ПОСЛЕДНИЙ АКТ

ПОСЛЕДНИЙ АКТ

Суд возобновил заседание 11 марта — слушались прения сторон и заключительные слова обвиняемых. Все утро, до перерыва, заняла речь прокурора Вышинского. Он начал яростной тирадой:

«Не в первый раз Верховный Суд нашей страны рассматривает дело о тягчайших преступлениях, направленных против блага нашей родины, против нашего социалистического отечества — отечества трудящихся всего мира. Но едва ли я ошибусь, сказав, что впервые нашему суду приходится рассматривать такое дело, как это, рассматривать дело о таких преступлениях и таких злодействах, как те, что прошли перед вашими глазами, что прошли перед глазами всего мира на этом суде, о таких преступниках, как эти преступники, сидящие сейчас перед вами на скамье подсудимых.

С каждым днем и с каждым часом развертывавшееся судебное следствие по настоящему делу показывало все больше и больше, все страшнее и страшнее цепь позорных, небывалых, чудовищных преступлений, совершенных подсудимыми, всю отвратительную цепь злодеяний, перед которыми меркнут и тускнеют злодейства самых закоренелых, самых гнусных, самых разнузданных и подлых преступни-ков».[675]

Потом Вышинский подошел к самой сути дела — с точки зрения сталинской логики:

«Историческое значение этого процесса заключается раньше всего в том, что на этом процессе с исключительной тщательностью и точностью показано, доказано, установлено, что правые, троцкисты, меньшевики, эсеры, буржуазные националисты и так далее и тому подобное являются не чем иным, как беспринципной, безыдейной бандой убийц, шпионов, диверсантов и вредителей…

Троцкисты и бухаринцы, то есть „право-троцкистский блок“, верхушка которого сидит сейчас на скамье подсудимых, это — не политическая партия, не политическое течение, это банда уголовных преступников и не просто уголовных преступников, а преступников, продавшихся вражеским разведкам, преступников, которых даже уголовники третируют, как самых падших, самых последних, презренных, самых растленных из растленных».[676]

Перемежая свои доводы эпитетами типа «зловонная куча человеческих отбросов»,[677] Вышинский протянул контрреволюционную линию вспять к Шахтинскому делу и процессу Промпартии.

Ошельмовав всю прошлую деятельность Бухарина и остальных, прокурор перечислил их теперешние «преступления». О Зеленском, например, он сказал так:

«Здесь я только укажу на эту позорнейшую практику подбрасывания в предметы продовольствия стекла и гвоздей, в частности в масло, что било по самым острым жизненным интересам, интересам здоровья и жизни нашего населения. Стекло и гвозди вмасле! Это же такое чудовищное преступление, перед которым, мне кажется, бледнеют все другие подобного рода преступления».

Далее Вышинский объяснил:

«В нашей стране, богатой всевозможными ресурсами, не могло и не может быть такого положения, когда какой бы то ни было продукт оказывался в недостатке…

Теперь ясно, почему здесь и там у нас перебои, почему вдруг у нас при богатстве и изобилии продуктов нет того, нет другого, нет десятого. Именно потому, что виноваты в этом вот эти изменники».[678]

Вот поистине метод объяснения экономических провалов, способный вызвать зависть у любого правительства!

Прокурор накинулся на Бухарина — «эту проклятую помесь лисицы и свиньи» — и на Рыкова за их линию поведения на суде:

«В этой связи надо сказать о Бухарине, который хотел здесь показать, что, в сущности говоря, он не за поражение СССР, и не за шпионаж, и не за вредительство, и не за диверсию, так как и вообще он к этому практическому делу иметь отношения не должен, ибо он „теоретик“, который занимался проблематикой всеобщих вопросов».[679]

Вышинский был особенно раздражен тем, что Бухарин и Рыков отказались принять на себя ответственность за убийство Кирова:

«Если представить, что Рыков и Бухарин в этом убийстве не участвовали, то надо признать, что два основных руководителя „право-троцкистского блока“, принявшего решение об убийстве Кирова, почему-то стояли в стороне от этого злодейского акта. Почему? Люди, которые организовывали шпионаж, организовывали повстанческое движение, террористические акты и, по их собственным признаниям, получили установку от Троцкого на террор, в 1934 году вдруг стояли в стороне от убийства одного из крупнейших сподвижников Сталина, одного из крупнейших руководителей партии и правительства…

