Глава третья ПОД ЗНАМЕНА СОЦИАЛ-ШОВИНИЗМА

Глава третья

ПОД ЗНАМЕНА СОЦИАЛ-ШОВИНИЗМА

Новый революционный подъем застал социалистов-революционеров врасплох, поскольку они не рассчитывали на то, что в ближайшем будущем «скованность народной энергии» будет разорвана. Доказательством их растерянности служили неспособность определить причины перелома в настроении масс, предложить отвечающие новым условиям тактику и программные требования.

На первых порах эсеровские идеологи ограничились констатацией развития революционного движения в городе и деревне, заявив, что «правительству не удастся остановить ход истории» и «трудовые массы, наверное, восторжествуют над царским абсолютизмом»¹⁷¹.

В обострившейся идеологической борьбе эсеры вновь выступили с претензией на создание надклассовой социалистической партии, опирающейся на «единый рабочий класс». «…Притязания одной фракции большевиков, — писали они, — вобрать в себя все рабочее движение в той же мере безрассудны и нелепы, как и стремление двух фракций с.-д. воплотить в себе все социалистическое движение в России. Только объединению всех социалистических течений в единую партию принадлежит будущее.

И мы, выставив этот лозунг с начала 1900 г., остаемся верны ему до конца»¹⁷².

В связи с подобными заявлениями В. И. Ленин подчеркивал, что «надо серьезно разобрать теоретическое содержание таких течений мысли, как народничество…»¹⁷³ и изучить опыт массового рабочего движения с точки зрения сплочения большинства рабочих вокруг «принципиальных решений, применяемых и к выборам, и к страхованию, и к работе в профессиональных союзах, и к стачечному движению, и к «подполью» и так далее»¹⁷⁴. Это изучение покажет, что сплочение настоящей рабочей партии происходит вопреки народническим группам и выражается в отходе от них пролетариата.

Так и не разобравшись в характере предстоявшей революции, эсеры продолжали утверждать, что она будет носить «не только политический, но и ясно выраженный социальный характер», поскольку «отчасти» поставит вопрос «о самом существовании экономически привилегированных классов»¹⁷⁵. Это решение III конференции «Заграничной федерации эсеров» еще раз свидетельствовало об отсутствии у них четкого представления о границах программы-минимум и программы-максимум. Первую предполагалось осуществить в рамках капиталистического строя, а вторая предусматривала его уничтожение.

Однако резолюция «Комитета по делам международного социализма» (ноябрь 1912 г.) призывала использовать наступивший революционный подъем для одновременной «борьбы против царизма и солидарного с ним капитализма»¹⁷⁶. Таким образом, эсеровское определение расстановки классовых сил не отражало действительного положения вещей.

В новом революционном подъеме рабочий класс выступал как авангард всех трудящихся, как класс — гегемон освободительного движения народа. Под его влиянием нарастало недовольство в армии и на флоте. Под воздействием рабочего движения, отмечал В. И. Ленин, крестьянская демократия, колебавшаяся между либерализмом и марксизмом, в лучшей ее части отворачивалась от либерализма к рабочему авангарду. «Августовское» (1913 г.) совещание ПК РСДРП с партийными работниками констатировало в своих документах, что «рабочий класс снова становится вождем и вдохновителем всего освободительного движения в стране». Беря на себя «задачу пробуждения и сплочения всей демократии», он «по-прежнему выступает как руководитель в революционной борьбе за общенациональное освобождение»¹⁷⁷.

Усиление стачечной борьбы пролетариата как главный фактор революционного подъема признали и эсеры, заявившие, что «революционное движение, начатое пролетариатом больших городов, стремится охватить и крестьянскую Русь»¹⁷⁸. В то же время их идеологи, ссылаясь на социалистический характер крестьянского движения, продолжали отрицать руководящую роль рабочего класса, хотя в отношении к аграрной программе партии среди социалистов-революционеров не было единства.

