4.3. О «клоаке немецкого шовинизма» и «лизании сапог Гинденбурга»

4.3. О «клоаке немецкого шовинизма» и «лизании сапог Гинденбурга»

И всё же: на чём основывается — если не считать сфабрикованного заявления Алексинского и Панкратова с подвёрстанным к нему протоколом допроса Ермоленко — столь популярное до сих пор обвинение, что «Ленин, Ганецкий и К° — шпионы»? На цепочке связей, с одной стороны которой находился будто бы германский генштаб, на другом — большевистская верхушка, средние же звенья цепи были представлены известным в прошлом социал-демократом, активистом революции 1905 г. в России Парвусом (Гельфандом), а также Фюртсенбергом-Ганецким (в Стокгольме), Козловским и Суменсон (в Петрограде). Действительно, связи между этими звеньями существовали.

Во-первых, Ленин действительно хорошо знал Парвуса — социал-демократа (в политическом прошлом), известного участника революции 1905 г. Но к 1917 г. Ленин порвал с Парвусом всякие связи. В приведённом выше «Письме в редакцию» газеты «Новая жизнь» Ленин напоминает: «Приплетают имя Парвуса, но умалчивают о том, что никто с такой беспощадной резкостью не осудил Парвуса ещё в 1915 году, как женевский „Социал-Демократ“, который мы редактировали, и который в статье „У последней черты“ заклеймил Парвуса как „ренегата“, „лижущего сапог Гинденбурга“, и т. п. Всякий грамотный человек знает или легко может узнать, что ни о каких абсолютно политических или иных отношениях наших к Парвусу не может быть и речи». Действительно, в той публикации Ленин настолько нелицеприятно отозвался по адресу своего бывшего товарища, что только у человека совершенно неосведомлённого могло (и может) возникнуть подозрение в существовании финансовых (не говоря уже о политических) связей между этими двумя людьми: «Превращение отдельных лиц из радикальных социал-демократов и революционных марксистов в социал-шовинистов — явление, общее всем воюющим странам. Поток шовинизма так стремителен, бурен и силён, что повсюду ряд бесхарактерных или переживших себя левых социал-демократов увлечён им. Парвус, показавший себя авантюристом уже в русской революции, опустился теперь в издаваемом им журнальчике „Die Glocke“ („Колокол“) до… последней черты… Он лижет сапоги Гинденбургу, уверяя читателей, что „немецкий генеральный штаб выступил за революцию в России“, и, печатая хамские гимны этому „воплощению немецкой народной души“, его „могучему революционному чувству“… В шести номерах его журнальчика нет ни единой честной мысли, ни одного серьёзного довода, ни одной искренней статьи. Сплошная клоака немецкого шовинизма, прикрытая разухабисто намалёванной вывеской: во имя будто бы интересов русской революции!»[85].

Из ленинской статьи «У последней черты» становится также понятным, что Парвус в своей публикации в «Колоколе» не только пытался изображать из себя нового Герцена, — используя и название знаменитого в середине XIX в. русского эмигрантского издания, и даже сходство имён, поскольку и Герцена звали Александром, — но изо всех сил старался заслужить доверие германских властей в своих, ему одному известных целях. Но и Ленину тогда, и нам сегодня должно быть предельно понятным, каковы были истинные цели Парвуса: по многочисленным свидетельствам, Парвус получал денежные средства из этого источника «на поддержание революционного движения в России», но расходовал их на собственные нужды.

Экс-премьер Керенский, будучи более всего заинтересованным в укреплении версии шпионажа большевиков в пользу Германии для оправдания собственной беспомощности на этом посту, в своих воспоминаниях настолько подробно излагает весь ход налаживания связи между Парвусом и германским правительством, как будто сам принимал в этом деятельное участие: «15 января 1915 г. Вагенхейм, германский посол в Константинополе, сообщил в Берлин о встрече с российским подданным, доктором Александром Гельфандом, который ознакомил его с черновым планом революции в России. Гельфанда (он же Парвус) немедленно вызвали в Берлин. Он прибыл туда 6 марта и сразу же был принят Ритцлером, личным советником канцлера Бетман-Гольвега. После краткого предварительного разговора Парвус вручил Бетман-Гольвегу меморандум на 18 страницах, носивший заглавие „Подготовка к массовым политическим стачкам в России“. Парвус предлагал, чтобы немцы, во-первых, вручили ему крупную денежную сумму для организации сепаратистского движения в Финляндии и на Украине; во-вторых, чтобы они финансировали большевиков — пораженческую фракцию Российской социал-демократической партии, — вожди которых тогда жили в Швейцарии. План Парвуса был принят без колебаний. По приказу самого кайзера Вильгельма он получил германское гражданство и сумму в 2 миллиона немецких марок»[86].