Бухарин и Рыков признали, что у них в плане были намечены убийства руководителей партии и правительства, членов Политбюро… Почему мы должны допустить, что, вступив на путь переговоров с Семеновым об организации убийства членов Политбюро, Бухарин исключает из этого списка подлежащих умерщвлению одного из влиятельнейших членов Политбюро, зарекомендовавшего себя непримиримой борьбой с троцкистами, зиновьевцами и бухаринца-ми? Где логика такого поведения? Этой логики нет.

Наконец, Рыков признал, что в 1934 году он дал Артемен-ко задание следить за правительственными машинами. С какими целями? С террористическими. Рыков организует убийство членов нашего правительства, членов Политбюро. Почему Рыков делает исключение для Сергея Мироновича Кирова, который все же был убит по решению этого проклятого блока? Он этого исключения не сделал».[680]

Коснувшись «медицинских убийств», прокурор тоже заявил, что Бухарин признал все, кроме осведомленности о реальных действиях или ответственности за них.

Наконец, Вышинский затронул и юридические вопросы. «Есть мнение среди криминалистов, — сказал он, — что для наличия соучастия требуется общее согласие и умысел каждого из преступников, из сообщников на каждое из преступлений. Но эта точка зрения — неправильная. Она не может быть нами принята и никогда не применялась и не принималась. Она узка и схоластична. Жизнь шире этой точки зрения».[681]

Вслед за тем обвинитель потребовал смертной казни для всех обвиняемых, кроме Раковского и Бессонова. «Расстрелять, как поганых псов! — заключил прокурор. — Требует наш народ одного: раздавите проклятую гадину!

Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом… Мы, наш народ, будем по-прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге, во главе с нашим любимым вождем и учителем — великим Сталиным — вперед и вперед, к коммунизму!».[682]

На вечернем заседании выступили с речами защитники подсудимых-врачей, обвинявшие во всем Ягоду.

Затем каждый из подсудимых произнес свое последнее слово. Бессонов указал на то, что, будучи уже под подозрением, он добровольно вернулся в Москву из-за границы.

Большинство остальных просто осуждали себя самих, а также Бухарина и Рыкова. Иванов в своем последнем слове сделал замечание, прозвучавшее зловещим предсказанием дальнейших репрессий:

«Потому Бухарин не договаривает, я думаю, здесь всей правды, что он в течение всех лет резолюции боролся с ней и сегодня продолжает оставаться врагом, потому, что он хочет сохранить те остатки враждебных сил, которые еще прячутся в своих норах».[683]

Крестинский рассказал о своей блистательной партийной карьере, которую начал восемнадцатилетним юношей в 1901 году, о своем руководстве подпольными большевистскими организациями, о многочисленных арестах, о работе в качестве помощника Ленина по организационным вопросам. Он произнес также выразительную фразу:

«Я считаю необходимым подчеркнуть, что о террористических актах, перечисленных во втором разделе обвинительного заключения, я не имел ни малейшего представления и узнал о них, лишь когда мне была вручена копия обвинительного заключения».[684]

Объясняя свой отказ признать себя виновным на первом допросе, Крестинский сказал: «… мне казалось, что легче умереть, чем создать представление у всего мира о моем хотя бы отдаленном участии в убийстве Горького, о котором я действительно ничего не знал».[685]

Рыков был мертвенно бледен и дрожал, однако привел убедительные доводы в свою защиту. Он признал свою вину в целом, затем добавил:

«Но государственным обвинителем выдвинуто против меня обвинение в преступлении, в котором я непосредственного участия не принимал и которое признать не могу. Это обвинение в вынесении решения или в даче директивы об убийстве Кирова, Куйбышева, Менжинского, Горького, Пешкова… Тут подробно были изложены те улики, которые по этому поводу выдвигаются против меня, они покоятся на заявлении Ягоды, который ссылается на Енукидзе. Ничего более, уличающего меня, не было приведено на судебном следствии… Убийство Кирова было предметом обсуждения двух судебных разбирательств. Перед судом прошли и непосредственные участники, и организаторы, и руководители этого убийства. Я не помню, чтобы тогда было названо мое имя».[686]

