Глава 15. ДВОЙНАЯ МОРАЛЬ «ВОИНСТВА ХРИСТОВА»

Глава 15.

ДВОЙНАЯ МОРАЛЬ «ВОИНСТВА ХРИСТОВА»

Крестовые походы… Чем на самом деле они были? Являлись ли они актом благочестия, предпринятым Западом во имя высоких религиозных идеалов, «священными войнами», «вооруженными паломничествами», единственным или главным двигателем которых была религия? Или есть другие ответы на столь непростой вопрос. Попробуем разобраться. И начнем с предыстории крестовых походов, с понтификата папы Григория VII (1073—1085) Гильдебранда, который дал идеологическое обоснование крестоносному движению на Восток.

* * *

Одна из самых ярких личностей на папском престоле, Григорий VII долго вынашивал идею организации военного похода на Восток под лозунгом защиты христианской веры и помощи грекам против мусульман-сельджуков. В своих проповедях он призывал выручить восточную церковь из беды и не скупился на обещания небесных наград тем, кто согласится воевать с неверными. «Бейтесь смело, — увещевал Папа верующих, — чтобы снискать в Небесах славу, которая превзойдет все ваши ожидания. Вам представляется случай малым трудом приобрести вечное блаженство».

Однако под призывами к защите христианской веры скрывались несколько иные намерения Рима. По крайней мере, восточная церковь чувствовала себя вполне уверенно и, во всяком случае, не просила помощи у Рима. Политика западной церкви во многом была чисто прагматической. Религиозные интересы, о которых так красноречиво говорил Григорий VII, вряд ли имели для него, этого политика от церкви, первостепенное значение. Переписка Григория VII свидетельствует, что он не считал нужным настаивать на каких-либо принципиальных различиях между христианством и исламом, когда этого требовали политические интересы Рима. Например, в письме 1076 года к мусульманскому князьку Аль-Насиру в Алжире Папа заявил без обиняков, что «мы и вы веруем в одного Бога, хотя и разными способами», что «мы все равно почитаем Его и воздаем Ему ежедневные хвалы, как Творцу небесному и управителю этого мира». Так Григорий VII добивался от Аль-Насира содействия римским купцам, которые отправились в его владения.

Вернуть греческую церковь в лоно римской, иначе говоря, овладеть богатствами православной церкви, расширить сферу влияния католицизма за счет Византии, насильственным путем включить ее в орбиту папского влияния — таковые были истинные цели Григория VII. Папа утверждал в своих письмах, что хотел бы положить душу свою «за заморских братьев-греков». Возможно, и так, но бесспорно и то, что более этого Григорий VII стремился восстановить единство церквей под своей властью ради распоряжения доходами не только католических, но и православных земель.

План организации военного похода на Восток, задуманный в 70-х годах XI века, получил дальнейшее развитие у преемников Григория VII. Обстановка, создавшаяся в течение последних десятилетий этого столетия в странах восточного Средиземноморья, благоприятствовала реализации замыслов римской курии. В полной мере планы Григория VII воскресил папа Урбан II, понтификат которого приходится на 1088—1099 годы. И не просто воскресил, но и дополнил: не только Византия — все восточное Средиземноморье должно было, согласно его намерениям, стать объектом притязаний римско-католической церкви. Вместе с тем Урбан II представил эти планы более детально, чем Григорий VII, не гнушаясь откровенной лжи и демагогии самого низкого пошиба.

В ноябре 1095 года во французском городе Клермоне Урбан II выступил с торжественной речью прямо под открытым небом перед огромными толпами людей. Он призвал верующих взяться за оружие против «персидского племени турок». Воззвал к крестовому походу на Восток. Не пожалел красок, чтобы живописать мнимые бедствия «восточных братьев» по вере от язычников-сельджуков и таким образом накалить до предела религиозный фанатизм своих многочисленных слушателей. Урбан II стремился изобразить предприятие, затеваемое римским престолом, как войну ради «освобождения Гроба Господня в Иерусалиме». Папа обещал участникам похода — «мученикам за веру» — отпущение грехов, вечную награду на Небесах и пр. Все эти обещания были закреплены особым постановлением Клермонского собора.

