Ущербный гений

Ущербный гений

I

Одним из главных принципов внутренней организации НСДАП стал культ вождя. Еще в середине 20-х в среде национал-социалистов шли споры о том, что важнее для движения: идеология партии, вечная и незыблемая, или лидер, такой же смертный человек, как и прочие? К 1928 году споры завершились. Был принят постулат, согласно которому всего важнее были две вещи: единство партии и способность принимать быстрые решения. И то, и другое предполагало необходимость в вожде, отказ от бесконечных дебатов и принятие прагматического принципа: вождь и идеология – одно и то же и «слово вождя» прекращает дискуссии.

Никто в НСДАП не придерживался этого принципа более твердо, чем Грегор Штрассер.

И это при том, что сам к Гитлеру относился довольно критически. Он полагал, что фюрер НСДАП неспособен к серьезной организационной работе, что у него привычки художника-дилетанта.

Но это все не столь важно. А важно ощущение внутренней убежденности в правоте дела национал-социализма, чувство веры в победоносную силу движения, ну и, конечно, «преданность вождю как основа единства». Грегор Штрассер держался мысли, что новые борцы за свободу Германии должны следовать тому же «принципу верности», которому следовали древние германцы в своих великих победах над Римом.

Грегор Штрассер, обращаясь к членам НСДАП, говорил следующее:

«Друзья, поднимите вверх правую руку и воскликните со мной вместе – гордо, с готовностью к борьбе и верностью до конца: «Хайль Гитлер!» [1]

То, что для трезвого и умного Штрассера было сознательно принятым решением, для эмоционального человека вроде Рудольфа Гесса было глубоким внутренним побуждением. Гесс был предан Гитлеру до глубины души, он его буквально обожал и считал даже не гением – это было бы слишком мелко – а пророком и грядущим спасителем Германии.

То есть говоря о пророке, он именно это и имел в виду:

«Великий народный лидер подобен великому основателю религии. Его задача не в том, чтобы взвешивать «за» и «против», и не в том, чтобы слушать других и давать свободу их мнениям. Нет, у него одна задача – внушать массам глубокую, неистовую веру».

Геббельс, говоря о Гитлере, и вовсе использовал почти мистические термины – он считал, что в нем воплотились мечты народа, несущие веру и надежду. В общем, понятно, что при таких условиях «идея партии» и «личность ее вождя» слились воедино.

Когда в 1927 году Гитлер принял решение снять с поста гауляйтера Тюрингии за «несогласие с фюрером», а потом и вовсе выгнать его из партии, Грегор Штрассер настоял на том, что это решение должно быть письменно поддержано всем руководством НСДАП.

И тем не менее Гитлер во всех практических вопросах ведения дел НСДАП сам действовал очень мало. Скажем, финансами партии заведовал казначей партии Франц Шварц, и ему в принципе предоставлялась свобода вести дела так, как он находил нужным. Даже пропаганда оставалась в руках Грегора Штрассера и Йозефа Геббельса, Гитлер ограничивался тем, что давал им общие директивы. Что интересно – он избегал вмешиваться в споры в его окружении и позволял соратникам большую свободу действий – лишь бы были верны.

Существенным было только одно – завоевание власти.

II

Вплоть до успеха НСДАП на выборах 1930 года серьезная пресса Гитлера либо не замечала, либо писала о нем пренебрежительно. Тем не менее стоит привести цитату из «Франкфуртер Цайтунг», крупной газеты либерального направления:

«У Гитлера нет размышлений. Но есть маниакальная идея, атавистический порыв, который устраняет сложную реальность и заменяет ее яростью. Естественно, Гитлер – опасный дурак. Но если спросить себя, каким образом сын австрийского таможенника попал на то место, где он находится, то надо признать, что вернулся дух времен варварских вторжений германцев в Римскую империю».

Дальше газета добавляет, что в нем [Гитлере] «есть демон». Сказано это пренебрежительно, но журналист «Франкфуртер Цайтунг», наверное, сам не подозревал, насколько он прав. Национал-социализм благодаря Гитлеру проникал в такие слои общества, где вроде бы у него особых шансов на успех не имелось. В ноябре 1928-го Гитлер был восторженно встречен студентами Мюнхенского университета – на митинг собралось около двух с половиной тысяч человек.

Перед его выступлением приветственное слово произнес только что назначенный Бальдур фон Ширах, рейхсфюрер Национал-социалистического германского союза студентов. Ему исполнился только 21 год, он был родом из Веймара, который был, можно сказать, столицей классической культуры Германии.