Затем Рыков стал настойчиво подчеркивать одно выразительное обстоятельство. А именно, что когда речь на суде зашла о так называемой попытке покушения на Ленина, состоявшейся за двадцать лет до процесса, обвинитель представил свидетелей, состоялись очные ставки и были выслушаны прямые показания. «Почему же по вопросу о моем участии в убийстве пяти ответственнейших политических деятелей можно выносить решение с косвенными уликами? Мне кажется, что это было бы неправильно. Я, во всяком случае, отрицаю свою виновность в участии в этих пяти убийствах».[687]

До ареста, — сказал Рыков, — он считал, что Горький умер естественной смертью. Лишь на суде он «впервые узнал о принадлежности к нашей контрреволюционной организации таких ее членов, как Иванов».[688]

Закончил Рыков формальным признанием вины: «… эта ответственность с моей стороны, конечно, превышает все разноречия по поводу отдельных фактов и отдельных деталей, которые до настоящего времени имеют свое место». Он призвал оставшихся на свободе правых разоружиться «как можно скорее».[689]

Раковский заявил: «Я признался во всех преступлениях. Какое значение имело бы для существа дела, если бы я здесь перед вами стал бы устанавливать факт, что о многих преступлениях и о самых ужасных преступлениях „право-троцкистского блока“ я узнал здесь на суде и с некоторыми участниками я познакомился впервые здесь. Это не имеет никакого значения».[690]

После этого Раковский пустился в разоблачения Троцкого и троцкизма, а также подчеркнул, что его показания полностью удовлетворили обвинение.

Розенгольц пересказал свое революционное прошлое, начав с того, как он десятилетним ребенком прятал нелегальную литературу. Он закончил последнее слово упоминанием о своих детях.

Любопытный факт: в отчетном докладе XVIII съезду ВКП[б] Сталин дважды назвал имя Розенгольца первым среди «заговорщиков» 1938 года. Первый раз, говоря вообще об «очищении советских организаций от шпионов, убийц и вредителей, вроде Троцкого, Зиновьева, Каменева, Якира, Тухачевского, Розенгольца, Бухарина и других извергов», вторично при упоминании расстрелянных в 1938 г.: «Розенгольц, Рыков, Бухарин и другие изверги» (XVIII съезд ВКП[б], стр. 26; Сталин, Собр. соч., т. XIV, стр. 368-9). Вероятно это отражает особую враждебность к Розенгольцу со стороны диктатора — это совпадает и с мелким уколом

Вышинского в адрес Розенгольца по поводу «талисмана», несомненно исполненным по приказу свыше.

Ягода — говоривший, по свидетельству присутствовавших, «тихим и подавленным тоном»[691] — тоже рассказывал о своей подпольной партийной работе с четырнадцатилетнего возраста. В числе своих последующих заслуг он упомянул гигантские строительные работы — каналы, иначе говоря, лагерный принудительный труд. В одном пункте Ягода продолжал сопротивляться Вышинскому:

«Я — не шпион и не был им. Я думаю, что в определении, что такое шпион или шпионаж, мы не разойдемся. Но факт есть факт. У меня не было связей непосредственно с заграницей, нет фактов непосредственной передачи мною каких-либо сведений. И я не шутя говорю, что если бы я был шпионом, то десятки стран могли бы закрыть свои разведки — им незачем было бы держать в Союзе такую массу шпионов, которая сейчас переловлена».[692]

Врачи, секретарь Горького Крючков и секретарь Куйбышева Максимов-Диковский ссылались на угрозы Ягоды. Левин сделал ляпсус, сославшись на свое чрезвычайное уважение к Горькому, и его одернули за это «кощунство». Плетнев говорил о своей медицинской работе, он сообщил, что НКВД разрешил ему писать последнюю монографию уже во время следствия; о «блоке» он ничего не знал.

