Прорыв от Крюкова канала*

Прорыв от Крюкова канала*

Боевые приказы рождаются штабными мудрецами, а исполняет их глупая война… От того-то и мужество военное встречается чаще мужества гражданского, что не все на войне идет по плану. Мы сейчас – о разведчиках, без которых войны подчас начинают, но никогда не выигрывают…

Начальником разведки федеральной группировки был полковник Сергей Алексеевич Вальховский. Как и подобает разведчику, в глаза он не бросался, но личностью был заметной. Происходил из потомственных военных, которые берегли не только коричневые картонки семейных фотокарточек, но и традиции своего рода. Вместе с ермоловским крестом «За службу на Кавказе», полученным еще его прапрадедом, командиром кавалерийского полка, за взятие Чечен-Аула, из поколения в поколение передавались и духовные заповеди: Вальховские не стреляют ни в царей, ни в народ. Или: Вальховские обходятся без гувернеров и ими не служат…

Дед по линии отца – выпускник Академии Генерального штаба. В Первую мировую служил у генерала Брусилова непосредственно в подчинении его начальника штаба – не менее известного генерала Деникина. Того самого – кстати, скупого на награды. Но за Брусиловский прорыв, во многом предопределивший благополучный для Антанты исход всей мировой войны, именно Антон Иванович наградил штабс-капитана Вальховского вторым после Порт-Артура офицерским Георгием. Было за что: разработанный при его участии план стратегической маскировки впоследствии стал учебным пособием для военных академий. Еще раньше, в Порт-Артуре, судьба свела двух поручиков-квартирмейстеров: Сергея Вальховского и Владимира Мерзлякова. Владимир по окончании восточного отделения Императорского Санкт-Петербургского университета считался одним из лучших в армии переводчиков с китайского языка. По семейной легенде, он последним видел в живых адмирала Макарова и художника Верещагина. На сестре Мерзлякова, Сонечке, субтильной петербурженке и учительнице французского языка, потом и женился полный тезка и дед нашего Сергея Алексеевича. В 97-м, находясь в составе российского миротворческого контингента на Балканах, уже полковник Вальховский нашел на белградском кладбище Нове гробле скромный крест: «Владимир Галактионович Мерзляков. 1878 – 1920. Упокой, Господи, душу Его, русскую»…

А вот штабс-капитан Вальховский встал под красные знамена, позже воевал в Испании и к 1937 году вырос до комбрига – начальника разведки округа. Расстрелян вместе со своим начальником, командармом Корком. Оставил сына Алексея, недоучившегося по понятным причинам курсанта артиллерийского училища. Худшего не произошло: супруги Вальховские развелись накануне ареста комбрига: возможно, именно так он, предвидевший свою участь, отводил удар от семьи.

Финская война частично реабилитировала Алексея: приняв командование взводом, красноармеец Вальховский первым водрузил флаг на трехэтажном бункере линии Маннергейма. Награды он, конечно, не получил, но дважды направлялся на офицерские курсы. Дважды и возвращался ни с чем. Демобилизоваться не успел. 22 июня 1941 года встретил рядовым во взводе артиллерийской разведки. Как сказать, было ли это восстановлением справедливости, но зимой 1941-го после Невской Дубровки старшину Вальховского все-таки направили в Ленинград доучиваться на офицера.

Блокадный дом на проспекте Римского-Корсакова, где жили мать, Софья Галактионовна Мерзлякова, с младшей дочерью и бабушкой, был мертвым во всех смыслах слова. Открыв вмерзшую в косяк дверь, Алексей нашел у порога свою мать. Окоченевшей. И еще бабушку и одиннадцать тел соседей по большой коммунальной квартире. Сестры не было. Собрав одеяла-ковры, ремни и веревки, старшина стаскивал тела на площадь Тургенева, где замерзшие трупы складывали, как дрова. Хоть и легкими были мертвецы, но раненный в оба плеча старшина за одну ходку больше двух оттащить не мог. Когда Алексей вернулся за матерью и бабушкой, из скрипнувшей парадной показался силуэт старика-доходяги – соседа по двору. «Вы Веру Вальховскую из четырнадцатой квартиры не видели? Девчонка восьми лет? Рыженькая такая, не помните?» Старик меланхолично произнес: «Не видел». Потом, когда Алексей вытащил на улицу последних жильцов четырнадцатой квартиры, не уходивший никуда старик вспомнил: «Посмотри, солдат, вон в том подвале. Там вчера что-то варили. Пар шел».

