СВЯТОТАТСТВО КОНСТАНСКОГО

СВЯТОТАТСТВО КОНСТАНСКОГО

В 1903 году, 7 марта, санкт-петербургский окружной суд принял необычный, торжественный вид.

Судебным заседанием руководил сам председатель суда Н. С. Крашенинников, а со стороны обвинительной власти выступал прокурор С. Д. Набоков. За креслами судей виднелись другие представители прокурорского надзора, товарищи председателя и члены суда.

Публика допускалась только по заранее розданным билетам. Тем не менее с раннего утра и до позднего вечера суд осаждался массой любопытных, тщетно добивавшихся возможности проникнуть в зал.

Слушалось дело Александра Павловича Констанского, обвинявшегося по 1 ч. 221 ст. улож. о наказ.

Защиту подсудимого взял на себя присяжный поверенный М. К. Адамов.

Обвиняемый Констанский — сын священника, потомственный почетный гражданин. Ему 42 года. С интеллигентным худощавым лицом, обрамленным небольшой острой бородкой, с высоким лбом и хмурым, апатичным взглядом, он производил неопределенное, скорее жалкое впечатление.

На все вопросы Констанский давал очень тихие, короткие ответы.

По открытии заседания приступили к чтению обвинительного акта.

Минувшей зимой, 5 февраля, в Петербурге, сторожа Исаакиевского кафедрального собора, совершая около пяти часов утра обычный обход, обнаружили, что одно из нижних стекол в окне левого придела, выходящего к Александровскому саду, разбито, а стекло наружной летней рамы взломано. Осколки стекла валялись между обеими рамами и на большом столе под окном. Здесь же найден был оставленный злоумышленником кусок перерезанного по диагонали черного коленкора с пятнами крови, которая виднелась также на болте, соединяющем рамы, и на снегу под окном. Войдя в собор, сторожа увидели, что находившийся на особом аналое перед клиросом образ Нерукотворенного Спаса был перенесен с аналоя на пол правого клироса. Стекло на образе было разбито, а с золотой ризы исчез обрамлявший лик Спасителя золотой венчик с бриллиантами. Как на самой раме образа, так и на пелене и многочисленных осколках разбитого стекла заметны были кровавые пятна.

Через три дня после этого до сведения судебной власти дошло, что 4 февраля в 12-м часу ночи к проживавшей в доме № 102, по Фонтанке, жене потомственного почетного гражданина Анне Ефремовой Констанской, живущей отдельно от мужа и содержащей себя и малолетнюю дочь ручным трудом, являлся муж ее А. П. Констанский, не имеющий определенных занятий, ведущий разгульную жизнь и ночевавший обыкновенно по ночлежным домам. Поздоровавшись с женой, он попросил позволения переночевать.

Констанский принес с собой какую-то вещь полукруглой формы, завернутую в грязную белую тряпку. Желая, по-видимому, показать эту загадочную вещь жене, он стал вызывать ее на площадку лестницы, но Анна Констанская, опасаясь со стороны мужа какого-либо насилия, подумала, что в свертке находится револьвер, и отказалась идти на площадку.

— Ты мне здесь покажи, — сказала она в присутствии своей сестры Ольги и матери.

— Ну и черт с вами! Раньше я ни с кем не делился и теперь не поделюсь! — ответил на это Констанский и спрятал куда-то таинственный сверток.

Ложась спать, он снял бывшее на нем пальто, и жена увидела на правом рукаве его рубашки большое кровавое пятно. На ее вопрос, где он поранился, Констанский начал сбивчиво объяснять, что он будто бы подрался с кем-то в трактире. Проспал он почти весь день 5 февраля. В промежутках между сном Констанский рассказывал жене, что скоро он наживет большие деньги и будет богаче всех своих родственников.

Переночевав у жены еще одну ночь и заняв у нее на дорогу 1 рубль 70 копеек, Констанский утром 6 февраля уехал в село Орелье Новгородского уезда, к матери — вдове священника, Ольге Констанской, и сестре Александре Павловне, жене местного священника Пестовского. Здесь он стал говорить о том, что получит вскоре 52 тысячи рублей, если отправится в какой-то дальний город. Для этого предварительно ему необходимо было съездить в Новгород и познакомиться с тамошними ломбардами.