Рыцарь и его слуги

Облачение и вооружение крестоносцев XII—XIII вв.

Но Урбан II прекрасно понимал, что одних посулов загробного блаженства недостаточно для привлечения нужного количества людей. Поэтому он счел необходимым прибегнуть к обещанию наряду с «небесными» и земных благ. Бедняков, которые примут обет идти в «святую землю», ожидает не только спасение на Небесах, — победа над «неверными» принесет и ощутимые земные выгоды. Там, на Востоке, бедняков ждет иная, безбедная жизнь. Земля в этих странах «течет медом и млеком». «Иерусалим — этот пуп земель, земля плодоноснейшая по сравнению со всеми остальными, она словно второй рай». «Кто здесь горестны и бедны, там будут радостны и богаты!» В этом месте речь Урбана II была прервана громкими возгласами: «Так хочет Бог! Так хочет Бог!»

Речь Урбана II была рассчитана не только на народные массы. Прежде всего Папа склонял к завоеванию восточных стран оскудевшее рыцарство и тех крупных феодалов, которые стремились расширить свои владения. Рыцарей он соблазнял перспективами грабежей и территориальных захватов в богатых восточных странах. Он напоминал «отпрыскам непобедимых предков» о земельной тесноте, в которой они живут: «да не привлекает вас эта земля, которую вы населяете, в которой вас становится все больше, богатства же не умножаются». Папа прямо звал рыцарство к грабежу Востока, к тому, чтобы «захватить сокровища врагов». В своей речи Урбан II, как ни старался, не смог скрыть обширные планы, которые связывал с предстоящим походом за апостольский престол. Римская курия рассчитывала силами крестоносцев нанести поражение сельджукам и, раздвинув границы влияния католической церкви за счет «освобожденных» единоверцев, захватить богатства восточных церквей. Именно в этом состояла важнейшая цель папства при организации крестовых походов.

Грубая и неприкрытая (как ни старались папы) корысть, характерная для папской курии, привела к тому, что двойная мораль стала нормой для «воинства Христова», можно сказать, что ею прониклись все, от простых рыцарей до европейских монархов. Высокие религиозные идеалы были отданы на заклание безжалостному «золотому тельцу», который требовал все новых и новых жертв: от прямого союза с врагами-мусульманами и открытой измены своим братьям-христианам до первых попыток огнем и мечом покорить Византию — цитадель восточного христианства.

* * *

Истинные мотивы, двигавшие крестоносцами, не составляли секрета и для их противников — сельджуков, которые были прекрасно осведомлены о том, что сильнейшим магнитом для крестоносцев являлось богатство. Интересно, как сельджуки пытались обращать пленных ими рыцарей в мусульманство. Рыцарю Райнальду Поршэ, например, они без обиняков заявили: «Если сделаешь это, мы дадим тебе все, что попросишь, — золото и серебро, коней и мулов, множество других драгоценностей, каких только сам пожелаешь». Сельджуки видели, с кем имеют дело, и редко ошибались в своих расчетах.

Во время Первого крестового похода при осаде Антиохии (1097—1098) крестоносцы, попавшие в крайне затруднительное положение, попытались завязать переговоры о союзе против сельджуков с мусульманским Египтом — факт, показывающий, что в критические моменты реальные политические интересы отодвигали в сторону всякого рода религиозные соображения. Но египетский визирь Аль-Афдал предложил неприемлемые для главарей крестоносного войска условия: раздел Сирии и Палестины, при котором Иерусалим остался бы за Египтом.

