Остроумова-Лебедева. История любви.

Остроумова-Лебедева. История любви.

Портрет Анны Петровны Остроумовой написал Константин Сомов в 1902 году. Они учились примерно в одно время в Академии художеств и в Париже (1898 – 1899). Как рассказывает Александр Бенуа в «Моих воспоминаниях», Остроумова жила в Париже с подругой и они ради экономии пытались сами себе готовить еду, не умея абсолютно вести хозяйство. Очевидно, были столь безпомощны, что Костя Сомов взялся сам вести их хозяйство, закупать продукты и готовить, обнаружив в себе опыт, бессознательно им усвоенный у матери, прекрасной хозяйки. Но о влюбленностях нигде не упоминается.

Анна Петровна Остроумова-Лебедева оставила прекрасные «Автобиографические записки», которыми я зачитывался весной 1980 года, делая выписки. Ныне я вижу, что они слагаются в новеллу о любви девушки, во всех отношениях исключительной и даже в том, что она выбрала не просто акварель, а гравюру, трудный жанр даже чисто технически, и молодого человека, гениально одаренного химика, который был ее двоюродным братом.

1) «В это время (лет 15, учась в гимназии) я решила, что твердые знаки лишние и стала писать без них, чем вызывала протесты со стороны преподавателей, но, несмотря на репрессии, упрямо писала по-своему».

Девочка-подросток со слабым здоровьем училась в гимназии, посещала вечерние начальные классы школы Штиглица, много рисовала и очень много читала – кроме классиков литературы, философов: Платона, Аристотеля и других, принимая все очень близко к сердцу, работая над собой очень серьезно.

2) 1892 г. Это уже в Академии художеств. «Всеобщее внимание в классах обращал на себя Сомов. Мне показали его как-то на вечеринке студентов; они устраивались периодически, с рисованием модели и чаепитием, и туда набиралось много народу». Это свидетельство удивительно тем, что в те годы сам Сомов пребывал в сомнениях в своем призвании и отбывал воинскую повинность (совмещал как-то службу с учением).

3) «В те же годы пребывания в Академии я пережила мое первое увлечение. Оно внешне мало проявлялось, но тем не менее было глубоко и принесло мне много страданий. Я считала его гораздо ниже себя по уму и слабее по воле. Находила, что он мало любит искусство. Он происходил из буржуазной богатой среды, и я боялась, что если выйду за него замуж (а к этому клонилось дело), то мне трудно будет в такой обстановке продолжать мое любимое искусство. Во мне возникла сильная борьба между чувством и страстью к искусству. Я никому не поверяла моих мучений, моей внутренней борьбы.

В конце концов решила с этим покончить, и мы расстались навсегда. Но тоска, как клещами, захватила мою душу. Сознание одержанной над собой победы не приносила мне радости, и я была полна сожалений о потерянном, но мужественно боролась, сознавая, что в работе все спасение».

4) Конка двигалась медленно, и я предпочитала ходить пешком. Около сфинксов перед Академией была пароходная пристань. Пароходик перевозил на ту сторону. Я его очень любила. Бывало, уже издали бежишь сломя голову на пристань, платишь две копейки и скатываешься вниз, на пароход».

5) «Мама огорчалась моим похудевшим, утомленным видом. Всякими способами старалась удержать меня дома, находя, что я работаю не по силам. Просила, умоляла. Я с ней соглашалась, ей сочувствовала, когда она плакала – я тоже, но все-таки через несколько минут уносила (на всякий случай) вниз свою шубу и калоши к швейцару и при благоприятном моменте тихонько исчезала из дома… в Академию.

Братья, видя огорчение мамы, бранили меня, уговаривали вообще бросить работу, говоря, что если б я была одарена, то мне не приходилось бы так много тратить сил.

«Ты просто бездарна!» – говорили они».

6) «За все семь лет, что я пробыла в Академии, я не имела со стороны студентов ни одной неприятности, столкновения или чего-нибудь резкого или циничного. И из общения с ними вынесла на всю жизнь глубокую веру в хорошие и верные инстинкты молодежи.

