ВСЕ, ЧТО ПУТАЕТСЯ ПОД НОГАМИ, ДОЛЖНО БЫТЬ ОТБРОШЕНО, А НАМ С ВАМИ ДОРОГА ТОЛЬКО ВПЕРЕД И ТОЛЬКО К ПОБЕДАМ!

ВСЕ, ЧТО ПУТАЕТСЯ ПОД НОГАМИ, ДОЛЖНО БЫТЬ ОТБРОШЕНО, А НАМ С ВАМИ ДОРОГА ТОЛЬКО ВПЕРЕД И ТОЛЬКО К ПОБЕДАМ!

Речь на XV съезде ВКП(б) 5 декабря 1927 года

Товарищи, у нас список ораторов непрерывно претерпевает неожиданные изменения. (Микоян: «Аварии!») Предупреждают одного оратора, а приходится говорить другому. Происходит это потому, что мы слишком, так сказать, добросовестно хотим выслушать представителей оппозиции. (Голоса: «Правильно!») Предоставили слово Смилге, но вы знаете, что этот бывший вождь оппозиции давно разучился ходить своими собственными ногами (возглас: «Его Троцкий носит!»), поэтому он даже на трибуне партийного съезда не желает появиться по первому приглашению. (Смех.)

Товарищи, прежде всего следовало бы парочку слов сказать об оценке общей политики ЦК. Здесь по этому поводу говорилось довольно много, достаточно много о политике ЦК говорили на губернских и областных партийных конференциях. Не подлежит ни малейшему сомнению, что, несмотря на все Злобные пророчества и предрекания, идущие со стороны оппозиции, два года, прожитые нами, являют собой огромный кусок исторического дела, которое мы с вами делаем десять лет.

Я понимаю нервозность представителей оппозиции. По-моему, здесь многие товарищи выражали простую несправедливость по отношению к ним. Ведь вовсе не за три месяца до съезда, тем более — не за месяц до съезда, тем более — не во время дискуссии, а два года тому назад оппозиция предрекала нашей партии, ее политике неизбежную гибель. Люди спали и во сне видели всякие новые, чрезвычайно сложные и серьезные затруднения, которые дадут им почву, чтобы развернуть свою платформу, свою программу. Представьте себе их положение: прождавши с таким огромным напряжением и с жадностью этих особо серьезных затруднений и невзгод над головою Советского Союза и нашей партии, теперь, через два года, они приходят на съезд — и что они должны сказать? Раковский, выйдя на эту трибуну, начал рассказывать о таких вещах, о которых мы до некоторой степени осведомлены. Как он начал речь? «Товарищи, — сказал он, — земля имеет форму шара (смех); на этом шаре мы занимаем одну шестую часть, а наши противники — пять шестых частей; подумайте, во сколько раз противник нас превосходит по численности, по капиталу и по прочему». (Смех. Аплодисменты.)

В докладе генерального секретаря ЦК говорилось достаточно о международном положении. Раковский, если не ошибаюсь, знает не только западные, но и восточные языки, и он должен был знать, что эту шестую часть мира ни в какой степени просто, арифметически с пятью шестыми нельзя сопоставлять. (Смех. Возгласы: «Правильно!») В том-то и секрет, глубокоуважаемый дипломат, что мы — шестая часть, против нас пять шестых, и пока что мы побеждаем. Я думаю, товарищи, что всем вам известно, почему и как это происходит.