Конечно, ошибочным было бы представлять себе дело так, что рыцарство с полным безразличием относилось к религиозным призывам, выдвинутым католической церковью. Просто вполне земные грабительские цели большинства рыцарей в их собственном сознании сливались в одно целое с религиозным рвением. В представлении некоего усредненного рыцаря спасение «христианских святынь» символизировало подвиг, в котором «высшие» религиозные цели сливались с вполне земными, захватническими устремлениями. Разумеется, у кого-то вера была лишь ширмой алчности, мечтаний о вожделенных землях и богатстве, но все-таки изрядное количество тех, кто участвовал в крестовых походах, исходили из представлений, в большей или меньшей степени окрашенных в религиозные тона. При этом следует учитывать, что религиозный «пыл» проявлялся неравномерно в различные моменты крестового похода. Иногда религиозные чувства массы крестоносцев отступали на задний план. Или, наоборот, под прямым влиянием самого хода войны, побед или поражений, успехов или грозящей гибели участников похода словно обволакивало плотным покровом религиозного рвения и выполнение «официальной программы» крестового похода казалось вдруг делом первостепенной важности.

Государство крестоносцев

Как мы уже знаем, важнейшим результатом Первого крестового похода стало образование франкских государств на Востоке. Постоянные распри, вражда между франкскими феодалами, несогласие вассалов с сюзеренами, соперничество отдельных сеньоров друг с другом, феодальные мятежи против королей — вот характерные черты политической жизни этих государств. В 1132 году во время одного из таких мятежей граф Яффы Гуго II де Пюизе выступил против иерусалимского короля Фулька Анжуйского. Мало того, он попытался даже достигнуть соглашения с мусульманским командованием египетского гарнизона в Аскалоне. Дело дошло до того, что этого ревнителя католической веры пришлось на три года удалить за пределы Иерусалимского королевства. Но эта «крайняя» мера никого не напугала: то одни, то другие «борцы за дело Христа» вступали в союзы с мусульманскими правителями против своих же единоверцев.

Новые захватчики, потянувшиеся в «землю обетованную» после Первого крестового похода, в глазах старожилов являлись нежелательными конкурентами. Ревностные католики, они делали все возможное, чтобы навредить своим «ближним». Тем, кто обосновался на этих землях, страшнее всего было потерять приобретенное «праведными трудами», утратить исключительное право на обладание сирийско-палестинскими землями. Очень выразительно об этом писал безымянный французский хронист: франки, по его словам, сильнее страшились доблести латинян, прибывавших с Запада, чем коварства язычников, и потому старались воздвигнуть первым возможно больше препятствий. Часто случалось, что войны с сельджуками, которые крестоносные рыцари-«старожилы» начинали совместно с вновь явившимися к ним на «помощь» искателями наживы, заканчивались безрезультатно только потому, что, пока паломники дрались с «погаными», их «союзники», не дожидаясь исхода битвы, спешили заключить мир с врагом. Много историй такого рода можно найти у Вильгельма Тирского, да и у других хронистов тоже.

Но это были еще «цветочки», «ягодки» пришлось собирать во время Второго крестового похода.

Международная обстановка во время Второго крестового похода (1147—1149) была крайне сложной. Король Сицилии Рожер II повел широкую завоевательную политику в районе Средиземного моря. Норманнско-сицилийские рыцари возобновили наступление на Византию, начатое еще Робертом Гвискаром и Боэмундом.

Когда во Франции полным ходом развернулась подготовка ко Второму крестовому походу, ко двору Людовика VII прибыли послы из Сицилии, чтобы уговорить французского короля избрать путь в Сирию через владения Рожера II. Сицилийский король, официально именовавший себя «защитником христианства», втайне хотел привлечь на свою сторону сильнейших французских феодалов во главе с их королем для завоевания… Константинополя. Но старания сицилийских послов не увенчались успехом. Людовик VII и французские бароны предпочли направиться по той же дороге, по которой до того прошли германские крестоносцы[108]: путь через владения византийского императора казался более безопасным.

