Глава восьмая «ГЕРОИ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ФРАЗЫ»

Глава восьмая

«ГЕРОИ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ФРАЗЫ»

Через три дня после бесславного конца однодневного «хозяина земли русской» открылся съезд действительных хозяев страны — III Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, который 13 января 1918 г. слился с III съездом Советов крестьянских депутатов. Данные анкетного опроса крестьян — делегатов обоих съездов показали, что большинство крестьянства к этому времени уже разочаровалось в Учредительном собрании. На вопрос об отношении делегатов III съезда Советов крестьянских депутатов к уходу большевиков и левых эсеров из Учредительного собрания 377 человек ответили положительно, 4 считали уход преждевременным, 11 отнеслись к нему отрицательно, и лишь один высказался за новые выборы⁵³⁴. Из 493 крестьянских делегатов III Всероссийского съезда Советов 370 дали отрицательный ответ на вопрос об отношении к Учредительному собранию, 106 ответили на него положительно, 17 заявили о безразличном отношении к нему. На вопрос же об отношении к Советской власти 95% опрошенных делегатов заявили о ее признании⁵³⁵.

III Всероссийский съезд Советов был наиболее представительным съездом. На съезд Советов рабочих и солдатских депутатов прибыли 942 делегата с решающим и 104 с совещательным голосом, а на крестьянском съезде было 511 делегатов с решающим и 70 с совещательным голосом, представлявших местные Советы. Кроме того, 194 делегата с решающим и 45 с совещательным голосом присутствовали на нем от крестьянских секций армейских, корпусных и дивизионных комитетов. Таким образом, в работе III Всероссийского съезда Советов участвовало 1647 делегатов с решающим голосом и 219 с совещательным. Они представляли 256 объединенных Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, 155 Советов рабочих и солдатских депутатов, 156 Советов крестьянских депутатов, 22 Совета рабочих и 13 Советов солдатских депутатов. Точных данных о партийном составе объединенного съезда нет, однако большевики составляли более половины делегатов, а левые эсеры — около 40%⁵³⁶. Такой состав съезда свидетельствовал о полном банкротстве правых эсеров.

С отчетом ВЦИК на съезде выступил Я. М. Свердлов. Остановившись на вопросе о блоке с левыми эсерами, он сказал: «ЦИК понял, что соглашение должно быть заключено не с теми или иными верхушками, какие бы названия они себе ни присваивали, а с самими широкими народными трудовыми массами… Опыт показал, что мы были правы, заключив теснейший союз пролетариата с трудовым крестьянством, истинными представителями которого, по нашему глубокому убеждению, являются левые эсеры…»⁵³⁷.

Анализ соглашения большевиков с левыми эсерами и отношения тех и других к крестьянству дал в докладе о деятельности СНК В. И. Ленин. Указав, что в России создана прочная власть, опирающаяся на союз всех эксплуатируемых классов, он назвал обманом намерение партии эсеров в ее старой форме провести уравнительное землепользование в союзе с буржуазией. Как только вопрос этот встал практически, крестьянство смогло воочию убедиться, что эсеры ведут его к союзу с буржуазией, а не с трудящимися массами. Выразителями их интересов в тот период являлись левые эсеры. Заключив с этой партией правительственный союз, большевики с самого начала поставили дело таким образом, что он покоился на ясных и очевидных началах: осуществление социализации земли на основе союза с рабочим классом, который проведет национализацию банков и создаст рабочий контроль.

«Тот союз, который мы заключили с левыми социалистами-революционерами, — говорил Ленин, — создан на прочной базе… Если в первое время в Совете Народных Комиссаров мы могли опасаться, что фракционная борьба станет тормозить работу, то уже на основании двухмесячного опыта совместной работы я должен сказать определенно, что у нас по большинству вопросов вырабатывается решение единогласное»⁵³⁸. В резолюции фракции левых эсеров по ленинскому докладу было сказано, что она выражает Советскому правительству «полное доверие и призывает трудящиеся массы города и деревни оказать всемерную поддержку революционной власти Федеральной Советской республики в проведении в жизнь «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа»»⁵³⁹.

С большим подъемом прошло заседание 13 января, на котором произошло объединение обоих съездов. Мы пришли сюда для дружной работы с Советами рабочих и солдатских депутатов, говорила М. Спиридонова от имени крестьянского съезда. Она передала делегатам просьбу крестьян, «чтобы данный состав съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов не вышел из этого зала, не разъехался отсюда, пока не вынесет закона о социализации земли»⁵⁴⁰. Первый раздел этого закона был принят единогласно, без прений на заключительном заседании съезда.

