НОМЕР ОДИН

НОМЕР ОДИН

Только после этого начался допрос главного действующего лица процесса. Вышинский приступил к своей дуэли с Бухариным.

В ходе следствия Бухарина не пытали.[585] После ареста 27 февраля 1937 года Бухарину дали очную ставку с Радеком, который, однако, выдвинул против Бухарина лишь ограниченные свидетельства, заявил, что Бухарин в известной степени противился союзу Троцкого с немцами,[586] и отказался подтвердить некоторые из наиболее зловещих обвинений.[587] После трехмесячных допросов, после угроз его молодой жене и ребенку, Бухарин в долгом разговоре с Ежовым и Ворошиловым согласился — как «представитель Политбюро» — признать все обвинения, в том числе замысел убить Ленина. Но когда два дня спустя Бухарину принесли на подпись его «показания», отредактированные и выправленные лично Сталиным, он был настолько потрясен, что взял все свои «признания» обратно.

Следствие началось заново, теперь его вела удвоенная бригада следователей. В конце концов Бухарин согласился дать показания, но отказался говорить о том, что будто бы планировал убийство Ленина.[588] А одно из обвинений, выдвинутое против него теперь в зале суда, вообще не упоминалось в ходе следствия. Это обвинение — шпионаж. Несомненно, следователи понимали, что признания в шпионаже Бухарин ни за что не подписал бы, и вот это обвинение было брошено ему впервые прямо в зале суда.[589]

Перед тем, как Вышинский начал задавать вопросы, Бухарин обратился к суду с просьбой разрешить ему излагать свои показания свободно, то есть без наводящих вопросов прокурора, и остановиться на описании идейных позиций «блока». Вышинский немедленно потребовал, чтобы ходатайство Бухарина было отклонено, как ограничивающее законные права обвинителя. После этого Бухарин объявил, что подтверждает свои показания, данные на предварительном следствии. Свою вину он признал в следующих осторожно подобранных фразах:

«Я признаю себя виновным в том, что я был одним из крупнейших лидеров этого „право-троцкистского блока“. Я признаю себя, следовательно, виновным в том, что вытекает непосредственно отсюда, виновным за всю совокупность преступлений, совершенных этой контрреволюционной организацией независимо от того, знал ли я или не знал, принимая или не принимая прямое участие в этом или ином акте, потому что я отвечаю, как один из лидеров, а не как стрелочник этой контрреволюционной организации».[590]

Бухарин признал, что планировал насильственное свержение советской власти «… при помощи использования войны, которая прогностически стояла в перспективе», он якобы рассчитывал на поддержку иностранных государств, которым предполагалось сделать территориальные уступки.

Вышинский: А также путем ослабления обороноспособности?

Бухарин: Видите ли, этот вопрос не обсуждался, по крайней мере в моем присутствии.[591]

Что касается вредительства, то Бухарин показал, что «была принята ориентация на вредительство», но на конкретные вопросы по этой теме отвечал так:

Вышинский: Как вы видите из процесса, обстановка была достаточно конкретной. Вы с Ходжаевым разговаривали о том, что мало вредят, что плохо вредят?

Бухарин: Насчет того, чтобы форсировать вредительство, разговоров не было.[592]

После этого прозвучало «признание» Бухарина в том, что «блок» стоял за террор против высшего руководства. Вышинский немедленно спросил, было ли убийство Кирова совершено также с ведома и по указанию «право-троцкистского блока»?

Бухарин: Это мне не было известно.

Вышинский: Я спрашиваю: с ведома и по указаниям «право-троцкистского блока» совершено было это убийство?

Бухарин: А я повторяю, что это мне не известно, гражданин Прокурор.

Вышинский: Специально об убийстве Сергея Мироновича Кирова вам не было известно?

Бухарин: Не специально, а…

Вышинский: Обвиняемого Рыкова разрешите спросить? Председательствующий: Пожалуйста.

Вышинский: Подсудимый Рыков, что зам известно по поводу убийства Сергея Мироновича Кирова?

Рыков; Я ни о каком участии правых и правой части блока в убийстве Кирова не знаю.

Вышинский: Вообще о подготовке террористических актов — убийств членов партии и правительства — об этом вам известно?

Рыков: Я, как один из руководителей правой части этого блока, участвовал в организации целого ряда террористических групп и в подготовке террористических актов. Как я сказал в своих показаниях, я не знаю ни одного решения правого центра, через который я имел отношение к «право-троцкистскому блоку», о фактическом выполнении убийств…

Вышинский: О фактическом выполнении. Так. Известно ли вам, что «право-троцкистский блок» ставил одной из своих задач организацию и совершение террористических актов претив руководителей партии и правительства?