Дверь в подвал не открывалась, но Алексей, завершив прощальный обряд, все-таки вернулся к дому. Совсем из другого подвала донесся запах чего-то горелого. И, кажется, даже голоса. Алексей раскопал занесенное снегом окошко, влез. Там в темноте искрились какие-то огоньки. Посветив фонариком, Алексей нашел двух девчонок, опаливавших на костерке мерзлую крысу. Одна, постарше, со знакомым еврейским акцентом чему-то назидательно учила младшую… Свою сестренку Верку и двенадцатилетнюю соседку Бэлку, внучку профессора Гринберга, Алексей повел сдавать в детдом на Демидовом переулке. Шли сначала по Римского-Корсакова, потом по такому же безлюдному Крюкову каналу. У Мариинского театра они остановились: женщина непонятного возраста пыталась взобраться на сугроб, скрывавший перила моста; но сил не хватало, и она соскальзывала вниз. Даже не глазами, а выбившимися из-под платка прядями она кивала на пробитую снарядом полынью и отрешенно шептала: «Не могу видеть, как умрет Настенька». Алексей достал из вещмешка буханку и двумя руками протянул ее Матери… Они еще долго оборачивались, пока не растворилась в декабрьской метели стоящая на коленях Мать. Осеняла их крестным знамением… Во имя Отца, Сына… Значит, и Внука…

Недавно умерший Алексей Сергеевич Вальховский закончил войну на Дальнем Востоке майором, начальником разведки полка. Ушел в запас полковником, преподавателем Военной академии, доктором военных и кандидатом филологических наук. Позднее по учебникам отца, а заодно и статьям деда постигал военную науку и слушатель Академии Фрунзе Сергей Алексеевич Вальховский, пятый в роду полковник российской армии. Отец офицера, единственного сына в благополучной московской семье. Дед только что родившегося внучонка, Сережки.

* * *

Сергей Алексеевич долго стоял перед занятым боевиками Грозным и что-то внимательно разглядывал в бинокль. К нему подошел нестроевого вида агентурный начальник в гражданке, и они некоторое время вполголоса что-то подсчитывали. Непосвященный мог понять только последние слова: «Нет, Геннадий Александрович, не четыре, а все шесть тысяч». Именно столько на самом деле и было в Грозном боевиков – бойцов, по существу, регулярных формирований масхадовцев. Как их выбить из разрушенного города, еще недавно едва ли не самого красивого на Северном Кавказе? И с минимальными потерями для федералов? План начальника разведки приняли не сразу. Он состоял в том, чтобы после мощных ударов по основным узлам обороны оставить соблазнительно открытыми для боевиков несколько коридоров. Лучше по направлению к горам. Но как заманить боевиков «свободным» проходом именно туда, где для них готовят ловушку? Кого послать к масхадовцам с правдоподобной подсказкой?

Командование торопило, но решение принималось непросто. Уже в штабной «бабочке» выкуривший полпачки сигарет полковник Вальховский позвонил агентурщику: «Геннадий Александрович, пришли сюда моего Алексея». И добавил уже официально: «Капитана Вальховского к начальнику разведки». Сын полковника, участник «первой Чечни», несколько раз бывал в Грозном и при масхадовцах – внешность позволяла, да и не дурак. Арабист, с красным дипломом окончивший Военный университет (в прошлом Военный институт иностранных языков Красной армии, где после Великой Отечественной учился и его дед – полный тезка), Вальховский-младший рассматривался кандидатом для поступления в очень серьезный профильный вуз. Документы на имя майора Власова (фамилия – уже часть замысла) с соответствующей легендой были готовы к вечеру. «Предателю Власову» предстояло выйти на масхадовское командование с предложением торга. За рукописные (на кальке) копии карт оперативной обстановки, так называемые кроки, майор Власов намеревался выкупить из плена своего «брата»: разведчики знали, что солдат по фамилии Власов действительно находился среди заложников у некоего Доку Саламова, но, по оперативным данным, в живых его уже не было. Общение майора Власова с боевиками должно было происходить в два захода. В промежутке планировалось нанести по масхадовцам главный удар. Стоит ли говорить о возможных для офицера-федерала последствиях?..