Слияние съездов и образование единого верховного органа рабоче-крестьянской власти отвечало интересам трудящихся и было вызвано прежде всего стремлением масс к объединению. «Не было никакой возможности для отдельного существования Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов, — отмечала М. Спиридонова на II съезде партии левых эсеров, — так как это противоречило бы политике на местах»⁵⁴¹.

Решение об объединении было с одобрением встречено трудящимися, которые приветствовали «утвержденную III Всероссийским съездом Советов р.-с. и кр. депутатов организацию единой рабоче-крестьянской власти Советов на всем пространстве Федеральной Российской Республики Советов и Центральный орган в стране в лице Совета Народных Комиссаров»⁵⁴². Оно в свою очередь ускорило процесс объединения на местах, который вскоре повсеместно привел к завершению создания единых Советов депутатов трудящихся. Так была решена одна из важнейших задач государственного строительства.

Слияние Советов привело к значительному увеличению большевистских фракций в них. Вместе с тем в объединенных Советах сохранились и довольно влиятельные фракции левых эсеров. В составе губернских и уездных Советов между III и IV Всероссийскими съездами они составляли 19%, а в некоторых — до 30—45%. Кроме того, в отдельных Советах еще имелись более или менее значительные по численности фракции правых эсеров и меньшевиков. Именно в таких Советах единство действий большевиков и левых эсеров приобретало особо важное значение.

В Царскосельском уезде Петроградской губернии большевики на уездном съезде Советов составляли 40, а левые эсеры — 28% делегатов. Таким образом, исход голосования зависел от того, с кем выступят левые эсеры. При выборах Совета они вместе с большевиками проголосовали против предоставления в нем мест правым эсерам и меньшевикам, которые лишь тормозят работу Исполкома. Правые эсеры и меньшевики вынуждены были уйти со съезда, а в Исполком вошли 9 большевиков и 6 левых эсеров⁵⁴³.

Ожесточенная борьба с правыми эсерами развернулась на съезде Советов крестьянских депутатов и Советов рабочих и солдатских депутатов Лужского уезда. Все резолюции вносились здесь от имени «правого сектора» — правых эсеров, меньшевиков и беспартийных и «левого сектора» — большевиков и левых эсеров. Большинством голосов была принята совместная резолюция большевиков и левых эсеров о поддержке Советской власти и об объединении Советов. Перед выборами Исполкома на совещании «левого сектора» было решено, что «ввиду заявления правых о непризнании власти Советов они не могут быть делегированы в Совет». Исполком был избран из большевиков и левых эсеров⁵⁴⁴.

Аналогичным образом развивались события на съезде Советов Борисоглебского уезда Тамбовской губернии, в Великолукском уезде Псковской губернии, в Симбирской губернии, на губернском съезде Советов Череповецкой губернии.

Приведенные примеры отнюдь не означают, что все левоэсеровские организации вели себя лояльно по отношению к Советскому правительству или что эта партия встала на платформу научного социализма. Левые эсеры по-прежнему придерживались своих мелкобуржуазных взглядов на революцию, и прежде всего отрицали необходимость диктатуры пролетариата. Еще на II съезде Советов, как писала газета «Знамя труда», они ставили своей целью доказать большевикам «утопичность и авантюристичность диктатуры пролетариата в отсталой в промышленном отношении стране, к тому же стране земледельческой». Как сторонники «чистой демократии», левые эсеры считали, что диктатура «приведет к системе террора… к гражданской войне» и обречена на провал⁵⁴⁵.

Позже часть левоэсеровских деятелей признала диктатуру более целесообразной формой власти в переходный период, чем «народовластие», однако не «диктатуру пролетариата», а «диктатуру трудящихся классов», которая должна осуществляться всеми, кто «не эксплуатирует чужого наемного труда». В противном случае, писали эсеровские идеологи, «огромнейшие массы трудового человечества, которые не потеряли еще своих орудий труда и еще не жили в условиях частного капитала, были бы исключены из активного социального творчества»⁵⁴⁶.