Чем объяснить такую беспомощность оппозиции? Тем достижениям, той линии партии, которую мы проводили, противопоставить решительно нечего. Полагаю, мы сумеем еще выслушать последних ораторов из оппозиции, но я думаю, что нового они ничего не прибавят. Не прибавил ничего и Евдокимов, хотя он, как говорится, человек прожженный в таких делах, но тут у него язык отнялся. Человек он в достаточной мере тренированный, а тут пришлось по бумаге излагать те обвинения, которые они предъявляют нам, и те нужды, которыми, видите ли, болеет рабочий класс. Мы, правда, должны уступить пальму первенства представителям оппозиции: они о нуждах рабочего класса знают, конечно, неизмеримо больше, чем мы все вместе взятые! Потому что вот вы заседаете в таком блестящем дворце, а Зиновьев пребывает в рабочем квартале, в рабочих квартирках, за постненьким чайком! Он непосредственно ощущает, какой сапог и в каком месте жмет рабочему классу. И вот он устами Евдокимова изложил, что вот — заработная плата, 7-часовой рабочий день, против которого они, как известно, голосовали, что вот жилищная нужда и прочие вещи, — все это такая новость, что дальше, как говорится, и ехать некуда. А куда же все-таки делось все то, что было изложено представителями оппозиции в том самом знаменитом евангелии, которое называется платформой оппозиции, ибо в Ленинграде заявляют, что это евангелие имеет особо авторитетный источник? Говорят, что в его составлении участвовало не более, не менее как 200 оппозиционных евангелистов, и поэтому, действительно, там сосредоточена вся соль оппозиционной мудрости, хотя количество здесь не находится ни в каком соответствии с идейным качеством! (Голос с места: «Талмуд!») Повторять все изложенное в платформе не приходится. Но я напомню вам одно место из этой самой платформы, которое суммирует весь символ веры оппозиции, все те обвинения, которые она предъявляет ЦК партии, нашему партийному руководству. Оппозиция говорит: ЦК партии готов платить долги. Не сказано, какие — иностранные, конечно, но не сказано — военные, довоенные или какие-либо другие (голос с места: «Для них все равно!»); ЦК, мол, ведет такую политику, что готов не сегодня-завтра сдать в архив монополию внешней торговли; ЦК партии будто бы склонен отказаться от той позиции, которую наша партия занимала до сих пор по отношению к национально-революционному движению против империализма. И, наконец, ЦК обвиняется в расширении политики нэпа, в переходе на рельсы неонэпа, а отсюда, конечно, два шага до расширения политических прав нэпмана. И дальше, если признать эти пункты, тогда делается следующий вывод: мы стоим, дескать, накануне ликвидации диктатуры пролетариата, накануне ликвидации Советской власти.

Что нам теперь преподносят, товарищи? Где их разговоры о том, что мы термидорианцы, что мы и то и другое? Выходят и начинают разводить философию насчет заработной платы, 7-часового рабочего дня и насчет таких вещей, которые будто бы сейчас жмут рабочих.

В чем же дело? Дело в том, что банкротство их к XV съезду выявилось полное, абсолютное и решительное. Евдокимов все еще по инерции говорит: вот мы за единство, вот наш «левый сектор», как сегодня говорил Раковский, вот он готов принять все меры к тому, чтобы сохранить единство. Товарищи, ведь это все пустой разговор! Об этом можно было на не совсем квалифицированных собраниях три месяца тому назад разговаривать, но здесь, сейчас — о каком единстве можно говорить? О какой угрозе расколом нашей партии? Что, товарищи, здесь на съезде, имеется? Что это вот здесь, разве это не единство среди сотен и сотен наших делегатов? Где же после этого партия? И после этого выходят и болтают, что они с удовольствием готовы стоять за единство, что рабочий класс только и дышит тем, как бы Евдокимов не оказался вне партии. Беспокоит это, товарищи, и тех, которые уже за пределами партии. Наряду с тем заявлением, о котором здесь рассказывалось, в президиуме есть еще другое заявление за подписью лиц, которые теперь не состоят в партии. Они там, присоединяясь ко всему вышеизложенному в заявлении 121, просят съезд о восстановлении их в партии. Конечно, молчаливо, они, вероятно, думают, что ежели это событие не совершится, то рабочий класс будет метаться из стороны в сторону, революция получит новую угрозу и прочее и прочее. Здесь не присутствует Троцкий, его следовало бы при этом вспомнить. Он был большим мастером измерять одинаковые расстояния разной величиной. Я думаю, что здесь это точно применимо. Товарищи, за последнее время, за год-полтора, оппозиция сделала для партии, для рабочего класса, для диктатуры столько, что оказаться ей за пределами партии — дорога очень небольшая, но вернуться обратно — дорога бесконечно длинная. (Аплодисменты.) И я не знаю, хватит ли жизни даже у такого молодого из оппозиционеров, как, скажем, у Саркиса, чтобы эту долгую дорогу возвращения в партию преодолеть. Так, товарищи, дело сейчас обстоит. (Голоса: «Правильно!»)