Алексей спустился в город под вечер следующего дня. Как ему удалось пройти несколько масхадовских застав и ополченческих (к счастью!) патрулей, он, возможно, когда-нибудь расскажет сам. Его путь лежал не прямо в «штаб обороны Ичкерии», а в бывшее отделение милиции аэропорта Северный. Там, по информации командования, должен был находиться перекрасившийся сотрудник еще советской милиции, имевший собственный интерес: он состоял в родстве с влиятельным масхадовским командиром – Доку Саламовым. Доку, в свою очередь, как никто другой, стремился быстрее покинуть Грозный, да еще в ореоле спасителя чуть ли не всего сепаратистского движения. Десять лет промышлявший захватом заложников, он слыл человеком небедным, но с «товарищами по движению» делился далеко не «по понятиям». За это и чувствовал по отношению к себе брезгливость Масхадова и «приветливый взгляд исподлобья» Радуева, Бараева и особенно Басаева – главного конкурента по тейпу беной. Причем уйти из обреченного города Доку собирался не в чисто-поле, а туда, где прятал «семейные накопления» – не меньше чемодана. Но и политическое влияние «бригадный генерал», он же – всяческий «председатель-уполномоченный», терять не хотел: привык быть у руля.

Бывший милиционер принял гостя не без опаски. Постоянно поглядывал на противоположную сторону дороги, где находился Галанчежский райотдел департамента шариатской госбезопасности Ичкерии. Вопли пытаемых доносились оттуда каждую ночь. Особенно после того, как из соседнего с дэшэгэбистами дома уехали федеральные эмвэдэшники – единственные представители Москвы при Масхадове. Это произошло в 1998-м после похищения в аэропорту Северный генерала Шпигуна. Майор Власов передал часть рукописной карты и записку с описанием обстоятельств пропажи брата. В записке содержались условия следующей встречи – через сутки у последнего дома в станице Петропавловской должна остановиться машина: будет в ней брат – будут и другие такие же карты, не будет брата – цена картам 10 тысяч зеленых на выкуп пропавшего, но уже по другим каналам.

Вернувшегося под утро капитана Вальховского подробно расспрашивал отец. А вот записка майора Власова, минуя Доку, дошла до Масхадова той же ночью. Бывший советский полковник – волк стрелянный. Он даже вслух размышлял, откуда растут ноги – из ФСБ или военной разведки. Тем не менее поставил задачу полевому командиру Халеду Юнусу проверить надежность подсказанной «калитки». Почему именно ему? Формально потому, что его отряд находился к ней ближе других. Возможно, Масхадов больше доверял Халеду Юнусу как «тезке». После совместного с муфтием Кадыровым хаджа Аслан Алиевич принял имя Халед. Так же, как и его менее известный полевой командир – по метрике Хамзат Алихаджиев. Это была еще и проверка на вшивость. Уйдет – значит, предатель. Погибнет – станет шахидом. Проверит и вернется – значит, свой. «Своими» тогда запасались все лидеры Ичкерии. Хамзат вернулся в тот же день: «до Алхан-Калы путь открыт». Удар по позициям боевиков нанесли через полтора часа. Что оставалось делать «штабу обороны»? Масхадов вызвал Доку и в присутствии своих главных инквизиторов из ДШГБ напрямую спросил: «Этот Власов у тебя?» Тот ссылался на смену имен, пенял на память (четыре контузии), но сказал честно: «даже если у меня, то – в Ведено. Оттуда не привезти». Раскошеливаться на 10 тысяч за сверхценные карты пришлось все-таки ему.