Буланов критиковал своих сообвиняемых:

«… мне кажется, может быть я ошибаюсь, у некоторых из них проскальзывает желание еще и теперь обмануть партию, хотя каждый обязательно начинал с того, что он целиком и полностью разделяет, признает и отвечает, но это формалистика, общедекларативные заявления. Они пытаются в целом ряде случаев отрицать свою вину, ссылаясь на то, что они что-то не знали».[693]

Речь Бухарина, в еще большей степени, чем речь Рыкова, была блестящим продолжением его линии поведения на процессе. Бухарин признал себя руководителем «право-троцкистского блока» и принял на себя политическую ответственность за все преступления. Вот примеры того, как он это делал:

«Я признаю себя ответственным и политически, и юридически за пораженческую ориентацию, ибо она господствовала в „право-троцкистском блоке“, хотя я утверждаю: лично я на этой позиции не стоял…

Я считаю себя, далее, и политически, и юридически ответственным за вредительство, хотя я лично не помню, чтобы я давал директивы о вредительстве. Об этом я не говорил. Я положительно разговаривал один раз на эту тему с Гринько. Я еще в своих показаниях говорил, что я в свое время Радеку заявил, что считаю этот способ борьбы малоцелесообразным. Однако, гражданин государственный обвинитель представляет меня в роли руководителя вредительства».[694]

Во время последнего слова Бухарина, успешно подорвавшего позиции обвинения, «Вышинский, не имея возможности вмешаться, напряженно сидел на своем месте; он был явно растерян и пытался скрыть это демонстративным позевыванием».[695]

Принимая на себя групповую ответственность, Бухарин в то же время отрицал, что какая-либо группа, помимо центрального «блока» политических деятелей, вообще существовала:

«Гражданин Прокурор разъяснил в своей обвинительной речи, что члены шайки разбойников могут грабить в разных местах и все же ответственны друг за друга. Последнее справедливо, но члены шайки разбойников должны знать друг друга, чтобы быть шайкой и быть друг с другом в более или менее тесной связи. Между тем, я впервые из обвинительного заключения узнал фамилию Шаранговича и впервые увидел его на суде. Впервые узнал о существовании Максимова. Никогда не был знаком с Плетневым, никогда не был знаком с Казаковым, никогда не разговаривал с Раковским о контрреволюционных делах, никогда не разговаривал о сем же предмете с Розенгольцем, никогда не разговаривал о том же с Зеленским, никогда в жизни не разговаривал с Булановым и так далее. Кстати, и Прокурор меня ни единым словом не допрашивал об этих лицах… Следовательно сидящие на скамье подсудимых не суть какая-либо группа».[696]

По поводу того, что «блок» сформировался еще в 1928 году, задолго до прихода Гитлера к власти, Бухарин спросил: «Как же можно утверждать, что блок был организован по заданиям фашистских разведок?»

Той же линии Бухарин держался и по поводу шпионажа: «Гражданин Прокурор утверждает, что я наравне с Рыковым был одним из крупнейших организаторов шпионажа. Какие доказательства? Показания Шаранговича, о существовании которого я не слыхал до обвинительного заключения».[697]

Обвинение доказало, — продолжал Бухарин, — что он встречался с Ходжаевым и вел политические разговоры. На этом основании считают доказанными шпионские контакты. В этом нет логики.

Таким же образом Бухарин отвел обвинение в терроре: «Я категорически отрицаю свою причастность к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и Максима Пешкова».[698] Об эпизоде с Лениным в 1918 году он сказал следующее:

«Намерение физического уничтожения — это я категорически отрицаю, и здесь никак не поможет та логика, о которой говорил гражданин государственный обвинитель, что насильственный арест означает физическое уничтожение. Учредительное собрание было арестовано, однако никто там физически не пострадал. Фракция „левых“ эсеров нами была арестована, однако там ни один человек не пострадал физически. „Левыми“ эсерами был арестован Дзержинский, однако он физически не пострадал».[699]

Потом Бухарин многозначительно заметил: «Признание обвиняемых есть средневековый юридический принцип».[700] При этих словах Вышинский покраснел.