Оставаясь на левонароднических позициях, левые эсеры и теперь продолжали считать крестьянство главной движущей силой мирового революционного процесса. Доказывая «невозможность повсеместной чисто пролетарской гегемонии» и ту «великую историческую роль» в социалистической революции, которая «выпадает на долю трудового крестьянства», они заявляли, что международная социалистическая революция не может во всех странах победить как пролетарская и если «пролетарская концепция… правильна для передовых капиталистических стран, то она недопустима для полукапиталистических аграрных стран (Россия, Балканы, народы Востока)».

Левые эсеры бездоказательно утверждали, что марксисты якобы не понимают значения трудового крестьянства как «самостоятельного фактора мировой революции». По их мнению, отсталые страны с преобладанием крестьянского населения стоят ближе к социализму, а потому именно во главе с ними «при условии поражения империалистического капитала в мировой войне и при поддержке русских и западноевропейских рабочих может быть проведена мировая социалистическая революция»⁵⁴⁷.

В. И. Ленин, обращаясь к левым эсерам, призывал их более определенно высказать убеждение, что переживаемая революция — социалистическая⁵⁴⁸, однако они такого убеждения не выразили.

Практически левые эсеры в начале 1918 г. представляли собой оппозицию, которая не отказывалась от совместных действий с большевиками, поддерживала их по более существенным вопросам, чем те, по которым выступала против. И борьба, которую вели большевики с колебаниями левых эсеров, была борьбой за союзника. Это наглядно показало Учредительное собрание и особенно III Всероссийский съезд Советов. Большевики учитывали неустойчивость левых эсеров и относились к ним с «настороженным доверием», чтобы не дать их колебаниям принять размеры и формы, опасные для дела революции, но при этом проявляли максимум лояльности и соблюдали все условия соглашения.

Поскольку это был компромисс, постольку в период действия соглашения левым эсерам делались определенные уступки, сочетавшиеся с твердостью в принципиальных вопросах. Отношение большевиков к соглашению с левыми эсерами хорошо видно на примере Наркомата юстиции. В первом декрете о суде говорилось, что отменяются все старые законы, противоречащие декретам Советской власти, а также программам-минимум РСДРП и партии эсеров. И это было естественно, ибо Наркомат юстиции передавался представителям левых эсеров. Вместе с тем, поскольку с рядом положений этого законодательного акта левые эсеры не были согласны, в пункте о назначении наркомом Штейнберга делалась оговорка, что декрет о суде остается в силе и отмене не подлежит. Так выражалось, с одной стороны, стремление к сотрудничеству и уважение большевиков к своим партнерам по правительственной коалиции, а с другой — предотвращались возможные попытки в одностороннем порядке отменить принятый закон.

Решительно отвергнув стремление левых эсеров сделать ВЧК лишь следственным органом Наркомата юстиции, большевики в то же время приняли часть предложений, изложенных в проекте Штейнберга, и привлекли левых эсеров к работе в ВЧК. Пять левых эсеров — членов ВЦИК были введены в ее коллегию, левый эсер В. А. Александрович занял пост заместителя председателя. В то же время Совнарком отклонил требование ЦК левых эсеров сделать его решение достаточным основанием для включения в состав ВЧК представителей этой партии. Было установлено, что вводиться в ВЧК могут только члены ВЦИК с последующим утверждением каждой кандидатуры Совнаркомом. К сожалению, этот принцип не всегда выдерживался и ЦК левых эсеров подчас в одностороннем порядке вводил или заменял своих представителей. Так, в частности, появился в ВЧК Попов, один из руководителей будущего мятежа. При вынесении ВЧК смертных приговоров левые эсеры имели право вето, однако до лета 1918 г. им не пользовались и обычно воздерживались при голосовании.

При слиянии ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов с ЦИК Советов крестьянских депутатов последний образовал в объединенном Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете особую крестьянскую секцию, большинство которой составляли левые эсеры. Эта секция пользовалась известной автономией, имела свой президиум, свои фракционные бюро внутри секции, свой печатный орган. Ее председателем стала Спиридонова.

Одним из условий компромисса было принятие на III съезде Советов Основного закона о социализации земли. «Когда мы обещали крестьянству социализацию земли, — говорил В. И. Ленин, — мы сделали этим уступку, ибо мы понимали, что сразу национализацию ввести нельзя… Это была уступка левым эсерам, которые отказались от власти и сказали, что останутся только тогда, если будет проведен этот закон»⁵⁴⁹.

Большевики согласились на введение уравнительного землепользования прежде всего потому, что это было повсеместным требованием крестьянства, и, хотя оно не являлось социалистическим, его осуществление при наличии диктатуры пролетариата не могло повредить Советской власти, ибо при согласии левых эсеров на рабочий контроль, на национализацию банков уравнительное землепользование было бы лишь одной из переходных мер к социализму⁵⁵⁰.