Тогда Рожер II принялся действовать сам. Как раз в то время, когда германские крестоносцы продвигались по территории Византии, не гнушаясь открытыми грабежами, которые доставляли немало хлопот ее правителям, Рожер II открыл враждебные действия против Византийской империи.

Летом 1147 года сицилийский флот овладел островом Корфу, разорил Коринф и Фивы в Греции, опустошил Ионические острова. Мало того, чтобы обеспечить себе спокойный тыл, этот «защитник христианства» вступил в союз с египетским султаном. Получилась довольно оригинальная ситуация. Западные рыцари отправляются по зову католической церкви на «священную войну» против ислама, а в это время одно из католических государств заключает союз с мусульманским Египтом, косвенно используя крестовый поход в своих политических интересах, — для того, чтобы насколько возможно ущемить Византию. Именно таким образом еще в самом начале Второго крестового похода проявилась на деле «общность» интересов западных христиан!

В ответ на нападение Рожера II Византия мобилизовала свои силы против Сицилийского королевства. Для того чтобы развязать себе руки на Востоке, Византийский император Мануил Комнин — такой же «верный» союзник крестоносцев, какими они являлись по отношению к Византийской империи, — заключил мир с Иконийским султанатом, в борьбу с которым уже неудачно ввязалось германское рыцарство и с которым еще предстояло померяться силами французским рыцарям Креста.

Крестоносцы оказались между двух огней. С одной стороны, им нанес удар в спину «единоверный» католический государь: сицилийский король не только подписал соглашение с Египтом, но и напал на Византию, усилив там недоверие к крестоносному рыцарству и его предводителям. С другой стороны, планы западных захватчиков были поставлены под угрозу тем, что сама Византия заключила мир с сельджуками. Это означало, что в войне с Иконийским султанатом крестоносцам нечего было рассчитывать на поддержку Византии.

Нужно было как-то выходить из затруднительного положения и находить способы продолжения грабительской войны на Востоке. «Воинам Христовым» уже было не до щепетильности в религиозных вопросах. Так что, когда французское войско в конце сентября 1147 года подошло к Константинополю, в нем раздались голоса о необходимости взять силой столицу Византийской империи (неважно, что она христианская) и таким образом покончить с этим препятствием на пути к достижению конечной цели похода.

В окружении французского короля, сообщает летописец Одон Дейльский, высказывалась мысль о том, что нужно снестись с Рожером II, который уже вел войну против Византии, и, объединившись с королем Сицилии, сообща завоевать Константинополь. Особенно настойчиво такой план действий предлагал епископ Готфрид Лангрский. Он прямо обращал внимание рыцарей на то, что укрепления Константинополя находятся в ветхом состоянии, а сил для защиты города у византийцев немного, так что долгой осады город не выдержит и скоро окажется в руках крестоносцев.

Благочестивого епископа нисколько не останавливало, что Византия — христианское государство. Человек «святых нравов», по отзыву хрониста, епископ Лангрский изощрялся в доказательствах того, что захват Константинополя не нанесет ущерба делу Креста. Завоевание Константинополя, — по словам епископа, — только по видимости будет противоречить христианству, но на деле, раз византийский император неоднократно поддерживал мусульман и воевал с сирийскими крестоносцами, захват Константинополя дело чуть ли не богоугодное. Такова была нехитрая логика этого «весьма мудрого», как утверждает Одон Дейльский, человека.

Сельджукские воины XI в.

Истоки этой «мудрости» найти несложно. Еще первые пропагандисты крестовых походов — Григорий VII и Урбан II — думали о том, чтобы при помощи «священной войны» создать подходящую обстановку для подчинения византийской церкви папству. И предложение захватить Константинополь, впервые внесенное видным сановником католической церкви в таком неприкрытом виде, было лишь одним из наиболее циничных проявлений старых антивизантийских замыслов папского престола.