Осуждая столыпинскую аграрную реформу, эсеры считали ее проявлением «слепого стремления» самодержавия «уничтожить все, что кажется опасным для всесильных дворянства и буржуазии»¹⁷⁹, в том числе и крестьянскую общину. Причины ломки общины, по их мнению, лежали не в области экономики, а в области чистой политики. Игнорируя классовое расслоение деревни, идеологи эсеров рассматривали крестьянство как единое целое, а разложение сельской общины — как следствие «насильственных действий командующих классов, которым существование этого института было невыгодно»¹⁸⁰.

Однако то обстоятельство, что с 1907 г. до начала первой мировой войны почти 2 млн. крестьянских дворов вышли из общины, не могло не повлиять на отношение эсеров к своей аграрной программе, в которой сельская община занимала центральное место. В партии возникло направление, один из идеологов которого, Н. Суханов, с одной стороны, считал, что «социализация земли» возможна и без посредства общины, а с другой, даже допускал решение аграрного вопроса на основе меньшевистской программы муниципализации. Более того, он отверг один из основных постулатов левонародничества. «Трудовое крестьянство, — писал Суханов, — не есть класс социалистический по своей природе… С этим классом социалистическая партия не может связывать свою судьбу. Она может потерять его по дороге, ибо трудовое крестьянство по своей природе может быть не только другом, но и врагом социализма»¹⁸¹.

Правая группировка, наоборот, считала, что разрушение общины лишает программу «социализации земли» ее основы. «Будущее государственное земельное строительство не уложится в формы народнических земельных законопроектов. Потребуются проекты более свободные, менее строгие, даже компромиссные».

Ликвидаторская группа «Почин» требовала вообще отказаться от лозунга «социализации земли», объявив «культурническую работу» в деревне главной задачей партии. Привычную для него «среднюю» позицию занимал Чернов, утверждавший, что и община важна, и вместе с тем в процессе ее распада у крестьян вырабатывается «аграрно-социалистическое» сознание. Выходило и с общиной хорошо, и без нее тоже неплохо.

Тактический авантюризм эсеров в годы нового революционного подъема нашел свое выражение в проповеди возрождения террора и отзовизме. На Выборгской конференции эсеров, состоявшейся в мае 1913 г., было сказано, что тактика партии как раньше, так и теперь отвечает требованиям трудового народа и поэтому следует применять все те методы борьбы, какие применялись в прошлом. Петербургские эсеры считали, что именно террористические акты должны стать «началом второго периода русской революции»¹⁸².

Однако ни усиленная пропаганда террора, ни призывы Чернова не оставаться «безучастными зрителями технического прогресса» и поднять террор на уровень «современной военной технологии»¹⁸³ не имели успеха.

Думская тактика эсеров также не претерпела существенных изменений. Анкетный опрос местных организаций, проведенный ЦК социалистов-революционеров накануне выборов в IV Государственную думу, показал, что большинство высказывается за мотивированный, демонстративный отказ от участия в выборах, но за участие партии в избирательной кампании с целью ознакомления населения со своей программой и тактикой. В связи с этим социалисты-революционеры не выдвигали на выборах своих кандидатов. Не сумели они в силу оторванности от масс развернуть и широкую пропагандистскую работу.

Тактика большевиков была направлена на сплочение всех революционных сил для борьбы против самодержавия, и это определяло их отношение к эсерам. «Не было ни одного буржуазно-освободительного движения в мире, не дающего примеров и образцов «левоблокистской тактики», — писал в 1911 г. В. И. Ленин, — причем все победоносные моменты этих движений связаны всегда с успехами этой тактики, с направлением борьбы по этому пути вопреки колебаниям и изменам либерализма»¹⁸⁴.

Поэтому большевики, оставаясь, как подчеркивалось в резолюции Пражской конференции, на почве решений Лондонского съезда, считали возможными и целесообразными избирательные соглашения с мелкобуржуазными демократами против октябристско-черносотенного или вообще правительственного списка и против либералов. При этом соглашения не могли относиться к выставлению общей платформы и ограничивать критику мелкобуржуазных взглядов, непоследовательности и половинчатости левонародников¹⁸⁵.

Установки Лондонского съезда были подтверждены и на «Августовском» совещании ЦК с партийными работниками. В принятой им резолюции указывалось на необходимость решительной критики народничества, не исключавшей, однако, «тех совместных действий с народническими партиями, которые специально предусмотрены Лондонским съездом»¹⁸⁶.