9 февраля Констанский был задержан. При освидетельствовании у него была найдена на правой руке, несколько выше локтя, небольшая рана, длиною около З ¹/₂ см, образовавшаяся, по мнению врача, от пореза ножом или стеклом.

На допросе у судебного следователя Констанский объяснил, что в свертке, который он приносил с собой к жене, находилась бутылка наливки, купленная им в подарок для жены по случаю бывших накануне ее именин. Так как жена встретила его весьма недружелюбно, то он ей наливки не подарил, а выпил сам на следующий день.

Повреждение над локтем правой руки он получил, будто бы упав на улице от удара, нанесенного ему каким-то ломовым извозчиком.

Тем не менее ввиду несомненных улик Констанскому пришлось после отказаться от этого объяснения, и он чистосердечно повинился в краже бриллиантов из Исаакиевского собора.

По словам Констанского, он проживал в Петербурге отдельно от жены, без определенных занятий, сильно пьянствовал, пропивал свое платье и, проводя время днем в трактирах и чайных, ночевал в ночлежных домах.

За неделю до 4 февраля он задумал совершить кражу в Исаакиевском соборе, так как из описаний последнего и из рассказов сторожей, дававших объяснения посетителям, знал, что там имеются на некоторых иконах украшения большой ценности. Чтобы проникнуть в собор, Констанский несколько раз ходил по ночам вокруг него, но каждый раз боялся приступить к делу или потому, что был пьян, или же вследствие овладевавшего им непонятного волнения. Наконец, он убедился, что дежурившие около собора сторожа по ночам спокойно спят и совершить кражу не воспрепятствуют.

4 февраля Констанский решил привести свой замысел в исполнение. Около двух часов дня он купил в лавке на Сенной площади аршин черного коленкора и разрезал его пополам на два треугольника, так как предполагал ломать углы стекол в окнах собора, отчего должны получиться треугольные отверстия. Эти-то отверстия на время совершения кражи он и думал завесить изнутри коленкором, чтобы они не были заметны снаружи.

В 11-м часу вечера Констанский явился к собору, проник с северной стороны за поленницу и здесь, в пространстве между поленницей и стеной собора, снял пальто и шапку. Поднявшись затем по громоотводу на карниз, он пробрался к окну, выдавил наружное стекло рукою и вошел в промежуток между рамами.

В это время Констанский разрезал себе правую руку осколком стекла. Выдавив ногами стекло внутренней рамы, он спустился через образовавшееся отверстие на стоящий под окном стол, с которого и сошел на пол собора. Затем Констанский отправился к царским вратам главного алтаря, против которого, как он знал, стояли иконы с наиболее ценными украшениями, и подошел к иконе Нерукотворенного Спаса. Сняв эту икону вместе с киотом с аналоя, он поставил ее на пол клироса к решетке, накрыл для удобства пеленой, взятой с соседнего аналоя, и быстро выдавил коленом стекло киота. После этого он без особенного труда сорвал венчик с бывшими на нем бриллиантами, согнул его и, завернув в платок, выбрался из собора тем же путем, через окно. Спустившись опять по громоотводу, он надел пальто и шапку и отправился к жене. Последняя ничего не знала о совершенном ее мужем преступлении. Переночевав у жены две ночи, Констанский отправился в село Орелье и здесь, в доме сестры Александры Пестовской, разобрался в похищенном. Сняв бриллиантовые украшения с венчика, он завернул их отдельно; самый же венчик при помощи ножа и молотка разрубил на мелкие куски и также завернул. Уложив оба пакетика в жестянку, он спрятал ее в подполье дома своей матери, рассчитывая впоследствии сбыть похищенное по частям, в разных городах.

Согласно показаниям Констанского, судебные власти, прибыв в ночь на 11 февраля в село Орелье, действительно разыскали в подполье небольшого домика, принадлежащего матери обвиняемого, жестянку, в которой оказались аккуратно сложенными в отдельные пакетики бриллиантовые украшения, снятые с венчика и составляющие несколько греческих букв. Главная центральная буква была сделана из очень ценного бриллианта большого размера, окруженного меньшими бриллиантами. Всех бриллиантов оказалось по счету восемь-девять, на сумму, по оценке экспертов, от 40 до 50 тысяч рублей.

Золотой венчик был найден изрезанным на 65 частей. Венчик вместе с бриллиантами был немедленно же возвращен в хозяйственное управление Исаакиевского собора.