В 1147 году эти планы не удалось претворить в жизнь. Французские бароны отвергли советы папского клеврета, хотя многие одобрительно отнеслись к предложению Готфрида Лангрского.

Наиболее ярко моральный облик «воинства Христова» во Втором крестовом походе проявился во время осады Дамаска в 1148 году. Этот город осадила армия французских крестоносцев во главе с королем Людовиком VII, ополчение германских феодалов во главе с императором Конрадом III и армия Иерусалимского королевства.

Дамаск защищали высокие стены с восточной и южной стороны; с запада и севера располагались густые и обширные сады, со всех сторон огороженные изгородями, земляными стенами и маленькими башнями, где можно было разместить стрелков. Когда началась осада, горожане отрыли еще и окопы.

Вообще, сады представляли собой густой лес, перерезанный узкими тропинками, где два человека с трудом могли бы пройти рядом. Крестоносцы, готовясь начать осаду, на военном совете определили прежде всего овладеть садами. Король Иерусалима Балдуин III шел первым во главе своей армии и рыцарей ордена тамплиеров; за восточными христианами выступили французские крестоносцы, предводительствуемые Людовиком VII. Император Германии, во главе своих войск, оставался в резерве и должен был защитить тылы.

Воины короля Балдуина III тщетно старались несколько раз прорвать ряды защитников садов; повсюду они встречали яростный отпор. Тогда германский император с небольшим количеством людей вышел вперед. Под неистовым напором его отряда враги устоять не смогли. Но один мусульманин, гигантского роста, вооруженный с ног до головы, преградил путь императору. Конрад принял бой. Обе армии прекратили сражение, наблюдая за поединком. Конраду удалось сбросить противника с коня, а потом одним ударом разрубить его тело на две части. Победа Конрада удвоила силы христиан и посеяла ужас среди защитников Дамаска, которые укрылись в городе и оставили сады во власти крестоносцев.

Высадка крестоносцев

Восточные писатели рассказывают, до какой степени несчастные жители города боялись победы христиан. Умоляя Аллаха о пощаде, они теперь спали на пепле, посреди главной мечети был выставлен Коран; женщины и дети собирались около священной книги, взывая к Магомету о помощи против их врагов. Осажденные уже думали покинуть город; они загородили улицы со стороны садов толстыми бревнами, цепями и кучами камней, чтобы замедлить продвижение осаждавших и дать себе время бежать через северные и южные ворота.

Христиане были так убеждены в том, что вот-вот захватят город, что их предводителей теперь занимал только один вопрос: под чью власть будет отдан Дамаск. Теодорих Эльзасский, граф Фландрии, приходивший два раза в Палестину еще до этого похода и оставивший своему семейству все свои владения в Европе, настоятельнее других просил для себя Дамасское княжество, в конце концов он одержал верх над остальными соискателями и соперниками. В результате в стане крестоносцев возникли разногласия. Одни впали в безразличие, другие вообще старались тайно помешать успеху предприятия, которое теперь не давало им никакой выгоды.

Когда в Дамаске узнали о разброде среди крестоносного воинства, осажденные начали тайные переговоры. Их угрозы, обещания и особенно подарки свели на нет последние остатки рвения и энтузиазма у христиан. Особенно они давили на баронов Иерусалимского королевства, убеждая их не доверять пришельцам с Запада, которые, по их словам, хотят овладеть христианскими городами в Азии. Предводители мусульман угрожали передать Дамаск в руки султана Мосула или новому властителю Востока, Нуреддину. Семена измены пали на благодатную почву. Бароны Иерусалимского королевства предложили такой план действий, который уничтожил все надежды не только на овладение Дамаском, но и возлагавшиеся на весь крестовый поход.

На военном совете иерусалимские сеньоры посоветовали переменить место нападения. «Соседство садов и реки, — говорили они, — препятствует выгодному размещению армии». Они настаивали, что на этой позиции христиан легко захватить врасплох и окружить, поэтому необходимо изменить направление действий и атаковать с южной и восточной стороны.