Если в отношении к Думе эсеры расходились с ликвидаторами, то в отношении легальных организаций трудящихся, в первую очередь профсоюзов, их позиции совпадали. «Линия поведения правлений тех союзов, которые были все время в руках левонародников, — писала эсеровская газета «Верная мысль», — ничем не отличалась от линии поведения так называемых ликвидаторских союзов…»¹⁸⁷. Это далеко не случайное совпадение привело к образованию на общей платформе «нейтральности» профсоюзов эсеро-ликвидаторского блока против большевиков. Их объединяло, писал В. И. Ленин, «враждебное отношение к последовательному марксизму во всех сферах работы»¹⁸⁸.

Ни левонародники, ни меньшевики-ликвидаторы не пользовались большим влиянием в профсоюзах, и это тоже побуждало их к объединению против большевиков. «Теперь, — писала одна из эсеровских газет, — в полосу правдистского преобладания в профессиональных организациях… нет ничего ни страшного, ни странного во временных соглашениях народников с лучистами»¹⁸⁹.

Однако блок не помог эсерам. Профсоюз металлистов, например, до мая 1913 г. находился в руках ликвидаторов, но во время выборов нового правления в его состав вошли 13 большевиков, 5 ликвидаторов и только 1 эсер. К лету 1914 г. в Петербурге 16 из 20, а в Москве все 13 профсоюзов перешли на большевистские позиции. Эсеры сохранили свое влияние только в профсоюзах железнодорожных служащих, почтово-телеграфных работников и в федерации моряков каботажного флота¹⁹⁰.

Провалились и попытки эсеров закрепиться в руководстве рабочих клубов, страховых советов, больничных касс. Во Всероссийский страховой совет из 57 уполномоченных было избрано 47 большевиков. Все это свидетельствовало о полном провале социалистов-революционеров в легальных организациях. «…Народники бессильны в политическом отношении, — констатировал В. И. Ленин, — не имеют организованных и прочных связей в массах, не могут проводить никакого массового политического действия»¹⁹¹.

Сами эсеры признавались, что «похожи на армию, рассеянную маленькими отрядами и ведущую партизанскую войну. Главный центр партии еще поддерживает сношения с некоторой частью своих отрядов, но он не может удержать в своих руках общее направление, а это приводит часто к тому, что отдельные группы… партии действуют по своей инициативе и за свой страх и риск»¹⁹².

ЦК РСДРП, внимательно следивший за положением дел в левонародничестве, в резолюции «О народниках», принятой на «Августовском» совещании ЦК с партийными работниками в Поронино, констатировал, что террор как метод борьбы наряду с бойкотом выборов свидетельствовал о неспособности партии эсеров к планомерному воздействию на ход общественного развития страны. Именно поэтому новый подъем революционного движения прошел вне всякого влияния этой партии¹⁹³.

Однако если эсеры не оказали никакого влияния на подъем революционного движения, то сам подъем способствовал некоторому оживлению партии. Перед началом первой мировой войны число левонароднических групп росло сравнительно быстро. В. И. Ленин, анализируя данные о тиражах газет и числе рабочих групп, материально поддерживавших те или иные органы печати, показал, что у большевиков сумма взносов за 4,5 месяца 1914 г. по сравнению с 1913 г. увеличилась с 70,2 до 70,6% от всего количества взносов. У ликвидаторов же это число в процентном отношении сократилось с 21,3 до 16,6, а у левонародников выросло с 8,5 до 12,8¹⁹⁴.

Таким образом, рост левонародников шел за счет меньшевиков-ликвидаторов. «Оппортунизм и отреченство от партии гг. ликвидаторов, — писал В. И. Ленин, — отталкивает рабочих к другой буржуазной группе, более «радикальной» (на словах)»¹⁹⁵. В Петербурге по количеству взносов от рабочих групп за январь — май 1914 г. впереди шли большевики, за ними эсеры, а затем уже меньшевики.