— Признаете себя виновным? — задал обычный вопрос председатель, когда было закончено чтение обвинительного акта.

— Что я раньше показал, то и теперь скажу… Родился я несчастным — несчастным и кончаю, — глухо произнес подсудимый.

— Хотите что-нибудь рассказать?

— Не могу…

Всех свидетелей вызывалось более 20 человек, а в качестве экспертов были приглашены известные петербургские ювелиры.

Чтобы эксперты могли осмотреть похищенные бриллианты непосредственно перед присяжными заседателями, суд командировал в хозяйственное управление Исаакиевского собора чиновника, при судебном приставе, с просьбой доставить эти бриллианты на судебное заседание.

Между прочим, был прочитан протокол осмотра Исаакиевского собора после преступления. Так как протокол этот не давал полной картины, то прокурор возбудил ходатайство об осмотре собора на месте судьями и присяжными заседателями.

Защитник обвиняемого присяжный поверенный Адамов присоединился к этому ходатайству, и окружной суд постановил произвести всем составом осмотр Исаакиевского собора.

На заседание явился также, в качестве эксперта, и представитель фирмы «Тэт», торгующей поддельными бриллиантами.

Он не говорил по-русски и потому давал свои объяснения через переводчика на немецком языке.

В 3 часа дня в суд были доставлены бриллианты, похищенные Констанским из Исаакиевского собора и запечатанные в маленькой коробочке. Коробочка тут же перед судом была вскрыта.

— Господа эксперты, потрудитесь осмотреть эти бриллианты и дать свое заключение об их свойствах и ценности, — предложил председатель.

При предъявлении бриллиантов присяжному поверенному Адамову последний обратил внимание суда на то, что на самом большом бриллианте имеются царапины, а некоторые маленькие бриллианты хотя и составляют одну греческую букву, но не подходят друг к другу по своему цвету и блеску.

— Может ли быть на настоящем бриллианте царапина, раз он считается самым твердым камнем? — задал вопрос защитник.

Эксперты удалились с бриллиантами в особую комнату на совещание и пришли к единогласному заключению, что похищенные Констанским бриллианты — настоящие драгоценные камни и что на бриллианте, вследствие плохой шлифовки, могут иногда замечаться царапины.

Похищенные бриллианты экспертиза оценила в сумме до 50 000 рублей.

После заключения экспертов санкт-петербургский окружной суд в полном составе выезжал осматривать Исаакиевский собор.

Рассмотрение дела ввиду сложности судебного следствия затянулось на три дня.

По свидетельским показаниям, подсудимый — странный, слабовольный человек, в нормальности которого защита сильно сомневалась.

Свидетель Романкевич говорил, между прочим, что жена подсудимого жаловалась как-то своему знакомому, дьякону Вознесенскому, на неудавшуюся семейную жизнь. Констанский ничего не хотел делать, злоупотреблял спиртными напитками и, ссорясь с женой, не останавливался перед кулачной расправой.

Из сбивчивого рассказа жены подсудимого, проговорившейся о пораненной руке мужа, дьякон Вознесенский догадался, что похищение бриллиантов из Исаакиевского собора — дело рук Констанскога.

Приходясь троюродным братом подсудимому, дьякон Вознесенский был близко знаком с ним и невольно обратил внимание на его несколько странное поведение.

По мнению этого свидетеля, у Констанского раньше были убеждения безусловно честные. Заботясь об улучшении участи Констанского, не имевшего никаких занятий, Вознесенский хлопотал одно время об определении его на службу в почтамт. Однако, где бы ни служил Констанский, отовсюду его увольняли за пьянство.

Подсудимый, закончивший семинарию, видимо, был образованный человек и любил вести идейные разговоры. Но пагубная страсть низводила его на степень животного. Пьянствуя, он забывал о семье и проводил время по ночлежным домам.

Дьякон Вознесенский объясняет это наследственностью. Отец подсудимого, сельский священник, был алкоголик и явно ненормальный человек. Злоупотребляя спиртными напитками, он отличался сумасбродством. По ночам, например, он взбирался на колокольню и начинал бить в набат или же говорил иногда в церкви совершенно несуразные вещи:

— Вы мои овцы, а я ваш пастырь… Я волк и всех вас съем.