Рыков: Я сказал больше того, что я лично организовывал террористические группы, а вы меня спрашиваете, знал ли я через какое-то третье лицо об этих задачах.

Вышинский: Я спрашиваю, имел ли «право-троцкистский блок» отношение к убийству товарища Кирова?

Рыков: В отношении правой части к этому убийству у меня никаких сведений нет, и поэтому я до настоящего времени убежден, что убийство Кирова произведено троцкистами, без ведома правых. Конечно я об этом мог и не знать.[593]

Сбитый с толку Вышинский обратился к Ягоде. Тот сказал, что Рыков и Бухарин говорят неправду: Рыков и Енукидзе, дескать, присутствовали на заседании, где обсуждался этот вопрос. Однако Ягода стал тут же по собственной инициативе делать странные намеки.

Вышинский: Вы лично после этого приняли какие-нибудь меры, чтобы убийство Сергея Мироновича Кирова осуществилось?

Ягода: Я лично?

Вышинский: Да, как член блока. Ягода: Я дал распоряжение… Вышинский: Кому?

Ягода: В Ленинграде Запорожцу. Это было немного не так…

Вышинский: А вы дали потом указания не чинить препятствий к тому, чтобы Сергей Миронович Киров был убит?

Ягода: Да, дал… Не так.

Вышинский: В несколько иной редакции?

Ягода. Это было не так, но это неважно.[594]

Вышинский поспешно оставил эту тему и начал допрашивать Бухарина по обвинению в намерении убить Ленина. Бухарин «признал», что в 1918 году имелся план ареста Ленина, но когда Вышинский предположил, что это означало убийство, Бухарин привел пример с арестом Дзержинского. Как известно, Дзержинский был однажды арестован эсэрами, но не убит. Допустив, что Сталин и Свердлов тоже могли быть арестованы вместе с Лениным, Бухарин добавил, что «ни в коем случае они не были бы убиты». Дальнейшее разбирательство этого вопроса Вышинский отложил до вызова свидетелей.

После этого Бухарину разрешили высказаться подробнее. Ульрих предложил ему держаться темы о его «преступной антисоветской деятельности», но прошло десять, пятнадцать минут, а Бухарин все еще излагал теорию, согласно которой движение правых неизбежно должно было прийти к восстановлению капитализма. Ульрих прервал Бухарина, сказав, что тот не должен сейчас произносить свою защитительную речь.

Бухарин ответил: «Это у меня не моя защита, это у меня самообвинение. Я ни одного слова в свою защиту не сказал…».[595] Строго говоря, он и не сказал. Продолжил Бухарин тем, что признал: его программа означала сначала сползание к буржуазно-демократической свободе, которая в свою очередь (как уточнил Вышинский, и уточнение было принято Бухариным) означала… «прямой оголтелый фашизм»!

Затем Вышинский обратился к шпионажу. Вышинский: Тогда почему так легко вы пришли к блоку, который занимался шпионской работой?

Бухарин: Я относительно шпионской работы совершенно ничего не знаю.

Вышинский: Как не знаете? Бухарин: Так.

Вышинский: А блок чем занимался?

Бухарин: Здесь прошло два показания относительно шпионажа — Шаранговича и Иванова, то есть двух провокаторов.[596]

Здесь Бухарин хитро обернул всю тактику процесса против авторов его сценария. Ведь Иванов, по его собственным словам, был агентом царской охранки в революционном движении. Для партийной аудитории ничто не могло быть презреннее этого, никто не мог заслуживать меньшего доверия, чем подобная личность. Так свидетельство Иванова автоматически подрывалось. В то же время Бухарин ясно дал понять, что Иванов на процессе действует в том же качестве провокатора, только по приказу других хозяев.

Тут Вышинский сумел «выиграть очко», обратившись к Рыкову. Тот снова подтвердил, что знал о шпионаже, проводившемся белорусскими «национал-фашистами», и заявил, что «по-моему, знал и Бухарин». Бухарин отпарировал, что не знал. Его связь с австрийской полицией, о которой заговорил Вышинский, «заключалась в том, что я сидел в крепости в Австрии».

Вышинский: Обвиняемый Шарангович, вы были польским шпионом, хотя и сидели в тюрьме?

Шарангович: Был, хотя и сидел.

