Мадам la ressource

Мадам la ressource

В доказательство величия Екатерины II обычно вспоминают громкие победы русского оружия, новые территориальные приобретения Российской империи, объемистый свод различных екатерининских законодательных актов и непременно тесную дружбу императрицы с Вольтером. В подтексте подразумевается, вероятно, что с кем попало знаменитый француз дружбу не водил.

До сих пор необычайно популярны слова графа Александра Безбородко, статс-секретаря императрицы, однажды с гордостью заметившего, что в екатерининские времена ни одна пушка в Европе не могла выстрелить без разрешения русских. Удивительно, но эта фраза, будто позаимствованная Безбородко у древних римлян, до сегодняшнего дня многими поклонниками Екатерины И воспринимается едва ли не как самый блестящий аргумент в ее пользу. Мало кто задумывается о том, что при таком откровенно имперском подходе к истории сила и величие становятся синонимами, хотя здравый смысл и опыт подсказывают, что это далеко не одно и то же.

У противников Екатерины II собственная давно проторенная колея. Их аргументы: незаконность воцарения, коррупция и безнравственность при дворе, страсть к саморекламе, расширение границ крепостного права, преследование (на закате царствования) инакомыслящих и немалый государственный долг, оставленный правительницей в наследство потомкам. Любимое изречение в лагере критиков — фраза, сказанная когда-то о государыне Александром Пушкиным: "Тартюф в юбке".

Перечисленные выше доводы двух сторон не являются все же исчерпывающими и грешат категоричностью. С одной стороны, кого могут в наш век всерьез шокировать альковные приключения матушки-императрицы, которым до сих пор уделяется столько внимания? А с другой — с тех давних времен разноплеменные пушки палили в Европе (с разрешения и без оного русских) уже столько раз, что расслышать и объективно оценить эхо давних екатерининских залпов довольно сложно.

Екатерининский период действительно один из самых интересных, но не как история сражений или, тем более, амурных похождений, а как история политической и общественной мысли в России. В эпоху Ивана Грозного главным инструментом преобразований общества служил царский скипетр, при Петре Великом — плотницкий топор, при Екатерине — книга. Именно в это время русские значительно расширили круг своего чтения, а в их библиотеках рядом с пособиями по металлургии, кораблестроению и воинскому делу встали труды философские и политические; именно тогда в России появилось общественное мнение.

Это довольно точно уловили некоторые современники, не без резона утверждавшие, что если Петр Великий "создал в России людей", то именно Екатерина вложила в них душу.

Масоны и иезуиты, страшный Пугачевский бунт и тяжелая война с Турцией, немецкие колонисты на Волге. Дидро в Петербурге, борьба за независимость Америки, раздел Польши, Французская революция… Екатерининскую эпоху трудно назвать скучной. Это было уникальное время, когда теоретики в России ценились не меньше практиков. Самые передовые европейские взгляды получили шанс лечь в основу русской национальной политики, философы вошли в моду и нравились женщинам больше гусаров.

Это был период, казалось, последнего и решающего наступления европейской мысли на старую, еще допетровскую Русь, однако, когда штурм закончился, а дым рассеялся, выяснилось, что изрядно потрепанная русская Азия сумела все же отступить на заранее подготовленные пращурами позиции.

Русские так и не стали французами. А немка Екатерина так и не стала русской, хотя нет в истории России иностранки, которая бы так искренне старалась обрусеть.

Восхождение Софьи Августы, провинциальной и бедной немецкой принцессы Ангальт-Цербстской, на русский престол описывалось историками столь часто, что повторять все подробности не имеет смысла. Стоит лишь обратить внимание на те моменты, что в потоке прочей информации, как правило, теряются или редко анализируются.

В принципе, прусский король и императрица Елизавета Петровна оба желали укрепить матримониальными узами отношения Берлина и Петербурга, но вот в выборе невесты для Петра III поначалу стороны расходились. Елизавета хотела женить своего племянника на сестре Фридриха, но тот отправлять сестру в "медвежью" Россию пожалел, предложив взамен принцессу Ангальт-Цербстскую, дочь своего фельдмаршала. Найти замену было нетрудно: под рукой находилась Северо-Западная Германия — известный по тем временам питомник европейских принцев и принцесс. В этом уголке Европы, разделенном на множество мелких феодальных княжеств, уже давно забыли о звоне монет. Зато здесь всегда в изобилии хватало бедных, но честолюбивых принцев, готовых стать наемниками в любой европейской армии. И принцесс-бесприданниц, жаждущих пойти под венец с кем угодно, независимо от достоинств жениха, его вероисповедания и удаленности его владений. Была бы корона!

Кстати, сама Екатерина, нужно отдать ей должное, в своих записках откровенно признавалась, что русская корона ей нравилась много больше, чем сам жених. Да и позже, выбирая между верностью мужу, императору Петру III, и возможностью единолично сесть на престол, она без колебаний выбрала российский трон.