Действительно, многое из того, что приводит Керенский, подтверждается текстами опубликованной по окончании Первой мировой войны переписки высокопоставленных корреспондентов германского МИДа: эта переписка во все времена вызывала особенное оживление в среде сторонников версии финансирования большевиков Германией. В части этой переписки, приведённой в книге меньшевика Б. И. Николаевского «Тайные страницы истории», имеется документ, подтверждающий рассказ Керенского. Заместитель статс-секретаря иностранных дел докладывал своему шефу Ягову 9 января 1915 г.: «Имперский посол в Константинополе прислал телеграмму за № 70 следующего содержания: „Известный русский социалист и публицист д-р Гельфанд, один из лидеров последней русской революции, который эмигрировал из России и которого несколько раз высылали из Германии, последнее время много пишет здесь, главным образом по вопросам турецкой экономики. С начала войны Парвус занимает явно прогерманскую позицию. Он помогает доктору Циммеру в его поддержке украинского движения… В разговоре со мной, устроенном по его просьбе Циммером, Парвус сказал, что русские демократы могут достичь своих целей только путём полного уничтожения царизма и разделения России на более мелкие государства. С другой стороны, Германия тоже не добьётся полного успеха, если не разжечь в России настоящую революцию… Интересы Германии совпадают с интересами русских революционеров… Правда, отдельные фракции разобщены, между ними существует несогласованность. Меньшевики ещё не объединились с большевиками, которые между тем уже приступили к действиям. Парвус видит свою задачу в объединении сил… Он готов предпринять первые шаги в этом направлении, но ему понадобятся немалые деньги. Поэтому он просит дать ему возможность представить его планы в Берлине“. Было бы желательно, чтобы статс-секретарь иностранных дел принял Парвуса»[87].

В книге Николаевского упоминается и документ, который Парвус представил своему новому «командованию» в Берлине, правда с названием, незначительно отличающимся от того, которое упоминает Керенский: не «Подготовка к массовым политическим стачкам в России», а «Приготовления к массовой забастовке в России». Главным же в эпизоде завязывания контактов Парвуса с германским правительством представляется его стремление получить доступ к масштабному источнику финансирования: «Понадобятся немалые деньги», — вот что следует выделять в качестве основной цели его «политической» активности.

Между тем у Керенского, если вернуться к его версии событий, существует масса несоответствий, подтверждающих пристрастность изложения, начиная с того, что после январской встречи с германским послом в Константинополе, он был «немедленно» вызван в Берлин, но прибыл туда только через два месяца — 6 марта. Керенский продолжает свой захватывающий рассказ тем, что в Берлине Парвус встречался с личным советником канцлера, но после краткого разговора передал меморандум уже самому Бетман-Гольвегу. Ещё больше сомнений вызывают такие подробности, которые Керенскому не могли быть известными и которыми он явно для пущей убедительности приукрашивал своё повествование: о том, что разговор с советником был «краткий», что план Парвуса был принят «без колебаний», что гражданство было предоставлено «по приказу самого кайзера» и т. п.

После памятной встречи в Берлине то ли с советником канцлера, то ли с самим Бетман-Гольвегом Парвус, согласно рассказу Керенского, отправился на встречу с Лениным в Цюрих. «Хотя Ленин отказался давать прямой ответ на предложения Парвуса, они, очевидно, договорились о том, что их тайным посредником будет Фюрстенберг (он же Ганецкий). Ленин направил его в Копенгаген, где тот работал с Парвусом», — делает одно смелое предположение за другим Керенский. Противоречия здесь вновь наслаиваются одно на другое — хотя бы и в том, что, с одной стороны, Ленин не дал ответа Парвусу, то есть фактически ответ был отрицательным, а, с другой, они будто бы договорились о тайной связи через Ганецкого. В этой конкретной истории переговоров Парвуса сначала в Берлине, а затем в Цюрихе лишь один уже приведённый факт остаётся неопровержимым — о том, что в том же 1915 году женевский «Социал-демократ» в статье «У последней черты» заклеймил Парвуса как «ренегата», «лижущего сапог Гинденбурга» — очевидно после его памятной встречи в Цюрихе с Лениным, если таковая вообще состоялась.

Между тем о связях Парвуса с германским правительством знали и германские социал-демократы. Так, в газете «Речь» от 7 июля 1917 г. публикуется замечание о том, что «по сведениям из Копенгагена, германский социал-демократ Гаазе, вождь левого крыла социал-демократов, проездом из Стокгольма в беседе с русским журналистом утверждал, что известный доктор Гельфант, он же Парвус, служит посредником между германским правительством и нашими большевиками и доставляет им деньги».

Однако Парвус скорее всего действительно принимал деньги от германского правительства — но лишь под предлогом их расходования на усиление пацифистской пропаганды в России посредством большевиков. До сих пор ничто с неопровержимостью не подтверждало, что деньги эти попадали к большевикам, а не оседали в карманах Парвуса: именно с 1915 г. Парвус, по многочисленным свидетельствам, активно занимался коммерческими операциями, что может говорить как о неожиданном появлении у него коммерческих талантов (во что верится с трудом), так и о том, что он просто пустил в оборот выделенные ему Германией средства. Так, например, в подборке корреспонденций «Русского слова», опубликованных в номере от 22 июля 1917 г. (в качестве документов следствия по делу 3–5 июля) под общим заглавием «Заговор большевиков», недвусмысленно сообщается, что «Парвус (Гельфант) предполагал субсидировать одно пароходное предприятие в России, причём во время переговоров по этому поводу выяснилось, что в одном из банков в Копенгагене в распоряжении Гельфанта находилось свыше миллиона рублей».