Бухарин: Я сидел в шведской тюрьме, дважды сидел в российской тюрьме, в германской тюрьме.[597]

Бухарин принялся затем излагать переговоры о создании «блока» и описывать его структуру, основываясь на своих разговорах с Каменевым в 1928 году и позже. При этом особое внимание Бухарин уделял платформе Рютина. Ульрих снова вмешался: «Пока еще вы ходите вокруг да около, ничего не говорите о преступлениях».[598]

Бухарин заговорил о планах переворота в 1935 году, якобы составленных Енукидзе и Петерсоном, которые не воплотились ни во что реальное. Продолжая давать показания на следующее утро, 7 марта, он развил эту тему, включив в число предполагаемых участников и группу Тухачевского. (Вышинский возражал против употребления Бухариным термина «дворцовый переворот»). Бухарин также «признал», что рассылал по областям организаторов беспорядков, но отрицал, что знал о связях этих организаторов с белогвардейцами и немецко-фашистскими кругами. И снова произошла долгая перепалка: Вышинский пытался вынудить у Бухарина признание, что об этих связях ему было известно. Прокурор хотел также добиться, чтобы осведомленность Бухарина подтвердил Рыков. Но Рыков на сей раз собрался с силами и поддержал Бухарина.

Рыков пошел даже дальше, отрицая свою осведомленность о том, что Карахан был шпионом. По всей теме о переговорах с Германией Бухарин признал лишь, что Троцкий говорил об отделении Украины от СССР, но сам он, дескать-, «не считал для себя обязательными»[599] указания Троцкого. Вот какой диалог состоялся по поводу переговоров, которые Карахан будто бы вел с немцами:

Вышинский: Вы эти переговоры одобрили?

Бухарин: Или дезавуировал? Не дезавуировал, следовательно одобрил.

Вышинский: Я вас спрашиваю, одобрили или нет?

Бухарин: Я повторяю, гражданин Прокурор: так как не дезавуировал, то, следовательно, одобрил.

Вышинский: Следовательно одобрили?

Бухарин: Если не дезавуировал, то, следовательно, одобрил.

Вышинский: Вот я и спрашиваю: значит, одобрили? Бухарин: Значит, «следовательно» — все равно, что «значит».

Вышинский: Что значит? Бухарин: Значит, одобрил.

Вышинский: А вы говорите, что вы об этом узнали постфактум.

Бухарин: Да, это ни капли не противоречит одно другому.[600]

Вышинский затем снова нацелился на тему о шпионаже, подняв вопрос с Рыковым о белоруссах. И тут, на протяжении получаса, развернулся один из наиболее поразительных диалогов, известных в истории судебных процессов.

Вышинский: Это не шпионская связь?

Рыков: Нет.

Вышинский: Какая это связь? Рыков; Там была и шпионская связь.

Вышинский: Шпионская связь в части вашей организации имелась с поляками по вашей директиве? Рыков; Конечно, Вышинский: Шпионская? Рыков: Конечно.

Вышинский: В том числе и Бухарина? Рыков: Конечно.

Вышинский: Вы и Бухарин были связаны? Рыков: Безусловно.

Вышинский: Значит, вы были шпионами? (Рыков молчит).

Вышинский: И организаторами шпионажа? Рыков: Я ничем не лучше шпиона.

Вышинский: Вы были организатором шпионажа, были шпионом?

Рыков: Можно сказать, да.

Вышинский: Можно сказать, что шпион. Я спрашиваю, вы организовали связь с польской разведкой и соответствующими шпионскими кругами? Вы признаете себя виновным в шпионаже?

Рыков: Если речь идет об организации, то в данном случае, конечно, признаю себя виновным.

Вышинский: Подсудимый Бухарин, вы признаете себя виновным в шпионаже?

Бухарин: Я не признаю.

Вышинский: А Рыков что говорит, а Шарангович что говорит?

Бухарин: Я не признаю.

Вышинский: Когда организовалась в Белоруссии организация правых, вы возглавляли ее, вы это признаете? Бухарин: Я вам сказал.

Вышинский: Я вас спрашиваю, признаете вы или нет? Бухарин: Я белорусскими делами не интересовался. — Вышинский: Вы интересовались шпионскими делами? Бухарин: Нет.

Вышинский: А кто интересовался?

Бухарин: Я об этого рода деятельности не получал никаких информации.

Вышинский: Обвиняемый Рыков, получал ли Бухарин какую-нибудь информацию об этого рода деятельности?