Было бы несправедливо объяснять принятое Екатериной решение только психологией "наемницы", для которой личная выгода превыше всего. Это, конечно, не так. Здесь работали и другие факторы. Екатерина уже тогда искренне полагала, что может не без пользы послужить России. И тем не менее следует признать: психологические установки, царившие в германском "институте благородных девиц", наверняка сыграли немалую роль в прагматичном стремлении Екатерины демонстративно отойти в сторону от непопулярного мужа, чтобы начать самостоятельную борьбу за корону Российской империи.

Екатерина отличалась огромным честолюбием и думала о своих интересах, а никак не об интересах прусского короля. Даже в самые трудные для нее времена, когда ее третировали и муж, и "тетушка Елизавета". Екатерину не покидала мысль о русском престоле. В своих записках она признавалась:

Одно честолюбие меня поддерживало, в глубине души моей было я не знаю что такое" что ни на минуту не оставляло во мне сомнения, что рано или поздно я добьюсь своего, сделаюсь самодержавной русской императрицей… Все, что я ни делала, всегда клонилось к этому, и вся моя жизнь была изысканием средств, как этого достигнуть.

Столь желанная цель покорилась Екатерине, потому что самые главные средства, то есть ум и характер, у нее имелись изначально. Любопытно, что едва ли не первым обратил на это внимание ее муж Петр. Наполовину в шутку, наполовину всерьез он называл жену "мадам la Ressource", то есть "мадам Возможности" или "мадам Средства", и утверждал, что его жена "разбирается во всем".

Супруг оказался для Екатерины и самым лучшим учителем, нужно было лишь внимательно следить за ним и делать все наоборот. Полукровка Петр Ульрих не хотел быть русским, не хотел учить русский язык, одеваться в русское платье, не скрывал ненависти к православию, во всем опирался исключительно на своих приятелей из Голштинии. Чистокровная немка Екатерина делала все, чтобы обрусеть: упорно и успешно учила язык своей новой родины, при любой возможности одевалась в русское платье (будучи уже на престоле, даже создала, как утверждают специалисты, целое направление в моде), подчеркнуто чтила все православные обычаи, предпочитала окружать себя русскими людьми.

Петр III оскорблял окружающих. Его жена пыталась нравиться всем, причем особенно старалась завоевать дружбу тех, кто ее не любил. Эту позицию Екатерина занимала не только на пути к трону, но упорно отстаивала ее и позже:

Боже избави играть печальную роль вождя партии — напротив, следует постоянно стараться приобрести расположение всех подданных.

Страстью Петра стали оловянные солдатики. Императрица читала столько, сколько не читала ни одна другая женщина в России. Пока муж играл, она изучала людей, используя как силу, так и слабость своих подданных.

Фридрих II явно ошибся в выборе кандидата на должность прусского агента в России, не сумев просчитать масштаб личности Екатерины. В результате неудачной интриги вместо "своего человека" король получил в России амбициозного политического игрока, настроенного отнюдь не в пользу Пруссии. Когда Екатерина взошла на престол, то вместо безоглядной поддержки времен Петра III Фридрих столкнулся с подчеркнуто недоброжелательным нейтралитетом России, который и остановил Семилетнюю войну в Европе.

Этот леденящий прусскую душу нейтралитет был тем единственным, что Екатерина сочла возможным предложить королю, но и этот жест показался ему подарком судьбы. Сам Фридрих, кажется, ожидал много худшего. Узнав о воцарении Екатерины, он так перепугался, что приказал ночью тайно перевезти государственную казну из Берлина в Магдебург, на случай если придется бежать.

Нового сильного игрока на русской политической сцене — жену Петра III — попытались немедленно использовать в своих интересах представители многих европейских держав. Удачливее всех оказался посланник Великобритании Хенбери-Уильямс; он в отличие от Фридриха сразу же оценил большой потенциал Екатерины.

В одной из своих депеш английский посол отмечает, что с момента своего приезда в Россию немка "всеми возможными для себя способами старалась завоевать любовь народа". В другом послании, описывая беседу с Екатериной, он говорит о том, что ее блестящий ум можно сравнить одновременно с гением кардинала Ришелье и Мольера. Сочетание столь разнородных фигур в характеристике поначалу смущает, однако если вдуматься, то Екатерина действительно умела, в зависимости от обстоятельств, демонстрировать и хитроумие Ришелье, и творческую изобретательность Мольера. До переворота ей больше помогало первое качество, а после она не раз блестяще демонстрировала второе.