Боевики сложа руки не сидели. Яростно сопротивлялись и заодно искали пути выхода из окруженного города. Их мелкие группы вырывались в пригороды, попадали под удары федералов и откатывались назад. Вернувшись, только ужесточали сопротивление. Поздним вечером у последнего пустого дома станицы Петропавловской притормозила белая «копейка» с дагестанским номером. В ней находились по документам братья Дадаевы, на самом деле аэропортовский милиционер и полевой командир Хамзат. Майор Власов подошел к машине лишь тогда, когда она собиралась было уехать: «Где брат?» – «Будет брат. Где карты?» – «Карты спрятаны. Недалеко». Сидели в машине и молчали. Первым заговорил Хамзат: «Скажи домашний телефон брата. Я проверю, кто ты. Если ты Власов, получишь восемь тысяч и пойдем за картами. Если ты шутник…»Такое предложение было предусмотрено. В далеком Нижнем Тагиле в доме сотрудника ФСБ зазвонил телефон. Голос почти без акцента спросил: «Ромка не нашелся, нет?» Жена фээсбэшника ответила чуть состаренным голосом: «Ой, подождите. Вы что-нибудь знаете о Ромочке?» Гудки означали, что проверка состоялась. Но во внешнем облике майора все равно было что-то непредательское… И нервничал он как-то не так. Чтобы психологически сблизиться с собеседником, а заодно поймать его на чем-нибудь случайном, Хамзат первым, за ним милиционер вывернули карманы: «Не бойся. Смотри, ствола нет. А нож – это национальный… Теперь – ты». Майор сделал то же самое и добавил: «Карты отдам только за брата. Я передумал». – «Тогда выйди. Позвонить надо». Алексей вышел. Из машины кому-то звонили. «Значит, так: восемь тысяч – и базару нет». Майор стоял на своем… Хамзат внимательно оглядывал подступы к пустой лачуге, из-за которой вышел майор, размышлял: «Если он спрятал карты, то где-то здесь. Да и ближайшие дома как будто жилые». Брикетик новеньких стодолларовых купюр Хамзат извлек из того кармана, который только что был пуст – фокусник! «Или карты за баксы – или…» На второе «или» майор припас аргумент: «Я специально расписался за карты. Если я не вернусь, то… обстановка изменится». И добавил: «Она, я думаю, и так изменится. Дня через три… А пока разойдемся. Завтра в том же месте. Вы – с моим братом». Хамзат понял, что решение принимать нужно на месте. Во-первых, кроки – это не сами карты. За кроки он вряд ли расписывался. А за сутки никто его не хватится. И второе: несмотря на моросивший дождик, майор сел в машину почти в сухом бушлате. Значит, ждал в доме. Там и нужно искать… Но что это? С федеральной стороны как будто показались огни фар… Предусмотреть этого не мог даже начальник разведки, подписавший десятистраничный план операции. В нем и остался нереализованный замысел дальнейших действий…

…Увернуться от удара тем самым «национальным» ножом Алексей не успел. Увы, спецназовцем он не был. Лезвие вошло в шею. «Братья Дадаевы» обшаривали фонариками дом еще полчаса. Нужного не находили. Уже собрались уезжать, когда бывший мент заметил, что на остатки прикрытого навесом забора кто-то недавно мочился. По ассоциации осмотрели и то, что осталось от туалета: вообще-то чеченцы, в отличие от русских, даже в столь неформальной обстановке предпочитают улице туалет. За сохранившимся ящиком для бумаги нашли мятый конверт с неразборчивым штемпелем и детским почерком – на имя Власова Игоря Валерьевича. В конверте находились три листка кальки с теми самыми кроками. Хамзат отзвонился тут же. Белая «копейка» поспешила в сторону Грозного.

Коллега Алексея майор Магомед Гасанов, уже третий месяц «плотно работавший» в Чечне, наблюдал за происходящим в прибор ночного видения. Из дома поодаль, тоже брошенного, он видел, как упал Алексей, как его собеседники обыскивали полуразбитую лачугу, потом уехали возбужденные. Но Алексей, кажется, все-таки шевелился – вот руку приподнял… Да, во всех других случаях Гасанов должен был прийти на помощь. В других. Не в этом. За свиданием могли наблюдать и с той стороны, причем местные. Те, кто тут же сообщат, что к телу подходил неизвестный. Тогда – кроки не сработают. И, надо сказать, Магомед осторожничал не зря: уже потом в ближайшем от лачуги доме взяли весьма профессионального духовского агента, по крайней мере знавшего позывной Масхадова.

