Лицо афганской войны

Лицо афганской войны

Эти размышления навеяны не только отголосками афганской канонады, будем считать, траурным салютом по генералу армии Валентину Ивановичу Варенникову. Его судьба еще долго будет побуждать к осмыслению судьбы всей страны. Мы же вспомним генерала таким, каким он был в Афганистане, главной советской войне после Победы в 45-м. Тем более что людей военных оценивает прежде всего война. Эта максима на откровение не претендует, но всецело относится к его личности – масштабной, цельной, одномерной, символизирующей лучшее из минувшей эпохи.

Он был главным действующим и просто лицом афганской войны, по меньшей мере самым политически облеченным шурави. В некотором роде он был ее Жуковым, а иногда и Молотовым. Вот – частный пример, памятный мне, тогдашнему майору-переводчику: на советской авиабазе Шинданд оказался, но не смог с нее взлететь ооновец-чилиец, да еще родственник Пиночета. Никто, включая командарма-40 и советского посла, разрулить ситуацию не смог. С Тайванем, Южной Кореей, тем более с чилийской хунтой советская власть решительно «не дружила», что невозмутимо подтвердила и Москва. Варенников взял ответственность на себя – чилиец улетел. Генерал не принимал слепой бюрократизм по здравомыслию комбата Великой Отечественной. Другое дело – насколько он, воспитанный на партийной субординации, был самостоятелен в принятии судьбоносных решений? К этому он, пожалуй, стремился, но перестройка задала другие правила игры. И хотя генерал к тому времени разменял седьмой десяток, о нем, как о будущем министре обороны Советского Союза, говорили не только в Кабуле, но и в Москве.

Главный шурави подготовил бескровный вывод войск, но выиграть войну – в смысле обеспечить живучесть лояльной нам кабульской власти он не смог или ему не дали, что в итоге одно и то же…

Военачальник от Бога, Варенников более чем кто-либо из шурави прививал афганцам логику боевого управления, точнее – управления страной в условиях войны. Он учил их штабной конкретике в государственном строительстве. В ходе одного из первых совещаний с афганским военным министром Шахнавазом Танаем он под запись продиктовал афганцу 30 – 40 вопросов, которыми министр обязан владеть без блокнота, звонка в генштаб и кивка в сторону адъютанта с большим портфелем. Собственно военные среди этих вопросов составляли не более половины. После чего провел с министром часовое занятие на тему «Что такое карта и как ее читать?» Притом так погрузился в топографическую и иную специальную терминологию, что переводчику хотелось застрелиться.

О той встречи память сохранила варенниковский пример: далеко не в победном 1943-м он вызвал неприязнь командиров-однополчан лучшей в полку графикой карт. «Так вот, – резюмировал Валентин Иванович, – из всех ротных и комбатов моего полка до Победы дожил я один». Да, в мелочах он был консерватор: карта, «поднятая» карандашами, вызывала у него куда больше доверия, чем разрисованная дефицитными в восьмидесятые годы фломастерами. Зачем он спрашивал разведчика о том, что должен знать оператор, и наоборот, не понимали ни тот, ни другой. Но это не затеняет масштабов его мышления. При следующей встрече с афганским министром тот пытался обрисовать Варенникову систему мобилизационной работы в Афганистане. На что услышал: «То, что у вас есть, я знаю и так. Представьте мне предложения по созданию вашего аналога ДОСААФ. К 8.00 завтра. В 9.00 я звоню в Москву». Много ли компетентности и обязательности «во что бы то ни стало» дарит нам нынешняя управленческая культура?

Он учил афганцев мыслить, а не слепо повиноваться, чем нередко злоупотребляли прочие шурави, командированные на два года. К этой ответственности за судьбу своей страны тогдашние кабульские власти не были готовы. Они, даже исполненные лучших намерений, настаивали на разделении функций: Кабул занимается гражданским строительством и национальным примирением, шурави – сами и с опорой на местное воинство – защищают завоевания «народной власти». Варенников приучал афганцев к ранжированию стратегических задач: сначала отбиться от моджахедов, потом строить будущее. Приводил неотразимый по его опыту аргумент: пока идет война, ничто не ценнее грядущей победы. Но она должна быть прежде всего афганской, а не мирового социализма: «Ты переведи главное – пусть берут на себя…»