Между тем сомнения в чистоте помыслов и политических устремлений Парвуса, как оказалось, испытывал и статс-секретарь Ягов, первым из германских официальных лиц, не считая посла в Константинополе, получившим сведения о горячем желании Парвуса помочь реализации интересов Германии в Европе и мире. Германский посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау докладывал новому статс-секретарю 2 апреля 1917 г. буквально следующее: «Я прошу Вас лично принять д-ра Гельфанда, который прибудет в Берлин завтра вечером (во вторник). Я сознаю, что характер и репутация д-ра Гельфанда по-разному оцениваются его современниками и что Ваш предшественник (Ягов) особенно любил пройтись на его счёт [выделено мной. — А. А.-О.]. В ответ на это я могу только сказать, что Гельфанд добился очень полезных политических результатов и что в России он был одним из первых, кто тихо и скромно начал работать для достижения цели, которая теперь — и наша цель»[88]. Из чего следует только то, что нараставшую активность крайне левого крыла русской социал-демократии в лице большевиков Парвус беззастенчиво использовал для оправдания расходования средств. И Парвусу в течение длительного времени действительно удавалось убеждать в своей причастности к этой активности очень многих германских официальных лиц. Так, советник миссии Германии в Берне Шуберт писал 9 мая 1917 г. послу Бергену в МИД: «Уважаемый г-н Берген, г-н фон Ромберг был бы весьма благодарен за сообщение, исчерпываются ли Ваши русские связи одним Лениным и его группой, или в них входят и ведущие эсеры (Чернов и его коллеги). Если Вы сами недостаточно информированы в этом вопросе, г-н фон Ромберг был бы признателен за немедленное наведение справок».

Причём оказывается, что как германское правительство выделяло средства на пацифистскую пропаганду в России, и не только посредством большевиков, но и других партий левого толка, так и страны Антанты не скупились на поддержку тех сил в России, которые выступали, наоборот, за продолжение войны. Военный атташе германской миссии в Берне Нассе докладывал своему начальству 9 мая 1917 г.: «Из Чиассо получено следующее донесение от г-на Байера по поводу поддержки движения за мир в России, датированное 4 мая. Мне представился случай поговорить в Цюрихе с различными группами русских эмигрантов. То, что я услышал и увидел там, подтвердило донесение, посланное мной на днях, после бесед с д-ром Шкловским и П. Аксельродом, и добавило новую информацию. Я осторожно прозондировал ряд представителей различных групп пацифистского крыла социалистов, и они сказали, что было бы весьма желательно, чтобы систематическая, интенсивная и эффективная агитация в пользу мира поддерживалась бы кем-нибудь из хорошо известных нейтральных товарищей. После того как они выказали явную, и я бы сказал радостную, готовность принять финансовую поддержку именно для работы в пользу мира, я сказал, что, со своей стороны, был бы счастлив предоставить значительную сумму для такой благородной, гуманной и интернациональной цели… Повторялась жалоба на то, что партии и группы, оппозиционные войне, имеют меньше средств в своём распоряжении, чем поддерживающие войну, поскольку последние контролируют государственные финансы. Важную роль играет английское золото, и Антанта расходует колоссальные средства для поддержки военных усилий и подкупа влиятельных лиц. Поэтому они были бы счастливы, если бы сторонникам мира могли бы быть предоставлены большие суммы со стороны состоятельных товарищей и друзей… Они все показали, что есть готовность принять поддержку для обсуждаемой цели»[89].

Вопрос в другом: достигали ли эти траты своих адресатов, или же оседали в карманах мошенников от политики, каким предстаёт здесь Парвус-Гельфанд?

Во-вторых, Ганецкий (Фюрстенберг) действительно располагал коммерческими связями с Парвусом, Ганецкий сам занимался коммерцией, правда, использовал для этих занятий далеко не всегда законные способы, о чём сообщалось даже в печати. Газета Сувориных «Новое время» в номере от 16 (29) июля, цитируя «Новую жизнь» (что было распространено в газетах того времени по самым разным поводам), сообщает: «Из-за тайного провоза термометров через своих агентов Фюрстенберг был арестован и выслан из Дании по уплате штрафа. На карандашах, как видно из телеграмм, он потерпел убытки». И действительно, одно время в Копенгагене была настоящая вакханалия с карандашами, которые покупались спекулянтами целыми сотнями тысяч штук для пересылки в Россию, так что разразился даже карандашный кризис. Фюрстенберг тоже от него пострадал: «Карандашах громадные убытки», — сообщает Суменсон, по каковому поводу редакция «Нового времени» в продолжении публикации издевательски замечает: «И никто, кроме М. Горького, его не пожалеет. Где же, в самом деле, справедливость?! А что значит тревожная телеграфная переписка о каких-то дюжинах „карандашей“, за которыми разумеются бомбы, босяков не интересует».