Так Бухарин опроверг обвинения по конкретным фактам. Но он признал их в общем и целом. Да, дескать, он был контрреволюционным заговорщиком «в этом зловонном подполье». Он «переродился» во врага социализма. Бухарин далее напал на тех западных комментаторов, которые предполагали, что признания на суде не были добровольными, и отверг возможную защиту со стороны западных социалистов. Он заявил, что виновен в предательстве, в организации кулацких восстаний, в подготовке террористических актов (каких именно — неизвестно). Он выразил надежду, что его казнь станет «последним тягчайшим уроком» всем тем, кто еще колебался, поддерживать ли Советский Союз и его руководителей.[701]

12 марта в 9 часов 25 минут вечера суд удалился на совещание. Вернулись судьи на рассвете 13 марта, в четыре часа утра. Приговор: высшая мера всем, кроме Плетнева, получившего 25 лет, Раковского — 20 лет и Бессонова — 15 лет.

Что касается исполнения казней, то есть одна странность. Украинская советская энциклопедия (дополнительный том, статья «Гринько») датирует смерть Гринько 15 марта 1938 г. Иными словами, его казнь не последовала, как обычно, немедленно, хотя дата смерти Икрамова в Малой советской энциклопедии (3-е изд., т. 3, стр. 126) указана 13 марта. Слухи о том, что доктору Левину якобы тоже заменили расстрел лагерями (см. приложение к книге Gustav Herilng, A World Apart), не подтверждены. Они основаны на том, что в 1940-41 годах в лагере под Ярцево встречали некоего доктора Левенштейна, который отбывал 10 лет как «горькист». Но «горькистов» по лагерям было много, а имя Левенштейн и не соответствует Левину и плохо его маскирует. Был, кстати сказать, кремлевский врач по* фамилии Левинсон (его имя упомянуто в «Правде», 13 июня 1937).

Один старый большевик заметил, что признания на «большом процессе» были обусловлены не только использованием родственников обвиняемых в качестве заложников, но и полной политической безнадежностью, царившей среди обвиняемых. Кроме того, говорят, что Сталин, невзирая на результаты предыдущих процессов, опять обещал сохранить жизнь бухаринцам. Они знали, что в подавляющем большинстве случаев он этих обещаний не выполнял, но в подобных обстоятельствах даже ничтожная надежда действует чрезвычайно сильно.

Тем не менее Бухарин должен был понимать, что его поведение на процессе, где он уступал предъявленным требованиям лишь в минимальной степени, будет стоить ему головы. Он сказал на суде, что почти уверен в своей смертной казни. Он и Рыков, в отличие от Зиновьева и Каменева, были готовы к смерти. Они приняли смерть мужественно, не склонившись перед палачами.[702]

В 1965 году в западной прессе появилось так называемое «последнее письмо» Бухарина.[703] Эта публикация совпала по времени со слухами о предстоящей скорой реабилитации Бухарина и Рыкова. Фактически же весомым в этом отношении был только краткий пассаж в заключительном слове члена ЦК КПСС академика Поспелова на совещании историков 1962 года: «Достаточно изучить внимательно документы XXII съезда КПСС, чтобы сказать, что ни Бухарин, ни Рыков, конечно, шпионами и террористами не были».[704] От обвинения в том, что существовал заговор убить Ленина, в котором он будто бы принимал участие, Бухарин теперь тоже очищен. В «Истории КПСС» издания 1959 года, под редакцией Б. Н. Пономарева, просто сказано, что левые эсеры «обратились к Бухарину с предложением о смещении В. И. Ленина с поста Председателя Совнаркома и о создании нового правительства из левых эсеров и „левых коммунистов“» (стр. 260). Та же «История КПСС» издания 1962 года (стр. 271), как и последнего издания 1969 года (стр. 245), содержит еще и следующую фразу: «Бухарин не принял предложения левых эсеров, но их обращение к нему показывает, как враги пытались использовать в своих интересах фракционную борьбу „левых коммунистов“».

Но зато по-настоящему реабилитированы Икрамов, Крестинский, Зеленский, Ходжаев и Гринько — а это обращает в пыль и обвинения против всех остальных. И тем не менее полной реабилитации двух главных обвиняемых так и не последовало.

