4.3.18. Первая и вторая эмиграция. Политика Сталина в отношении Русского Зарубежья. Раскол эмиграции и трагедия возвращенцев. Уход в обе Америки

Русских людей, которые предпочли, оказавшись вольно или невольно в 1941–1945 гг. в покоренной нацистами Европе, не возвращаться на родину после разгрома Гитлера, но бежать дальше от своего отечества, именуют второй волной русской эмиграции. Их упрямое нежелание возвращаться, порой даже ценой собственной жизни, говорит о многом. Родина стала им хуже смерти. И вовсе не потому, что все они были убежденными предателями и «фашистскими прихвостнями». Многие попали в Европу вовсе не добровольно – как военнопленные или остарбайтеры. Другие ушли сознательно, но унесли любовь к России в своем сердце, что и доказали потом многими трудами по сохранению и приумножению русской культуры в изгнании, а порой и политической деятельностью.

Все они, почти без исключения, были не врагами России, не врагами своего народа, а врагами большевицкого сталинского режима, который терзал их родину, их самих, их родных и близких. Зная не понаслышке, что такое жизнь под большевиками, они люто возненавидели эту жизнь. Некоторые из них были в прошлом неплохо устроены в СССР. Были красными командирами, красными профессорами, красными артистами, дипломатами, врачами. В беженских лагерях они были нищими, а порой и голодными. Но они не хотели возвращаться к старому положению советского достатка, потому что платой за него был отказ от духовной свободы, попрание собственной совести. Те, кто ценили свободу и чистую совесть больше куска хлеба, попытались остаться за пределами коммунистической державы Сталина. Не всем, но некоторым это удалось сделать.

К лету 1944 г. за пределами СССР в Западной Европе очутилось около 5 млн советских граждан – восточных рабочих, военнопленных, добровольцев военных формирований и беженцев, уходивших от Красной армии. После репатриации – «возвращения на родину» – не более 2–3 % осталось на Западе. Причина в том, что реально у людей почти не было свободы выбора.

Во-первых, примерно половина территории Германии (в границах 1939 г.) была к июлю 1945 г. занята Красной армией, и в результате почти 2,9 млн советских граждан, вывезенных или бежавших в Германию, очутились под контролем советской власти.

Во-вторых, даже на территории, оккупированной западными союзниками, выбор – оставаться или возвращаться – был дан немногим. Лагеря остовцев и пленных были у НКВД на учете и по уходе немцев их сразу брали под контроль советские репатриационные комиссии, старавшиеся вернуть всех. В широком потоке из западных зон оккупации в СССР было возвращено около 2 млн человек. В лагерях преобладала психология «куда все, туда и я». Бежать оттуда было можно, но куда? «В немецкую экономику», как тогда говорили? Но для этого надо иметь место жительства, получить продуктовые карточки и то ли работу, то ли статус немецкого беженца. Паек – к тому же бесплатный – был намного сытнее в лагерях «перемещенных лиц» – DP (ди-пи – deplaced persons), которыми ведала ЮНРРА – Управление Объединенных Наций по помощи и восстановлению. После репатриации французов и прочих западных граждан там жили преимущественно поляки, западные украинцы, прибалтийцы и старые русские эмигранты, бежавшие из стран Восточной Европы. Записавшись в одну из этих групп, можно было избежать репатриации. Для этого требовались поддельные документы и достаточно убедительная «легенда», так как в лагерях время от времени шли проверки.

Лагерь «перемещенных лиц» давал и некоторую защиту от похищений агентами советских репатриационных комиссий, которые отлавливали тех, кто жил на частных квартирах (в подвалах, на чердаках, в углах развалин). По советским данным, на Западе к началу 1950-х гг. осталась 451 тыс. граждан СССР, а по данным Международной беженской организации ИРО – 346 тыс.: из них 172 тыс. были балтийцами, 130 тыс. западными украинцами и белорусами, не подлежавшими репатриации, и только 44 тыс. – советскими гражданами, репатриации избежавшими. Так как значительная доля первых, и особенно вторых, состояла из скрывавшихся советских граждан, число их среди «перемещенных лиц» было, скорее всего, вдвое больше официального. Кроме того, ИРО не учитывало ряд категорий, например, 7 тыс. власовцев, поступивших во Французский Иностранный легион, остовок, вышедших замуж за иностранцев, и рабочих, выехавших на шахты в Бельгию. Реальное число послевоенной эмиграции из СССР (без балтийцев и западных украинцев), вероятно, превысило 100 тыс. К ним надо добавить довоенных белых эмигрантов, вторично эмигрировавших из стран Восточной Европы – реально около 30 тыс. По сравнению с этими небольшими величинами, число советских граждан, возвращенных обратно в СССР, было огромно.

Многих из них – лиц с низкой квалификацией или заведомо аполитичных и впрямь возвращали на родину, хотя возможности учебы и работы им были серьезно стеснены. Около двух миллионов были посланы на проверку в «фильтрационные лагеря», откуда 900 тыс. отправились в систему ГУЛАГа, а многие другие – на спецпоселения.