В 1924 году после окончания гимназии Ширах отправился в Мюнхен изучать историю искусств и германистику, но уже в 1925-м нашел другой предмет, который захватил его целиком. Это был национал-социализм, и человек, олицетворявший движение, – Адольд Гитлер. Бальдур фон Ширах вступил в НСДАП, а потом и в СА. Он написал поэму, посвященную своему кумиру, – и получил от него в дар подписанную фотографию.

Бальдур фон Ширах развил такую энергию, что доля нацистов в студенческих организациях в некоторых университетах возросла до 32 % – например, в Эрлангене [2]. Это, в общем, не случайные цифры. Сильнее всего Гитлер влиял именно на образованную молодежь. Люди вроде Бальдура фон Шираха сами не застали Великой войны 1914–1918 годов.

Но боль унижения Германии они ощущали очень остро.

III

Почему, собственно, их патриотический порыв замкнулся именно на Гитлере? Если мы хотим это понять, то нам есть смысл послушать людей, входивших в самом конце 20-х годов в его близкое окружение.

Одним из них был Франц Пфеффер фон Заломон.

Он был человек из хорошей дворянской семьи, не чета какому-то австрийцу-ефрейтору. И в университете поучился, и не в каком-нибудь, а в Гейдельбергском, и после университета поступил на государственную службу, а когда началась война – стал офицером и служил сперва в Генштабе, а потом – на Западном фронте, командиром батальона. После поражения создал собственный вольный отряд, который так по его имени и назывался – «Пфеффер». И повоевал – и с коммунистами в Руре, и в Прибалтике, и в Верхней Силезии, против поляков, и в Литве. Карьеру ему сломало участие в капповском путче – из рейхсвера его уволили. В 1925 году он вступил в НСДАП и очень скоро стал гауляйтером Вестфалии, и занимался не только партийными делами, но и СА. В 1926-м Гитлер и вовсе назначил его главой СА. И он руководил всей организацией – до тех пор, пока не начались трения между СА и СС и Гитлер его не уволил.

Так вот Пфеффер не только подчинился Гитлеру, но и говорил, что тот способен наполнить сердца миллионов убежденностью и что только его воля и сила характера могут гарантировать победу национал-социализма.

Пфеффер считал, что у Гитлера, этого «солдата с цыганской кровью» – комплимент крайне сомнительный в свете расовой программы НСДАП – есть шестое чувство в политике, и он неизменно принимает единственно верное решение, и что это поистине сверхъестественный дар.

Правда, даже и у столь восторженного почитателя, такого как Франц Пфеффер, имелись сомнения. Он думал, что это «гений, такой, какой может появиться разве что раз в тысячу лет», но у него есть своя темная сторона. Пфеффер приписывал ее низкому происхождению Гитлера, отсутствию у него хоть сколько-нибудь приличного образования и привычкам к лени и беспорядочности, свойственным художнику богемного толка.

Похожие мысли были и у Грегора Штрассера. Он считал, что у Гитлера есть истинно пророческий дар к предвидению политической ситуации и потрясающие способности к управлению настроением масс, и что у него есть решимость действовать перед лицом, казалось бы, непреодолимых трудностей, но это все достигается инстинктом и интуицией, а не систематической работой.

Можно привести и еще одно мнение, высказанное Отто Вагенером, начальником штаба СА в 1929 году. Он был буквально влюблен в Гитлера, смотрел на него снизу вверх, как на некоего полубога, и вместе с тем Вагенер был озадачен. Он полагал, что в Гитлере есть «азиатская страсть к разрушению» и что его периодические вспышки ярости – это не гений, а ненависть, и рождена она глубоким чувством неполноценности, и что «это не германский героизм, а жажда мести, достойная гунна» [3]. При всем глубочайшем восхищении Гитлером Отто Вагенер видел в нем «нечто чужое».

Может быть, даже лучше сказать – нечто потустороннее?

IV

Адольф Гитлер культивировал отчужденность. Его мало кто видел вообще. A встречался он, как правило, только с ближайшими сотрудниками и даже для таких людей, как Франц Пфеффер, был фигурой отдаленной. Очень и очень немногие могли обратиться к нему, используя обращение «Du», эквивалент русского «ты». Обращение «мой фюрер» еще не полностью прижилось, близкие сотрудники обычно за глаза называли Гитлера «Der Chef» – «шеф», «хозяин».

Ханфштенгль настоял на праве обращаться к шефу обычным образом – господин Гитлер, но это позволялось только ему, да разве еще «придворному фотографу» Генриху Гоффману.

Гитлер – по-видимому, совершенно сознательно – дублировал многие функции своих подчиненных и устраивал так, что их зоны ответственности пересекались. Ссоры были неизбежны – а арбитром мог быть только он. Никто никогда из его антуража не знал всех планов хозяина – всей полнотой информации владел только он.