Голосуя за Основной закон о социализации земли, «душой» которого, как выразился В. И. Ленин, было уравнительное землепользование, большевики прямо заявляли, что они с этим лозунгом не согласны, но проводят его, ибо таково требование большинства крестьян, и что задача партии состоит в том, чтобы помочь крестьянству изжить его мелкобуржуазные иллюзии. Но в тот момент невыполнение желаний крестьянства могло привести к ослаблению его союза с пролетариатом⁵⁵¹.

Партия большевиков верила, что в конце концов мелкобуржуазная сущность и утопичность уравнительного землепользования как якобы социалистического шага будут разоблачены, что и произошло весной 1918 г., когда начался передел земли. Кроме того, в Основной закон о социализации земли, разработанный преимущественно левыми эсерами, были внесены очень важные ленинские поправки о монополии государства на торговлю семенами и сельхозмашинами, о поддержке коллективных хозяйств, которые создавали предпосылки для перевода сельского хозяйства на социалистические рельсы. По настоянию большевиков сельскохозяйственные рабочие из третьей очереди на получение земли были перенесены в первую и поставлены наравне с малоземельным и безземельным сельским населением. Они отстояли необходимость создания совхозов, против которых выступали левые эсеры, так как, по их мнению, эта форма сельскохозяйственного производства не соответствовала аграрной программе, отрицавшей применение наемного труда в сельском хозяйстве⁵⁵².

Январь — март 1918 г. были периодом наиболее полного и успешного осуществления соглашения большевиков и левых эсеров. Именно в это время оно помогло укрепить союз рабочего класса и крестьянства, закрепить победу революции, облегчить преодоление тех трудностей, которые стояли на пути диктатуры пролетариата. Крестьяне убеждались, в том числе и на примере блока, что большевики не хотят им навязывать ничего не соответствующего их интересам. Соглашение показало им, с одной стороны, насколько лояльно относился пролетариат к крестьянству, а с другой — должно было либо закрепить левых эсеров за большевиками как их союзников, либо разоблачить несостоятельность левоэсеровской партии в глазах крестьянства. И по мере того как большевистская партия все более привлекала к себе крестьянские массы, колебания и непоследовательность левых эсеров вызывали у крестьян все более недоверчивое отношение к ним.

Характерно, что этот процесс замечали и сами левые эсеры. «Казалось, что партия левых эсеров, — писал Рудаков в апреле 1918 г., — завладев крестьянством, будет играть виднейшую роль в дальнейшем развитии революции. Объективные предпосылки были налицо: в руках партии был государственный аппарат, который можно было использовать в интересах крестьянства. Но политическая обстановка сложилась так, что социальные силы крестьянства все больше и больше перемещались на сторону большевиков, пока наконец вопрос о мире окончательно не бросил крестьянство к последним»⁵⁵³.

При обсуждении на III Всероссийском съезде Советов вопроса о начавшихся в Брест-Литовске мирных переговорах с Германией Камков, выступая от имени фракции левых эсеров, заявил, что те, кто требует продолжения войны в данный момент, взваливает на плечи русской революции непомерно тяжелое бремя, поскольку «осуществление в несколько дней лозунга — мир без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов — почти невозможно, ибо разрешение полностью и целиком всех этих мировых задач под силу только мировой революции». Обращаясь к правым эсерам и меньшевикам, он указывал на суть их позиции: «Для вас необходимо одно: воюй во что бы то ни стало, воюй до последнего солдата, воюй, хотя бы это вело к гибели революции…» — и вполне резонно подчеркивал: «…если на время нам придется сделать уступки, то это не наша вина»⁵⁵⁴. Однако этой позиции партия левых эсеров придерживалась лишь до тех пор, пока не встал вопрос о подписании мира на тяжелых условиях, ультимативно предложенных Германией.

Вечером 23 февраля при обсуждении на объединенном заседании фракции большевиков и левых эсеров ВЦИК доклада Н. В. Крыленко о положении на фронте Штейнберг от имени левоэсеровской фракции разразился речью, которую В. И. Ленин назвал образцом разгула революционной фразы⁵⁵⁵. Но меньшинство членов ЦК этой партии, в частности Спиридонова и Малкин, еще высказывались за принятие германских условий. На этом заседании никакого решения принято не было.

