить, что она раньше была отсечена, так что и шейные позвонки были смещены и срослись неправильно»[85].

Большевиков трудно заподозрить в том, что они сфальсифицировали всю эту историю, и даже документально её зафиксировали, не те это были люди, чтобы раздувать ажиотаж по поводу религиозных ценностей. К тому же Георгий Всеволодович в их глазах являлся не просто феодалом и угнетателем простого народа, а главным виновником поражения Руси во время монгольского нашествия. Мощи благоверного князя после вскрытия были изъяты из собора и возвращены Церкви лишь в 50-е годы XX века.

В октябре 1941 года серебряная рака была снята с гробницы и передана в Фонд обороны, а затем отправлена на переплавку. Сохранилась лишь её малая часть с чеканными клеймами: «Изображения на клеймах (по рисункам владимирского иконописца В.А. Шагурина): 1.Поле битвы (на р. Сить) с обезглавленным телом князя Георгия, обозреваемое Батыем; 2. Перенесение тела князя с поля битвы в город Ростов; 3. Обретение ростовским епископом Кириллом на поле битвы отрубленной головы князя»[86].

В наши дни князь Георгий покоится под сенью Успенского собора, рядом с мощами своего знаменитого племянника – Александра Невского. Гробница святого прикрыта стеклом, и мы можем его увидеть – в кафтане, сапогах, лицо прикрыто расшитым платом, а рука сжимает тяжёлый меч. Подобных почестей удостаивается далеко не каждый правитель, а это само по себе говорит о многом.

Князя стали изображать на иконах и фресках именно как князя-воина, а не просто правителя. Стремление подчеркнуть воинское достоинство великого князя, а также уподобление его патрональному святому – Георгию Победоносцу – привело к тому, что особенностью ранней иконографии Георгия Всеволодовича является изображение доспехов, которое отличает его от других русских князей, как правило, представленных в плащах или шубах. От летописцев Георгий Всеволодович удостоился самых лестных слов: «Этот дивный князь Юрий старался божественные заповеди соблюдать и всегда имел страх божий в сердце, Георгий, воплощенное мужество, – кровью омылись страданья твои! Если не будет испытания, не будет и венца, если нет мук, нет и воздаяния. Всякий, кто привержен добродетели, не может прожить без многих врагов» (Из Лаврентьевской летописи).

В народе появилась легенда о том, что князю Георгию удалось укрыться от орды в городе Китеже на берегу озера Светлояр, но Батый настиг его там и предал смерти. В тот же час Китеж погрузился в воды озера. Про недостойных людей такие легенды не слагают!

* * *

О событиях, которые последовали в Суздальской земле после битвы на сицких болотах, все летописи рассказывают приблизительно одинаково: «А Ярослав после того нашествия пришел и сел на престол во Владимире, очистил церковь от трупов и похоронил останки умерших, а оставшихся в живых собрал и утешил; и отдал брату Святославу Суздаль, а Ивану – Стародуб» (Из Тверской летописи). Мы знаем, что пришел Ярослав в столицу из Новгорода, другой вопрос, пришел он только со своей дружиной или же господа-новгородцы оказали ему поддержку войсками.

Оказавшись в разгромленной столице, Ярослав первым делом распорядился убрать огромное количество мертвых тел, которые лежали на улицах и в церквях Владимира-Суздальского. Наступила весна, снег быстро таял, и угроза эпидемии возрастала многократно. Одновременно князь приказал начать восстановление разрушенного города. Сложившуюся ситуацию очень точно охарактеризовал Николай Михайлович Карамзин: «Ярослав приехал господствовать над развалинами и трупами» (т. IV. с. 7). Но помимо дел сугубо хозяйственных, Ярославу пришлось заняться и политическими проблемами, поскольку теперь именно он оказался самым старшим в роду Всеволода Большое Гнездо.

Потери, которые понесла правящая элита Суздальской земли, были страшные. В битве на реке Сить пали великий князь Георгий и ярославский князь Всеволод. Защищая столицу, сложил свою голову сын Георгия Всеволодовича Мстислав, а два его брата, Всеволод и Владимир, были убиты по приказу Батыя у стен стольного города. Ростовский князь Василько был взят в плен и замучен, а сын Ярослава Всеволодовича убит при обороне Твери. Итого, пало семь князей!

Как великий князь, Ярослав Всеволодович занялся перераспределением уделов. Брату Святославу, который рубился с монголами на Сити, Ярослав в придачу к Юрьеву-Польскому отдал Суздаль, а за братом Иваном, который в битве участия не принимал, просто оставил его вотчину – Стародуб, ничего к ней не прибавив. Факт сам по себе незначительный, но весьма показательный. Из трех братьев Константиновичей уцелел только Владимир Угличский. У князя Василька остались два малолетних сына, Борис и Глеб, а у Всеволода Ярославского Василий и Константин. Борис стал князем ростовским, Глеб получил в удел Белозерск, а Василий стал княжить в Ярославле.

Жизнь постепенно начала входить в свою колею. Как мутная волна, нашествие захлестнуло страну и схлынуло, оставив после себя разорённую, выжженную и осквернённую землю. Однако степняки не оставили ни гарнизонов, ни каких-либо отрядов, чтобы удержать за собой разгромленную и обессиленную Северо-Восточную Русь. Они просто пришли и ушли, и многим тогда казалось, что это был обычный набег из Степи, только более страшный и кровавый, чем все прежние набеги. «И была радость великая среди христиан, которых бог избавил рукой своей крепкой от безбожных татар» (Из Лаврентьевской летописи). Из окрестных лесов возвращались на родные пепелища чудом уцелевшие старики, женщины и дети. Целое поколение мужчин было выбито на полях сражений, при обороне городов или же погибло в монгольском плену. Летописцы пытались осмыслить случившееся и приходили к выводу, что Бог разгневался на людей за их грехи: «Разгневанием божиим поплени и высечи князи руския и всю землю Рускую. Тогда убиша князя Юрья Всеволодовича з детьми и братаничи» (Устюжская летопись, т. 37, с. 30).

С возвращением князя Ярослава и установлением твёрдой власти Суздальская земля связывала большие надежды. И летописец, сидя в тесной монастырской келье в возрождающемся из пепла стольном Владимире, при свете лучины записал следующие строки: «В тот же год было мирно».