Рабочие и политика
Рабочие и политика
По этой причине рабочие всегда искали другие методы подключения к политической системе. Большое количество проявило готовность вступить в полицейские профсоюзы, с 1901 года находившиеся под опекой Сергея Зубатова, начальника московской охранки. Дело было не в их особой привлекательности, а в легальности и, следовательно, санкционированном властями режиме экономической самозащиты рабочих. Зубатов полагал, что преимущество самодержавия перед буржуазным государством состоит в том, что самодержавие выше общественных классов, а потому не испытывает необходимости в том, чтобы занимать в классовой борьбе ту или иную сторону. Оно может и должно защищать экономические интересы рабочих, ведь в противном случае тем придется достигать своей цели политическими средствами, а это легко приведет их в лагерь революционеров.
Зубатов хотел интегрировать рабочих в патриотическую, православную и монархическую Россию. Это вовсе не было безнадежным делом, что и подтвердила демонстрация в феврале 1902 года, когда мирная процессия в 50 тысяч рабочих, отмечая очередную годовщину отмены крепостного права, под предводительством священников проследовала к статуе Александра II. Там прошла служба, были прочитаны молитвы и возложены венки. Проблема заключалась в том, что Зубатов, не имея должной поддержки коллег, не мог выполнить все, что обещал. Министерство финансов открыто поощряло промышленииков в противостоянии требованиям зубатовских профсоюзов. Многие рабочие, потеряв терпение, перешли на сторону социал-демократов. Зубатов окончательно лишился доверия, когда летом 1903 года всеобщая стачка в Одессе, начатая его союзом, перешла в руки социал-демократов. Зубатова уволили, а его организацию распустили.
Косвенным преемником этого движения стал священник, отец Гапон, восхищавшийся Зубатовым, но считавший, что церковь способна лучше помочь рабочим, чем полиция, так как может позаботиться не только о политических, но и духовных нуждах. Гапон предложил властям: «Пусть лучше рабочие удовлетворяют свое естественое стремление к организации для самопомощи и взаимопомощи и проявляют свою разумную самодеятельность во благо нашей родины явно и открыто, чем будут (а иначе непременно будут) сорганизовываться и проявлять неразумную свою самодеятельность тайно и прикровенно во вред себе и всему может быть народу. Мы это особенно подчеркиваем — иначе воспользуются другие — враги России». Он также предложил «построить гнездо среди рабочих, где царил бы подлинно русский дух». Для этой цели он организовал «Собрание русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга».
Однако патриотизма оказалось недостаточно, ведь к этому времени он уже не привлекал сознательных рабочих, без которых движение не могло достичь успеха. Осознав свою политическую неопытность, Гапон обратился за советом к «Союзу освобождения» и группе социал-демократов Алексея Карелина, которые, будучи недовольными сектантским характером своей партии, хотели обратиться к более широким кругам рабочего класса. Вместе с ними Гапон составил проект программы, радикальной, но не революционной по сути и привлекшей к себе как конституционалистов, так и умеренных социал-демократов. Элементы этой программы будут впоследствии возникать еще не раз, поэтому стоит остановиться на ней подробнее.
Главная проблема в кратком виде изложена в одном из ранних проектов. «Нынешнее положение рабочего класса в России совершенно не защищено законом или теми личными правами, которые дали бы возможность рабочим независимо защищать свое положение. Рабочие, как и все российские граждане, лишены свободы слова, совести, печати и собраний… Никакие улучшения, исходящие от бюрократического правительства, не могут достичь цели… Рабочие должны стремиться к получению гражданских прав и участию в управлении».
Таково было чувство, лежавшее в основе гапоновской петиции. По своему опыту рабочие уже знали: для улучшения отчаянного материального положения им нужны политические права, а наилучший способ сражаться за них — классовая солидарность. Им противостояли два главных зла: «бюрократическое беззаконие» и «капиталистическая эксплуатация», потому и петиция содержала как политические, так и экономические требования. В их числе были восьмичасовой рабочий день, «нормальная» заработная плата, государственное страхование рабочих, а также свобода союзов и ассоциаций и создание выборных заводских комитетов для урегулирования спорных вопросов. Примечательно, что петиция учитывала и интересы крестьян, рекомендуя отмену выкупных платежей, передачу земли тем, кто ее обрабатывает, и предоставление денежных кредитов. Политические требования предусматривали: гарантию народного представительства через Учредительное собрание; замену косвенных налогов подоходным; равенство перед законом и свободу слова, собраний и совести; бесплатное и обязательное начальное образование, амнистию политических заключенных, законопослушное правительство, ответственное перед представителями народа; отделение церкви от государства.