В три часа утра 24 февраля открылось пленарное заседание ВЦИК. Доклад на нем сделал В. И. Ленин, а против него единым фронтом выступили меньшевики, анархисты, правые и левые эсеры. При этом левые эсеры пытались установить контакты с троцкистами и «левыми коммунистами». Они хотели, по их собственному заявлению, сколотить «левый» блок, который «должен включать все революционные элементы до левых большевиков включительно»⁵⁵⁶.

Во время заседания ВЦИК в ночь с 23 на 24 февраля левые эсеры вступили в переговоры с лидером «левых коммунистов» Бухариным с целью смещения В. И. Ленина с поста председателя СНК и создания правительства из «левых коммунистов» и левых эсеров. Несколько позже левый эсер Левин писал в газете «Знамя труда»: «…считаем нужным более подробно ознакомить наших читателей с левым течением в нынешнем большевизме, несомненно родственным левым социалистам-революционерам по многим признакам». И после изложения тезисов Бухарина пришел к заключению, что «исповедующие в данный момент эти тезисы с каждым днем будут отходить все дальше от большинства своей партии… Пропасть между правым и левым крылом большевизма все ширится»⁵⁵⁷. Не случайно В. И. Ленин в полемике с «левыми коммунистами» назвал их «недоношенными левыми эсерами»⁵⁵⁸.

«Мы, левые эсеры, — говорил Натансон по поводу мирных переговоров, — вместе с частью большевиков, Троцким и другими дали мандат нашим представителям в Бресте: тяните и в крайнем случае не подписывайте, но не объявляйте войны»⁵⁵⁹. Таким образом, это была та же формула Троцкого «ни мира, ни войны», но сформулированная более мягко. Член первой советской делегации на брест-литовских переговорах Карелин назвал этот лозунг «нашей», т.е. левоэсеровской, формулой.

Свою формулу «ни мира, ни войны» Троцкий, как известно, выдвинул на заседании ЦК РСДРП(б) 24 января 1918 г., а на следующий день в газете «Знамя труда» была опубликована статья Мстиславского «Не война, но восстание», в которой, в частности, говорилось: «Мы не можем подписать мира, но и для ведения войны у нас оснований уже нет». Очень определенно эту точку зрения выразили саратовские левые эсеры, резолюция которых гласила: «Мира не подписывать и войны не продолжать»⁵⁶⁰.

Подобное совпадение точек зрения на Брестский мир не было случайным, так как в их основе лежала общая концепция мелкобуржуазного революционаризма, не имеющая ничего общего с пролетарской революционностью. Левых эсеров с троцкистами и «левыми коммунистами» объединяли искаженные представления о задачах национальных отрядов международного революционного движения, неспособность разобраться в сложном и меняющемся в зависимости от исторических условий соотношении национальных и интернациональных задач, превратные представления о приоритете внешней политики над внутренней.

Мелкобуржуазные теоретики запомнили, что становление новых общественно-экономических формаций всегда сопровождалось войнами, но, руководствуясь субъективной социологией, отрицавшей решающее значение экономических факторов, они сопутствующее явление стали представлять как основное, делая вывод, что войны чуть ли не непременный фактор развития революции. Все мелкобуржуазные партии и течения не верили в силы рабочего класса России и считали невозможной победу социалистической революции. Разница в их взглядах заключалась лишь в том, что одни — правые эсеры и меньшевики — заявляли, что страна не готова к революции, а другие — левые эсеры, «левые коммунисты», троцкисты — утверждали, что ее победа в одной стране невозможна, и связывали эту победу с мировой социалистической революцией и с «революционной» войной.

Единственным возможным средством сохранения завоеваний революции социалисты-революционеры считали продолжение войны с империализмом до тех пор, пока она не вызовет мировой революции, т.е., как и все «левые», стояли на позиции экспорта революции. Отношение «левых» к Брестскому миру не было лишь реакцией на оскорбительные для чувства национального достоинства и чрезвычайно тяжелые условия договора, а означало принципиальное несогласие с ленинской политикой мирного сосуществования государств с различным общественным строем. Они рассматривали ее лишь как политику уступок и капитуляции перед империализмом и отрицали возможность мирных отношений с империалистическими государствами.