Между тем сарказм редакции «Нового времени» в адрес «босяков» из «Новой жизни» в этом случае представляется неуместным: большевикам совершенно незачем было организовывать тайную, под видом карандашей, доставку бомб, поскольку в их распоряжении находились целые полки Петроградского и Кронштадтского гарнизонов в полном вооружении, что особенно ярко проявилось в ходе Июльского выступления.

Тем не менее отдельного рассмотрения заслуживают утверждения «Живого слова» от 5 июля о том, что Ганецкий в Стокгольме, а присяжный поверенный Козловский и родственница Ганецкого Суменсон в Петрограде фактически осуществляли контакты между большевиками и германским генштабом. Напомним, что по утверждению «Живого слова», был «установлен непрерывный обмен телеграммами политического и денежного характера между германскими агентами и большевистскими лидерами». Газета «Новое время» 13 (26) июля частично приводит содержание этих телеграмм: «Суменсон. Надеждинская, 36, Петроград. Больше месяца без сведений. Деньги крайне нужны. Новый телеграфный адрес, Сальтшебаден (Стокгольм), Фюрстенберг (он же Ганецкий). / Ульяновой (Ленина), Широкая, 48–9, Петроград, Новый телеграфный адрес Сальтшебаден, Фюрстенберг. / Коллонтай. Исполнительный комитет. Таврический. Козловскому. Сергиевская, 81. Станкевич отобрали. Торнео всё сделали личный обыск протестуйте требуйте немедленной высылки нам отобранных вещей не получила ни одного номера Правды ни одной телеграммы ни одного письма. Пусть Володя телеграфирует присылать ли каком размере телеграммы для Правды. / Фюрстенберг. Стокгольм, Сальтшебаден. Номер 86 получила вашу 127. Ссылаюсь мои телеграммы 84–85. Сегодня опять внесла 20 000, вместе семьдесят, Суменсон… / Фюрстнеберг. Сальтшебаден. Стокгольм. Зовите как можно больше левых на предстоящую конференцию мы посылаем особых делегатов телеграммы получены спасибо продолжайте Ульянов Зиновьев… / Сальтшебаден. Козловскому. Семья Мери требует несколько тысяч что делать газет не получаем. / Гиза. Фюрстнеберг. Сальтшебаден. Финансы весьма затруднительны абсолютно нельзя дать крайнем случае 500 как последний раз карандашах громадные убытки оригинал безнадёжен пусть Нюа-Банкен телеграфирует новых 100 тысяч Суменсон. / Козловскому. Сергиевская, 81. Первые письма получили Нюа-Банкен телеграфировал телеграфируйте кто Соломон предлагает совместное телеграфное агентство».

Сумбурное содержание приводимых «Новым временем» телеграмм позволяет как минимум констатировать большую путаницу в адресах и названиях фигурирующих в них лиц и структур. Во-первых, в известной публикации «Живого слова» стокгольмский банк назван «Виа-Банком», в телеграммах же он фигурирует под названием «Нюа-Банкен»; одна из телеграмм адресована Козловскому в Сальтшебаден в Швеции, где на самом деле находился не он, а Фюрстенберг-Ганецкий и т. д.

Кроме того, что касается многозначительно выглядящих в телеграфной переписке упоминаний агентов под номерами, то скорее всего они относятся к коммерческим агентам Ганецкого-Фюрстенберга и Суменсон, занимавшимся вместе с ними поставками контрабандных товаров, — таких, как упомянутые в «Новом времени» карандаши и термометры, что и объясняет необходимость конспирации. И столь же многозначительно выглядящие в телеграммах средства «Нюа-Банкен» вполне могли быть денежными ссудами, выделявшимися для пополнения оборотов — в качестве финансовых инструментов, используемых во все времена существования банковской системы.

Однако главное, на что следует обратить внимание в этой телеграфной переписке, состоит в том, существовала ли она в принципе. Исходя из того, что как это было показано выше, Керенский со товарищи не гнушался добавлять несуществующие подробности в протокол допроса прапорщика Ермоленко, можно с уверенностью предположить, что и приведённая телеграфная подборка «страдает» теми же недостатками, то есть в значительной степени сфальсифицирована, если вообще не является выдумкой от самого начала и до конца. У Керенского в этом случае было то потрясающее преимущество, что телеграммы были перехвачены будто бы армейской разведкой, и подробности «перехвата» общественному контролю не поддавались. Керенский же, напомним, и со вступлением на пост председателя правительства сохранил за собой портфели военного и морского министра, а значит, и прямое руководство разведкой. С учётом этого посыла становится понятным, откуда и главное — зачем в тексте телеграмм появились столь очевидные «доказательства» связи между Лениным, Зиновьевым, с одной стороны, и Фюрстенбергом-Ганецким, с другой. Эту действительно существовавшую связь Ленин подтверждал, однако, как связь с партийцем, который принимал участие в политической работе за рубежом наряду с собственными занятиями коммерцией. И даже сам Керенский, снедаемый стремлением придать максимальную правдоподобность своим воспоминаниям, не удержался от того, чтобы привести публичную позицию Ленина по этому конкретному вопросу: 27 июля, после того как в газетах были опубликованы остальные обвинительные показания, Ленин писал в газете «Рабочий и солдат», что все обвинения против него сфабрикованы в духе «дела Бейлиса»: «Прокурор играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным! Но это прямо мошеннический приём, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких» (курсив Ленина).

