Смерть в полдень

Смерть в полдень

От танка к танку передали, что во второй раз в атаку поведет Светана на машине 229. Заработали на малых оборотах моторы. На броню садились группы автоматчиков из десантной роты 2-го полка.

В танке 222 хорунжий Бестлер, круглолицый блондин с мечтательными глазами, объясняет механику-водителю:

— Чуть изменил направление — и они промахиваются. А самое главное — газ. Хорошо, Ежи?

— Ладно. Все, что от меня будет зависеть, сделаю. — Четырко, которому война помешала учиться в Варшавском политехническом институте, всегда отвечает полными предложениями.

— Гвардейцы смотрят, скажут, что поляки струсили, — с огорчением говорит радист Саша Абакумов.

— Задом стыдно ездить, — подтверждает заряжающий Миша Смычков.

Саша — сибиряк, а Миша — тракторист из-под Курска. Они берегут честь знамен, под которыми сражаются. Разговор идет о том о сем, чтобы как-то скоротать томительное время, от которого никуда не денешься, пока не последует приказ идти в атаку.

В окопе слева от Бестлера тихонько ворчал мотор танка 228, известного в роте как «молодежный». Его командир Михал Гай уже в 1938 году в звании старшего стрелка был пулеметчиком на танкетке ТК-3 в 6-м танковом батальоне. Но когда началась война, для Гая не хватило даже этих 8 мм брони, и пришлось ему воевать с винтовкой в руках. Стоя во главе отделения резервистов, он оборонял от гитлеровцев Львов.

Каждый знал, что хорунжий — старый танкист, бывалый человек (целых 26 лет!), но все равно его причисляли к молокососам. Может, за то, что был он скромный и тихий, за то, что без памяти влюбился в Лидку Мокшицкую и тайком писал ей длинные письма, о чем знали все. Под командование Гая и прислали механика-водителя Юзека Багиньского, на два года моложе его, а заряжающий Янек Максымяк и радист Сташек Жешутек оказались вообще шестнадцатилетними — с двадцать седьмого года. Другой бы запротестовал, но только не Михал. «Молодых легче научить, — говорил он. — Отваги им не занимать, а за год они подрастут».

— Внимание! «Ели», два, восемь. По пулеметам в окопах, прямой наводкой, осколочным… — услышали они спокойный твердый голос Светаны и тут же зарядили орудия. — Огонь! И вперед, да поживее!

Одновременно с грохотом орудийных выстрелов взревели моторы, и три танка стремительно вырвались в поле. Гай в центре. Метров через тридцать он выстрелил ив пушки еще раз и выпустил очереди из пулеметов. За возвышенностью показалась сожженная деревня, но перед глазами Гая стояла сейчас схема, которую он изучил на утреннем совещании командиров: на ней у перекрестка дорог были нанесены самоходное орудие и окопанная 75-мм пушка, а правее, на опушке леса, — три «тигра». Значит, нужно вести танк так, чтобы не выскочить на дорогу, да и глядеть в оба, чтобы не угодить под огонь этих «зверей» справа.

Из-за трубы показалась каска, а вслед за ней — похожий на дубину панцерфауст. «Не успею развернуть башню», — промелькнула мысль, но в тот же момент Гай с радостью увидел, как Жешутек полоснул очередью по трубе — и каска исчезла.

Вагиньский тоже все видел, поэтому немного свернул, поддел и раздавил остаток кирпичных развалин, проутюжив их гусеницами.

С опушки темнеющего напротив леса блеснули рваные вспышки орудийных выстрелов. Снаряд попал в башни, рикошетом отскочил, скорее всего, случайно. Попасть в танки было трудно, потому что шли они зигзагом, через сады. Выезжая на открытое место, танки открывали огонь, а затем снова делали стремительный бросок, чтобы скорее укрыться за закопченными деревьями, в зелени слегка увядших кустов между развалинами.

Танк Светаны шел почти вровень с машиной Гая, слева от дороги. Танка справа сначала не было видно, но вдруг он проскочил вперед и обогнал всех, утопая в облаках пыли. Даже номера на башне нельзя было различить. И тут снова ударила пушка, а Максымяк, взглянув в бортовую смотровую щель, бросил лишь одно слово:

— Наша.

— Ров, — доложил Вагиньский.

— Влево! — приказал Гай.

Танк свернул. Проезда не было, и поэтому пришлось выехать на улицу. Впереди сверкнула вспышка выстрела.

— Быстро за подбитый танк! — скомандовал Гай.