По этому поводу с ним спорил и афганский лидер Наджибулла. Даже переходил с «дорогого товарища генерала» на подчеркивающее статусное различие «господин руководитель оперативной группы». Но в конце очередной встречи афганский лидер чаще сдавался под натиском победителя во Второй мировой. Хотя потом не всегда искал новых встреч. Более того, часто поступал по-своему. Впрочем, он просил Горбачева оставить Валентина Ивановича в Афганистане после вывода войск – как гаранта сохранения кабульской власти. Наджибулла был скорее прав, считая Варенникова прежде всего советским генералом, во вторую очередь – интернационалистом и «другом афганского народа». При всем уважении к памяти тогдашнего советского посла Юлия Михайловича Воронцова, эрудита и блестящего полемиста, политико-дипломатическое око Москвы не всегда соответствовало значению главного военного, то есть «государева наместника» в Кабуле. Варенников видел дальше и панорамнее. Почему западные гаранты вывода шурави из Афганистана никак не усмиряют моджахедов? Даже наоборот. Почему избавление Афганистана от нашего присутствия становилось самоцелью Москвы? Неужели все дело в скудоумии канувших в Лету прорабов перестройки?

Он с воодушевлением встретил приход Горбачева, но к концу афганской кампании сохранял лишь уставную сдержанность. Сталинистом, позднее присваивающим «вождю всех народов» «Имя России», он тогда точно не был и вообще спорными историческими реминисценциям не злоупотреблял. Что же из прагматика сделало неосталиниста – только ли ностальгия по молодости? – Вопрос, не ограниченный послужным списком и жизненными исканиями генерала Варенникова.

Можно спорить, насколько в тактических обстоятельствах он был обращен к прошлому и будущему и что превалировало в его взглядах. Осенью 1988-го он дотошно инструктировал «дневного» губернатора Герата Халекьяра, как воевать с его «ночным» антиподом – Тураном Исмаилом. Приводил примеры из далекой от афганцев хроники борьбы с бандеровцами в конце 1940-х. Халекьяр, рассчитывавший на пост афганского премьера, относился к Варенникову, с одной стороны, с оглядкой на по-восточному изменчивого Наджибуллу. С другой – губернатор знал, что генерал, предвидевший «постсоветское» будущее Афганистана, сам ищет примирения с «ночным» Тураном. Судя по всему, Варенников связывал стабильность страны с тандемом просоветского пуштуна Наджибуллы и главного моджахеда-таджика Ахмадшаха Масуда. Может, тогда бы не было ни наркотрафика, ни талибов с бен Ладеном? По одному из свидетельств, генерал даже беседовал с Ахмадшахом, назвавшимся при встрече лишь его родственником, чего Варенников предпочел не заметить. Но чем объяснить ракетно-бомбовые удары по Ахмадшаху непосредственно перед выходом наших последних колонн? Только ли тем, что генерала в это время не было в Кабуле? Или левая рука не знала, что делает правая? Не актуален ли для нынешней России закон об ответственности госслужащих? Не исторической.

Перечитывая каждый абзац, не хочется забывать и про обратную сторону листа. Его сослуживцы вспоминают и, мягко говоря, непростой характер генерала, и странности, которые кто-то назовет в лучшем случае сиюминутными капризами, и генеральскую уверенность в эксклюзивной правоте. Подавление статусом и опытом, увы, распространялось на всех – от переводчика до Наджибуллы. Обиженные им, в том числе незаслуженно, скажут больше. Но я ощущаю бездну между, с одной стороны, тогдашним переводчиком, с другой, возможно, единственным военачальником, сумевшим опыт мировой войны переплавить в достоинство выхода из острейшего из военных конфликтов второй половины ХХ века. Генерал Варенников не был мелочным и злопамятным. Мы с ним встретились на одном из чествований ветеранов-афганцев. Тогда я спросил: «Вы чувствуете, что в Афганистане сделали больше, чем генерал Уэстморленд во Вьетнаме?» В ответ Валентин Иванович меня просто обнял.

Тем более приторны мифы о генерале, пытавшемся в единственном лице спасти социалистическое Отечество в августе 1991-го. Валентин Иванович был патриотом, но субординированным по миропониманию комбата Великой Отечественной. Точка. О Форосе с Горбачевым пусть судят те, кто там был.

Есть что-то символическое в том, что генерала похоронили 8 мая, в канун годовщины Великой Победы, знаменосцем которой он останется теперь навсегда. Свой нерастраченный душевный боезапас он передоверил нам.

Май 2008 г.