Возможно именно в этом, отмеченном Лениным нюансе — о существовании денежных дел между Парвусом и Ганецким и их отсутствии между Лениным и Ганецким — и кроется настоящая тайна связей между германским правительством и русскими социалистами. Поскольку Парвус скорее всего действительно получал денежные средства от Германии на поддержку пацифистских настроений в России, постольку, как мы это уже отметили выше, он должен был располагать убедительными подтверждениями того, что деньги тратятся согласно их целевому назначению. И так как Ленин отказал Парвусу в сотрудничестве, заклеймив его как ренегата ещё в 1915 г., тому с очевидностью требовался посредник для «связи» с Лениным — будто бы для передачи денежных средств. К роли такого посредника лучше всего подходил именно Фюрстенберг-Ганецкий, поскольку он располагал совместными с Лениным политическими интересами. Парвус скорее всего отчитывался перед своими германскими хозяевами за расходование средств именно этой связью, — с той лишь разницей, что ни Ленин не получал германских денег, ни скорее всего Ганецкий, поскольку был вынужден заниматься, как это явствует из переписки, контрабандой: при наличии средств он в здравом уме вряд ли решился бы на рискованные операции.

Совмещение политических интересов с коммерцией и такой же характер связей между Фюрстенбергом-Ганецким, Парвусом-Гельфандом и Козловским подтверждает и следующее, опубликованное в газете «Новое время» от 15 (28) июля сообщение: «Следствие по делу Козловского выяснило с несомненностью, что во время войны он был в Берлине. Политическая его деятельность теснейшим образом переплеталась с устройством всевозможных коммерческих предприятий. Фюрстенберг-Ганецкий познакомил Козловского с коммерсантом Бухштейном… Оба они предлагали Козловскому организовать компанию пароходных сообщений между Россией и Америкой… Парвус-Гельфман [так в оригинале. — А. А.-О.] принимал в переговорах ближайшее участие».

Действительно: Парвус скорее всего принимал, или во всяком случае пытался принимать участие в этих переговорах, поскольку и газета «Русское слово», напомним, в публикации от 22 июля (4 августа) сообщала об этом. Но из всего этого, опять же, совершенно не следует, что деньги германского генштаба перекочёвывали от Парвуса-Гельфанда к Фюрстенбергу-Ганецкому, от Фюрстенберга-Ганецкого — к Козловскому, а от него — в штаб большевиков. Ленин действительно знал и Парвуса-Гельфанда, и Фюрстенберга-Ганецкого, и Козловского (с Суменсон, об участии которой также сообщалось, Ленин мог быть и не знаком). Но даже и без последующих весьма авторитетных подтверждений очевидно, что сведения об этой цепочке связей были специально подвёрстаны организаторами антибольшевистской кампании, о чём сообщает Ленин в обращении в редакцию «Новой жизни»: «Припутывают имя какой-то Суменсон… Впутывают коммерческие дела Ганецкого и Козловского, не приводя ни одного факта, в чём же именно, где, когда, как, коммерция была прикрытием шпионства».

Отсутствие связи между Лениным и Парвусом фактически подтверждает и хорошо осведомлённый об обстановке того времени видный участник событий 1917 г. меньшевик И. Г. Церетели, когда в своих комментариях к совпадению июльского выступления большевиков с предстоявшим вскоре русским наступлением в Галиции говорит, что «для огромного большинства из нас было несомненно, что действия Ленина и его сторонников были бы совершенно такими же и в том случае, если бы к этому движению не присосались тёмные элементы, выполнявшие задания германского генштаба. Ибо тезисы, сформулированные Лениным с первых дней войны о превращении внешней войны в войну гражданскую, о пораженчестве, об обязанности всех социалистов в воюющих странах дезорганизовать военную машину правительств, — все эти идеи вытекали из идеологии и бунтарской политики большевиков предшествовавшего мировому конфликту периода»[90].

В-третьих, «весомым» аргументом стороны обвинения стало возвращение Ленина через Германию: частью общества одно это уже воспринималось как предательство. Однако, как писал впоследствии тот же меньшевик И. Г. Церетели, «аморализм Ленина, его готовность прибегнуть к любым средствам для осуществления своих целей имели всё же некоторые границы, которых ни Ленин, ни его идейные единомышленники переступить не могли. Когда Ленин и его группа, например, решили воспользоваться услугами германского правительства, чтобы в пломбированном вагоне вернуться в Россию, они прекрасно знали, что это их решение будет шокировать моральное чувство очень большой части демократии, — что, однако, не остановило их от предпринятого шага. Но при переговорах об условиях этой поездки с германским правительством Ленин и его сторонники приняли все меры к тому, чтобы эти переговоры носили открытый характер».

