Уходят в степи…

Уходят в степи…

9 февраля по старому стилю. Проснулся я очень рано. Было темно. Сквозь дверную щель на кухне виден свет. Слышится говор, шум посуды. Я быстро оделся и вышел.

К неописуемой моей радости, за столом сидели мой дедуган и несколько добровольцев, некоторые с юнкерскими погонами. Всего человек 7—8. На рундуке лежали винтовки, папахи, фуражки, рукавицы. Пахло кожей, лошадьми, морозом. Дедуган обнял меня, крепко поцеловал, сказал: «Севочку будить не надо» — и что он уже был во флигеле, а папа спокойно спит. С вечера поел немного, разговаривал с мамой, температуры нет. Так что, слава Богу, дело идет на поправку. На мои многочисленные вопросы: где? что? как? — дедуган вкратце рассказал, что воевали эти дни у Хопра, а сейчас были у станицы Гниловской. Направляются в штаб генерала Корнилова, попутно доставили нескольких раненых в Николаевскую больницу. Видел там наших «бабарих», но не всех. И, остро прищуриваясь, улыбаясь, добавил, что Аничка сладко спала, утомилась она, бедняжка. Я смутился, стоя у пьющего чай дедугана. Я рассматривал его и весь его боевой вид. Мне стало жутко. Он страшно изменился. Когда?то холеные большие усы и душистые знаменитые бакенбарды под Александра II превратились в сплошную заросль. Он, видно, давно не брился и не подстригался. Голова была вся седая. Исхудавшее лицо было загорелое, какое?то коричневое, обветренное, испещренное невидимыми мною раньше морщинами. Руки какие?то глянцевитые и страшно холодные. Шинель серая, мятая, торчащая своими полами каким?то колом. Все они, несмотря на то что сидели в теплой кухне, были пропитаны морозом.

Допив чай, они поблагодарили наших стариков, попрощались и вышли один за другим во двор. Лошадей?то своих они завели внутрь. Дедуган задержался на кухне, о чем?то пошептался с бабушкой и другим моим дедом. Много времени спустя я узнал, о чем они шептались.

Дедуган им сказал, что не сегодня–завтра большевики город возьмут. Надолго ли — сказать трудно, но к этому надо сейчас уже приготовиться, спокойно все обдумав. Обещал еще заскочить или кого?нибудь прислать за парой теплого белья, которое он как?то неловко просил постирать и к вечеру высушить. Попутно посоветовал приготовить все необходимое для нашей молодежи, так как фронт стоит почти на окраине города и, возможно, они тоже вот–вот появятся.

После их ухода я сам закрыл ворота, калитку запер на засов. Была еще ночь. Шел мелкий снег. Я покормил Волчка в его будке, посмотрел в щель на ставень нашего флигеля, где виднелся свет притушенной керосиновой лампы. Было тихо. Откуда?то издалека из?за Ростова доносились редкие одиночные выстрелы.

После ухода дедугана и его «войска» в большом доме поднялась кутерьма, затянувшаяся на целый день. Кипела выварка, кипятилось белье, тут же над плитой сушилось, гладилось утюгами, что?то штопалось, чинилось, отбиралось и т. д.

Днем пришла Галя из больницы с температурой, ужасным насморком, кашлем, с головной болью — в общем, больная вдребезги. По моему мнению, она принесла с собой какие?то лекарства, свой «сидор» и сумку. Сказала, что главный врач выпроводил ее домой. Быстро разделась, легла на кровать в своей комнате и долго истерично плакала. Бабушка, отрываясь, ухаживала за ней, успокаивала, а та, всхлипывая, рассказывала ей ужасы о том, что «там» сейчас творится.

После половины дня на кухне на широком рундуке лежали отдельные стопки белья, носки, платки, найденные в старье варежки, два башлыка — все для всех, кто мог вот–вот появиться. На каждой стопке приколота записка с именем и фамилией. Сейчас не помню, который был час. Может быть, час, или два, или немного больше. Я одел брата, и мы вышли на улицу погулять. Постояли у флигеля. Мама открыла дверь, позвала нас внутрь. Стоя у дверей кухни, через открытые двери столовой в спальне мы увидели лежащего на кровати папу. Он, улыбаясь, что?то сказал нам и перекрестил нас. Мы оба заплакали. Мама нас вывела на улицу и разрешила погулять, но не далеко. Успокоила меня, сказав, что папе гораздо лучше. По ее лицу я видел, что это правда. Я забыл слезы, стало спокойнее. Мы дошли до угла Большой Садовой. Тут я, держа брата за руку, остановился в беспокойном недоумении.

По дороге от Ростова двигались нагруженные разнотипные повозки. Темно–серые облака низко висели над городом. Была какая?то туманная мгла. Глухо отдавались голоса людей, шумели по снегу колеса, скрипели телеги, фыркали лошади. Сбоку, держась за края, шли люди в гражданском платье, в шубах, в серых, черных шинелях, многие с винтовками. Было несколько саней. Брат спросил меня, куда они едут. Я боялся ответить куда. Но вот — интервал, и дальше я с ужасом увидел подходящую артиллерийскую упряжку, ездовых на конях, зарядный ящик, за ним орудие с лежащим на стволе инеем.

Это было уже слишком. У меня появилось чувство, как будто перед нами падает защищавшая нас от всех бед стена и рушится неумолимо, и нет сил, чтобы удержать ее падение. Но что?то надо было делать (это чувство преследует меня всю жизнь). Я взял брата крепко за руку, и побежали домой. Я решил маме ничего не говорить. Бабушке сказал уже без брата, чтобы он не слыхал. Мои первые слова были: «Белые уходят…»