Ведь в самом деле, мы за время внутрипартийной борьбы, за время долгой дискуссии на протяжении двух лет привыкли ко многому! Нас совершенно не трогают такие вещи, как нагорная проповедь Лашевича в лесу; мы не обращаем внимания на то, каким образом, скажем, был вознесен на руках «видных вождей» Смилга в вагон; мы также не интересуемся и тем, как реагировал ленинградский пролетариат, о котором Здесь так горячо взывал Евдокимов и о котором он говорил, что пролетариат только и жаждет, когда же Евдокимов и Смилга снова будут руководителями; мы не интересуемся тем, как в великую годовщину Октября этот самый пролетариат вознес Зиновьева не больше, не меньше как на 4-й этаж небольшого особняка, вместо того чтобы дать ему непосредственную возможность ощущать все величие нашего большого праздника! Товарищи, дело действительно зашло очень далеко и приучило нас к самым невероятным событиям в нашей партии, — к таким, которым Владимир Ильич, конечно, дал бы немедленный решительный отпор. И вот они сейчас здесь, бия себя в оппозиционные перси, взывают: вот если бы был Ленин, то, конечно, не было бы того-то и того-то. Во-первых, Ленин беспощадно боролся бы за уничтожение оппозиции, и я думаю, что вне партии представители оппозиции оказались бы, несомненно, раньше, чем это произошло без Ленина. (Аплодисменты.) Это вне всякого сомнения. Можно, конечно, товарищи, на многом играть, но есть все-таки у нас в партии такие вещи, по поводу которых злословить недопустимо ни для кого, даже для самых старейших и самых заслуженных из нас. Я говорю об единстве партии. Об этом ведь здесь так же взывал и Раковский, он тоже говорил, что весь мир, весь международный пролетариат жаждут единства и прочее. Это, товарищи, лицемерие! А что есть на самом деле? Они выходят сюда и со слезой, лживой, оппозиционной слезой говорят о том, как им дорога партия, как им трудно закрыть дверь, выходя из партии, и т. д. Есть из них, конечно, и такие, которые хлопнут, но есть и такие, которые осторожно будут закрывать дверь. Но что делают они одновременно сейчас?

Сейчас у них в Ленинграде находится Сафаров, который, в то время как они писали вот эту бумагу, где они «болеют» за единство, — в то время Сафаров в Нарвском районе, в Ленинграде, собирает нелегальное подпольное собрание, нашпаргаливает публику и говорит: у наших вождей хребты разные — есть такие, которые могут и готовы на рожон переть до последней степени, но есть и не особенно смелые: написать могут все, что угодно, но как доходит до дела, то хотя среди них есть и старые, заслуженные, которые состояли одно время в учениках Ленина, но насчет гаек у них дело слабовато.

Так вот, чтобы не произошло что-нибудь неожиданное, — а у нас есть сомнения насчет некоторых (я не знаю, кого Сафаров имеет в виду, но злые языки говорят, что будто бы некоторых наших ленинградских земляков), — так вот, чтобы этого не произошло, необходимо организовать демократию и пододвинуть эту демократию отсюда, из Ленинграда, на Москву, чтобы подпереть вождей на эти ультраоппозиционные действия. Вот как складывается единство в делах и в словах почтенной оппозиции! Я думаю, что это лишняя иллюстрация, чтобы судить о значении тех бумажек и документов, которые нам здесь предлагают. Правда, мы здесь видели большое количество документов, мы слушали их присягу, мы неоднократно приводили их к присяге, и эта присяга была даже с свидетелями, но все это перевертывалось. Перевертывается это, товарищи, и теперь. Нужно быть дважды смелым Троцким, чтобы явиться на такой съезд и сказать: вот как я до сих пор делал — устраивал нелегальные собрания, нелегальные типографии и всякие штуки — так и теперь будет. Я думаю, что такой смелости ни у кого не хватит.