В то время когда Россия переживала новый революционный подъем, над Европой сгущались тучи первой мировой войны. Уже прогремела ее увертюра — Балканские войны 1912—1913 гг. Как же оценивали и теоретически обосновывали сложившуюся в начале XX в. расстановку сил на мировой арене эсеровские идеологи? Лидер партии Чернов выдвинул теорию так называемого «гиперимпериализма». Он считал, что империализм — это не стадия развития капиталистической формации, а лишь особая политика. Чернов называл его стремлением передовых индустриальных капиталистических государств «политически закрепить свою экономическую, в особенности торговую, диктатуру над странами, производящими сырье и средства существования, над странами аграрными»¹⁹⁶.

Из этого определения вытекало, что главное противоречие эпохи империализма — не борьба между трудом и капиталом, а противоречие между империалистическими государствами и слаборазвитыми странами. Подобное заключение вело в свою очередь к признанию особой революционности крестьянства аграрных стран и его ведущей роли в мировом революционном процессе.

Последователи Чернова утверждали, что завершается процесс преобразования старого, «приватного» (т.е. частного) капитализма в национально организованный, государственно гарантируемый и контролируемый. Итогом этого процесса будет якобы замена конкуренции национальных империализмов одним сложным союзом — «гиперимпериализмом». Таким образом, роль противоречий между империалистическими державами фактически игнорировалась или выглядела совершенно незначительной.

Нетрудно заметить, что в теории «гиперимпериализма» почти полностью повторяются рассуждения об «ультраимпериализме» Каутского и «сверхимпериализме» Бухарина. Несостоятельность взглядов «империалистических экономистов» была достаточно полно раскрыта В. И. Лениным и останавливаться на их критике нет необходимости. Но следует иметь в виду, что в теории «гиперимпериализма» четко выступает не только идейная связь с оппортунистическими течениями в социал-демократии, но и авантюризм в решении вопросов мирового революционного процесса.

С помощью теории «гиперимпериализма» эсеры хотели оправдать ультрареволюционный призыв к социалистической революции одновременно во всех странах. Если следовать за их рассуждениями, то надо свергать не национальный империализм, который уже как будто не существует сам по себе, а «гиперимпериализм», т.е. империализм межнациональный. И наоборот, в одной стране социалистическая революция победить не может, поскольку свержение одного из членов мирового союза империалистов не решает вопроса о победе нового общественного строя.

Прервавшее революционный подъем вступление России в первую мировую войну заставило социалистов-революционеров, как и другие политические партии, определить свое отношение к ней. Большая часть эсеровских организаций в России и за границей, изменив своим прежним антивоенным заявлениям, встала на оборонческие социал-шовинистические позиции. Во многих районах России эсеры решили отказаться от всякой революционной деятельности, дабы не помешать правительству довести войну до «победного конца». В начале войны оборончество явно преобладало в Поволжье, на Урале, в Сибири.

Вместе с тем в первые же дни войны в эсеровских организациях крупных промышленных центров — Петрограда, Москвы, Харькова, Ростова-на-Дону, Нижнего Новгорода, Баку, Тулы — обнаружились и интернационалистские настроения. При этом если в первые месяцы антивоенные выступления имели место в 7 организациях — Петроградской, Московской, Иркутской, Киевской, Черниговской, Ростовской, Харьковской, выпустивших 14 антивоенных листовок, то в 1915 г. таких организаций стало 11, а количество листовок увеличилось до 37¹⁹⁷. Так сразу же выявились разногласия по кардинальному вопросу об отношении к войне.

Две точки зрения на характер войны нашли свое отражение в двух декларациях, обнародованных делегацией эсеров на конференции социалистов стран Антанты, состоявшейся в феврале 1915 г. в Лондоне. В декларации «половины делегации», подписанной А. Кубовым и И. Рубеновичем, отрицался империалистический характер войны и утверждалось, что «в настоящей войне интересы русской демократии вполне совпадают с интересами европейской демократии… Победа Германии и Австрии означала бы прочное торжество милитаризма, торжество силы над правом… Победа тройственного согласия укрепит передовые европейские демократии, подавит одну из главнейших реакционных сил Европы… Вместе с тем эта победа может послужить исходным пунктом для энергичной борьбы масс против милитаризма». Декларация была пропитана духом социал-патриотизма и мелкобуржуазного национализма и провозглашала классовый мир внутри страны во имя победы над внешним врагом, точнее, во имя достижения империалистических целей войны.