То, что Ленин загодя специально озаботился обеспечением открытого характера своего возвращения из эмиграции, подтверждает и другой виднейший участник событий в России 1917 г., лидер кадетов П. Н. Милюков: «31 марта приехали в Стокгольм 30 русских эмигрантов, пропущенных через Германию в запломбированном вагоне, в сопровождении трёх германских офицеров и швейцарского социалиста-циммервальдца Платтена. В своём заявлении, напечатанном в „Politiken“, эти эмигранты сами сообщили следующее: „Английское правительство не пропускает в Россию русских революционеров, поскольку они против войны. Когда это вполне выяснилось, то часть русских товарищей в Швейцарии (надо прибавить, при решительном протесте других) решились приехать в Россию через Германию на Швецию. Фриц Платтен, секретарь швейцарской социал-демократии и вождь её левого крыла, известный интернационалист-антимилитарист, вступил в переговоры с германским правительством. Русские товарищи требовали предоставления им при проезде права экстерриториальности, именно никакого контроля паспортов и багажа, а также чтобы ни один человек не имел права входить в вагон; ехать же мог бы всякий, невзирая на политические взгляды, кого только русские возьмут. Со своей стороны, русские товарищи заявили, что будут требовать освобождения германских и австро-венгерских гражданских лиц, задержанных в России. Германское правительство приняло эти условия, и 9 апреля (н. с.) 30 русских эмигрантов выехали через Германдинген из Швейцарии; между ними находились Ленин и Зиновьев, редакторы „Социал-демократа“, центрального органа русской социал-демократии“»[91].

При этом свидетельства Милюкова, как и Керенского, в подобных вопросах представляются особенно ценными, поскольку они были менее всего заинтересованы в объективном освещении роли большевиков, а также с учётом того, что именно Милюков, будучи министром иностранных дел в первом составе Временного правительства, больше всего препятствовал возвращению на родину эмигрантов-пораженцев, используя подведомственные ему русские консульства за границей — именно это будет показано далее.

До недавнего времени проезд Ленина через Германию в пломбированном вагоне использовался в качестве главного «доказательства» его шпионажа в пользу врага: случай этот считался уникальным в истории не только России. Но, как оказалось в ходе авторского исследования, ничего исключительного не было в факте возвращения Ленина через территорию Германии: большое количество русских эмигрантов, принадлежавших к другим политическим партиям и течениям, возвращались домой тем же путем. Так, в архивах сохранилась телеграмма группы видных меньшевиков в составе Н. С. Чхеидзе, М. И. Скобелева, Ф. И. Дана, И. Г. Церетели заграничному Оргкомитету РСДРП (меньшевиков) с предложением отказаться от плана проезда в Россию через Германию и ответная телеграмма П. Б. Аксельрода, Астрова (И. С. Повеса), Л. Мартова, А. С. Мартынова, С. Семковского с отказом. Телеграмма из Петрограда, отправленная 20 апреля (3 мая), содержит следующее обращение: «Весьма опечалены Вашим отсутствием. Настаиваем на отказе от плана проезда через Германию… Это произвело бы весьма печальное впечатление. Надеемся получить разрешение проезда через Англию»[92]. Отказ же следовать этой рекомендации группа Мартова мотивировала благородным побуждением разделить участь остальных вынужденно находившихся за границей российских граждан: «Надеяться на проезд через Англию бессмысленно, поскольку этот путь не применим для эвакуации всей массы эмигрантов, и мы отказываемся пользоваться привилегией для единиц»[93]. В итоге группа Мартова вернулась в Россию 9 мая именно через территорию Германии — так же, как и незадолго до того группа Ленина. Причём если обратить внимание на то место в тексте телеграммы, направленной из Петрограда в адрес заграничного комитета меньшевистской партии, где говорится, что проезд через Германию произвёл бы «весьма печальное впечатление», то становится ясно: телеграмма была составлена после того, как возвращение Ленина уже произвело «печальное впечатление» в Петрограде.

Однако желание политических противников Ленина запятнать его репутацию было столь велико, что и такие очевидные вещи, как поездки других политических деятелей-эмигрантов тем же путём, через территорию Германии, всячески умалчивались, зато громко обсуждались любые аргументы и подробности, которые могли бы хоть косвенно подтвердить «преступные» сношения большевиков с германским генштабом. С этой целью использовались все, причём подчас очевидно негодные средства. Так, когда в июне 1917 г. (то есть ещё до начала главной антибольшевистской газетной кампании, старт которой был дан публикацией «Живого слова» от 5 июля) в Петроград приехал швейцарский социалист Роберт Гримм, в «Русском слове» от 3 июня 1917 г. была опубликована подборка материалов под общим заголовком «Агент Германии в Петрограде», в которой среди прочего сообщалось: «Швейцарский гражданин Роберт Гримм уже давно навлёк на себя подозрение как агент германского правительства… Ленину и его товарищам Гримм оказал не так давно большую услугу: он явился их ходатаем перед германским правительством, и именно он устроил пресловутую поездку Ленина и его товарищей через Германию в запломбированном вагоне. Гримм вместе с Лениным ехал через Германию, и, как затем утверждали наши большевики, только через его посредство они сносились с железнодорожной администрацией и с другими немцами при проезде через Германию».