Танк рванулся вперед, корпус машины Янека Шиманьского прикрыл их снизу. Укрываясь за ним, как за щитом, они несколько раз ударили по окопу. Их поддержали огнем справа. Вражеское 75-мм орудие было уничтожено: на том месте, откуда оно стреляло, торчали станины лафета.

— Вперед! — скомандовал Гай. Он хотел быстрее выбраться на перекресток.

Они проехали мимо подбитого танка. Гусеницы подмяли под себя окоп с высоким бруствером, нос машины задрался вверх, и тут последовал удар. Казалось, что танк с ходу налетел на стальную стену. Мотор заглох. Снизу сверкнула вспышка. У Гая потемнело в глазах, он почувствовал боль ниже колена.

— Немцы! — услышал он крик Жешутека.

— Бей по ним, Стась!

Хорунжий пошевелил ногой, убедившись, что она цела. Пулемет застрочил, а в это время плютоновый Максымяк заряжал орудие. Они дали для верности еще два выстрела из пушки. Почувствовав запах гари, хорунжий испугался.

— Юзек убит! — крикнул Максымяк. Нагнувшись за снарядом, он увидел дыру в лобовой броне, вырванный люк водителя, распластавшегося в луже крови механика и прыгающие по его одежде огоньки пламени.

Оба выскочили из танка, упали на песок. За броней послышались стоны, и это заставило заряжающего забыть о страхе. Он просунул голову в окутанное дымом отверстие люка.

— Стась! — позвал он.

— Глаза, мои глаза! — раздалось в ответ.

Янек отодвинул в сторону поврежденный ручной пулемет и подтянул худощавого капрала к десантному люку. Обжигая себе руки, он стал выбрасывать горящую паклю. «Не подожгли, танк целый», — мелькнуло у него в голове. Он торопливо гасил огонь на теле механика, на его голове.

— Глаза… — шептал Жешутек.

— Все в порядке, это только кровь, — успокаивал его Михал, накладывая повязку на рассеченную бровь и на рану на правой щеке. — Видишь?… Ползи к лесу, там санитары…

— Холера! — выругался Максымяк, доставая из-за пазухи еще теплый осколок.

— Тебя что, ранило?

— Нет, — пробормотал он. — Комбинезон пробило. И синяк здоровенный, как яйцо.

— Надо бы вытащить это разбитое корыто. Мы еще повоюем на нем, — предложил Гай. — Осмотрись, может, кто на буксир нас возьмет.

Они лежали в неглубоком, наполовину засыпанном окопе, между своим танком и подбитой машиной 214 со свернутой набок башней, вдавливаясь головой в песок, потому что совсем низко над землей со свистом пролетали пули. Это вели огонь автоматчики, которые догоняли ушедшие вперед танки.

— Не хватало только, чтоб свои же прихлопнули, — проворчал Максымяк и во весь голос крикнул: — Осторожней, черти!

Наступающие бойцы очередями косили гитлеровцев, а тем, которые бросали оружие и поднимали руки, показывали направление в тыл и давали пинка, чтобы ко перепутали, куда идти.

Заговорила артиллерия, справа били танки, впереди, со стороны фольварка, вели огонь штурмовые орудия. Замполит, тот самый хорунжий, который прибыл во 2-ю танковую роту без каски, торопил санитаров, чтобы побыстрее подбирали раненых. Над полем боя поднимались клубы пыли и дыма, сверкали вспышки выстрелов.

…Танк 226 не участвовал в атаке, но, когда три машины уже вышли на гребень высотки, к нему подбежало отделение гвардейцев в полном боевом снаряжении. Высокий, статный парень, приложив руку к каске, доложил:

— Мы — десантная группа. Докладывает комсорг сержант Куделин. Где польские танки, которые…

— Ушли, — перебил его Марчук и показал рукой, куда двинулись танки.

— Без нас? — с отчаянием в голосе спросил Куделин. — Ребята, бегом за мной!

— Стой! — сердито остановил его хорунжий. — Садитесь, подвезу.

Захлопывая люк, он увидел, что на броню садится и Казик Савицкий с санитарами.

Плютоновый Федоров, бывалый солдат, повел машину быстро и в то же время осторожно. Он и Марчук были схожи темпераментами: там, где Гай приказал свернуть на улицу, ленинградец открыл люк, выскочил, осмотрелся и затем переехал через ров, сбросив в него груду битого кирпича. Чуть выдвинув конец ствола, ударил по немецкому орудию, стоящему на перекрестке, и только потом выехал, чтобы дать по нему последний выстрел.