На престоле еще Елизавета, а английский посланник, как и положено опытному дипломату, просчитывая все варианты, сообщает, что в случае смерти ныне царствующей императрицы так или иначе править будет Екатерина, поскольку Петр, несмотря на свою мелочность, позерство и безмерное самолюбие, в важных делах всегда прислушивается к мнению жены. Опасаясь влияния французов, английский посланник налаживает самые тесные контакты с Екатериной. Именно из этого источника черпает она советы и немалые средства, направляемые на установление необходимых связей с всесильными гвардейцами.

В апреле 1756 года Екатерина пишет своему английскому другу:

Чем я только не обязана провидению, которое послало Вас сюда, словно ангела-хранителя, и соединило меня с Вами узами дружбы! Вот увидите, если я когда-нибудь и буду носить корону, то этим я частично буду обязана Вашим советам.

А летом того же года подробно излагает иностранному дипломату свой план действий на случай внезапной смерти императрицы Елизаветы.

Очевидно, что идея захвата власти поселилась в голове Екатерины не без участия англичан. Такое в истории России уже бывало: Елизавета взошла на трон, получив моральную и финансовую поддержку Франции.

Екатерина воспользовалась помощью Англии. Разница заключалась в том, что Елизавета в канун переворота колебалась, опасалась провала заговора, и сделать решительный шаг ее заставил лишь Лесток, припугнув монастырем. А Екатерина боялась только одного — не оправдать чужих надежд. "Нет женщины храбрее меня, — говорила она, оценивая свои возможности. — Моя храбрость — самого бесшабашного и отчаянного пошиба". И одновременно признавалась Хенбери-Уильямсу: "Скажу вам по секрету, что я очень боюсь оказаться недостойной имени, которое слишком быстро стало знаменитым". "Вы рождены повелевать и царствовать, — успокаивал Екатерину английский посланник накануне переворота. — Вы просто не осознаете своих способностей. Они огромны".

Хотя участие англичан в заговоре — факт известный, ни один русский историк не ставит им этого в упрек: настолько очевидно, что в перевороте больше всех была заинтересована не Англия, а сама Россия. Устранение от власти Петра III объективно отвечало русским национальным интересам.

Европу шокировал не сам переворот 1762 года, как близнец похожий на все предшествующие российские перевороты — те же гвардейцы, та же неразбериха, очередная претендентка в традиционном уже военном мундире, те же патриотические речи в казармах, ритуальный манифест, обвиняющий предшественника во всех мыслимых грехах, то же французское шампанское и раздача подарков под занавес. Шокировала загадочная смерть Петра, породившая, естественно, массу слухов.

В своих письмах арестованный Петр поначалу просил жену о немногом: вернуть слугу-негритенка, скрипку, мопса и любовницу. (Все, кроме любовницы, арестованному тут же доставили.) Но чуть позже одно за другим идут письма с просьбой "отпустить в чужие края" и еще конкретнее — "отпустить меня скорее с назначенными лицами в Германию". Это уже не мопс и негритенок, это серьезная политическая проблема.

Странная ссора Петра с охранявшими его дворянами, неожиданно закончившаяся убийством, избавила Екатерину от одной головной боли, зато принесла другую. Вся Европа задавалась двумя вопросами: причастна ли к убийству новая императрица и почему за преступление никого не наказали? Сам факт убийства был для всех очевидным. Официальная версия о внезапной кончине бывшего императора от "геморроидальных колик" не могла убедить даже самого простодушного.

Шокировало Европу и то, что Екатерина взошла на престол, обойдя законного наследника. Регентство при малолетнем сыне мать не устроило, поскольку, как свидетельствовала русская история, это дело непрочное. Судьбы регента Меншикова, затем регента Бирона и правительницы Анны Леопольдовны говорили сами за себя. Екатерина хотела иметь твердые гарантии. Именно этот факт узурпации власти отбрасывал ту черную тень, что долгие годы омрачала отношения императрицы с Павлом. Сын не мог не думать о том, что мать занимает трон не по праву. Мать не могла, глядя на сына, не подозревать Павла и его ближайшее окружение в желании поменять статус-кво.

О том, какие настроения в связи со смертью Петра III царили в это время в Европе, можно судить по воспоминаниям датского дипломата Андреаса Шумахера. Это свидетельство особенно показательно, если учесть, что не было в это время в Европе страны более заинтересованной в устранении с русского престола Петра III, чем Дания, ведь именно с датчанами российский император собирался воевать ради интересов родной ему Голштинии, Дипломат пишет:

Таков был конец несчастного внука Петра I. Он [Петр I] учинил расправу над собственным сыном, и вот Бог наказал его в этом потомке. Это новый, хотя и печальный пример того, что никогда иностранному принцу не удастся безнаказанно вступить в Россию.

Обращает на себя внимание многозначительная оговорка — Петр III, конечно, был наследником и шведского престола, но назвать "иностранным принцем" внука Петра Великого можно разве лишь потому, что сам потомок реформатора считал себя в России иностранцем. В этом смысле с датским дипломатом можно согласиться: Россия отторгла от себя чужого ей не столько по крови, сколько по духу Петра Ульриха, зато как свою приняла немку Екатерину.