К осени 1904 года, ввиду войны с Японией и нарастающей волны агитации со стороны профессиональных групп и учредительных ассоциаций, Гапон счел, что наступило время рабочим открыто заявить о своих правах. После долгих колебаний он решил, что наиболее подходящей для этого формой станет подача петиции царю после мирного шествия через всю столицу.
Рабочие с энтузиазмом восприняли идею, особенно после того, как на Дальнем Востоке русские войска сдали японцам Порт-Артур, а на Путиловском заводе вспыхнула забастовка. На предприятиях прошли собрания с обсуждением сложившейся ситуации, и наблюдатели отмечали, что люди слушали выступавших внимательно и почтительно, как в церкви. На Васильевском острове председательствующий спросил собравшихся: «А что, товарищи, если Его Величество не примет нас и не захочет читать нашу петицию?» И тогда словно из одной груди прогремел ответ: «Тогда у нас нет царя!»
Это был кульминационный момент, когда рабочие осмелились надеяться, что наконец-то могут стать полноправными гражданами, если положат к ногам своего государя жалобы, обиды и пожелания — фактически древнюю челобитную в новой форме. С этим чувством 9 января 1905 года тысячи рабочих, одетых в праздничные одежды, пройдя из промышленных районов, собрались в центре города с петициями, иконами и портретами царя. В последний момент власть попыталась запретить процессию, но когда это не получилось, вызвали войска: те запаниковали, так как не имели четких инструкций, и открыли огонь, убив около двухсот человек.
«Кровавое воскресенье» стало поворотным пунктом в давней конфронтации империи и народа. Это момент, когда рабочие от имени крестьян и своего собственного попытались вырваться из полудеревенского гетто в современный городской мир гражданства и представительства. Организация Гапона вполне соответствовала этому положению, представляя собой скрещение профсоюза и традиционной российской сословной делегации, обращающееся к господину с покорной просьбой рассмотреть наболевшие вопросы. Бойня явилась моментом, когда оба типа представительной организации — и старый, и новый — оказались несостоятельными, а образ справедливого и милосердного царя, существовавший в представлении почти всего народа, был фатально опорочен. Церковь — правда, только в лице инакомыслящего священника — наконец-то предприняла попытку выступить в роли посредника. Попытка закончилась трагедией. Рабочие и крестьяне были отброшены в сторону оппозиции, причем оппозиции, при необходимости склонной к насильственным действиям, и радикально-либеральных и революционных партий. Один петербургский рабочий позднее вспоминал: «В этот день я родился во второй раз, но не все забывающим и все прощающим ребенком, а озлобленным человеком, готовым к борьбе на победу».
В течение последующих бурных лет память о гапоновском «собрании» жила в сердцах рабочих. «Кровавое воскресенье» вызвало серию забастовок и протестов по всей стране. Правительство пошло на уступки, и для рассмотрения вопросов трудового законодательства даже создало специальную комиссию под председательством сенатора Шидловского, с включением в нее представителей от рабочих. В петициях, поданных многими рабочими, содержалось требование воссоздать отделения гапоновского «Собрания», чтобы использовать их для выборов в эту комиссию. В результате их проведения многие члены организации Гапона оказались избранными. Представители рабочих, относясь к правительству с недоверием, выдвинули ряд условий: открытие местных отделений «Собрания», право выступать перед комиссией блоком, а не поодиночке, иммунитет от ареста и полная свобода слова с гарантией, что их точка зрения будет опубликована. Правительство отказалось принять эти условия, и в результате комиссия Шидловского ни разу не собралась. Так провалилась еще одна попытка сотрудничества.
Под воздействием «Кровавого воскресенья» города и рабочие поселки по всей империи охватили забастовки. Они быстро становились массовыми и принимали острый политический характер в нерусских регионах. В России стачки вспыхивали более спорадически, и поначалу преобладали социально-политические требования. В стачках принимали участие железнодорожники, речники, портовые рабочие, шахтеры, текстильщики, машиностроители, печатники и пекари. Некоторые протестовали против «Кровавого воскресенья» и роспуска комиссии Шидловского, большинство же требовали повышения заработной платы, сокращения рабочего дня, улучшения условий труда, компенсации за увечья на производстве и создания конфликтных комиссий.