— Возвращаемся, — приказал хорунжий. — Подвезли и хватит.

Появившийся в этот момент Максымяк показал на поврежденный танк. Подъехали к нему, развернулись, отвечая из орудия вражеским пулеметам, звеневшим пулями по броне. Даниэль Вагнер выскочил, чтобы помочь заряжающему. Прижимаясь к земле, он и Максымяк набросили толстый трос на крюк. Максымяк пробрался в свой танк и сел на сиденье механика-водителя, чтобы управлять.

Даниэль наблюдал из воронки, как двигаются с места оба танка. Вагнер остался один. «Догоню, теперь я уж не нужен», — утешал он себя.

— Поляк, давай сюда! — крикнул ему сержант из того самого отделения, которое они подбросили на танке. — Смотри, это ваш? — Куделин. стоя на подбитом «тигре», сунул в руку взобравшемуся капралу бинокль и точно назвал цель: — Дорога, вправо тридцать, танк двести метров.

С этой высоты Вагнер увидел совсем другую картину боя, непохожую на ту, что он наблюдал из окопа. Над клочьями дыма и клубами пыли, за перекрестком дорог виднелось окруженное стеной леса поле, а на нем неподвижный танк Т-34, облепленный человеческими фигурками. Вагнер поднес бинокль к глазам и увидел, как собравшиеся вокруг башни гитлеровцы вытаскивают из танка неподвижное тело. Высокий фашист с повязкой па левой руке положил на башню потерявшего сознание танкиста, затем размахнулся и размозжил ему голову ломом для натягивания гусениц.

Танк 222, едва устремившись в атаку, немного отстал.

— Янек, давай побыстрее!—крикнул Бестлер Четырко.

— Не хочет бежать, холера бы его взяла… — Сержант возился с кулисой, а когда наконец включил третью скорость, дал ^полный газ, решив не переключать на меньшую скорость, чтобы снова не заело.

Эта задержка в самом начале дала им минутную передышку и превосходство. Они видели стрелявших «тигров», которые охотились за Гаем и Светаной. Машина шла вдоль линии, где раньше стояли риги. Смычков заряжал как автомат, а Генрик стрелял с перерывом в восемь секунд, не замечая даже, что они уже обогнали остальных и двигались теперь впереди совсем одни.

— Впереди окоп, — спокойным голосом доложил Абакумов и очередью придавил гитлеровцев ко дну окопа, а гусеницы засыпали их песком.

Две ручные гранаты разорвались на броне. Стальной корпус загудел. В десяти метрах от окопа, когда они переезжали через дорогу на Грабноволю, в танк попали два снаряда. Первый отскочил рикошетом от верхней части башни, разбив замок и покорежив люк; второй сорвал стальную крышку с шарниров и отбросил ее куда-то в сторону.

— Хорошо, больше воздуха будет, — пошутил обеспокоенный Бестлер.

— Справа автомашина, — предупредил Сашка-сибиряк.

Четырко сжал рычаг и одним ударом разбил мотор

выезжавшего из окопа грузовика. Внезапно внутри танка сверкнула ослепительная вспышка — раздался взрыв. Четырко почувствовал, как два острых шипа пронзили уши и впились в голову. Из последних сил он выжал сцепление, чтобы переключиться на меньшую скорость. И, двигая кулисой, погрузился во мрак, сознавая, что не смог сделать что-то очень важное.

…От взрыва первого снаряда внутри танка Бестлер потерял сознание. Впившийся в кость осколок от другого снаряда вместе с болью вернул ему способность воспринимать окружающее. Высоко вверху, на орудийном замке, повис Смычков, а еще выше виднелся клочок неба. На этом небе застучали тяжелые сапоги. Появились немцы. Бестлер знал, что это означает. Понял, что рана не освобождает его от обязанности сражаться до конца, что до госпиталя еще далеко, и крикнул:

— Осколочным! Янек, газ! — И тут же снова провалился в темноту.

Четырко услышал команду дать газ, но не мог ее выполнить: чьи-то руки потащили его наверх. Он ударился затылком о металл. Открыл глаза, на фоне облака увидел лом в занесенной руке и все понял. Он хотел ударить гитлеровца кулаком в лицо, стереть с него гримасу усмешки, но лишь с трудом пошевелил разбитой рукой. На его голову обрушился смертельный удар.