Отвергая в принципе идею мирного сосуществования, левые эсеры в письме Коминтерну (1919 г.) настаивали на включении в его программу пункта, содержащего «полное осуждение какого-либо соглашательства с какой-либо частью мировой буржуазии…»⁵⁶¹. А несколько позже их ЦК в связи с переговорами Советского правительства с Буллитом и подготовкой конференции на Принцевых островах выпустил листовку с претенциозным заголовком «К рабочим и крестьянам, которых предают». В этой листовке предложение Советского правительства об условиях заключения мира, сделанное им Англии, Франции, Америке, Японии и Италии в целях прекращения интервенции и гражданской войны, объявлялось «преступным актом предательства социалистической революции»⁵⁶².

В качестве наиболее эффективного средства борьбы против мировой капиталистической системы левые эсеры, верные традициям своих предшественников, выдвинули террор. «Система империализма и необходимость международного действия для избавления от власти олигархии, — писали их лидеры, — требует расширения террора до международного масштаба. Интернациональный красный террор — вот задача, которую себе поставит партия в случае поражения, хотя бы временного, социальной революции. Эти меры вдохнут новую струю активности в неизбежную мировую социальную революцию, окрыляя наступающие рабочие батальоны надеждой и дезорганизуя до конца насквозь прогнивший строй буржуазного мира»⁵⁶³. Не были ли эти слова прологом к шестому июля?

Развитие экономических связей, заключение торговых и других договоров с капиталистическими государствами мелкобуржуазные революционеры расценивали как втягивание России в орбиту финансового капитала и подчинение политическому и экономическому влиянию империализма. «Россия в борьбе с капитализмом достигла результатов, которых не достигла еще ни одна страна мира, — заявляли левые эсеры, — но с другой стороны, капитуляция перед капиталистическими странами, вызываемая экономическими соображениями, задерживает рост революционного движения в других странах и косвенно подчиняет Россию империалистическим странам, превращая ее в «сферу влияния» и колонию передовых капиталистических государств»⁵⁶⁴.

Исходя из подобных предпосылок, левоэсеровские лидеры объявляли Брестский мир «капитуляцией», «удушением русской революции», «уклоном вправо», пытаясь убедить массы, что его принятие «наносит моральное и физическое поражение революции, ее существование политическое и экономическое делается уже невозможным»⁵⁶⁵.

Если В. И. Ленин указывал, что государство диктатуры пролетариата в годы мирного строительства оказывает главное воздействие на ход мировой истории своими хозяйственными успехами, то сторонники «подталкивания» революции полагали, что решение насущных задач экономического развития страны лишь отвлекает революционные силы пролетариата. Они рассматривали хозяйственное строительство как нечто второстепенное, недостойное настоящего революционера. Из этой концепции вытекал субъективистский вывод об определяющем значении внешней политики по отношению к внутренней.

Если мировая революция не произойдет, вещали левые эсеры, то в стране, где победила социалистическая революция, неизбежен возврат к капитализму. Поэтому бесполезно рассчитывать на осуществление какой-либо программы социалистического строительства. Любившие щеголять звонкими фразами о мировой революции, левые эсеры квалифицировали стремление Советской власти добиться развития экономики, вывести народ из нужды, поднять его материальное благосостояние как «перерождение большевизма», «обуржуазивание советского общества», желание «удовлетворить брюхо», отказ от борьбы с мировым империализмом.

Позиция левоэсеровских лидеров отражала настроения мелкобуржуазной безысходности: если не удалось сокрушить империализм сразу, значит, без помощи извне социализм удержаться не в состоянии. В основе лево-оппортунистической ультрареволюционной фразеологии эсеров лежали пессимизм, неверие в силы трудящихся. Тот факт, что в «революционной» войне они видели единственную возможность разрешения всех трудностей, на деле означал капитулянтство. Один из лидеров левых эсеров, Камков, даже утверждал, что, если германская армия возьмет Петроград и Москву, это пойдет лишь на пользу революции, ибо немцы «подавятся той порцией живого мяса, которое они хотят проглотить»⁵⁶⁶.

Апеллируя к всемогуществу «революционной» войны и отстаивая военный метод как единственный путь разрешения противоречий между двумя общественными системами, левые эсеры полностью игнорировали то обстоятельство, что социалистическая революция в каждой стране определяется прежде всего зрелостью внутренних условий. Огромное революционизирующее воздействие на все страны мира государство победившего социализма оказывает в первую очередь тем, что на практике показывает преимущество социалистического строя. В лице государства рабочих и крестьян мировое революционное, освободительное движение приобретает надежную и мощную моральную и материальную опору.