Рыков: У меня с ним разговоров об этом не было.[601]

Повторив весь круг своих вопросов, Вышинский добился только того, что Рыков вернулся на свои прежние позиции.

Рыков: То есть переходом этим мы непосредственно не руководили, но вопрос не в непосредственном руководстве, а касается общего руководства. Мы за это отвечаем совершенно определенно.

Вышинский: Вам незачем делать постное лицо, подсудимый Бухарин, и нужно признаться в том, что есть. А есть вот что: у вас имелась группа ваших сообщников, заговорщиков в Белоруссии, возглавляемая Голодедом, Червяковым, Шаранговичем. Правильно, Шарангович? Шарангович: Правильно.

Вышинский: И по директиве Бухарина и Рыкова, под их руководством вы связались с польской разведкой и польским генштабом. Правильно, Шарангович?

Шарангович: Совершенно правильно.

Вышинский: И относительно шпионской связи — под вашим руководством. Правильно, Шарангович? Шарангович: Совершенно правильно.

Вышинский: Следовательно, кто был организатором шпионажа, которым вы занимались? Шарангович: Рыков, Бухарин. Вышинский: Значит, они были шпионами? Шарангович: Совершенно правильно. Вышинский: Так же как… Шарангович: Как и я сам.

Вышинский: Садитесь. (К Рыкову) Подсудимый Рыков, в 1932 году Голодед вам рассказывал, что все сколько-нибудь крупные назначения людей на руководящие посты в Белоруссии предварительно согласовывались с польской разведкой?

Рыков: Да.

Вышинский: Бухарин об этом знал? Рыков: Этого я не могу сказать.

Вышинский: Не знаете? Не хотите выдавать дружка?

Рыков: То есть в том, что я знаю, что он неправильно говорит, я его уличаю, а в том, что я не знаю, — я этого делать не могу и не буду.

Вышинский: Я спрашиваю вас о том, что поляки давали согласие на различные должностные назначения в Белоруссии. Об этом известно было вашему руководящему центру?

Рыков: Мне было известно. С Бухариным я об этом не говорил, Мне было известно также, что Червяков и Голодед имели связь, кроме меня, с Бухариным и Томским. Говорили они об этом с Бухариным или не говорили, я об этом сказать не могу, потому что при этих разговорах я не присутствовал.

Вышинский: Считаете ли вы, что было бы естественно тому же Голодеду иметь разговор с Бухариным по этому вопросу или же они должны были конспирировать это от Бухарина?

Рыков: Я думаю, что, естественно, он говорил с Бухариным, но о чем они говорили, мне неизвестно.

Вышинский: Я теперь в порядке предположения вас спрошу. Вы предполагаете, что Бухарин об этом был осведомлен?

Рыков: Это обстоятельство… Я предпочитаю говорить только о том, что я знаю. А чего не знаю — мое положение вовсе не таково в этом зале, чтобы я еще высказывал предположения.[602]

О своих разговорах с Бухариным Рыков показал, что «об этой специально шпионской работе я не помню разговоров, не исключаю, чтобы они были, но я не помню».[603]

После длительного обмена репликами с Рыковым по поводу значения некоторых мест из его показаний на предварительном следствии — причем Рыков утверждал, что его слова на следствии носили характер не констатации фактов, а лишь предположений, — Вышинский обратился к Бухарину, который немедленно заявил: «Меня на предварительном следствии об этом не спрашивали ни единого слова и вы, гражданин Прокурор, в течение трех месяцев не допросили меня ни одного слова».[604]

При этих словах Вышинский потерял самообладание и закричал, что не Бухарину его учить, как вести следствие. Он снова взялся за Рыкова, но нисколько не продвинулся в своих попытках доказать шпионаж.

Заключение прокурора прозвучало слабо:

Вышинский: Позвольте считать установленным, что Рыков и Бухарин знали о существе изменнической связи, в состав которой входил и шпионаж. Правильно, Рыков?

Рыков: То есть вытекал шпионаж.

Бухарин: Таким образом получается, что я знал что-то, из чего что-то вытекало.[605]

Ульрих вернул подсудимых к теме предполагавшегося «переворота». Вслед за тем Бухарин отверг обвинение в том, что он якобы говорил Ходжаеву о соглашении с Германией. В споре по этому поводу Вышинский снова вышел из себя, дав повод Бухарину заметить: «Напрасно вы машете рукой!». Ульрих призвал Бухарина к порядку, а Вышинский набросился на него: «Я вынужден буду тогда прекратить допрос, потому что вы, очевидно, придерживаетесь определенной тактики и не хотите говорить правду, прикрываясь потоком слов, крючкотворствуя, отступая в область политики, философии, теории и так далее». Бухарин спокойно возразил: «я отвечаю на ваши вопросы» и продолжал отрицать, что говорил Ходжаеву о связях с английскими разведчиками. В припадке ярости Вышинский заявил, что «вы являетесь, очевидно, по всем данным следствия, шпионом одной из разведок». Бухарин поймал его на этом пункте:

Бухарин: За год моего сидения в тюрьме меня об этом ни разу не спрашивали.

