Бодрствование на берегу

Бодрствование на берегу

Над Вислой опустилась ночь. Восемь часов темноты нужно было использовать для подготовки к предстоящему бою днем. В соответствии с приказом генерала Межицана 1-й танковый полк должен был закончить переправу 10 августа в пять часов, через пятьдесят минут после восхода солнца.

Когда сгустились сумерки, паром перевез две машины из 2-й роты и — вышел из строя. В течение дня он удачно лавировал между падающими снарядами. Казалось, и осколки его не берут. А сейчас, ночью, когда пилоты бросали свой груз на ощупь, надо же было так случиться, чтобы в паром попали! Когда он причаливал с ранеными к восточному берегу, рядом взорвалась стокилограммовая бомба. Два советских солдата погибли, польского сапера ранило. Один из осколков пробил борт моторной лодки над ватерлинией, а другой — повредил мотор.

Дыру в борте заделали за четверть часа, а вот с мотором было куда сложнее: запасные части находились далеко в тылу.

Переправа приостановилась, а время шло. Ночь была наполнена сосредоточенным артиллерийским огнем и постоянным гулом атакующих самолетов.

Как известно, неудачи следуют одна за другой. Около полуночи в советский склад боеприпасов, скрытый в лесу недалеко от переправы, попал снаряд крупного калибра.

Яркий свет, как от сотен молний, на секунду озарил все вокруг. В небо взвился огромный столб рыжего огня, взрывной волной в радиусе ста метров снесло деревья. Всех вокруг обдало песком. Он еще долго потом сыпался сверху. Дым прядями обволакивал укрытые танки.

Если до этого танкисты или спали под деревьями, или ходили к соседям в гости, то теперь без приказа они спрятались под танки. Услышав взрыв, немцы решили помешать эвакуации раненых и стали бить шрапнелью. В броню будто кто бросал крупные камешки.

В глубокой яме, под танком командира 3-й роты поручника Тараймовича, экипаж резался в очко. После пятой раздачи стрелок-радист Павельчик отказался играть.

— Сдавай карты.

— Нот, Петя! Я с тобой играть не буду. — Павельчик спрятал замасленную колоду карт в карман. — Ты, брат, для меня слишком ученый. В детдоме был.

Петя Осевой, а точнее, Пётрек Осёвый, ибо родился он в Старом Селе около Любачева, в Россию попал вместе с отцом сразу же после первой мировой войны. Ему было два года, когда он остался круглым сиротой. Петя вырос в детском доме и, как говорится, был подкован на все четыре ноги. Так что играть с ним в карты — лучше не берись.

Однако не это было главным в Пётреке. Пять лет назад он впервые сел за рычаги управления, и сейчас для него г» танке не было секретов. Он ездил на БТ-2 и БТ-7, на тех, что снимали гусеницы на шоссе, а потом, как автомобили, выжимали до 120 километров в час. На них можно было и через рвы прыгать. Экипаж на этих танках состоял из трех человек. Недаром в песне поется: «Три танкиста, три веселых друга…» Но танки те были легкими и броня их для такой войны, как сейчас, не годится.

— Т-34 — машина что надо, — говорил Осёвый.

В этом тапке экипаж состоит из четырех человек. Жаль, что никто не написал еще песенки о четырех веселых танкистах. Она как раз была бы о них. Поручник Тараймович любил гитару, он играл и пел. Хороший человек и посмеяться любит! Их экипаж подобрался еще на Смоленщине. Павельчик из автоматчиков переквалифицировался в радиста, Адольф Турецкий из подразделения противотанковых орудий перешел в заряжающие.

Турецкому будто кто назло подобрал такое имя — Адольф. Их командир Ростислав (они его называли Славен) подшучивал над Турецким, что, мол, когда дойдем до Берлина, придешь к Гитлеру и скажешь ему: «Привет, тезка». Так и встретятся два Адольфа.

А если говорить правду, Турецкий — очень порядочный парень. Он так драил танк, а еще больше свое орудие, что Тараймович заламывал руки: «Придется, наверное, его выгнать, а то совсем ствол раскалибрует. Трет и трет. Из чего будем стрелять?» Но ото лишь шутки ради. На самом деле Турецкий и Тараймович любили друг друга. Они были на «ты» с самой Смоленщины, с тех пор как в деревне Рай Тараймович женился. Здорово там погуляли. А теперь друзья над Славеком шутили, что была, мол, у него райская свадьба…

Павельчик не захотел играть в очко с Осёвым. Они сидели молча, и под разрывы бомб каждый думал о своем.

— Черт бы все побрал! — выругался Павельчик. — Хуже всего ждать.

— Петрек, расскажи, как ты воевал, — попросил Турецкий.

— Уж все знаете. Раз пять рассказывал.