Мы не все время только работали, мы умели и веселиться. Каждый год в бывшем Дворянском собрании (нынешняя филармония) студенты Академии устраивали общественный бал. Он считался в году одним из самых оживленных и интересных. На него съезжалось несколько тысяч народа.

Студенты устраивали громадные костюмированные процессии. Темы брали из мифологии, из сказочного эпоса, народного, были и юмористические. Много фантазии. Изображали очень красиво, красочно, находчиво и остроумно. Гостям на балу вручались особые талоны, а они их должны были давать костюмированным за лучшие костюмы. Кто больше имел талонов, тот получал выигрыш; они тут же висели – пожертвованные картины профессоров Академии и работы студентов».

7) «Вообще жизнь моя проходила не так уж однообразно, как это может казаться из моего писания. Я часто бывала в опере, где родители имели абонированную ложу. Прибегала туда прямо из Академии, а там меня встречала мама яствами (я была балованная дочь). Лежа на диванчике в аванложе, я с комфортом слушала музыку.

Я любила бальную залу, любила танцевать, но светскую жизнь избегала. Люди меня не интересовали…»

«Была я до чрезвычайности свободолюбива».

Кажется, характер, как у Комиссаржевской, хотя она росла при исключительно благоприятных обстоятельствах, правда, семья ее была далека от искусства.

8) «Я уходила в одиночество, и в то же время страдала от него. А от людей я все-таки убегала.

Родители, видя мое угнетенное душевное состояние, послали меня в Москву, где я гостила у нашего родственника… Я первый раз была в Москве, и она произвела на меня сильное впечатление. Погостила я там недели две и опять вернулась к своей работе.

К весне я опять теряю равновесие, страдаю беспричинной тоской, апатией».

Это запись из дневника 1895 года. «… Сегодня в классе мне чуть не сделалось дурно. Мне казалось, что я здесь и будто еще в другом где-то месте, и чуть не упала с табуретки.

Днем я не могла оставаться в Академии и пошла позавтракать к Елене Ивановне, а по дороге вдруг заметила, что что-то громко говорю, и мне показалось, что со мной хотят сделать что-то страшное. Я вскрикнула и чуть не зарыдала от испуга, но вовремя очнулась от кошмара и увидела себя на Большом проспекте, идущей очень медленно в своей белой шубе…»

«Потом упадок опять сменился подъемом».

9) Взялась копировать в Эрмитаже «Портрет Филиппа IV» Веласкеса (Теперь считают – школы Веласкеса.).

Впала в отчаяние и есть отчего.

«Как передать, кроме всего остального, эти несколько веков, которые пролетели над этим произведением и своими нежными, невидимыми крыльями слили все тона и краски в звучную гармонию, еще более возвысив это чудное произведение?» (из дневника).

В 1895 году Остроумовой 24 года. Она юна еще совершенно и гениальна. Но эта гениальность в ученице, конечно, оставалась втуне, она составляла ее муку, а не была итогом ее развития, ее достижений, тем более что она еще была бесконечно далека от жизни, от времени.

10) Сережа Лебедев, студент Петербургского университета (естественный факультет). Двоюродный брат. 1874 года рождения. Стало быть, кузина старше на три года, хотя внешне и по всем повадкам еще совсем юна.

«Был он красивый, высокий, стройный юноша. С гордо закинутой назад головой. С движениями уверенными и свободными, смелыми и ловкими. Очень любил игры, верховую езду, танцы, гребли.

В нем ярко проявлялась большая одаренность, нравственная чистота, правдивость и благородство души. Был он молчалив и серьезен, с примесью насмешки, легкого сарказма и молодого скептицизма».

11) Классы и мастерские. Увлекшись импрессионистами, их техникой, можно было застрять в классах и вовсе быть исключенным из Академии. Остроумова чуть не пошла на это из упрямства. Ее друзья Сомов и Малявин уговорили ее уступить. Она бросила пестрые мазки и написала натурщика локальными тонами – и перешла в мастерскую Репина, где были ее друзья.