В начале года социалистические партии были еще не готовы к работе с массовыми движениями. Их лидеры находились в эмиграции, где вели ожесточенную полемику друг с другом и были изолированы от своих рядовых товарищей в России. Местные активисты и студенты, насколько возможно, поддерживали связь с рабочими, время от времени устраивая летучки, импровизированные собрания у ворот завода или в углу лавки и сочиняя листовки для распространения в своем районе. Активисты уже имели достаточно сильное влияние, но оно еще не было организованным и последовательным. Для переговоров с полицией и предпринимателями рабочие создавали собственные организации — заводские и фабричные комитеты, забастовочные комитеты.
В сентябре правительство, желая успокоить либералов, даровало автономию высшим учебным заведениям, что для полиции означало невозможность разгонять проводившиеся на их территории митинги. Уступка улучшила перспективы социалистических партий, усиливших вербовку новых членов. Эсеры, меньшевики и большевики поспешили воспользоваться ситуацией.
Новая победа усилила уверенность рабочих в своих силах и готовность организованно отвечать на любой инцидент. В Петербурге собрание железнодорожников, обсуждавшее пенсионный вопрос, объявило себя «первой конференцией представителей железнодорожных рабочих». Когда в Москву докатились слухи — как оказалось, ложные — об аресте некоторых делегатов, на Казанской железной дороге возникла забастовка с требованием их освобождения. Вскоре к бастовавшим присоединились рабочие других линий. Так как Москва являлась центром железнодорожной сети всей империи, забастовка распространилась на другие города, вызвав остановку движения и там. Стачка быстро превратилась во всеобщую и приняла явно выраженную политическую окраску, выдвинув требования амнистии, гражданских свобод и созыва Учредительного собрания. К середине октября многие города были парализованы. Одна из московских газет сообщала: «Нет ни газа, ни электричества… Большинство магазинов закрыты, а двери и окна укреплены решетками и ставнями… В разных частях города… вода бывает только некоторое время…»
Такова была ситуация, вынудившая императора издать октябрьский манифест.
Подобные широкомасштабные акции требовали новой формы рабочей солидарности. Уже с начала лета рабочие использовали не встречавшийся прежде тип организации, ставшей сюрпризом для правительства, либералов и даже социалистов. Совет рабочих депутатов возник во время всеобщей забастовки в одном провинциальном городе, когда представителям рабочих пришлось решать вопросы поддержания порядка и вести переговоры с хозяевами предприятий, правительством и полицией. В создании Советов ключевую роль часто играли делегаты комиссии Шидловского, как единственные выразители мнения своих товарищей, которых можно было считать уполномоченными. Социал-демократы поначалу колебались, поддерживать ли новые организации, считая их неорганизованными и политически нечеткими, но эсеры и меньшевики вскоре стали на их сторону. Самый крупный из Советов, Петербургский, возник вслед за призывом меньшевиков образовать «стачечный комитет» в Технологическом институте.
Во всех городах Советы избирались от всех крупных фабрик и заводов, обычно по одному делегату от пятисот рабочих в больших центрах. Делегаты собирались в каком-нибудь здании или даже на берегу реки, причем на собрании разрешалось присутствовать — но не голосовать — и не членам Советов. В принципе депутат в любое время мог быть отозван теми, кто его избирал, и заменен другим. Каждый Совет для ведения повседневной работы формировал исполнительный комитет. Хотя вначале Советы провозгласили себя стоящими вне партий, на практике исполкомы состояли из примерно равного количества меньшевиков, большевиков и эсеров, что отражало потребность рабочих в недогматическом социалистическом руководстве.
Советы лучше, чем какая-либо другая организация, в особенности социалистические партии с их иерархической структурой, подверженностью расколам и преобладанием интеллигентов, позволяли совместно участвовать в политической деятельности и интеллигенции, и сознательным рабочим, и широким массам пролетариата. Советы рассматривали себя как воплощение прямой демократии, где народ, его представители и «правительство» (исполнительный комитет) не разделены формальностями и бюрократией. В этом отношении они более, чем какая-либо другая рабочая организация, напоминали сельский сход, и, может быть, именно этим объясняется быстрота их распространения по стране и высокая репутация, которой пользовались Советы. Несомненно, они весьма и весьма отличались от рабочих организаций в других странах Европы того времени, даже тех, которые возникали при революционных ситуациях.