Шесть гитлеровцев были скошены автоматными очередями. Они не успели заметить подбегающую группу советских пехотинцев. Обер-ефрейтор вскинул автомат, но Вагнер успел прикладом раскроить ему лоб. Двое пытались убежать, но тоже упали, уткнувшись лицами в песок. Трое подняли руки. Мотор продолжал работать. Вагнер посадил гвардейцев на броню, а сам сел на место механика-водителя. Включая скорость, он слышал, как Бестлер, голова которого лежала на коленях комсорга, шепотом отдавал приказание:

— Газ, Янек, газ! Зажигательным заряжай!

Когда самоходное орудие выдвинулось на перекрестке немного вперед, Светана поймал его в прицел, метясь в треугольник тени под основанием ствола. Он выстрелил, чтобы спасти танк 228. Пушка Гая отозвалась еще дважды и замолчала. «Двум машинам нужно отходить», — подумал Светана. Он решил не просить подкрепления и вызвал по радио только тягач, укрытый у дороги на Папротню.

Автоматчики тем временем достигли перекрестка. Светана отправил связного задержать их, вызвал огонь минометов Метлицкого, чтобы прикрыть свой правый фланг. «Генерал будет доволен», — подумал он, ощутив ту редкую радость, которую испытывают командиры, своей волей направляющие бой в нужное русло. Он знал, что потери не должны быть большими, самое большее — в экипаже танка Гая. Да и там, видно, к счастью, не все погибли: ведь после попадания в их машину они еще стреляли.

— Сколько времени? — спросил он механика-водителя.

Бальбус, хитрый варшавянин, понял, о чем его спросил командир.

— Прошло два часа с начала веселья, — фамильярно объявил он и тут же, уже официально, добавил: — Четырнадцать часов двадцать шесть минут.

Чтобы Светана мог почувствовать всю полноту жизни, судьба не избавила подпоручника и от горечи, которую познает командир, когда не может диктовать свою волю другим. Первые мины заградительного огня легли так близко от наших позиций, что автоматчики, ругаясь, вынуждены были отойти немного назад. Часть из них, увидев машину Марчука, тянувшую на буксире подбитый танк 228, решила, что это — начало отхода, и оставила окопы. В это же время из облака пыли и дыма выскочил танк с задранным вверх стволом пушки. Он на полной скорости летел прямо на наши позиции.

— Куда! Это же наш! — крикнул заместитель командира полка бегущим автоматчикам. — Назад! — пытался Светана остановить их, до пояса высунувшись из башни.

Снайперская пуля угодила ему точно в середину лба. Миницкий подхватил падающего вниз подпоручника, уложил его на дне танка и стал на место заряжающего. Рогаля осмотрелся вокруг.

— Одни мы остались. Пора уносить ноги!

Но они не стали удирать. Бальбус дал задний ход и медленно повел машину зигзагами, точно останавливая ее за каждым укрытием, будто видел спиной, куда идет танк. Они стреляли из орудия, не жалея снарядов, удерживая гитлеровцев на значительном удалении. Опушки леса, откуда танки двинулись в атаку, они достигли вслед за последним автоматчиком, добравшимся до нее.

На полянке рядом с Поповым положили Светану, а на другой стороне — Ежи Четырко, Мишу из Ленинграда, Сашку-сибиряка и сержанта Багиньского.

Командир бригады стоял на другой стороне полянки у капота «виллиса» и слушал доклад хорунжего Марчука.

— Подпоручник Светана решил отдать его под половой суд, но я прошу дать ему возможность еще раз… Пусть докажет в бою…

— Хорошо, — мягко произнес генерал и сделал чуть заметное движение головой, какое делают смертельно уставшие люди. — На сегодня и так довольно убитых. Если завтра его танк будет одним из первых у фольварка, я забуду об этом.

Генерал повернулся и медленно, с безвольно опущенными руками зашагал по высокой пересохшей от жары траве.

С завыванием пронесся гаубичный снаряд, высоко над землей сорвал вершину березы, осколками срезал вокруг ветки деревьев. Солдаты попадали на землю, укрылись за танками, а Межпцан словно ничего не заметил. Он тяжело, с трудом опустился на колени. Сгреб зеленые ветки и поднял солдатскую брезентовую плащ-накидку. Осторожно дотронулся пальцами до сгустков крови, засохшей на лбу подпоручника Светаны, заместителя командира 2 го танкового полка.

Из тех, что стояли неподалеку, некоторые потом утверждали, что он несколько раз повторил: «Владек, Владек…»