Глава 2 ДВОРЯНСТВО И ЗЕМЛЯ: ПЕРЕОЦЕНКА

Глава 2

ДВОРЯНСТВО И ЗЕМЛЯ: ПЕРЕОЦЕНКА

Исторический контекст

В течение полувека после отмены крепостного права шел непрерывный процесс разделения двух групп, границы между которыми до этого в основном совпадали. Скорость и масштаб дифференциации этих групп показаны в таблице 2. Быстрая урбанизация первого сословия — это еще один признак того, в какой степени дворянство уже отдалилось от земли. К 1897 г. 47,2 % дворян, проживавших на территории европейской части России, были горожанами, тогда как в 1858 г. таких было только 15–20 %.{74},[14] Сходную картину открывают и данные о миграции населения: в Европейской России в 1897 г. из всех горожан дворянского происхождения 64,2 % жили не в тех уездах, в которых были рождены, а 49,1 % жили даже за пределами своих губерний[15]. Первое сословие, как следует из этих данных, претерпевало резкие социальные изменения. Накануне освобождения крестьян 80 % всех дворян принадлежали к семьям землевладельцев, лишь 20 % или меньше были горожанами. Накануне Первой мировой войны к семьям землевладельцев принадлежало менее 40 %, тогда как от 60 до 80 % этой группы числились уже городскими жителями[16].

Таблица 2.

Дворянские землевладельцы, 1861–1912[17]

Сокращение в 1861–1912 гг. более чем вдвое процента дворян, входивших в семьи землевладельцев, сопровождалось примерно таким же уменьшением земель в руках потомственного дворянства. В ходе проведения в жизнь крестьянской реформы 1861 г. первое сословие передало своим вчерашним крепостным 28 % своей земельной площади[18]. В 1862 г. оставшиеся в руках дворян европейской части России 87,2 млн. десятин (без учета земель в прибалтийских губерниях) сократились за следующие пятьдесят два года до 41,1 млн. десятин — на 53 % (см. следующий раздел, «Продажа и скупка дворянских земель»).

Превращение дворян-землевладельцев в меньшинство первого сословия, потеря дворянством более половины земель, которыми оно владело накануне освобождения крестьян, и трансформация дворянства из преимущественно сельской группы населения в преимущественно городскую — все это признаки драматических изменений, пережитых дворянством за первые полстолетия после Великих реформ. Чтобы оценить значение этих перемен, следует начать с исторического контекста связи между российским дворянством и землей.

Даже после освобождения в 1762 г. от обязательной службы государству дворянство, бывшее по своему происхождению и традициям служилым сословием, продолжало тяготеть к городам и к императорскому двору. Городская жизнь, по крайней мере в период зимнего «сезона», для дворянина XIX в. была идеалом. Поместье являлось для него прежде всего источником провизии и доходов, делавших возможной жизнь в городе, а помимо этого было приятной резиденцией в летние месяцы. И хотя большинству дворян до 1861 г. этот идеал был недоступен, это не мешало им считать такой порядок вещей наилучшим, а сельское хозяйство — занятием низменным, подходящим только для управляющих имением крестьян. Западных посетителей России крайне поражало, насколько слаба была связь русского дворянства с землей. В 1840-х гг. этот феномен попал в поле зрения барона фон Гакстхаузена, который, среди всего прочего, отметил, что типичный помещичий дом — наскоро построенный, примитивно отделанный даже внутри, с непритязательной меблировкой — производит впечатление временного пристанища, а не постоянного жилища. И такая картина была характерна даже для довольно влиятельных лиц{75}. Примерно так же описал сельские усадьбы дворян живший в России в конце XIX столетия англичанин{76}, а в 1880-х гг. о том же явлении оставил свидетельство Леруа-Болью: «Здесь никогда не было такой, как на Западе, связи между дворянством и землей. В отличие от остальной Европы, здешнее дворянство не отождествляет себя ни с почвой, ни с местностью. Имена дворян никак не связаны с названиями их поместий или близлежащего района, как они связаны в немецком и французском языках приставками von и de… [В России] нет ничего похожего на гордые дома европейской аристократии, наследницы феодализма; нет ничего сходного с этими средневековыми замками, столь прочно и основательно вросшими в почву, столь надменно напоминающими о могуществе семей, твердыней которых они были когда-то. Кажется, что дама русская природа воспротивилась созданию таких замков, для которых здесь нет ни подходящих мест, ни материалов — ни скалистых гор, на вершине которых могли бы возвышаться эти семейные крепости, ни камня, из которого их можно было бы построить. Деревянный дом, так часто сгорающий дотла, так быстро уничтожаемый жучками-древоточцами, так легко переносимый с места на место и поддающийся любой перестройке, является подходящим символом русской жизни; жилища сами по себе свидетельствуют о непрочности положения аристократии»{77}. Даже более основательные, выстроенные в стиле Палладио, помещичьи резиденции XVIII и начала XIX в. редко служили родовым гнездом в западном смысле слова, так как поместья не часто оставались собственностью одной и той же семьи дольше чем в двух-трех поколениях{78}.