Никаких формально созданных комитетов не существовало – фюрер не хотел быть связанным никакими рекомендациями, важные решения принадлежали только ему одному.

Грегор Штрассер говорил, что при разговоре один на один Гитлер был в состоянии подавить любого человека – и не логикой аргументов, а просто напором и силой личности. У самого Штрассера, положим, хватило бы характера выстоять любой напор, но он был уверен, что Гитлер способен находить уникальный баланс между незыблемостью цели и гибкостью в поиске путей ее достижения.

Так что он с шефом не спорил. Хотя и считал, что его страсть к секретности – просто результат недоверия к людям и суетного желания казаться всеведущим. Штрассер вообще полагал, что Гитлер живет без всяких связей с другими людьми и что вообще в Адольфе Гитлере есть нечто странное:

«Он не пьет, не курит, ест только овощи и не трогает женщин – ну и как вообще он может понимать что-то человеческое?»

А еще Штрассер не одобрял рабочий стиль Адольфа Гитлера.

Фюрер никогда и ничего не делал систематически, все было подчинено порывам вдохновения. У него не было понятного расписания. В новом здании главного штаба НСДАП, называвшемся Коричневый дом, у Гитлера была огромная рабочая комната. В ней на стене висел портрет Фридриха Великого, в углу был установлен грандиозный бюст Бенито Муссолини, курить в рабочей комнате фюрера было запрещено, но сам он там почти не показывался.

Регулярных рабочих часов не существовало. Важные встречи срывались. Путци Ханфштенгль должен был ловить фюрера на лету, если хотел быть уверенным, что интервью с иностранными журналистами все-таки состоится. И тем не менее – система работала. Сотрудники Гитлера с готовностью принимали его экстравагантный стиль руководства, и что интересно – он нуждался именно в людях, способных претворить его «директивы» в жизнь. Идеология принадлежала ему – практические пути ее осуществления искали другие.

В каком-то смысле Гитлер был магом, нуждавшимся в волшебной палочке. Взмах палочкой был его делом. Превращение заклинания в реальность – делом его окружения. Это, конечно, было странным устройством дел.

Но оно не шло ни в какое сравнение со странностями в его личной жизни.

V

Женщины всегда слетаются на огонек славы – и Адольф Гитлер не был в этом смысле исключением. Вокруг него вился целый рой красавиц, и он, несомненно, любил их общество.

Даже произносил комплименты – как говорили потом, крайне неуклюжие.

Он совершенно не знал, как вести себя в обществе, и в своей простодушной манере мог запросто назвать аристократическую даму «графинюшкой». Светские промахи ему охотно прощали, но дело было в том, что Адольф Гитлер в общении со своими обожательницами никогда не шел дальше комплиментов.

B отличие от Муссолини, Гитлер никогда не показывался на публике ни в каком костюме, который был бы хоть сколько-нибудь неформальным. И избегал любого физического контакта – не только с женщинами, но и с кем-либо. Вместе с тем время от времени производил какие-то странные попытки к «порыву любви» – однажды, например, бросился на колени перед женой Путци Ханфштенгля. Был случай, когда он «сделал заход» в сторону Генриетты Гоффман, дочери своего фотографа.

Все это ни к чему не вело – главным образом, из-за недостатка настойчивости.

После первоначального нелепого порыва страсти никаких дальнейших действий не следовало. И если в случае с вполне замужней Хелен Ханфштенгль это понятно, то за Генриеттой Гоффман вполне можно было бы и поухаживать, и наверное, не без успеха. Но нет, ничего подобного Гитлер не предпринял, так что Генриетта благополучно вышла замуж за Бальдура фон Шираха.

Но вот отношения Адольфа Гитлера с его племянницей Гели Раубаль явно пошли по другому пути. Собственно, ничего определенного об этих отношениях сказать нельзя. Известно только, что была она девушкой славной, веселой и – теоретически – помогала матери в ведении домашнего хозяйства «дяди Адольфа».

Он был к ней явно привязан и осыпал всевозможными подарками. Любящий дядюшка возил ее с собой и в театры, и в модные рестораны, и на пикники, время от времени устраиваемые кем-нибудь из меценатов НСДАП. Гитлер оплачивал ее уроки пения, не сетовал на плохую учебу – она как бы училась в Мюнхенском университете, тоже чисто теоретически, а когда узнал о ее романе с Эмилем Морисом, своим шофером и телохранителем, впал в такую ярость, что Морис был уверен, что его сейчас пристрелят. Но обошлось – Гитлер его просто уволил.