12) «Гости, обеды, вечера… Нашили мне несколько хорошеньких платьев, закармливают, веселят меня, мама с папой ко мне очень добры, балуют меня… А я гораздо больше была бы рада жить впроголодь где-нибудь одна в Париже и работать». (Из письма подруге.)

«Всем нам было покойно, беззаботно и тепло жить с родителями. Но… к моим занятиям живописью они относились индифферентно и не придавали им настоящего значения».

Няня и кухарка брали записанные холсты на половики на кухню, или обшивали ими корзины от моли и сырости. Это характерно. Если бы мама при всей ее доброте не была столь равнодушна к живописи, то этого бы не было.

13) Не без борьбы, но без споров и ссор, а только своей целеустремленностью, до полной утраты сил, Остроумова добилась того, что родители сами стали упрашивать ее ехать в Париж, чтобы она рассеялась, а для нее-то для работы. В Париже она провела с 1898 по 1899 целый год. В то время в Париже жили Александр Бенуа с семьей и Константин Сомов. Анна Петровна входит в круг художников «Мира искусства», впервые ее работы экспонировались на выставке «Мира искусства» в 1900 году и в том же году она окончила Академию художеств.

14) 1901 г. «4 мая произошло избиение студентов во время демонстрации у Казанского собора…»

Из письма подруге: «О другом о чем-нибудь не могла и не хотела говорить, так как меня все эти истории больше всего волновали после знаменитого воскресенья, когда их били и убивали на площади. Со мной сделался такой нервный припадок, что я пролежала два дня в кровати, и потом при мне избегали говорить об этом, а меня это еще больше злило…»

«Мой отец нам много раз говорил, что он нас не может обеспечить на будущее, что он нам дает хорошее образование, а зарабатывать на жизнь мы должны будем сами.

Моя сестра Соня окончила консерваторию, Лиля кончила Высшие женские курсы по химии. У нас очень много бывало студенческой молодежи».

15) В 1903 году Остроумова с подругой уехала в Италию. И именно в Италии произошли в ее жизни два события, решающие для ее призвания и счастья.

В России остался Сергей Васильевич Лебедев, кузен, который женился, но очень неудачно, и он был влюблен в кузину, она, верно, догадывалась, но он молчал, вероятно, не видя отзыва.

В Риме один итальянец не на шутку влюбился в барышню из России и сделал ей предложение, и она даже подумывала выйти замуж, но тогда она должна была оставить искусство, ибо итальянец говорил, что «мы берем жен для себя». Что же делать? Как быть? Она, влюбленная, сияла, «чертики в глазах» так и вспыхивали, но выйти замуж на таких условиях она не могла, не хотела; она смеялась, а итальянец плакал.

В это время в Рим приехал Сергей Лебедев с товарищем, как она путешествовала с подругой, он привез деньги от родных на дальнейшее путешествие; он знал об ее увлечении, поэтому, может быть, приехал похудевший, что ее огорчило; она рассталась с итальянцем, и они все вместе поехали по Италии далее; подруга ей говорит о нем, что человек страдает, но она думает о том, с кем рассталась.

Однажды в дождь она случайно увидела в безмолвных глазах кузена «огромную любовь и отчаяние», но не заволновалась.

В Венеции, случилось, Остроумова и Лебедев одни катались в гондоле.

Есть акварель «Венеция. Большой канал. Стоянка гондол», исполненная в 1911 году, вероятно, при повторной поездке по Италии.

16) «В последний вечер перед отъездом я и Сергей Васильевич катались по Большому каналу. Спускались сумерки. Кругом была тишина. Изредка звучал голос гондольера. Мы сидели молча. Я любовалась дворцами, мимо которых мы плыли, а Сергей Васильевич, кажется, больше смотрел на меня. Я вдруг поняла (точно пелена упала с глаз), что я давно люблю его… И хотя я ни слова не сказала Сергею Васильевичу (он был не свободен), но он понял меня…

Придя домой и перед тем как разойтись, Сергей Васильевич принес мне стакан воды, подкрашенный вином (я жаловалась на жажду). Я пила, он молча смотрел на меня, а мне так хотелось броситься ему на грудь! Но я сдержалась.