Не менее загадочными были в психическом отношении и другие родные Констанского. Один брат его умер в припадке белой горячки, другой покончил самоубийством, а двоюродный брат находился в последнее время в больнице для душевно больных.

— За кого же вы, собственно, считаете самого подсудимого? — спросили дьякона Вознесенского.

— Я считаю его болезненным алкоголиком, — ответил он.

До своей женитьбы Констанский, одержимый какой-то страстью к передвижениям, много бродил по России. Он побывал и на Кавказе, и в Закаспийской области. Не имея никаких средств, он принужден был наниматься кочегаром на пароходы и нес тяжелый, адский труд около раскаленных печей, но страсть к бродяжничеству не покидала его.

Несомненно, в нем сказывалась наследственность. Его отец отличался диким, буйным характером в период запоев. Единственным средством укротить его являлось связывание веревками по рукам и ногам. В непонятном самодурстве он бросал закуренную папиросу на свою спящую дочь, подвешивал сына за шею к потолку.

Сестра подсудимого также обладала странностями и никак не могла ужиться со своим мужем.

Женился Констанский лет восемь тому назад.

Жена его — молодая, болезненная женщина, с миловидным лицом, рассказывала, что первоначально ее семейная жизнь была сравнительно хорошая, но потом муж стал пьянствовать и бить ее.

— У него какой-то чудной нрав, — говорила она. — Он был против Бога и не молился, а над набожными смеялся.

Явившись после святотатства к ней на квартиру, Констанский распахнул свое пальто (он был без пиджака) и развязно сказал:

— Вот я весь, яко наг, яко благ.

Ночь у жены он провел очень беспокойно, кашлял и что-то беспрестанно бормотал.

Из допроса свидетелей присяжный поверенный Адамов старался собрать весь благоприятный для защиты материал и потому подробно расспрашивал дьякона Вознесенского. Последний, между прочим, указал на то, что отец подсудимого во время церковной службы разразился однажды такой прибауткой, что службу пришлось прервать. Странные выходки одетого в облачение священника поражали всех, приводя молящихся в замешательство.

Из других свидетельских показаний обнаружилось, что Констанский часто допивался до галлюцинаций. Ему чудились черти, и, вооружившись чем-нибудь, он выгонял их из комнаты в кухню, а оттуда — на лестницу.

— Опять вошли черти! — возбужденно кричал он.

— Что ты?! Господь с тобой, никого здесь нет, — пыталась успокоить Констанского мать его жены.

— Черти вошли! — продолжал он волноваться.

Видения преследовали его даже и в трезвом состоянии. С ним делались припадки, он падал на пол и его всего корчило. Констанскому все казалось, что его кто-то преследует. Руки его конвульсивно дрожали. Ложась спать и просыпаясь, он почему-то падал с кровати.

Брат Констанского, живший с ним и покончивший самоубийством, также поражал всех своим поведением. Незадолго до смерти он две недели носился с мыслью убить Констанского.

— Я его зарежу! — твердил он.

— Может быть, он ревновал? — спросили на суде жену Констанского.

— Нет, так просто…

— Сестры его тоже какие-то сумасшедшие, — объяснила, между прочим, жена подсудимого. — Я и мужа считала сумасшедшим, больным.

— Что вы подразумеваете под этим выражением? — спросил свидетельницу председатель. — Что все сумасшедшие — больные люди, это понятно; но не все больные могут быть сумасшедшими. Разъясните же…

— Я не могу, — смутилась свидетельница.

— Вы считали мужа несомненно сумасшедшим? — с своей стороны задал вопрос защитник.

— Да, он больной человек… Я считаю его тяжко больным.

В числе свидетелей была вызвана и крестьянка Развеева, показание которой для дела является очень существенным.

Опросить ее, однако, не удалось, так как она чувствовала себя крайне больной. Освидетельствовавший ее врач признал, что дальнейшее пребывание Развеевой на суде может отозваться вредно на ее здоровье.

Прокурор ничего не имел против отпуска этой свидетельницы домой, но настаивал, чтобы первоначальное показание ее, как крайне важное для обвинения, было оглашено в судебном заседании.

Однако защита энергически протестовала против этого, находя, что показание Развеевой не может быть прочитано. Оно может заключать в себе противоречия, и при отсутствии этой важной свидетельницы нельзя будет проверить предварительное следствие.