Конечно, об этом приходится помолчать, в кулачок помолчать, и здесь изобразить дело так: да, конечно, был такой грех, немножко накуралесили, немножко нашкодили, теперь мы от этого отказываемся, но свои идейные позиции, потому что они у нас «ленинские», мы не оставляем, будем защищать их и теперь. Они в Питере на нелегальных собраниях изображают свое положение так: в свое время у нас Ленин в июльские дни тоже отсиживался. Они точно так же изображают себя и от своих идейных позиций отказываться не хотят.

Все обвинения нашей партии, все основные пункты наших принципиальных программных разногласий, о которых говорил товарищ Сталин, — все это они оставляют незыблемым, оставляют для того, чтобы при первом удобном случае снова и снова развернуть свою оппозиционную платформу, для того, чтобы снова и снова дать лишнюю горячку, лишнюю встряску партии. Я думаю, что какие бы планы они ни строили, как бы они ни угрожали партии, в случае ежели они останутся вне партии, — а мне, грешному человеку, кажется, что им негде оказаться, кроме как вне партии (аплодисменты), — то здесь ничего страшного, ничего особенного ни для нашей диктатуры, ни для рабочего класса не произойдет, а произойдет то, чего действительно ждет рабочий класс.

Нам иллюзии предаваться незачем. Мы не дошли до такого состояния, чтобы утверждать, что наш рабочий класс в полном своем составе отдает себе полный и ясный отчет во всех тех принципиальных разногласиях, которые у нас есть, но основное он знает. И одно из несчастий оппозиции в том, что она понять этого никак не может. Когда они выходят и спорят с нами о том, строим ли мы с вами социализм или же у нас какая-то суздальская ярмарка получается, то это каждому беспартийному рабочему не только понятно, но это его самым непосредственным образом касается. Поэтому оппозиция так осторожно подходила к этой теме и не сразу так изрекла свою формулировку относительно строительства социализма в нашей стране. И когда они являются на те заводы, на которых их так «жаждут», о чем они кричат на всех углах и на всех перекрестках, то рабочие им говорят: уходите, довольно, не мешайте нам работать, спрячьте свою вредную оппозиционную литературу, не путайте нас, дайте нам возможность без ваших помех — у нас их и так достаточно — строить социализм в нашей стране. Рабочие это прекрасно понимают, но этого еще не понимает оппозиция. Оппозиция все еще полна инерции. А инерция — большая вещь не только в физике, но и в политике. Она особенно сильна для тех людей, которые привыкли себя чувствовать почти что с пеленок вождями, — это действительно так, это же верно, — привыкли к тому, что их всякое слово ловится, записывается, в ячейках прорабатывается, в библиотеках раскладывается, в учебниках фиксируется. Ведь это же было, а теперь вышло совсем иначе. Здесь выходил один товарищ и рассказывал о том, что у него голова пошла кругом: два года тому назад в Ленинграде все ячейки формально как будто стояли на одной позиции, а потом довольно скоро перешли на общепартийную точку зрения. Почему это произошло? Потому, что старые руководители Ленинградской организации до XIV съезда партии, на словах защищая перед массами ЦК, борясь против троцкизма, на деле подготавливали исподтишка новую оппозицию. Они добились от партийной организации одобрения, проводя резолюции за ЦК, а на XIV съезде использовали свои мандаты, чтобы выступить против ЦК. Но такие времена в нашей организации прошли, и прежде всего потому, что мы воспитываем, организуем нашу партию на основах заветов Ильича, на основах внутрипартийной демократии, — этой простой вещи не понимают бывшие вожди, не могут ее понять. Мы вокруг наших органов стараемся объединять возможно большие кадры рабочих, стараемся создавать возможно большие кадры для того, чтобы каждая ячейка, каждое самое маленькое звено нашей партии, нашей огромной, сложной партийной и советской жизни так или иначе передавало бы в наши руководящие органы свежие силы, поднимало бы новые глыбы в составе партии. Мы ведем гигантскую политико-воспитательную работу в массах. Это делает диктатуру не только понятной на словах, это делает ее понятной для рабочего во всей его повседневной деятельности. Поэтому на каждом шагу работы мы чувствуем, как растут эти новые кадры, и думаем, что в этом ей, оппозиции, рассчитывать на инерцию никоим образом не приходится. Люди выросли и знают этапы работы, глубоко продумывают перспективы работы, и жить теперь за счет прошлого нельзя. Рабочие и рядовые партийцы требуют от нас настоящего. Что касается прошлого, то на этот предмет у нас есть специальные учреждения: Истпарт и другие, и все, что было хорошего, там мы это запишем. Не то теперь, когда нужно действовать сегодня, когда нужно давать сегодняшние, а не какие-то хорошие прошлые вещи. Есть люди, которые до десятой годовщины революции искренно верили, что стоит им махнуть рукой, как все в Москве перед ними расступится, все станет оппозиционным, и пойдет катавасия, а в более отдаленных местностях стоит только приехать и шикнуть — и все будет сделано. Вот приехали и шикнули. И ничего не вышло. (Голос: «Им шикнули!») Теперь приходится им уподобляться ленинградским «проповедникам», — там есть такие братья Чуриковы, — принимать в самой скромной обстановке своих последователей и направлять их на «путь истины». Ничего не вышло.