Вышинский: Мы вас спрашиваем здесь на гласном пролетарском суде, мы спрашиваем здесь на этом суде перед всем миром.

Бухарин: Но раньше вы не спрашивали об этом.

Вышинский: Я еще раз спрашиваю на основании того, что здесь было показано против вас, не угодно ли вам признаться перед советским судом, какой разведкой вы были завербованы — английской, германской или японской?

Бухарин: Никакой.

Вышинский: Я к Бухарину пока не имею вопросов.[606] Суд объявил перерыв. Прокурор потерпел явное поражение.

Когда заседание возобновилось, Бухарин перечислил свои контакты с эмигрантами — меньшевиками и эсэрами — и упомянул об уступках, которые должны были быть сделаны в пользу Германии. Он снова категорически отрицал свою причастность к шпионажу. Далее Бухарин сказал, что военные заговорщики будто бы говорили с Томским об «открытии фронта» в случае войны, но что он, Бухарин, с этим не соглашался.

Вышинский: А с Караханом вы говорили об открытии фронта?

Бухарин: Карахан сказал, что немцы требовали военного союза с Германией.

Вышинский: А для союзника ворота закрыты? Бухарин: На это Карахан мне ответил. Вышинский: Для союзника ворота закрыты? Бухарин: Нет.

Вышинский: Значит, открыть ворота?

Бухарин: Простите, но союза еще никакого не было.

Вышинский: Предположение, планы были.

Бухарин: Вот сейчас Советский Союз находится в союзе с Францией, но это не значит, что он открывает советские границы.[607]

Вслед за этим Вышинский обратился к преступлению, в котором из всех подсудимых обвинялся только Бухарин, — к плану убийства Ленина в 1918 году. Обвинение представило трех свидетелей, трех известных «левых коммунистов» того периода — Яковлеву, Манцева и Осинского. Последний

(урожденный князь Оболенский) был все еще кандидатом в члены ЦК партии после своего избрания в 1934 году.

Из всех троих наиболее выдающейся была в то время Варвара Яковлева — кандидат в члены малочисленного ЦК 1917 года. Вместе с Бухариным, Пятаковым и В. М. Смирновым она подала в отставку после того, как было принято решение о Брестском мире.

Теперь она полностью подтвердила версию Вышинского. Бухарину, однако, было нетрудно показать, что так называемая «нелегальная деятельность» в начале 1918 года отнюдь не была нелегальной. На деле левые и более или менее объединенные с ними троцкисты располагали тогда большинством и надеялись навязать остальным свою позицию по обычным партийным каналам. Бухарин признал, что после того, как это большинство было потеряно, состоялись разговоры, в ходе которых высказывалось мнение об аресте Ленина и формировании нового правительства. (Бухарин вообще думал лишь об аресте Ленина на двадцать четыре часа с целью облегчить смену правительства, и он полностью рассказал об этом плане уже в 1924 году[608]).

Переговоры шли также с левыми эсэрами, вышедшими из правительства в результате расхождений по вопросу о мире. Но Бухарин категорически отрицал, что существовал какой-либо план убить Ленина. Он также отрицал участие эсэров в заговоре.

Бухарин указал далее, что многие из тех, кто в 1918 году были левыми коммунистами — в том числе Куйбышев и Менжинский — не считались впоследствии из-за этого врагами. Здесь суд оборвал Бухарина: это, дескать, не относилось к делу. Таким же образом были пресечены попытки Бухарина отметить еще ряд обстоятельств — например то, что он сам был ранен при взрыве бомбы, брошенной левыми эсэрами, в конспирации с которыми его теперь обвинили.

Свидетельские показания Манцева мало отличались от показаний Яковлевой, они шли по той же линии. Осинский же дал более сдержанное свидетельство, не обвинив Бухарина по некоторым пунктам. Продолжая отрицать все свидетельства о плане убийства Ленина, Бухарин дважды ясно намекнул на истинную причину поведения «свидетелей».