На этой почве разгорелся горячий спор между прокурором и присяжным поверенным Адамовым.

Прокурор, наконец, назвал слова защиты «инсинуацией по адресу следственного протокола».

— Защита инсинуациями не занимается! Прошу занести выражение прокурора в протокол, — сказал присяжный поверенный Адамов.

Помощник присяжного поверенного Чекеруль-Куш, в свою очередь, нервно поднялся со скамьи и проговорил, что он считает слова прокурора тяжким оскорблением для защиты.

— Прошу занести в протокол, — настаивал и он.

Суд удовлетворил это ходатайство, но все-таки постановил огласить показание Развеевой.

— Сколько дней производилось предварительное следствие по делу Констанского? — осведомился присяжный поверенный Адамов.

— Начато было следствие пятого февраля и окончилось четырнадцатого февраля, — сообщил председатель.

— И это за девять дней все предварительное следствие было окончено! — указал защитник присяжным заседателям.

Сестра подсудимого госпожа Соловьева, как и другие, признавала его человеком ненормальным. Он был такой же пьяница, как и отец, и так же удивлял всех своими странностями.

Приехав после 5 февраля в село Орелье, где находились мать и сестра, Констанский испугал их своим неожиданным появлением.

Разговорившись с сестрой, он сказал ей, что поедет в Новгород и привезет деньги.

— А после смерти нашего отца не осталось никакого наследства? — спрашивал он рассеянно.

— Какое же может быть наследство? — говорила она. — Вот одна знакомая получила двадцать тысяч рублей наследства… Хорошо бы!

— Ну, что двадцать тысяч! Вот я, если устроюсь, буду иметь пятьдесят тысяч…

Характерные подробности, рисующие нрав отца Констанского, передал священник А. Пестовский. Старик Констанский, священнодействуя, бил крестом по лбу некоторых прихожан, когда они подходили к крестному целованию.

— Мир всем, а я вас съем, — говорил молящимся чудак-священник.

И сестры Констанского, и братья, и даже сама мать более или менее были одержимы пагубным пристрастием к спиртным напиткам.

Священник Пестовский в результате считает всех родных подсудимого, как и его самого, ненормальными людьми.

Все время защита старалась установить ненормальность подсудимого.

Задумав святотатственное хищение, Констанский под влиянием этой мысли стал хвастаться ожидающим его будто бы богатством. После, уже совершив преступление, он также вслух бредит, не замечая окружающих, о многих тысячах рублей.

По словам сестры, у Констанского действительно бывали припадки, которым обыкновенно предшествовала глубокая сердечная тоска.

Другая свидетельница, дочь псаломщика Щукина, уверяла, что из семьи подсудимого вообще никого нельзя назвать безусловно трезвым человеком. С отцом же Констанского она прямо-таки избегала встречаться, опасаясь его буйного своеволия, и при появлении на улице в пьяном виде спешила запереться в избе. Вопросы о религии свидетельница обыкновенно боялась поднимать в разговоре с подсудимым, считая его за очень образованного, умного человека.

— Но как вообще он относился к религии и вере? — спросил председатель.

— Несколько легкомысленно.

— А к вопросу об иконопочитании?

— Не знаю, не приходилось говорить.

По объяснению свидетельницы, Констанский только удивлялся, что существует много икон Божией Матери с различными названиями.

После преступления подсудимый, видимо, интересовался тем, что пишут в газетах о краже из Исаакиевского собора, и относился критически к газетным сообщениям.

— Неверно пишут, — в одной газете так, а в другой иначе, — говорил он одному из своих знакомых.

Раньше в отношении чужой собственности он всегда был очень честным человеком, далеким от преступных мыслей.

В детстве, четырех лет от роду, Констанский упал из окна второго этажа и до такой степени ушибся, что с ним сделался припадок. Мать его, которая удостоверила это обстоятельство, была страшно напугана несчастием с ребенком и думала, что он умрет. Однако ребенок остался жив, но с тех пор у Констанского появились припадки. Его всего корчило, рот и глаза искривлялись, и на губах появлялась пена. Пристрастившись к спиртным напиткам, он в зрелом возрасте стал допиваться до белой горячки, видел везде нечистую силу и беспокойно ловил казавшихся ему в глазах бабочек.