Это лучший свидетель, лучший показатель, лучший судья того спора, который у нас был, который ведется у нас не год, не два, а который мы с Троцким ведем с того самого момента, как он перешагнул порог нашей партии. Вот здесь, кстати сказать, Минин удивлялся, как это Ленинградская организация так легко отошла от оппозиции и перешла на путь ленинского руководства партии. Нужно сказать, что один из моментов, который в свое время помог этой работе, заключался в том, что нигде троцкизм не был так разбит, нигде не была до такой степени разобрана по косточкам идеология Троцкого, как в Ленинграде. Там этим делом занимались ряд лет и разобрали его так, как следует разобрать. И тот же Евдокимов раздевал тогда троцкизм донага, смешивал его с самыми последними вещами. А потом вдруг, неожиданно состоялось знаменитое братание между Зиновьевым и Троцким. Этот шаг показался Ленинградской организации чем-то совершенно волшебным: столько лет ее воспитывали, столько лет разъясняли ей сущность троцкизма, а теперь что-то произошло! И, конечно, тогда рабочим стало совершенно ясно, до какой жизни дошли их бывшие вожди, которые еще только вчера всех собак вешали на Троцкого, а сегодня носят его на руках, привозят в Ленинград как самую тяжелую артиллерию.

Рабочий понял, в чем тут дело, понял и наш партиец. Вот в этом, Минин, отчасти заключается секрет того действительно удивительного переворота, который произошел в Ленинграде.

Я думаю, товарищи, и в отношении нашей международной работы и в отношении Коммунистического Интернационала вот такие самые «бракосочетания» нам будут очень много помогать. Можно, конечно, все утверждать, можно какие угодно ошибки найти, можно бичевать Центральный Комитет по поводу того или другого недостатка, но сейчас доказывать то, что нам хотят доказать, что единственным наследником великого учителя — Ленина — является Троцкий, я думаю, что ни один сколько-нибудь честный рабочий, ни один партиец ни на одно мгновение не могут эту действительно невозможную мысль допустить. (Голоса: «Правильно!» Аплодисменты.)