Большинство предводителей западных крестоносцев имело больше отваги, чем благоразумия, и поэтому, не догадываясь о тайных планах иерусалимских баронов, ради поддержки которых и была начата эта война, они согласились с этим планом. Переменив направление атаки, христианская армия оказалась перед неприступными стенами, к тому же местность, которую она теперь занимала, была безводной и бесплодной.

Едва крестоносцы расположились лагерем на новом месте, как Дамаск принял в свои стены подкрепление из 20 тысяч курдов и турок, решившихся защищать его. «Осажденные, храбрость которых возвысилась от присутствия этих союзников, облеклись, — говорит арабский историк, — щитом победы и сделали несколько вылазок, при которых одержали верх над христианами. Крестоносцы несколько раз подступали к городу и были постоянно отражаемы. Стоя на бесплодной почве, они испытывали недостаток во всем… Христианская армия готова была сделаться добычей всех ужасов голода. Между осаждающими вспыхнул раздор; в лагере крестоносцев только и говорили о вероломстве и измене; христиане Сирии и христиане европейские не соединяли более своих сил при нападении на город. Вскоре узнали, что султаны Алеппо и Мосула появились с многочисленной армией; тогда совсем отчаялись овладеть Дамаском, и осада была снята».

Большая часть арабских писателей и латинских хронистов подробно описывают осаду Дамаска, и хотя они приводят противоречивые сведения, тем не менее все сходятся во мнении, что отступление христиан было результатом измены. Анонимный автор «Деяний Людовика VII», сам очевидец, уверяет, что вожди Дамаска вели тайные переговоры с баронами Сирии, обещая им великие сокровища, если только они согласятся убедить короля Франции оставить место, занимаемое армией. «Эти бароны, имен которых история не желала произносить, — говорит автор, — чтобы спасти их потомство от стыда подобных воспоминаний, советовали Людовику перейти на другую сторону Дамаска. О горе! Их совет был принят». По свидетельству одного восточного историка, король Иерусалимский принял от жителей Дамаска значительные суммы, но был обманут осажденными, которые доставили ему свинцовую монету, «покрытую листовым золотом».

Но горькие уроки Второго крестового похода, похоже, не пошли впрок. Во время Третьего крестового похода (1189— 1192), когда отряды Фридриха Барбароссы, накануне похода договорившегося было с византийскими послами в Нюрнберге о свободном продвижении германцев через владения Византии, открыли по сути дела военные действия против нее; сам германский император стал помышлять об осаде Константинополя. В ноябре 1189 года Фридрих Барбаросса писал своему сыну: «Направь послов в Геную, Венецию, Анкону, Пизу и другие места с просьбой о помощи, — пусть они в марте встретятся вместе с нами у Константинополя, и мы атакуем этот город с суши и с моря». В свою очередь византийский император Исаак II Ангел подписал союзный договор с главным врагом участников Третьего крестового похода — султаном Саладином. Барбароссе в результате ничего не оставалось, как завязать отношения с Иконийским султанатом. Фридрих Барбаросса заручился обещанием султана Килидж-Арслана, враждовавшего тогда с Саладином, что немецкие рыцари смогут без особых затруднений пересечь Малую Азию. Так в 1189 году оба христианских императора оказались в союзе с мусульманскими султанами.

* * *

Ко времени Второго и Третьего крестовых походов для огромного большинства их участников религиозные мотивы стали чем-то вроде механического привеска к подлинным, захватническим намерениям. Дело оставалось за малым — полностью разбить эту хрупкую религиозную скорлупу. Что и случилось в 1204 году, когда участники Четвертого крестового похода захватили столицу Византийской империи — Константинополь, представ перед всем миром в своем истинном разбойничьем обличье. Впрочем, не будем забегать вперед.