По мнению матери-старушки, Констанский спьяна мог быть способен на все, даже убить человека. Чтобы укротить этого пьяницу, приходилось иногда связывать его.

Что покойный священник Констанский бил святым крестом свою паству — это подтверждала также и его вдова.

— А хотел он съесть свою паству? — спросил присяжный поверенный Адамов.

— Да, — ответила смущенно свидетельница.

Другой сын старушки Констанской, как выяснилось на вскрытии, страдал размягчением мозга. У него была какая-то мания самоубийства, и однажды он хотел утопиться. Однако, подойдя к Фонтанке и посмотрев на ее грязную воду, он раздумал таким способом кончать свою жизнь.

— Река больно мутная, не хочу, — говорил он родным.

Через две недели после этого несчастный маньяк отравился.

Замечалась странная болезненность и у дочерей госпожи Констанской. Одна из них, жена священника, в припадке непонятного раздражения чуть было не застрелила своего добродушного мужа. С ней вдруг что-то сделалось. Она стала дико плясать, бросалась стульями и, наконец, схватила револьвер.

Перепугавшаяся мать еле выхватила из ее руки оружие.

После этого молодая женщина напилась пьяной.

— У меня много припадочных детей было, — пояснила старушка Констанская.

В другой раз подсудимый, уже 10-ти лет, упал с крыши и тоже сильно ушибся.

Что же касается мужа госпожи Констанской, то он, несмотря на свое пьянство, умер 72-летним стариком.

Перепившись, старик делался невозможным и бегал даже с ножом за детьми, а однажды грозил удавиться.

Во время судебного следствия обнаружилось, что присяжный поверенный Адамов просил санкт-петербургский окружной суд о вызове 31 свидетеля, которые могли бы удостоверить, что подсудимый был алкоголик, страдал эпилептическими припадками и отличался ненормальными поступками и что родственники его также частью эпилептики, частью — люди ненормальные. Ходатайство это судом было оставлено без последствий, как не имеющее для дела существенного значения.

После свидетелей опрашивались врачи-эксперты о происхождении легкого ранения на руке подсудимого.

Один из них, доктор медицины и психиатр Мендельсон, в отношении обвиняемого выразился, что он «несомненный алкоголик» и мог иметь эпилептические припадки.

Присяжный поверенный Адамов просил занести эти выражения в протокол, а затем возбудил вопрос о доследовании настоящего дела, в связи с выяснением умственных способностей подсудимого.

— Быстрота предварительного следствия не дала возможности тщательно исследовать психическое состояние Констанского, — говорил защитник. — Этим важным вопросом не интересовались раньше. После за короткий срок защита представила четыре медицинских свидетельства о подсудимом, о которых судебный следователь и не догадывался. Я прошу только одного: направить данное дело к доследованию, так как ничего в этой области до сих пор еще не было сделано, — настаивал присяжный поверенный Адамов. — Подсудимый должен возбуждать некоторое сомнение и в вас, господа судьи, и в вас, господа присяжные заседатели. Все свидетели, говорившие о ненормальности Констанского, ведь не могут же лжесвидетельствовать, и их показания необходимо проверить. Здесь, безусловно, сомнение налицо. Бывает нравственное и моральное помешательство, и в то же время бывают эпилептические припадки, когда больные теряют сознание и могут пойти на преступление.

Наоборот, прокурор С. Д. Набоков находил, что судебное следствие решительно не имеет никакого материала, который давал бы право предполагать о совершении подсудимым святотатственной кражи в припадке умоисступления или сумасшествия. Ввиду этого, прокурор просил ходатайство защиты о направлении дела к доследованию отклонить.

После продолжительного совещания окружной суд в ходатайстве присяжного поверенного Адамова отказал.

Судебное следствие закончилось, и слово было представлено прокурору. Он признает, что подсудимый действительно мог быть раньше идейно честным человеком и мог иметь богатую душу, но, в конце концов, он все-таки сбился на преступный путь и богатую душу решил отдать за богатое «добро». Вторично он, может быть, и не совершит такого преступления, но злое дело все же сделано.

Обвинитель подробно охарактеризовал личность Констанского и указал, как осторожно он действовал, задумав святотатство, и с каким сознанием он привел свою преступную мысль в исполнение.

Во всем видно заранее обдуманное намерение, и, отрицая все доводы защиты относительно ненормальности подсудимого, прокурор настаивал на строгом приговоре, как искуплении для Констанского его тяжкой вины.