Этому сообщению в подборке предшествовала публикация телеграммы, поступившей во Временное правительство «из источника, достоверность которого не может подлежать сомнению», адресованной посольству Швейцарии в Петрограде. Документ этот будто бы содержал «словесные» инструкции федерального советника Германии Гофмана Роберту Гримму касательно переговоров о заключении сепаратного мира между Россией и Германией. По сообщению «Русского слова», члены Временного правительства Церетели и Скобелев обратились за официальными разъяснениями по этому поводу к самому Роберту Гримму, который охарактеризовал содержание телеграммы «как попытку с германской стороны использовать мои политические выступления за восстановление международных социалистических связей и всеобщий мир в интересах германского правительства, его дипломатических планов и сепаратного мира, к которому она стремится. Такая попытка представляет собой грубый манёвр».

Между тем небезосновательные сомнения в достоверности самого текста телеграммы из Берлина в Петроград на имя Роберта Гримма вызывает тот факт, что документ этот был отправлен «От политического департамента [германского МИДа. — А. А.-О.] г. Одье в Петрограде» [??!! — А. А.-О.] из Берна 5 июня 1917 г., а публикация в «Русском слове» состоялась на два дня ранее — 3 июня. Но ни такие «нюансы», ни прямые заявления со стороны Роберта Гримма и самих большевиков — об отсутствии намерений содействовать сепаратному миру и вообще каким бы то ни было переговорам с Германией — не смущали инициаторов подобного рода публикаций: заметки с заголовками вроде «Гримм и загримированные» в течение длительного времени давали пищу для пересудов всем противникам большевиков. При поиске же источника этих публикаций, с учётом всего изложенного выше, трудностей возникать не должно: им был Керенский со товарищи.

Между тем многим видным российским политическим деятелям, возвращавшимся на родину из эмиграции или из ссылки, устраивали торжественные, с оркестром и почётным караулом, встречи на Финляндском вокзале в Петрограде. С особой торжественностью был встречен на вокзале и Ленин, о чём с подобающей случаю почтительностью сообщали «Известия» в номере от 5 апреля: «Совершенно неожиданно 3 апреля была получена… телеграмма, что из-за границы возвращается большая группа эмигрантов и среди них Н. Ленин (В. И. Ульянов). Это известие вызвало большое оживление среди социал-демократов… весть о приезде Ленина и других товарищей быстро разнеслась по Петрограду и всколыхнула множество организаций. Войсковые части, получившие об этом извещение, сейчас же дали наряды на откомандирование рот для почётного караула на Финляндский вокзал… Под знамёнами партии двинулся он по вокзалу, войска взяли на караул под звуки Марсельезы… Идя дальше по фронту войск, шпалерами стоящих на вокзале и державших „на караул“, проходя мимо рабочей милиции, Н. Ленин всюду был встречаем восторженно. В парадных комнатах вокзала его приветствовали депутации, в том числе председатель Исполнительного комитета Н. С. Чхеидзе… Громадные толпы, кричавшие „ура“, приветствовали прибывшего старого солдата революции». И никого в тот момент на вокзале не интересовал тот факт, что поезд с Лениным прибыл в Петроград через территорию Германии.

Столь же подробно «Известия» и другие газеты описывали не менее торжественно обставленные появления из эмиграции и меньшевика Плеханова, и прибытие из ссылки «бабушки русской революции» Брешко-Брешковской. Но первая страница номера «Известий», в котором столь красочно описан приезд Ленина, примечательна также публикацией обращения «В Исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов» бывшего члена Госдумы А. Зурабова. В этом обращении раскрывается собственно основная причина того, почему правительства союзных с Россией Англии и Франции не пропускали через свои границы русских эмигрантов. «Живущих в Швейцарии политических эмигрантов не пропускает ни Франция, ни Англия на том основании, что они внесены в Международно-контрольные списки, — пишет в своём обращении в газету Зурабов. — Выяснилось, что министр иностранных дел г. Милюков в двух циркулярных телеграммах предписал, чтобы русские консулы не выдавали пропусков эмигрантам, внесённым в вышеупомянутые списки. На этом основании русские консулы чинят препятствия. Всякие попытки проехать через Францию и Англию остаются без результатов. В. Чернов был возвращён обратно с английской границы. Живущие во Франции эмигранты остаются в том же положении. Их телеграммы в Россию не доходят по назначению. Французская пресса („Petit Parisien“, „Temps“ и др.) требует не пропускать через Францию никого из эмигрантов, кроме тех, кто стоит на позиции Плеханова. Следует поэтому требовать, чтобы правительство настояло на том, чтобы союзные государства пропускали непосредственно эмигрантов. Второе: необходимо немедленное оглашение „сотрудников“ парижской охранки, с помощью которых были составлены чёрные списки. Бывший депутат Государственной думы А. Зурабов. Петроград, 4 апреля 1917 г.».