А потом Гели Раубаль умерла. Согласно официальной версии, 18 сентября 1931 года она покончила с собой, застрелившись в квартире своего дяди Адольфа Гитлера, выстрелив в себя из его пистолета. Вроде бы после ссоры с ним. Но обстоятельства этого самоубийства – если это было самоубийство – неизвестны до сих пор.

Полицейское расследование проводилось с явным пристрастием и с желанием поскорее закрыть дело, а сочные подробности извращенных отношений между дядей Адольфом и его племянницей Гели базируются на двух источниках, и оба они крайне недостоверны.

Источник номер один – Отто Штрассер.

Он рассказывает и о порнографических рисунках Гитлера, моделью для которых послужила Гели, и о том, что рисунки эти «пришлось выкупить у неизвестного шантажиста», и о том, что именно делали дядя с племянницей, оставаясь вдвоем. Беда только в том, что все подробности в рассказах Отто Штрассера известны только со слов самого Отто Штрассера. А он, надо сказать, был умелым пропагандистом и к 1931 году Гитлера глубоко ненавидел – тот исключил его из НСДАП.

Источник номер два – сама Гели Раубель.

Она говорила своим знакомым, что ее дядя – истинный монстр и что они «представить себе не могут, что он от нее требует». Что и говорить – в сочетании с «показаниями» Отто Штрассера это производит впечатление. Но если поглядеть на слова Гели, так сказать, в чистом виде, то «непредставимые злодейства» ее дяди могут означать что угодно – вплоть до запрета выезжать в город без сопровождения.

Чтобы с этим покончить, можно добавить, что потом, уже после окончания Второй мировой войны, мать Гели Ангела Раубаль сказала американским следователям, что у ее дочери был дружок-скрипач, живший в Австрии, в ее родном городе Линце, за которого она собиралась выйти замуж. А дядя Адольф запретил ей об этом и думать. Опять никаких особых кошмаров тут вроде бы не всплывает… Хотя в 1945 году Ангелу Раубаль допрашивали американцы.

И у нее были веские причины изобразить своего брата чудовищем.

VI

В ходе бесконечных дискуссий о роли личности в истории так никто ни к какому окончательному выводу не пришел. Понятно, что великие исторические события движутся как великие реки и зависят не от брошенного тут или там камешка, а от общей суммы выпадающих осадков и от общего рельефа местности. В качестве примера исторических событий, зависевших от совершенно внеличностных факторов, можно привести пример Французской революции.

По-видимому, можно твердо сказать, что революция была неизбежна и что вероятность ее перехода в военную диктатуру была очень высока. С другой стороны, понятно, что без Наполеона французская армия на Немане никогда бы не оказалась и на Москву бы не пошла. И в свете этих рассуждений хочется иногда представить себе, что Адольф Гитлер после смерти Гели Раубаль так и не оправился бы.

Потому что случившееся стало для него страшным ударом.

Его не было в Мюнхене, когда она умерла, – Гитлер со всей своей свитой выехал в Нюрнберг по партийным делам. Весть о смерти племянницы застала его на полпути, в придорожной гостинице, и обратно в Мюнхен его автомобиль мчался так, что был остановлен полицией за превышение всех возможных пределов скорости.

Говорили, что он, узнав подробности дела, был близок к самоубийству.

На какое-то время Гитлер потерял интерес не то что к политике, а к жизни вообще и говорил, что все для него кончено, чем очень напугал своих соратников.

Он полностью ушел в себя, скрылся в загородном доме на озере, принадлежавшем его издателю Адольфу Мюллеру, но потом все-таки справился с собой. Через несколько дней после похорон Гели в Вене на так называемом Центральном кладбище Гитлер выехал в Гамбург.

И произнес там громовую речь – и опять люди из его окружения говорили, что шеф «овладевает массами», буквально доходя до исступления и теряя по паре килограммов веса за каждое выступление. Многие в принципе согласились бы с Грегором Штрассером: вождь НСДАП, Адольф Гитлер, ущербный гений, обладает удивительной способностью выплескивать свою сексуальную энергию в толпу.

Доводя ее при этом до экстаза.

Примечания

1. Ian Kershaw. Hitler. Vol. 1. P. 294.

2. Университет Эрлангена – Нюрнберга (или Эрлангенский университет, Университет имени Фридриха – Александра в Эрлангене и Нюрнберге, нем. Friedrich-Alexander-Universit?t Erlangen-N?rnberg) – университет в Германии. Был основан герцогом Фридрихом Бранденбург-Байройтским в 1742 году в Байройте, в 1743 году переведен в город Эрланген.

3. Ian Kershaw. Hitler. Vol. 1. P. 341.