Когда машина ушла, не спавший уже несколько ночей полковник Вальховский получил условленный сигнал: операция проходит по плану, но с осложнением. «С осложнением» – значит, ценой жизни ее проводившего. Все, что мог сделать еще более поседевший за последние сутки начальник разведки, это «разбудить» село привычной стрельбой по квадратам. Вокруг села. Но суеты, на которую рассчитывали для правдоподобной эвакуации тела (убитого? раненого?), увы, вызвать не удалось. К канонаде здешние уже привыкли, да и народу в станице оставалось мало. И лишь когда грозненские боевики стали необратимо собираться к «вальховскому» коридору, ногаец Миша (Магомед) Гасанов получил команду: действовать по обстоятельствам… Алексей был жив, но вместе с сознанием терял и кровь. Когда приходил в себя, пытался зажать рану, но подняться уже не хватало сил. Небесное благословение его не оставило – не то ли, еще дедово? У театрального мостика в блокадном Ленинграде? До сонной артерии нож не достал. Когда над Алексеем склонилась небритая физиономия майора Гасанова, он его не узнал, успел выдавить: «Игорь Власов» и опять потерял сознание. Через двадцать минут его уже увозила медицинская таблетка. Встречавший ее через 12 километров полковник Вальховский поверил медику, сопровождавшему сына в медсанбат: «Через месяц плясать будет…» И, чуть придя в себя, отодрал, как помойного кота, водилу разведбатовской санитарки: тот мышь летучую намалевал рядом с красным крестом. Тоже мне – с понтом – боец невидимого фронта! Жизнь и война продолжались одновременно…

Не менее трех тысяч боевиков уходили из Грозного по «вальховскому» коридору. Хамзат шел с Басаевым. К устремившимся в прорыв присоединялись все новые и новые формирования масхадовцев. Правда, самого Масхадова с ними не было. Говорили, он с 20 – 30 особо приближенными успел уйти по коридору-приманке, тому самому, который проверял Хамзат. Как он выскользнул, сегодня уже неважно. Не исключено, что Масхадов все же разгадал замысел федералов: советским офицером он был далеко не последним. Разгадал для себя лично… С уходом десятков приходилось мириться. Важнее было вывести в чистое поле тысячи… Эти тысячи и устремились в сторону избавительного Аргунского ущелья. Туман обещал им прикрытие с воздуха. Иными словами, перенесение войны в горы. Но на этот раз поднимать вертолеты не пришлось. В семи-восьми километрах от города колонны остановились. Впереди оказалось минное поле, которое на «власовской» кальке не значилось. Сзади и с флангов медленно, но верно подтягивались федеральные части – в основном пехота и артиллерия… После первых подрывов и артиллерийских залпов отступавшим стало все ясно… Несдающихся «убеждали» прямой наводкой, без соприкосновения с федералами. Второй раз Грозный брали совсем не так, как первый. Донесения о пленных никогда не секретились: больше тысячи, в том числе 22 полевых командира, а также почти весь штаб Басаева. Доку Саламова Басаев расстрелял лично. Сэкономленные им 10 тысяч баксов сочли прямым доказательством его продажности.

Ну, а потом… Партизанские войны так просто не кончаются, но история более-менее регулярных «вооруженных сил Чеченской Республики Ичкерия» завершилась в «вальховском» коридоре. Впереди все же лежали горы. С частью боевиков, пробравшихся туда заблаговременно. Да и местных удельных воинств всех окрасов и повадок там тоже хватало. Туда же устремились и федералы, попутно фильтруя разномастные толпы людей, согнанных войной с насиженных мест. Были ли среди них непримиримые боевики? Конечно были. И многие из них понимали, что при более строгом фильтре за ними потянется хвост ой какой пестрый…

А пока: спасибо тебе, пропавший без вести рядовой майкопской бригады нижнетагилец Рома Власов. Прости, что тебя выручить не сумели… А ты и после своей смерти помог спасти тысячи… В том числе сотни молодых земляков твоих мучителей.

Командующий федеральной группировкой обнял полковника Вальховского: «Сергей Алексеевич, я только что звонил живодерам – ничего страшного с твоим Алексеем нет. Но в Моздок отправим – для страховки. Пиши представление: хочешь – на орден, хочешь – на майора. А пока – мне только что прислали из Ростова, – генерал достал из стола беленькую коробочку с черно-золотым ермоловским крестом «За службу на Кавказе», – вручи прямо сегодня от моего имени – тебе пока не дам». Такой же, только потертый крест хранился среди семейных реликвий Дома Вальховских. Вместе с «красными звездочками» полковника Вальховского-старшего. Жаль, «знамена» и кресты комбрига Вальховского изъяли при аресте.

Жизнь – она как тельняшка…