— Страшно и тяжело выступать по этому делу, — начал свою речь присяжный поверенный Адамов. — Когда я возбудил ходатайство о доследовании и мне было отказано, — я думал сложить свой портфель и уйти. Но потом я понял, что это — малодушие. Я не имею права оставлять подсудимого одного. Я его защитник и доведу свою миссию до конца. Констанский обвиняется в тяжком преступлении — святотатственной краже. Можем ли мы судить его? Великий Учитель Христос внес в мир Свое учение, которое заставляет снисходительно относиться к падшему, и Он же завещал нам религию, отдельную от законов.

Преступление святотатства старо, как мир Божий. Оно родилось в тот день, когда родилась религия, потому что человеческая натура такова, что никогда не может простить другого за то, что он думает иначе.

Такие преступления знали и евреи древние, и греки, и современные христиане. В древние времена за преступление против веры избивали камнями. Такова была религия мрачного Иеговы. Христос принес на землю всепрощающее учение, требующее снисхождения к падшему брату. Он предложил бросить первым камнем в падшую женщину тому, кто сам безгрешен.

Христос отделил область религии от области положительного права; преступление против религии есть грех, который требует покаяния, тогда как преступление против права, как действие чисто внешнее, требует чисто внешнего воздействия, выражающегося в наказании. И потому на Западе давно уже нет наказаний светских за преступления против веры; нет самостоятельного преступления святотатства, а есть лишь просто квалифицированная кража. В нашем же законодательстве святотатство является самостоятельным преступлением, хотя оно, по словам профессора Есипова, всегда оставалось чуждым характеру русского народа и было введено в наше законодательство лишь в последние сто лет.

По мнению защитника, Констанский — жалкий дегенерат и алкоголик, у которого все родные тоже или алкоголики, или сумасшедшие. Во всем сказывается роковая наследственность.

— Решите сами, есть ли в данном случае пьянство — болезнь или порок? — обратился присяжный поверенный Адамов к присяжным заседателям. — Я утверждаю, что здесь есть сомнение, так как одной десятой части свидетельских показаний уже достаточно для того, чтобы усомниться. Сама совесть должна диктовать всем нам: а может быть, он и нездоров, и нужно спросить совета докторов. Преждевременно же вы не должны судить его. Сам эксперт, доктор медицины, признает, что Констанский — эпилептик и алкоголик, и я вас прошу только об одном: повремените! Никогда не будет поздно обвинить. Бывают ошибки, и всякий человек может заблуждаться, а между тем отсюда может вырасти страшное несчастие для подсудимого. Вам предлагают во имя Христа и веры обвинить. Между тем вспомните, когда апостол Петр спрашивал своего Божественного Учителя, сколько раз должно прощать, семь или раз, Спаситель ответил: прощайте семижды семьдесят раз. Неужели же никто из вас не подумает: здесь что-то ненормальное? Защита не об оправдании просит, а о доследовании. Пусть специалисты решат, что такое — этот несчастный дегенерат и пропойца. И вы не станете наказывать того, кого надо лечить. Обвинить — значит впасть в ошибку.

Помощник присяжного поверенного Чекеруль-Куш, с своей стороны, в защиту подсудимого произнес речь, которую закончил следующими словами:

— Высокая цель правосудия, достоинство суда и человеческая осторожность требуют разрешения рокового вопроса: «Кто он?» Если перед нами нормальный человек, то да свершится правосудие; но если на скамье подсудимых больной человек, — что тогда? Вот ужасная мысль, которая сверлит мой мозг и щемит мое сердце. Тогда здесь будет не суд, а похороны, и в руках у вас, господа присяжные заседатели, — не меч правосудия, а погребальный факел. И вечно, вечно в моей мысли жалкая фигура подсудимого будет представляться заживо положенной в гроб, в крышку которого тщетно стучали.

После резюме председателя Н. С. Крашенинникова, всесторонне объяснившего данное дело и его особенности, присяжные заседатели удалились в совещательную комнату.

— Да, виновен, — вскоре вынесли они вердикт.

На основании их решения санкт-петербургский окружной суд приговорил А. П. Констанского к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжные работы на шесть лет.

Осужденный тупо выслушал приговор и сжал голову руками. Через минуту его увели под конвоем.