Первый блестящий ход на внешнеполитической арене императрице удалось сделать уже через два месяца после вступления на престол. Узнав, что знаменитая французская "Энциклопедия" осуждена Парижским парламентом за безбожие и что продолжение издания запрещено, Екатерина немедленно предложила Вольтеру и Дидро напечатать этот фундаментальный труд в России. Успех был ошеломляющим. Вольтера это неожиданное предложение привело в неописуемый восторг. Он пишет Дидро:

Ну, славный философ, что скажете о русской императрице? В какое время мы живем! Франция преследует философию, а скифы ей покровительствуют.

Екатерина, еще вчера "дама с сомнительной репутацией", стала любимицей лучших умов Европы, европейское общественное мнение повернулось на 180 градусов. Это была одна из самых блестящих рекламных акций за всю историю политических технологий. Редко кому удается так быстро" кардинально да к тому же в масштабах целой Европы поменять свой политический имидж. Заснув "узурпатором", Екатерина проснулась едва ли не самой просвещенной, либеральной и передовой государыней мира. Придумать подобный театральный ход действительно мог только политик с мольеровским даром. По сути, это классический "Deus ex machina" — "Бог из машины", драматургический прием, известный с античных времен, когда ход событий коренным образом меняется, причем из трудной ситуации автор пьесы выходит разом, нелогичным, неожиданным и откровенно искусственным путем. Екатерина, автор многих театральных постановок, самую первую и наиболее эффектную свою пьесу поставила на политической сцене.

Через пару лет императрица продолжила пропагандистское наступление. Сначала она предложила пост воспитателя своего сына философу Даламберу, а когда тот отказался, формально сославшись на российский климат, Екатерина выручила из материальных затруднений Дидро, купив его библиотеку. Впрочем, то, что сделала русская императрица, нельзя назвать в полном смысле покупкой. Речь снова шла о талантливой рекламной акции, привлекшей очень многих. Екатерина выплатила Дидро все положенные за библиотеку деньги, а затем оставила книги в его пожизненное пользование. Мало того, императрица назначила философу щедрое ежегодное жалованье в качестве "библиотекаря", а затем даже выплатила это жалованье за 50 лет вперед!

Естественно, заставить всю просвещенную Европу забыть о том, как Екатерина пришла к власти, было невозможно. Неприятными для государыни реминисценциями заполнены даже письма ее новых друзей. Даламбер в послании к Вольтеру отпускает весьма недвусмысленную шутку:

Кстати, вы знаете, что мне предложили заняться воспитанием великого князя, хотя я и не имею чести быть иезуитом? Но я страдаю от геморроя, а он слишком опасен в этих краях, мне хочется, чтобы зад болел в полной безопасности.

Намек на смерть Петра III очевиден.

Можно найти и более жесткие высказывания. Гораций Уолпол пишет:

Вольтер со своей Екатериной внушает мне ужас. Хорошенький повод для шуток — убийство мужа и узурпация престола. Говорят, совсем неплохо, когда заглаживают вину. А как заглаживают убийство? Держа наемных поэтов? Оплачивая продажных историков и подкупая дурацких философов за тысячу миль от своей страны? Честолюбие толкает на преступления, а алчность канонизирует их!

Императрица знала о подобных настроениях, а потому через какое-то время предприняла еще одну пиар-кампанию. Екатерина начинает скупать для Эрмитажа работы великих мастеров, демонстрируя миру свой вкус и заботу о развитии искусств у себя дома. И этот шаг не остается незамеченным. Дидро пишет скульптору Фальконе, которого Екатерина вскоре пригласит в Россию ваять знаменитого Медного всадника:

Ах, мой друг, как мы изменились! Среди полного мира мы продаем наши картины и статуи, а Екатерина скупает их в разгар войны. Науки, искусства, вкус, мудрость восходят к северу, а варварство со своими спутниками нисходит на юг.

Отблеск сияния от нимба, внезапно вспыхнувшего над головой Екатерины, упал и на ее империю. Россией вновь, как в петровские времена, заинтересовались на Западе, в нее вновь поверили, именно на русской почве многие европейские мечтатели решили посеять семена "доброго" и "вечного". В этом была своя логика: где же еще культивировать столь легко ранимые ростки, как не под благодатной сенью самой просвещенной из императриц.

Поначалу и сама Екатерина искренне представляла себе российское общество девственно нетронутой почвой. Ей казалось, что русскую целину вспахать реформами легче, чем неподатливую консервативную Европу. Прозрение, впрочем, пришло к ней довольно быстро, она убедилась, что "и у России есть свое прошлое, по крайней мере, есть свои исторические привычки и предрассудки, с которыми надобно считаться".