Непрочность связи дворян со своими поместьями отчасти объясняется их традиционной ориентацией на государственную службу и отсутствием в России феодального прошлого. На Западе благородное сословие было если не прямым потомством, то духовным наследником средневековых воинов-землевладельцев, которые, под защитой крепостных стен своих замков, de facto были суверенными владыками своих феодов, и их политическая власть и влияние прямо зависели от обширности и богатства их земельных владений. Исторически земля была основой положения и власти благородного сословия на Западе. В России, напротив, первое сословие являлось наследником московских служилых людей и своими привилегиями, положением и земельными наделами было обязано государю. Исторической основой общественного положения русского дворянства являлась не земля, а государственная служба.

Относительно слабая привязанность дворян к своим поместьям была также результатом культурной пропасти, отделявшей их от других сословий, прежде всего от крестьян и духовенства. В любом сословном обществе сословия различаются как образом жизни, так и правовым статусом, но первое сословие России было отделено от всех других гораздо больше обычного. Сбрив свои бороды, облачившись в западное платье и усвоив элементарные основы западной культуры и образования — все по приказу Петра Великого, — дворянство быстро, уже к концу XVIII — началу XIX в., превратилось в группу, чуждую всем другим сословиям по образу жизни, мышления и даже по языку бытового общения. В течение почти двух столетий понятие дворянина включало в себя не только высокий общественный статус, что было неотъемлемой привилегией сословия, но и беспримерное, незнакомое Западу и всегда подчеркиваемое чувство своего культурного превосходства. Культурная дистанция, которая отделяла вестернизированное дворянство от сохранявшего традиционные обычаи народа, в сочетании с обширностью российских пространств создавала для дворян-землевладельцев проблему культурного и социального одиночества, по интенсивности своей несравнимую с тем, что переживали западные дворяне в своих культурных захолустьях. До самого конца XIX в. многочисленные наблюдатели неоднократно отмечали, какой ценой расплачивались живущие в удаленных от центра поместьях культурные и энергичные дворяне, лишенные общества образованных людей и доступа к школам, библиотекам и театрам{79}.

Не менее важным фактором, обусловившим традиционное отношение к земле дворянства, была неприбыльность сельского хозяйства на значительной части европейской территории России, особенно в губерниях, бывших исторической колыбелью великорусского дворянства, — от Олонца и Вологды на севере до Курска и Воронежа на юге, от Пскова и Смоленска на западе до Симбирска на востоке. Неплодородность почв и короткое лето на севере и в центре, равно как нередкие засухи на юге, являлись причиной низкой продуктивности земли, а сельскохозяйственные потребности небольших и медленно растущих городов были слишком слабым стимулом экономического развития. При таких условиях тратить капитал на совершенствование хозяйства представляло мало смысла. Вместо этого дворянство предпочитало «извлекать из земли все, что можно, при наименьших затратах времени, сил и денег», рассматривая землю, и не без оснований, «как источник средств к существованию, а не богатства»{80}. Типичный помещик, даже постоянно проживавший в своем имении, откровенно паразитировал на крестьянах, которым он предоставлял в обработку землю в обмен на оброк (деньгами или натурой) или барщину (отработку трудом).

Воздействие освобождения крестьян на дворянство нужно рассматривать на фоне этих условий. Освобождение создало свободный рынок сельскохозяйственной земли, благодаря чему дворяне получили возможность превратить свои земельные владения в иные, потенциально более доходные формы капитала, попутно отказываясь от роли землевладельца в пользу других, более приятных и близких им видов деятельности.