«Конференция, по нашему мнению, должна решительно отгородиться от всяких попыток идеализации войны и надежд на то, чтобы победа в ней одной из воюющих сторон разрешила такие задачи, разрешения которых до этой войны мы ждали лишь от внутренних побед социализма и трудовой демократии» — так начиналась декларация другой части делегации, подписанная Ю. Гардениным (Черновым) и М. Бобровым (Натансоном). В ней война объявлялась злом, «которое, к сожалению, не удалось предотвратить необходимым для этого активным сопротивлением рабочих масс обеих враждующих сторон и которому необходимо возможно скорее положить конец восстановлением их нарушенной политической солидарности и координированного политического действия».

Декларация осуждала идеализацию «освободительных» и «культурных» последствий победы одной из воюющих сторон, считая, что лозунг «Война до победного конца!» только мешает выходу Европы из кровавого тупика, в котором она находилась. Призыв к партийному разоружению и гражданскому миру, говорилось в декларации, — есть «призыв, на деле разоружающий лишь элементы, имеющие основание быть недовольными существующим порядком, связывающий руки партиям будущего, оставляющий консервативные элементы полными господами положения». Для установления прочного мира недостаточно победы одной из воюющих группировок, а необходим рост «внутри всех государств народного движения, решившего положить конец всем секретным дипломатиям, политике заговоров, тайных союзов, вооружений и безответственного ведения внешней политики»¹⁹⁸.

С целью объединения эсеров-оборонцев в июле 1915 г. были проведены совещания в Москве и съезд по объединению народнических течений — эсеров, трудовиков и народных социалистов в Петрограде, активную роль в созыве которого играл Керенский. Прибывшие на съезд 30 представителей народнических групп одиннадцати городов признали неизбежность участия в обороне страны от внешнего насилия, необходимость демократизации страны и создания правительства, способного обеспечить победу¹⁹⁹.

На общей социал-шовинистической платформе складывается блок эсеров с меньшевиками. В сентябре 1915 г. в Женеве состоялась объединенная эсеро-меньшевистская конференция, решения которой были проникнуты духом оборончества. Официальным органом объединения стала издававшаяся в Париже газета «Призыв», в редакцию которой вошли от меньшевиков Плеханов и Аксельрод, от эсеров Авксентьев, Бунаков и Аргунов²⁰⁰. В. И. Ленин квалифицировал позицию группы «Призыв» и июльской конференции народников как соединение шовинизма с революционностью²⁰¹.

Одновременно недалеко от Женевы, в Циммервальде, проходила международная социалистическая конференция, на которой партию социалистов-революционеров представляли Чернов и Натансон. Среди участников конференции преобладали центристы. В их число входил и Чернов, речь которого на конференции состояла из хвастовства, неумеренного восхваления деятельности эсеров и попыток обосновать центризм. Более левую, хотя и недостаточно последовательно интернационалистскую позицию занимал Натансон, который вошел в созданную В. И. Лениным Циммервальдскую левую группу. Центристское большинство отклонило резолюцию, предложенную левыми, однако при составлении компромиссного проекта В. И. Ленину удалось внести в него ряд важных положений революционного марксизма, в первую очередь признание империалистического характера войны и осуждение социал-шовинизма.

Тактика блока левых с циммервальдским большинством принесла успех. По данным Петроградского охранного отделения, принятый в Циммервальде манифест «К пролетариям Европы» оказал на эсеров более сильное влияние, чем манифест Женевского совещания. Если газета «Призыв», по заявлениям некоторых эсеров с мест, их не только не удовлетворяет, но даже вызывает раздражение, то под влиянием манифеста в ряде случаев «лозунг свержения власти во имя обороны сменился призывом к борьбе за мир и к свержению власти во имя этой борьбы»²⁰².