Даже и обратив внимание на наивное пожелание Зурабова о предании гласности списка «неугодных» сотрудников служб безопасности другого государства, основное внимание в его заявлении необходимо уделить главным источникам препятствий, которые чинились российским эмигрантам в Европе. Во-первых, это внутриполитическое препятствие в виде циркуляра министра Милюкова, который, вопреки своим прямым обязанностям, мешал эмигрантам вернуться на родину. Причём опровержений со стороны Милюкова в существовании такого циркуляра до сих пор не обнаружено (иначе о них непременно сообщали бы газеты), сам он в своих воспоминаниях, разумеется, не счёл нужным это упоминать, уповая, очевидно, на то, что публикация Зурабова в «Известиях» со временем забудется (так оно и произошло — на почти 100-летний период).

Во-вторых, столь же важным представляется и внешний источник препятствий — очевидный интерес союзных держав к тому, чтобы не пропускать в Россию тех эмигрантов, которые выступали против войны. Этот интерес подтверждает в том числе и относящаяся к рассматриваемому периоду переписка германских дипломатов. Так, в телеграмме заместителя статс-секретаря германского МИДа Бусше посланнику в Берне от 2 апреля 1917 г. прямо говорится: «Согласно полученной здесь информации желательно, чтобы проезд русских революционеров через Германию состоялся как можно скорее, так как Антанта уже начала работу против этого шага в Швейцарии. Поэтому я рекомендую в обсуждениях с представителями комитета действовать с максимально возможной скоростью»[94].

Кроме того, и в самих столицах союзных государств, в частности в Лондоне, политические деятели не стеснялись публично поддерживать выдвинутую в российских газетах версию о сотрудничестве большевиков с германскими властями. Так, на заседании палаты общин 13 (26) октября на вопрос депутата о слухах, касавшихся готовности союзников к сепаратному миру, министр иностранных дел лорд Роберт Сесиль ответил, что рад случаю «категорически опровергнуть от имени правительства все эти слухи, распространяемые германскими агентами в России в целях вызвать падение духа у наших восточных союзников»[95].

В таких условиях даже и молчаливое содействие российского министерства иностранных дел стало бы для правительств союзников неоценимой помощью, но российский министр Милюков сделал, как мы показали, гораздо больше в этом направлении. Причём лидер кадетов, препятствуя возвращению эмигрантов на родину, решал сразу две крупные организационные задачи: во-первых, блокировал агитацию против войны, за продолжение которой выступала Партия народной свободы (кадетов), и, во-вторых, уменьшал конкуренцию для своей партии на внутреннем политическом поле России.

Тем не менее успешно решать свои внутриполитические и внешние задачи Милюкову удавалось лишь частично и недолгое время: некоторые, как Ленин и Мартов, возвращались по железной дороге через Германию, прочие выбирали иные пути. Одной из таких альтернатив стал путь морем на пароходе. Результат одной из таких попыток описывает в номере своей газеты «Единство» от 7 апреля лично Георгий Плеханов: «Телеграф принёс нам страшное известие. 31 марта английский пароход „Зара“, на котором возвращалось в свободную Россию много политических эмигрантов, был потоплен германской подводной лодкой. Неизвестно, сколько именно русских изгнанников сделалось жертвой морского разбоя. Так, мы ещё не знаем, удалось ли спастись Н. Д. Авксентьеву. Но то, что мы знаем, достаточно печально. Погибли Янсон и Карпович… Говорят, что узнав о гибели русских эмигрантов, Вера Николаевна Фигнер сказала: „Теперь нашим изгнанникам есть только два пути для возвращения в Россию: через Германию или через смерть“».

Ещё один случай с возвращением из эмиграции в Россию морским путём революционера и теоретика анархизма Петра Кропоткина описывает «Русское слово» в номере от 1 июня: «Как выясняется, немецкие подводные лодки зорко следили за пароходом, на котором возвращался в Россию Кропоткин. Атаковать пароход субмарины, однако, не имели возможности, так как судно конвоировалось двумя английскими трёхтрубными контрминоносцами».

Сведения о военной угрозе со стороны германских подводных лодок доходили, разумеется, до группы Ленина, что также повлияло на его конечное решение возвращаться в Россию через Германию. Причём Ленин, Зиновьев и другие партийцы, возвращавшиеся через Германию, вполне отдавали себе отчёт в вероятности использования этого факта в будущем против них, однако выбрали этот путь по приведённым выше соображениям. Хорошо осведомлённый о проблемах, возникших с возвращением на родину у русских эмигрантов, исповедовавших пацифистские взгляды, И. Г. Церетели утверждал: «Ненависть их к германскому правительству была так же глубока и искренна, как и их ненависть к российским и западноевропейским империалистическим кругам. Чтобы воспользоваться услугами германского правительства для проезда в революционную Россию, Ленин не имел никакой надобности принимать на себя обязательство сотрудничества с германским штабом. Он хорошо знал мотивы, диктовавшие германскому штабу действия, направленные к облегчению возвращения в Россию эмигрантов-пораженцев, работа которых, по мнению этого штаба, могла только дезорганизовать военные силы России. И он открыто использовал расчёты внешнего врага, считая и заявляя, что более верными окажутся его собственные расчёты, согласно которым большевистская организация в России послужит стимулом аналогичной революции в самой Германии и в других воюющих странах и приведёт к поражению в этих странах установленного порядка и к социальной революции»[96].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.