Что касается содержания «последнего письма», то оно обращено к будущим руководителям партии. Письмо обвиняет НКВД в использовании «патологической подозрительности» Сталина. Эта «адская машина», говорится в письме, способна превратить любого члена партии в «террориста» или «шпиона». Письмо декларирует, что Бухарин ни в чем не виновен, что он с радостью отдал бы жизнь за Ленина, что любил Кирова и ничего не предпринимал против Сталина. У него не было никаких связей с подпольной борьбой Рютина и Угланова.

Конечно, подлинность «последнего письма» Бухарина нужно еще проверять и проверять. Профессор Оксфордского университета Г. М. Катков, изучив имеющийся на Западе оригинал, заверил меня, что язык и литературный стиль письма далеки от ясного и грамотного изложения, характерного для Бухарина, даже если сделать скидку на обстоятельства, в которых «письмо» могло быть написано.

Обещание сохранить жизнь женам обвиняемых было, похоже, выполнено. Еще недавно была в живых вдова Бухарина. Различные источники сообщают о том, что в лагерях встречали жену и сестру Ягоды, жену Иванова,[705] жену Раковского видели в Бутырской тюрьме.[706] Евгения Гинзбург рассказывает о встрече в 1937 году с женой Рыкова — чрезвычайно возбужденной и ничего не знавшей о судьбе мужа.[707] Она же рассказывает, что жена Угланова была летом 1939 года этапирована из Ярославского изолятора во Владивостокский пересыльный лагерь.[708] На протяжении 1938 года дочь Рыкова, отец Бухарина и жена Розенгольца еще находились на свободе.[709]

В течение всего периода процесса, с 28 февраля, когда было впервые о нем объявлено, и до самой казни жертв, советские газеты были, конечно, полны «требований» трудящихся, выдвинутых на митингах, чтобы «грязной банде убийц и шпионов» не было пощады. Передовые статьи и просто статьи о процессе повторяли это на все лады. Проходившая в то время в Академии Наук конференция по проблемам физиологии приняла резолюцию с благодарностью НКВД. «Народный акын» Джамбул написал для «Правды» очередное произведение, озаглавленное «Уничтожить!» Приговор суда был встречен многочисленными выражениями «радости» народа.

Жизнь, «отбросившая в сторону» «право-троцкистский блок», изображалась в печати как цепь героических подвигов. В частности, под огромными заголовками шли сообщения об экспедициях Папанина, Кренкеля, Федорова и Ширшова на Северный полюс. Полярники были высажены на дрейфующую льдину за несколько месяцев до того, а во время процесса давались захватывающие сообщения об их снятии со льдины, которая стала давать трещины. Папанинцы прибыли в Ленинград на ледоколе «Ермак» и пароходе «Мурманец» 16 марта 1938 года, сразу после казни осужденных на процессе, и каждый день газеты заполнялись сообщениями о митингах встречи с полярниками, о различных приемах в их честь, о награждениях и так далее.

А потом началась подготовка к выборам в Верховные Советы союзных республик. Избирательная кампания должна была показать, что советские люди с надеждой смотрят в будущее и отметают всякие темные силы. Как многозначительно сообщил Сталин на XVIII съезде партии в 1939 году, «в 1937 году были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Выборы дали Советской власти 98,6 процента всех участников голосования. В начале 1938 года были приговорены к расстрелу Розенгольц, Рыков, Бухарин и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховные Советы союзных республик. Выборы дали Советской власти 99,4 процента всех участников голосования. Спрашивается, где же тут признаки „разложения“ и почему это „разложение“ не сказалось на результатах выборов?».[710]

Что касается эффекта, произведенного «большим процессом», то, опять-таки, ни нелепость «заговора», ни частичные отказы подсудимых признать себя виновными на эффект не повлияли. Ведь подобные нелепости происходили и раньше, они стали в какой-то мере привычными. Опять, стало быть, раскрыли широкую сеть убийц. По меньшей мере восемь групп «работали над подготовкой убийства Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова и Ежова». На сей раз дело было представлено так, что убийцы эти не только находились под покровительством видных лиц в партии и армии, но даже поддерживались самим НКВД. Редко какие террористы за всю историю находились в таком привилегированном положении, как эти предполагаемые «заговорщики». Помимо полудюжины членов правительства, в том числе самого главы тайной полиции, «убийцы» имели на своей стороне высших сотрудников НКВД Паукера и Воловича, ответственных за личную охрану намеченных жертв! А результаты оказались поистине незначительными. Даже «убийства», представленные на процессе, были выполнены врачами.