Под воздействием манифеста Циммервальдской левой на Петроградской городской конференции эсеров, которая проходила 8 декабря 1915 г., была подвергнута резкой критике предложенная Керенским декларация об отношении к войне. Характерно, что против этой декларации прежде всего выступили фабрично-заводские эсеровские ячейки, считавшие ее «компромиссной, допускающей различные толкования».

Позже видный деятель партии эсеров Н. Святицкий писал, что уже в начале войны наблюдалась отчужденность между эсеровскими рабочими организациями и петроградской партийной интеллигенцией. «В рабочей эсеровской среде, — отмечал он, — господствовали интернационалистические и даже пораженческие идеи, тогда как интеллигентские круги были почти сплошь и очень долгое время подвержены оборонческим… и ура-патриотическим взглядам и настроениям»²⁰³.

Если вначале противники войны занимали центристские позиции, то затем все более четко начинает вырисовываться левое, интернационалистское крыло. Эсеры Петроградского района на городской конференции мотивировали свое отрицательное отношение к резолюции Керенского тем, что она «недостаточно резко и ясно отграничивает свою точку зрения от плехановцев и вообще лиц, призывающих к обороне страны в данный момент»²⁰⁴. На конференции даже было внесено предложение об отделении Петроградской организации от оборонцев. Оно было отклонено, но сам факт такой постановки вопроса весьма симптоматичен.

В апреле 1916 г. в Кинтале состоялась II Международная социалистическая конференция. Партию социалистов-революционеров на ней вновь представляли Чернов и Натансон, но их пути все явственнее расходились. Чернов все более сближался с оборонцами, а Натансон возглавил группу эсеров-интернационалистов, все дальше отходившую от правого крыла партии.

Кинтальская конференция содействовала дальнейшему усилению среди эсеров интернационалистских настроений. Об этом свидетельствовали резолюция о войне, принятая вновь избранным 29 мая 1916 г. Петроградским комитетом социалистов-революционеров, и письмо 14 июля 1916 г. делегатам конференции от эсеров. В нем говорилось, что «Петроградский комитет всецело разделяет точку зрения, высказанную Циммервальдскими манифестами, и просит заявить Бернскому интернациональному бюро о присоединении его к Циммервальдской организации»²⁰⁵.

Таким образом, в начале войны у социалистов-революционеров складываются три группировки. Первая — оборонцы во главе с И. Д. Авксентьевым. Она составляла правое крыло партии, которое активно работало на оборону, ратовало за войну «до победного конца» и стояло на открыто социал-шовинистических позициях. Вторая — центристы. Их возглавлял В. Чернов. Занимая пацифистские позиции, центристы хотели примирить социал-шовинистов и интернационалистов, что практически означало уступки социал-шовинизму и скатывание к оборончеству. Пожалуй, именно в позиции эсеровского центра наиболее полно отразилось отношение к войне мелкой буржуазии, которая идет ощупью, в плену националистических предрассудков, с одной стороны, подталкиваемая к революции неслыханными бедствиями и ужасами войны, а с другой — «оглядываясь на каждом шагу назад, к идее защиты родины, или идее государственной целости России, или к идее мелкокрестьянского благоденствия благодаря победе над царизмом и над Германией, без победы над капитализмом»²⁰⁶.

Третья группа — интернационалисты, возглавлявшаяся М. Натансоном, М. Спиридоновой и Б. Камковым, отражала настроения части трудящихся, в первую очередь рабочих, еще остававшихся под влиянием эсеров, и радикальной интеллигенции, особенно демократического студенчества. Некоторые из них, в том числе Натансон, выступали даже за поражение царизма в войне. Интернационалистами было выпущено до февраля 1917 г. около 100 прокламаций с призывами «Долой войну!», «Долой самодержавие!», «Да здравствует русская революция!»²⁰⁷. Вначале группа была весьма немногочисленной и слабой, однако ее вес и авторитет в партии эсеров непрерывно росли.

В. И. Ленин разоблачал предательство эсеров, скатившихся на позиции социал-шовинизма, их измену социализму, критиковал непоследовательность и колебания той части партии, которая занимала неустойчиво интернационалистские позиции, и стремился сплотить все, пусть даже слабые, интернационалистские группы. Впоследствии он писал в «Детской болезни «левизны» в коммунизме», что во время войны большевики заключили компромисс с частью социалистов-революционеров (Чернов, Натансон), заседая вместе с ними в Циммервальде и Кинтале и выпуская общие манифесты, но не прекращая идейно-политической борьбы с Черновым²⁰⁸.