Ведь мы не с сегодняшнего дня, товарищи, в партии. Знаем мы Троцкого, и не со вчерашнего дня знаем, нисколько не хуже, чем его знает Зиновьев. Еще не высохла типографская краска с того, что печатал Зиновьев о Троцком, и теперь короновать его на ленинизм — никак это не получается.

Сейчас, как бы нас ни пугали различными осложнениями, как бы ни говорили о том, что же будет дальше, если оппозиция окажется за пределами партии, мы можем ей только предложить: это вы решайте сами. (Смех.) Мы — народ реальный, зачем мы будем забегать вперед? Подождем, посмотрим и потом решим, как выйдет, когда вы окажетесь вне партии.

Так обстоит сейчас дело. И для того, чтобы нам более плодотворно закончить полосу этой работы, нам необходимо с величайшей энергией продолжать великую работу укрепления внутрипартийной, внутрисоюзной и внутрисоветской демократии. Это самая большая организационная задача на данной стадии работы, когда мы разворачиваем огромные перспективы, когда — как Надежда Константиновна сказала — мы подходим самым непосредственным, самым осязательным образом к строительству социализма в стране. Это мы можем плодотворно осуществить только в том случае, если все большие миллионы трудящихся нашей страны подойдут к этой задаче организованно, сознательно, чтобы каждый — как говорит товарищ Сталин — не только плыл, но и знал, куда он плывет. Если мы этого добьемся, — а я думаю, что мы этого добьемся, как и до сих пор добивались, — то, несмотря на все трудности и несомненные тяжести, которые стоят впереди, мы нашу работу безусловно осилим.

Каждый рабочий понимает, что когда нам говорят о недостатках, недочетах и прочее, то мы, может быть, болеем во сто раз больше, чем оппозиционеры, по поводу недостатков, недочетов и извращений в нашей работе и практике. Но мы знаем вместе с нашими рабочими: то, что пять лет назад являлось пропастью, разорением, нищетой, нуждой и голодом, теперь сменяется достижениями, которые могут удивлять не только европейских рабочих, являющихся нашими друзьями по самой своей природе, но и кое-кого другого. И как бы оппозиция ни куковала и как бы ни пророчила насчет того, что все сроки прошли для нашего существования, — а у Раковского почти так и выходит, что та сторона сильна, а у нас внутри рабочий класс сжимается, и крестьянство спиной становится, и не пора ли нам подумать об организационной сдаче наших позиций, — как бы оппозиция ни пророчила, — это является доказательством действительного, величайшего и полнейшего неверия этих самых ее представителей в те основные, главные задачи, которые разрешает сейчас наша партия.

И не случайно, товарищи, что именно во время десятой годовщины мы являемся свидетелями того, что нам приходится кое-кого отсекать от нашей партии.

Это не случайно. В эти десять лет мы совершили новый гигантский поворот к дальнейшему этапу нашего социалистического строительства. На этом огромном повороте мелкобуржуазная слякоть давит на известные звенья нашей партии. Оппозиция говорит, что не сегодня-завтра будет то-то и то-то, — потому-то она приходит в трепет, в панику от новых шагов, от нового движения великой революции. Для того чтобы нам успешно, без помехи продолжать наше дело, для того чтобы нам пожалеть, посочувствовать и по чувству человечества не трепать нервов представителей оппозиции, я думаю, на теперешнем, XV съезде надо действительно доделать то, что не было доделано на XIV съезде партии: нашу оппозицию нужно отсечь самым решительным, самым твердым и самым беспощадным образом. (Аплодисменты.) Этого ждет наша партия, этого ждет от нас рабочий класс, этого, товарищи, ждет от нас и международный пролетариат. Вот эта действительная основоположница Коминтерна, та партия, откуда родилась мировая революция, которая строит практически социализм, она должна остаться действительно единой. Все то, что путается под ногами, что колеблется и сомневается, должно быть оставлено в исторической пропасти, а нам о вами дорога только вперед и только к победам! (Бурные аплодисменты.)