Конечно, никакой сельский сход не был способен эффективно работать в условиях городской политики XX века. Сила Советов также была и их слабостью. Всеобщую октябрьскую забастовку 1905 года организовали не Советы, но они возникли в большом количестве в результате этой забастовки, чтобы возглавить движение, вести переговоры с правительством, нанимателями, полицией, обеспечивать общественный порядок и работу различных общественных служб. Однако именно спонтанность Советов, импульс, который породил их, и не позволили Советам стать стабильным институтом. Они не могли вести ежедневную административную работу, не вступая в противоречие со своей природой. Не поддерживая революционный порыв, Советы просто распадались. Как заметил Троцкий, говоря о Петербургском Совете: «С самого первого часа своего образования и до последнего момента он испытывал могучее стихийное давление революции, которая самым бесцеремонным образом опережала работу политического сознания».
Верно и то, что Советы оказались слишком дезорганизованными, чтобы начать вооруженное восстание и покончить с самодержавием, хотя депутаты ежедневно упражнялись в революционной риторике и открыто призывали рабочих вооружаться.
Величайшим моментом для Петербургского Совета стал день 18 октября, следующий после опубликования царского манифеста, когда огромные толпы заполнили улицы и площади, празднуя освобождение России от самодержавия. В этот день рабочих с энтузиазмом поддержали имущие классы. С балкона здания университета Троцкий, завоевавший репутацию лучшего оратора Совета, горячо призывал собравшихся к решительным действиям, чтобы завершить победу над царизмом. Тут же были приняты политические требования: амнистия политическим заключенным, отмена смертной казни, увольнение Трепова (генерал-губернатора Санкт-Петербурга), вывод из города армейских частей и замена их народной милицией. На короткое время Петербург превратился в огромный мятежный деревенский сход, охваченный эйфорией. Но уже к вечеру начались вооруженные столкновения с казаками и недавно сформированными черносотенными отрядами. Толпы были рассеяны, успев лишь громогласно заявить о своих принципах.
Тактика Совета отразила этот поворотный пункт. Октябрьский манифест расколол те силы общества, которые оказывали ему вдохновенную поддержку. Всеобщая забастовка начала стихать: некоторые участники посчитали, что достигли главных целей, другие решили, что в любом случае забастовка не достигнет прежней массовости. Основное внимание Совет переключил на требование, разделявшееся всеми рабочими, — 8-часовой рабочий день. Такая кампания имела то преимущество, что могла быть осуществлена довольно просто — рабочие после восьми часов откладывали инструменты и шли домой. Однако, таким образом, инициатива переходила от Совета к рабочим собраниям на каждом отдельном предприятии, и чувство коллективного, единодушного действия исчезало.
В конце концов, правительство, набравшись смелости, решило воспользоваться политической слабостью Петербургского Совета. В конце ноября полиция арестовала его председателя, а через неделю прекратила деятельность Совета, опечатав здание и арестовав весь Исполнительный Комитет, около двухсот депутатов.
Ответом стал взрыв, происшедший, однако, не в Петербурге, а в Москве, где крупнейший из оставшихся Советов сделал выбор в пользу начала вооруженного восстания, несмотря на значительные разногласия по этому вопросу среди лидеров. Большинством двигало чувство, что альтернативой может быть только пассивное и бесславное поражение. Как сказал один из активистов: «…Лучше погибнуть в борьбе, чем быть связанным по рукам и ногам без борьбы. На кону честь революции».
Без поддержки большинства москвичей и в противостоянии с правительственной артиллерией восстание был обречено. 15–17 декабря безжалостному обстрелу подвергся его центр, Пресня. После того как более тысячи человек, многие из которых не были ни рабочими, ни солдатами, погибли в бою, Совет признал неизбежное и призвал сложить оружие.
В течение 1905 года рабочие прошли путь от скромных просителей до участников переговоров, сначала выступая с позиции слабой стороны, затем занимая положение сильной, и на недолгий упоительный период стали силой, способной, как казалось, диктовать условия и хозяевам предприятий, и правительству. Затем все рухнуло. Но ни на одной из стадий революции рабочие так и не сумели создать стабильные и эффективные представительные институты, способные отстоять их интересы в соперничестве с другими социальными группами. Профсоюзы, полулегально появившиеся в 1905 году, получили официальный статус только в марте 1906 года, но и после этого сталкивались с большими трудностями в отстаивании своих прав.