Осенью 1915 г. к В. И. Ленину обратились с письмом эсеры-интернационалисты В. Александрович и Е. Полубинов. Отвечая одному из них, он писал, что в России теперь есть два «основных революционных течения: революционеры-шовинисты (свергнуть царя, чтобы победить Германию) и революционеры-пролетарские интернационалисты (свергнуть царя для помощи интернациональной революции пролетариата). Дальше отдельных «совместных действий» от случая к случаю сближение между этими течениями, по-моему, невозможно и вредно»²⁰⁹. К «совместным действиям» Ленин относил «технические взаимные услуги», использование всякого протеста шовинистов, но исключал выпуск общих с «революционерами-патриотами» воззваний и манифестов, объединение с ними на съездах²¹⁰.

Оценивая общее положение в партии эсеров, В. И. Ленин замечал, что согласен с мнением Е. Полубинова, который «махает рукой на партию социалистов-революционеров». В то же время он считал целесообразным связать группы левых социал-демократов и левых социалистов-революционеров между собой и с их центрами за границей, однако «отдельно социал-демократов, отдельно социалистов-революционеров». Это принесет больше пользы, и «сближение, когда возможно, пойдет нормальнее. Доверия будет больше»²¹¹.

Конкретное воплощение ленинская тактическая линия большевиков по отношению к эсерам-интернационалистам нашла уже в конце первого года войны в совместных действиях при выборах военно-промышленных комитетов. Задачей этих комитетов, созданных по решению проходившего в мае 1915 г. IX Всероссийского съезда представителей торговли и промышленности, была не только мобилизация промышленности на военные нужды, но и подчинение рабочего класса влиянию буржуазии. Для этой цели было решено создать при комитетах рабочие группы, организаторами которых выступили меньшевики-оборонцы и эсеры-оборонцы. Большевики были решительно против этой затеи социал-шовинистов, идущих на поводу у империалистической буржуазии, и призвали бойкотировать выборы рабочих групп.

На собрании по выборам в рабочую группу Петроградского военно-промышленного комитета 27 сентября 1915 г. эсеры официально блокировались с меньшевиками-оборонцами. Однако часть эсеров-выборщиков²¹² присоединилась к большевикам и тем способствовала провалу выборов. Петроградская охранка, достаточно правильно оценивая положение, писала по этому поводу: «Не приходится удивляться тому, что единодушно поддерживавшаяся активно-боевая тактика и платформа большевиков-ленинцев произвела более благоприятное впечатление на колебавшихся левонародников, чем неопределенные положения ликвидаторов…»²¹³.

В связи с подготовкой социал-шовинистами в ноябре 1915 г. повторных выборов большевики заключили с эсерами-интернационалистами соглашение о совместном их бойкоте. На совещании части выборщиков-интернационалистов, созванном 21 ноября Петербургским комитетом РСДРП, был выработан единый план действий, изложенный в резолюции собрания рабочих Путиловского завода. В ней говорилось, что «серьезность положения и сложность задач, поставленных историей перед рабочим классом России, требуют от него, несмотря на фракционные разногласия, единства действий».

Совещание утвердило следующую инструкцию выборщикам от завода: «1. Собрание незаконно, поэтому безразлично, как оно конструировано. Пришли исключительно для того, чтобы сделать заявление от лица организованного пролетариата трех течений: большевиков, межрайонцев и интернационалистов социалистов-революционеров. 2. До открытия собрания устроить захватным путем групповые собрания всех интернационалистов (большевиков, межрайонцев и интернационалистов-эсеров). 3. До открытия заседания, безразлично каким председателем, требовать слова для заявления и не давать никому говорить до тех пор, пока слово для заявления не дадут. 4. Получив слово, прочитать декларацию. 5. Ни в каких голосованиях участия не принимать, чтобы не давать повода думать, что мы собрание признаем законным»²¹⁴.