Вышинский: Вы утверждаете, следовательно, что показания Манцева в этой части и показания свидетельницы Яковлевой неправильны?

Бухарин: Да, я утверждаю.

Вышинский: Чем вы объясняете, что они говорят неправду?

Бухарин: Вы уж их об этом спросите.[609] И позже опять:

Вышинский: Вы должны чем-то объяснить то, что против вас говорят три человека ваших бывших сообщников.

Бухарин: Видите ли, у меня нет ни достаточных материальных, ни психологических данных, чтобы выяснить этот вопрос.

Вышинский: Не можете объяснить?

Бухарин: Не не могу, а просто отказываюсь объяснить.[610]

Дальше в этом направлении Вышинский не пошел. Он назвал новых двух свидетелей — старых эсэров Бориса Камкова и Владимира Карелина. Согласно описанию Маклина, оба они были «в опрятных синих костюмах», а лица у них были «серыми, как у трупов».[611] Камков и Карелин уже годы и годы находились в заключении. В ходе допроса было упомянуто имя еще более знаменитой эсэровской руководительницы Марии Спиридоновой,[612] но она, по-видимому, отказалась сотрудничать с властями на суде. В статье польской коммунистки Ядвиги Сикорской, сидевшей с ней в 1937 году в одной камере, утверждается, что в результате зимой того же года Спиридонову расстреляли.[613] (Не безынтересно, что статья Сикорской подверглась суровой критике на страницах журнала «Коммунист» за то, что она написана с позиций так называемого «абстрактного гуманизма»).

Камков — его вызвали первым из двоих — был, очевидно, в двадцатых годах освобожден из заключения, но не позднее 1933 года попал в тюрьму опять.[614] На суде он показал, что слышал от других об осведомленности Бухарина насчет намерений эсеров, но добавил, что прямо свидетельствовать об этом не может. Он отрицал принятие каких-либо объединенных решений совместно левыми эсерами и левыми коммунистами. Твердость старого революционера опять привела в волнение Вышинского, и когда Бухарин попытался задать вопрос, прокурор взорвался: «Я прошу предложить обвиняемому Бухарину не вмешиваться в мои допрос. Я веду себя достаточно сдержанно, требую, чтобы и мой противник вел себя сдержанно».[615] Камков снова отклонил возможность совместных действий, и Вышинский прекратил допрос свидетеля, даже не упомянув о планах покушения на Ленина.

Карелин оказался более сговорчивым и подтвердил, что план убийства Ленина существовал. Он заговорил также о совершенно другом деле, о действительном покушении на Ленина 30 августа 1918 года. Это покушение было выполнено правой эсеркой Фанни Каплан. Карелин объявил, что на этом террористическом акте настаивал Бухарин и что его мнение было передано через левых эсеров.

Для подтверждения этого был вновь вызван Осинский. Он сказал, что слышал какие-то неопределенные слухи насчет того, что покушение Каплан вдохновлялось антиправительственной позицией левых, но заявил: «… персонально насчет Бухарина сказать ничего не могу».

Бухарин же все начисто отрицал.

Вышинский: Осинский дал объяснения.

Бухарин: Осинский сказал, что обо мне он ничего не может сказать.[616]

Опять Вышинский прямо взялся за Бухарина, пытаясь вынудить у него признание, что в 1918 году атмосфера в партии была так накалена, что убийство выглядело бы разумным. Бухарин это отрицал, а заодно повторно отверг свидетельские показания.

Вышинский: А почему говорят об этом и «левые» коммунисты, и «левые» эсеры, — все?

Бухарин: Нет, это говорят не все: из двух «левых» эсеров только один.[617]

По другому обвинению Бухарин тоже заявил, что «абсолютно не согласен, я это категорически отрицаю», и на этом «категорическом отрицании» допрос Бухарина закончился.

В обвинительном заключении по делу «право-троцкистского блока» Яковлева, Манцев, Осинский, Камков и Карелин перечислены среди тех, чьи дела выделены в особое производство. Теперь даты смерти четырех из них стали известны официально. Камков умер в 1938 году,[618] в год процесса. Тем же 1938 годом датируется смерть Карелина.[619] Год смерти Осинского все тот же 1938, даже дата есть — 1 сентября.[620] Можно предполагать, что они были казнены после процесса за участие в том же гипотетическом плане убийства Ленина, по которому Карелин и Осинский оговаривали Бухарина. Яковлева, показания которой на суде были наиболее удовлетворительными, дожила почти до конца войны, до 1944 года.[621]