В. И. Ленин подчеркивал, что для мелкобуржуазных теорий революции характерно ограничение ее значения политической стороной. «Мелкобуржуазному революционеру, — писал он, — свойственно не замечать, что для социализма недостаточно добивания, ломки и пр., — этого достаточно для мелкого собственника, взбесившегося против крупного, — но пролетарский революционер никогда не впал бы в такую ошибку»⁵⁶⁷.

Характерной чертой развития социалистического общества, чего не могли понять «безнадежно погрязшие во фразах» левые эсеры, является приближение его политической организации к разрешению в первую очередь задач развития производства как важнейшей сферы деятельности человека, достижения высшей по сравнению с капитализмом производительности труда. В. И. Ленин указывал на ограниченность роли насилия для победы социализма, выдвигая на первый план силу влияния и пример⁵⁶⁸. Поэтому не заключение Брестского договора, а отказ от него вел к усилению зависимости первого государства рабочих и крестьян от капиталистического мира.

Мелкобуржуазному революционаризму свойственны авантюристические попытки найти во внешнеполитических акциях выход из внутренних трудностей, одним ударом решить все вопросы, покончить со всеми затруднениями, невзирая на сомнительный конечный результат и не считаясь с возможными жертвами. В речах левых эсеров не было ничего, кроме ультрареволюционной фразеологии, повторения революционных лозунгов без учета объективных обстоятельств и исторических условий момента. «Лозунги превосходные, увлекательные, опьяняющие, — почвы под ними нет, — вот суть революционной фразы»⁵⁶⁹, — писал В. И. Ленин.

Мелкой буржуазии недостает выдержки в трудные минуты. Вначале, пока революция развивается гладко, по прямой, без особых трудностей и серьезных осложнений, появляется головокружение от успехов, которое приводит мелкобуржуазного революционера к мысли, что он все может, стоит лишь захотеть. Но при возникновении серьезных препятствий это настроение сменяется шараханьем из одной крайности в другую, и он легко переходит к ультрареволюционности, которая неустойчива и бесплодна и состоит наполовину из фразы, наполовину из отчаяния. Поэтому разгул «левой» фразы наступал, как правило, на крутых поворотах истории.

Социальным источником, питавшим «левый» революционаризм, был, как указывал В. И. Ленин, «мелкий хозяйчик, который взбесился от ужасов войны, от внезапного разорения, от неслыханных мучений голода и разрухи, который истерически мечется, ища выхода и спасенья, колеблясь между доверием к пролетариату и поддержкой его, с одной стороны, приступами отчаяния — с другой»⁵⁷⁰. Этот хозяйчик неспособен проявить в нужный момент стойкость, организованность, выдержку, что и отразилось в демагогических заявлениях левых эсеров о «всеобщем восстании», «повстанческих комитетах», «предательстве мировой революции». Левые эсеры, считавшие, что «революция может идти только прямо»⁵⁷¹, побили, по выражению В. И. Ленина, рекорд фразы о революционной войне⁵⁷². А за этой фразой не стояло ничего, кроме мелкобуржуазного авантюризма и нежелания понять, что для серьезной борьбы с международным империализмом нужны не «истерические порывы», а «мерная поступь железных батальонов пролетариата»⁵⁷³.

В. И. Ленин указывал, что отход левых эсеров от большевиков — явление закономерное, связанное с дальнейшим развитием революции, которая в России проходила в особо сложных и трудных условиях. Было бы неправильно полагать, что она обойдется без колеблющихся. «…Это значило бы, — писал В. И. Ленин, — совершенно не считаться с классовым характером переворота, с природой партий и политических группировок»⁵⁷⁴. Поддаваясь давлению буржуазии и воздействию мелкобуржуазной стихии, ища выхода из внутренних и внешнеполитических трудностей в «революционной» войне, левые эсеры, авантюристически играя завоеваниями Октябрьской революции, резко качнулись вправо.

После решения ВЦИК 24 февраля 1918 г. о принятии условий мира, предложенных Германией, ЦК левых эсеров провозгласил борьбу против Брестского договора основной линией политики своей партии. Однако решительный разрыв с большевиками левоэсеровские лидеры откладывали до IV Чрезвычайного Всероссийского съезда Советов. Во-первых, они питали надежду, что съезд выскажется против ратификации договора, а во-вторых, в самой партии не было единого мнения по вопросу о том, оставаться или нет в правительстве в случае его ратификации.

IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов открылся 15 марта 1918 г. На него прибыло 1084 делегата с правом решающего голоса, из них большевиков — 732 (68%), левых эсеров — 238 (22%), представителей других партий — 96 (9%), в том числе 15 правых эсеров и 18 беспартийных⁵⁷⁵. С докладом о ратификации договора на съезде выступил встреченный бурными овациями В. И. Ленин. Он убедительно показал, что необходимо как можно вернее и надежнее обеспечить возможность укрепления социалистической революции, сохранить ее завоевания, ибо Советская республика не в состоянии вести войну. Поэтому, «какова бы ни была передышка, как бы ни был непрочен, как бы ни был короток, тяжел и унизителен мир, он лучше, чем война, ибо он дает возможность вздохнуть народным массам, потому что он дает возможность поправить то, что сделала буржуазия…»⁵⁷⁶.

Отстаивая свою гибельную для дела революции авантюристическую позицию, левые эсеры развернули ожесточенную борьбу против большевиков и Советского правительства. Содоклад представителя фракции левых эсеров Камкова представлял собой смесь истерических воплей, «архиреволюционной» фразы и полного непонимания условий момента. «Мира нет и быть не может, покуда революционная Россия, покуда крестьянство трудовое, покуда пролетариат окончательно не раздавлен, растоптан в крови международным империализмом»⁵⁷⁷, — кричал с трибуны съезда Камков, обвиняя В. И. Ленина и большевиков в прислужничестве германскому империализму.

В своем заключительном слове Камков заявил, что партия левых эсеров слагает с себя ответственность за ратификацию и выйдет из правительства в случае принятия условий, предложенных Германией. «Как правительственная партия, — говорил он, — мы не имели бы права предпринимать шагов к нарушению этих условий, как партия политическая, не ответственная за ратификацию, мы берем на себя смелость утверждать, что мы сделаем все от себя зависящее, чтобы оказать вооруженное партизанское сопротивление на всех фронтах»⁵⁷⁸.

Таким образом, в содокладе фракции левых эсеров кроме предупреждения о выходе из правительства в случае ратификации мирного договора содержался и открытый призыв к вооруженному срыву Брестского мира. В то же время Камков говорил, что, за исключением вопроса о мире, «на всех путях партии большевиков» левые эсеры будут поддерживать ее как «честные борцы»⁵⁷⁹.

Руководители левых эсеров еще не решались поставить все точки над «и». Об этом свидетельствовала и декларация, которая была оглашена Штейнбергом после того, как съезд большинством в 785 голосов против 261 при 115 воздержавшихся ратифицировал Брестский договор. В ней говорилось, что партия левых эсеров отзывает своих представителей из Совета Народных Комиссаров. Вместе с тем она считает своим долгом подчеркнуть, что, «поскольку Совет Народных Комиссаров будет проводить в жизнь программу Октябрьской революции, партия обещает ему свое содействие и поддержку»⁵⁸⁰.

Чего стоили подобные заверения, показали дальнейшие события, но тогда они свидетельствовали, что левые эсеры еще не решаются окончательно порвать с большевиками, выступить против политики Советского правительства в целом. Видимо, на содержании декларации отразились и результаты голосования по вопросу о ратификации Брестского договора в самой левоэсеровской фракции, где против ратификации голосовало 135 человек, «за» — 15, воздержались — 36, а 79 осудили выход левых эсеров из СНК⁵⁸¹.

Разорвав правительственную коалицию с большевиками, левые эсеры остались советской партией, представленной во ВЦИК, в местных Советах, наркоматах и других правительственных учреждениях. Впоследствии в обвинительном заключении по делу о мятеже 6 июля было сказано: «Вопрос о ратификации мирного договора с Германией, подписанного нашей делегацией в Бресте 3 марта 1918 г., был тем вопросом, на котором тактическое расхождение большинства съезда, большинства Совета Народных Комиссаров и партии коммунистов с партией левых эсеров сделало невозможным всякий дальнейший блок и дальнейшую работу в правительстве… Своим выходом из правительства партия левых эсеров избавила правительство от излишнего балласта, тормозившего его деятельность, однако она не перешла все же открыто в лагерь его врагов»⁵⁸².

Вместе с тем, выступая против Брестского мира, левые эсеры оказались в одном строю с правыми, с той лишь разницей, что аннулирование мирного договора и возобновление войны с Германией правые эсеры ставили в один ряд с ликвидацией Советской власти.