В соответствии с этой инструкцией при открытии 29 ноября повторного собрания выборщики-интернационалисты потребовали слова для внеочередного заявления. Выступившие с декларациями рабочие Николаев от большевиков и Корякин от эсеров-интернационалистов заявили протест против фальсификации выборов, после чего интернационалистский блок во главе с большевиками покинул зал заседаний. Комедия выборов в рабочие группы продолжалась без участия основной массы представителей пролетариата.

После выборов группа петроградских эсеров выпустила обращение «К большевикам». В нем говорилось: «Мы, социалисты-революционеры, приветствуем вас, как первых, поднявших свой голос против лиц, сознательно нарушающих элементарные правила дисциплины и товарищеской этики. Вместе с вами мы будем бороться против дезорганизующих поступков и попыток буржуазии к разрешению наших внутренних споров. Собрание 29 ноября вместе с вами считаем незаконным, а лицам, принимавшим участие в голосовании и тем самым санкционировавшим данное собрание, а следовательно, и одобрившим поступки, вызвавшие его созыв, выносим наше порицание»²¹⁵.

Успешный бойкот выборов питерскими рабочими под руководством большевиков оказал большое влияние на исход всей кампании. Начальник Бакинского губернского жандармского управления сообщал в декабре 1915 г., что под влиянием социал-демократов социалисты-революционеры отказались участвовать в выборах²¹⁶. Против участия в них высказались эсеры-интернационалисты Саратова. Совместно с большевиками бойкотировала выборы часть луганских эсеров. Буржуазии и мелкобуржуазным партиям не удалось привлечь пролетариат к активной работе на оборону. Из 244 военно-промышленных комитетов выборы от рабочих были проведены лишь в 76, а рабочие группы созданы только при 58 из них, причем, как правило, в незначительных в промышленном отношении городах²¹⁷.

Характерно, что именно воздействие большевиков, непосредственные контакты с ними способствовали усилению среди эсеров интернационалистских тенденций. Красноярские эсеры в 1915 г. стояли на оборонческой платформе, но затем положение стало меняться. «В течение зимы 1916 г., — доносил начальник Енисейского губернского жандармского управления, — среди красноярских социалистов-революционеров заметно течение в пользу объединения на почве «пораженчества» с местными социал-демократами. Главным толчком к этому явился приезд в Красноярск члена большевистской фракции Государственной думы Бадаева, который прочитал среди местных эсеров и социал-демократов реферат на тему «Победа или поражение?»».

В целом партия социалистов-революционеров в годы войны не укрепила своего положения. В ней не было единства, ее организации являлись слабыми и разобщенными. Как и другие партии, выступавшие против самодержавия, социалисты-революционеры, особенно их левое крыло, подвергались репрессиям. К концу 1914 г., по некоторым сведениям, левонародники в сибирской ссылке занимали второе место после социал-демократов.

Царская охранка, хвастаясь своими «заслугами», докладывала в отчете за 1916 год: «Что касается партии социалистов-революционеров, то, по сведениям департамента полиции, таковой в России не существует»²¹⁸. В унисон с этим заявлением звучит и признание члена ЦК эсеров Зензинова, который писал: «Мы старались прежде всего, чтобы тлеющий огонек нашей партии не погас окончательно»²¹⁹.

Переход большей части партии социалистов-революционеров во главе с руководством под знамена социал-шовинизма и оборончества не мог способствовать ее сплочению и в то же время не был простым следствием злой воли кого-либо из эсеровских лидеров. Дело в том, что эсеры как партия с самого начала заняли внутренне противоречивую и скользкую позицию, на которой нельзя было удержаться без постоянных падений и шатаний, и ошибки их лидеров были не причиной, а следствием, «неизбежным результатом фальшивой программной и политической позиции»²²⁰.

Политическая линия, проводившаяся партией социалистов-революционеров, подтвердила, что «ахиллесова пята мелкобуржуазной политики — неуменье… избавиться от идейной и политической гегемонии либеральных буржуа»²²¹. Об этом свидетельствовала не только позиция, занятая этой партией в годы, предшествовавшие Февральской революции, но и поведение лидеров мелкобуржуазной демократии после ее победы.