Если включить в число «заговорщиков» и «убийц» всех обвиненных на процессе докторов, то общий итог деятельности многочисленных «групп» выразится в убийстве Кирова, в легком испуге Молотова при незначительной встряске его автомобиля, в «отравлении» Куйбышева, Горького и Менжинского и в доведении до смерти сына Горького плохим лечением после вредительской простуды. Не очень впечатляющий итог. К тому же вывод, что лучший способ убийства кого-либо — это ожидание, пока жертва сама заболеет, вряд ли вдохновит любителей быстрых и решительных действий.

Была на суде и одна курьезная деталь, тоже не замеченная поклонниками процесса. В обвинительном заключении, между прочим, говорилось: «Следствием установлено, что ряд совершенных в ДВК диверсионных актов был подготовлен и проведен участниками антисоветского заговора по прямым директивам японских разведывательных органов и врага народа Л. Троцкого. Так, по директиве японской разведки, было организовано крушение товарного поезда с воинским грузом на ст. Волочаевка и на перегоне Хор — Дормидонтовка поезда № 501, когда было убито 21 человек и ранено 45 человек. По тем же указаниям японцев были совершены диверсии на шахтах №№ 10 и 20 в Сучане».[711] В приговоре сказано, что подсудимые признаны виновными и по этому пункту[712] — в то время как на процессе не было сделано ни малейшей попытки представить какие-либо свидетельства о дальневосточных крушениях. О них вообще не упоминалось.

Причины этой аномалии неясны, но можно думать, что подготовленные по данному эпизоду «свидетели» были в последний момент сочтены ненадежными или отказались от показаний.

Другая странность процесса состояла в том, что снова был назван в числе заговорщиков целый ряд важных лиц, которые нигде так и не появились. Как заметил, например, Гринько, «блок» включал «целый ряд других людей», «которые не сидят сейчас на скамье подсудимых».[713] Главные роли в заговоре — столь же важные, как роли основных подсудимых — были отведены Енукидзе, Рудзутаку[714] и Антипову.[715] Роли А. П. Смирнова, Карахана, Угланова, В. Шмидта и Яковлева[716] представлены явно значительнее, чем участие в деле второразрядных обвиняемых. В качестве заговорщиков были названы также члены ЦК партии Варейкис, Любимов, Лобов, Кабаков, Сулимов, Разумов, Румянцев и Комаров.

Енукидзе и Карахан, как известно, были расстреляны без открытого суда. Но почему? И почему нигде не появились остальные «заговорщики»? Таких вопросов в то время никто не ставил.

Наконец, последнее, очень важное обстоятельство. Расчет Бухарина на то, что его тактика на процессе разоблачит всю фальшь обвинений, оказался, по-видимому, чересчур тонким. Было, разумеется, совершенно ясно, что он отрицал все прямые акты террора и шпионажа. Но на кого это подействовало? Серьезные независимые наблюдатели все равно не верили обвинениям — и не поверили бы даже в том случае, если бы Бухарин «признался» по всем пунктам, — как не верили внимательные люди и обвинениям против Зиновьева. Но впечатление более широкой политической аудитории, для которой и ставились судебные спектакли, было простым: «Бухарин сознался». Даже для тех, кто заметил, что «признания» Бухарина были лишь частичными, его принятие на себя общей ответственности за организацию террористического заговора перевешивало тот факт, что конкретные обвинения в террористических актах он отвел. Вообще говоря, последнее обстоятельство даже выигрышно оттенило тезис Вышинского, что Бухарин, вынужденный признать главное, старался увильнуть от ответственности за конкретные преступления.

Сталин еще раз одержал победу, перехитрив всех. Ибо он, в отличие от интеллигента Бухарина, понимал, что политический эффект не зависит от простой логики. Ведь в двадцатые годы оппоненты Сталина не раз побеждали его на съездах по всевозможным спорным пунктам, а практическая победа все равно осталась за ним.