Тараймович дремал в углу окопа. Услышав голос Турецкого, он поднял голову и тихо сказал:

— Когда интересно, можно без конца слушать. Расскажи. — Он был из Белоруссии и тянул, как бы нараспев, окончания.

Осёвый, польщенный просьбой командира, сразу же согласился.

— Первый раз горел в тапке под Полтавой, но легко отделался. Потом мы защищали Харьков. От бригады осталось только три танка, а мы — в котле. Тогда капитан принес знамя бригады, всунул через люк в мою машину и сказал: «Попробуем вырваться. Ты знаешь дорогу. Веди на Ольховатку». Ночь была темная, как сейчас. Я выехал на шоссе, те две машины — за мной. Зажгли фары и включили газ па полную железку. Мчусь на полном ходу и думаю только, чтобы гусеница не слетела. Фрицам и в голову не пришло, что в тылу может ехать противник. Они давали нам дорогу, а на перекрестках даже флажками направление указывали. Только когда мы весь Харьков проскочили из конца в конец и выехали за последние дома, фрицы, видно, присмотревшись, сообразили, в чем дело, и начали бить сзади из пушек, но — мимо. Было уже поздно! Так мы прорвались па Ольховатку.

Галдела зенитная артиллерия. Как всполошенные куры, кудахтали скорострельные орудия. В лесу рвались снаряды, а Пётрек все рассказывал: как опять в его танк попали, как он сам горел, как тлели на его ногах кирзовые сапоги, как из госпиталя попал в Сельце, как, получив распределительную карточку, ничего не мог разобрать, поскольку написано было по-польски, а он, как сквозь туман, помнил лишь песенку о бурых котятах.

— А-а-а, два котенка, серо-бурых, — затянул Славек Тараймович. И все хором подхватили, неизвестно почему давясь от смеха: — Ничего не будут делать, только Петрю забавлять-

Перебросившись шутками, Тараймович опять задремал. Все затихли. Адольф Турецкий, который немного шепелявил, спрашивал Пётрека шепотом:

— Ты три раса был ранен?

— Четыре. Последний раз под Ленино, — объяснял тот тихо. — Вас обоих еще в нашем экипаже не было. На твоем месте, Адольф, заряжающим был Бомбербах. Потом роту отвели в резерв: у нас оказались самые большие потери в полку. Меня осколком ранило в колено. Когда возвратился из госпиталя… — Он заговорил еще тише и оглянулся на Тараймовпча.

Темнота стала рассеиваться, небо немного прояснилось, и уже можно было различать черты лица дремавшего Славека.

— Когда возвратился из госпиталя, — повторил Пётрек, — то Славек посадил меня на свое, командирское место, чтобы я умел при случае заменить командира. Славек водил машину сам и приговаривал: «Приказывай, гражданин командир роты». И так до тех пор, пока я по обучился. Поэтому и я вас учил водить машину: в танке каждый должен все уметь делать.

— Нашу роту хотят отдать в резерв полковника Чайникова, — вспомнил Павельчик. — Как бы хуже не было.

— Не твоя забота. Лучше подумай, как воды принести. Скоро утро, и надо бы рожу сполоснуть.

— К Висле сбегаю, здесь близко, — обрадовался Сташек. — Бери, Адольф, брезентовое ведро. Идем. Я и других ребят позову.

В лесу они встретили солдат из мотопехотного батальона. Те направлялись небольшими колоннами в сторону Вислы.

— Куда идете?

— На переправу.

— Не спешите. Моторка испортилась.

По тут, как бы желая опровергнуть их слова, от парома долетела ровная трескотня отремонтированного мотора.

Их перегнал монтер плютоновый Люцек Шепель. Он нес две тяжелые канистры.

— На водку будешь менять? — зацепил его Турецкий.

— Для моторки бензин несу.

Запыхавшись, он быстро пошел дальше, таща пудовые канистры. Недалеко от берега, у крутого склона, его настигла еще одна бомбежка. Шепель спустил канистры вниз по откосу, а сам спрятался на дне окопа, рядом с телефонистом.

— Смотри, как бьют, — сказал русский. — У тебя есть закурить?

Закурили. Самолеты никак не улетали, и Шепель скатился вниз по песку за канистрами. Вместе с сержантом Иваном Сорокой они наполнили баки, не обращая внимания на свистящие вокруг бомбы.

От леса к парому шли танки, за ними — взвод 1-й роты мотопехотного батальона.

Переправа вновь стала действовать. Солнце еще не всходило.

Из-за проклятого повреждения мотора к пяти часам полк не смог переправиться. Сейчас шли только последние тапки из 2-й роты подпоручника Чичковского. После ночных треволнений день казался спокойным и безопасным. Может, потому, что на рассвете генерал Межицан перенес свой командный пункт на западный берег, ближе к фронту. Это успокаивало. «Если б не был уверен, что удержим плацдарм, то не перенес бы КП».