Избежавшие репатриации, как правило, меняли свои фамилии, так как опасались, что их родственники, живущие в зоне досягаемости советской власти будут репрессированы в отместку за их невозвращение. И близкие родственники действительно наказывались, ссылались, поражались в правах, если публично не отрекались от своих мужей, отцов и близких, «избравших свободу».

Первые два послевоенных года все помыслы русских эмигрантов были направлены на спасение людей от насильственной репатриации. Синод Русской Православной Церкви Зарубежом непрерывно направлял ходатайства союзным военным и гражданским властям, сами беженцы дружно помогали прятать подлежавших репатриации, а руководство Народно-Трудового Союза в июне 1945 г. вывезло из передаваемой американцами советским властям Тюрингии 2 тыс. беженцев в Менхегоф под Касселем и устроило там независимый от ЮННРА лагерь, ставший одним из центров послевоенной эмиграции. Всего в Западной Германии и Австрии было с дюжину русских лагерей перемещенных лиц.

Ядром каждого лагеря и каждой общины беженцев служил православный храм. В ведении Зарубежного Синода в послевоенной Австрии и Германии было открыто 180 храмов, по большей части временных. В каждом русском лагере была и своя школа. Гимназии были в Менхегофе, в большом лагере Шлейсгайм под Мюнхеном, в самом городе в «Доме милосердного самарянина» и в лагере Парш в Австрии. Скаутскую работу с юношеством вела оформившаяся на съезде руководителей в 1946 г. Организация российских юных разведчиков (ОРЮР) во главе со старшим скаут-мастером Борисом Мартино. В альпийском предгорье ежегодно устраивались детские летние лагеря. ОРЮР охватывала 1500 детей в 50 городах Германии и Австрии.

Периодическая печать беженцев была поначалу представлена основанными НТС в 1945–1947 гг. еженедельными газетами «Посев», «Эхо» и «Неделя», с общим тиражом до 11 тыс., и литературным журналом «Грани», потом появились и другие издания. Пресса «ди-пи» подвергалась цензуре союзников (о Сталине ничего плохого писать было нельзя), с ноября 1946 по май 1947 г. была просто закрыта, но позже, с началом холодной войны, ограничения отпали. Оживленной была и культурная деятельность в лагерях русских «ди-пи» – концерты, литературные чтения. Хотя процент интеллигенции среди второй эмиграции был меньше, чем среди первой, она выдвинула ряд значительных деятелей культуры. В их числе поэты Иван Елагин, Моршен, прозаики С. Максимов, Николай Марченко (псевдоним – Нароков), Леонид Ржевский, критик Б. Филиппов, художник Сергей Голлербах, тенор Иван Жадан, историк Николай Рутченко (псевдоним – Рутыч).

Лето 1948 г. принесло в жизнь «ди-пи» перемены. Июньская денежная реформа, сделав немецкую марку твердой валютой, нарушила коммерческую (и издательскую) деятельность беженцев. Их главная валюта в течение трех лет – получаемые от американцев сигареты и кофе – была обесценена. В том же июне президент Трумэн подписал закон, разрешавший въезд в США сверх обычной квоты двухсот тысяч «ди-пи» (в 1952 г. это число было удвоено).

Впрочем, выезд беженцев в заморские страны начался уже раньше. Летом и осенью 1947 г. одними из первых выехали 600 русских из Менхегофа в Марокко на геодезические работы. В том же году Австралия и Канада стали принимать беженцев. В отличие от США, политическая биография иммигрантов их не интересовала, им требовались молодые и здоровые. Небольшое число русских приняли Аргентина, Бразилия, Венесуэла и Чили. Руководимый младшей дочерью Л.Н. Толстого Александрой Львовной Толстовский фонд в США оказал огромную помощь переселению русских за океан.

Для первой волны эмиграции, уже четверть века прожившей в изгнании, внезапное появление на Западе сотен тысяч советских перемещенных лиц была реальной, живой встречей с русскими людьми, большей частью молодыми, на своем опыте познавшими ужасы голода в начале 30-х гг., ожесточение террора в конце 30-х и зверства войны – всего того, о чем старые эмигранты знали только понаслышке. По окончании войны в Германии общая судьба свела людей первой эмиграции, бежавших теперь из Прибалтийских стран, из Чехословакии и с Балкан, со всеми теми, кому удалось спастись от насильственной репатриации. Совместные усилия достойно выжить в тяжелых условиях лагерей сплотили обе волны. Большая заслуга в этих усилиях принадлежит духовенству, выехавшему из Прибалтики и Сербии вместе с другими беженцами. Вторая волна оживила первую, встретившую ее с распростертыми объятиями. Оживила молодостью, опытом советской реальности, убежденностью в необходимости непримиримой борьбы с большевизмом.