Мы быстро попрощались у дверей наших комнат. Когда я вошла к нам, Клавдия Петровна удивленно спросила:

– Что с тобой? Ты вся сияешь.

– Я сейчас отдала свое сердце.

– Кому? Сереженьке?

– Да.

– А дальше что?

– Не знаю.

На следующий день, рано утром, мы уехали из Венеции домой, в Россию, а наши милые спутники остались до вечера. Их путь лежал на Милан и Швейцарию.

Сергей Васильевич нас провожал и усадил на поезд. Радостно было видеть его посветлевшее лицо.

А я? Кругом был праздник! Во мне все пело! С его образом в душе я покинула Италию».

17) Это в 1903 г. Ей – 32 года. Ему – 29. По возвращении Лебедева в Россию они объяснились, и он решил развестись с женой, что сделалось лишь в 1905 году.

«Судьба мне готовила счастье, но его надо было еще завоевать. Два года до брака – с осени 1903 г. – прошли для меня непередаваемо тяжко и мрачно».

В 1904 году с началом войны с Японией Лебедева мобилизовали. Он служил прапорщиком в Финляндии; приезжал в отпуск; как только он получил развод, они поженились.

1905 год. Кровавое воскресенье. Нетрудно представить, как Анна Петровна вынесла это побоище. Она поехала за прапорщиком в полк, но вскоре его направили на Пороховой завод, и они вернулись в Петербург. Как лаборант он получал 800 рублей в год, чего было мало, и он подрабатывал в нескольких местах, и они жили очень скромно.

18) Выходя замуж, Остроумова естественно опасалась за свое искусство, но все у них сложилось так, как мечтают в юности о великой жизни, и этому помогло как раз то, что Лебедев сам был выдающейся личностью. При защите магистерской диссертации в 1913 году Лебедев сказал: «Сфера явлений полимеризации настолько нова и обширна, что настоящее исследование является лишь фрагментом… того образа, который получит со временем эта область».

В 1929 году энтузиасты во главе с Лебедевым синтезировали искусственный каучук, а в январе 1931 года в СССР началось производство шин. С. В. Лебедев считается основоположником промышленности синтетического каучука. Именно благодаря методу, им предложенному, в производстве синтетического каучука СССР вышел на первое место в мире еще до начала войны с Германией. Работы русского ученого легли в основу производства искусственной резины и в других странах.

Одна из улиц Петербурга носит его имя. Гравюры Остроумовой-Лебедевой, наравне с графикой и картинами художников «Мира искусства», во многом определяют наше восприятие города на Неве в его прошлом, настоящем и будущем, то есть в вечности.

Как считают, Остроумовой-Лебедевой принадлежала главная роль в деле возрождения в России станковой гравюры на дереве как самостоятельного вида творчества – после долгого существования в качестве репродукционной техники; особенно велика заслуга художницы в возрождении гравюры цветной. Оригинальные приемы обобщения формы и цвета, выработанные ею, были усвоены и использованы многими другими художниками.

Как выяснилось, Остроумова-Лебедева не могла работать масляными красками, поскольку их запах вызывал у нее приступы астмы. Но она в совершенстве овладела трудной и капризной техникой живописи акварелью и занималась ею всю жизнь, создавая превосходные пейзажи и портреты.

Но все это техника и средства. Искусство Остроумовой-Лебедевой исполнено неповторимой поэзии и кажется незатейливой, простой, ну, как «Повести Белкина» Пушкина. Это простота и прелесть классики. Ксилографии, гравюры и цветные гравюры на дереве и акварели Остроумовой-Лебедевой давно стали хрестоматийными, как шедевры русской лирики и живописи.