Судьбы русских эмигрантов первой волны, оставшихся по тем или иным причинам в странах Восточной и Центральной Европы, занятых Красной армией, большей частью оказались трагичными. К встрече с ними большевицкая репрессивная система готовилась заранее, составлялись списки лиц, подлежавших немедленному уничтожению, задержанию и вывозу в лагеря на территории СССР. Этой работой занимались военная контрразведка – СМЕРШ и НКВД. Аресты и убийства русских эмигрантов в 1945–1947 гг. массово происходили в Румынии, Югославии, Польше, Германии и, особенно, в Чехословакии, где находился восточноевропейский центр Русского Зарубежья (см. 2.2.38).

Когда-то крупнейший центр Русского Зарубежья, Чехословакия утратила эту роль после 1945 г. Многие русские семьи смогли выехать из Чехословакии на Запад в 1944–1945 гг., немало видных деятелей русской эмиграции были арестованы НКВД сразу же после занятия Карпатской Руси, Словакии, Чехии и Моравии Красной армией. Большинство арестованных погибло, немногие смогли вернуться из советских лагерей обратно в Чехословакию. Они отличались молчаливостью.

В Праге аресты начались утром 11 мая, на следующий день после ее освобождения. Первым был арестован русский посол в Чехии Владимир Трифильевич Рафальский. Всего в первую группу арестованных русских эмигрантов-пражан попало 215 человек. Среди них князь П.Д. Долгоруков, архитектор М. Ковалевский, архимандрит Исаакий (Виноградов), деятель Земгора Сергей Постников, генерал Сергей Войцеховский. 138 из арестованных погибли или на допросах или в лагерях, 50 – вернулись в Прагу до 1955 г., еще десять – позднее, а девять остались жить в СССР.

Историческая справка

Владимир Трифильевич Рафальский родился в 1886 г. в Ровно в семье Волынского губернатора. Закончил Лазаревский институт восточных языков в Москве, изучил 24 иностранных языка, в том числе арабский и персидский с многими диалектами. Переводил на русский язык и публиковал Омара Хайяма и Хафиза. В 1915 г. назначен секретарем российского посольства в Риме, в 1917 г. Временным правительством утвержден в должности дипломатического представителя России в Италии, а в конце 1918 г. назначен Верховным правителем адмиралом Колчаком российским послом в Прагу и занимал этот пост вплоть до признания Чехословакией СССР в 1934 г. После 1934 г. стал присяжным судебным переводчиком с девяти языков, работал в Первом чешском страховом обществе. В 1928 г. женился на Марии Щербачевой, от которой имел сына и дочь. Дочь Ирина, тогда ученица пятого класса русской гимназии, позднее вспоминала: «11 мая 1945 г. отец был болен, у него был жар и он лежал в кровати, но ему пришлось подняться, когда в дверь позвонили люди в форме. Офицер представился как майор Новиков… Этого «майора Новикова» знает большинство русских эмигрантов, которые остались в живых. Спросил, дома ли папа, сказал, что им нужна помощь и через два часа они вернутся. Папа ответил: если я вам буду полезен своим знанием языков, тогда конечно… Но он всё понял, отвел меня в кабинет, крепко обнял и сказал, что я остаюсь за старшую и должна позаботиться о маме… Папа не вернулся ни через два часа, ни через две недели, никогда». О гибели В.Т. Рафальского вспоминает чешский переводчик СМЕРШа Михаил Мондич, написавший под псевдонимом Николая Синевирского книгу «СМЕРШ: Год в стане врага»: «СМЕРШ в Праге расположился в Стржешовицах, на Делостржелецкой улице в доме № 11, переняв адрес у только что лютовавшего здесь Гестапо… Непривычный шум заставил меня выйти во двор. На бетонированном полу лежал человек. Господи! Ведь это Рафальский! Это он! Нет никаких сомнений. Сколько раз я видел его в Николаевской церкви. Я всегда любовался его благообразностью: белыми волосами, белой бородой, умным и выразительным лицом. – Умирает, – проговорил майор Надворный. – Ну и черт с ним, – отозвался майор Попов. – Одним белобандитом меньше. – Я смотрел на залитое кровью лицо, на мозги, смешанные с пылью на холодном бетоне… Он упал вниз со второго этажа, разбил голову, сломал руку и еще стонал. Так он и скончался… Бойцы завернули тело Рафальского в одеяло и куда-то унесли». «Где его похоронили, никто не знает, – говорит дочь Ирина. – Абсолютно ясно, что папу из окна выбросили». – И. Толстой. Владимир Рафальский: Дипломат по совести // Дом в изгнании. Очерки о русской эмиграции в Чехословакии 1918–1945. Прага: RT+RS Servis, 2008. C. 159–164.

Все почти культурные и образовательные институты русской эмиграции в Чехословакии были уничтожены после 1945 г. Закрылись русские гимназии и библиотеки, в СССР были вывезены собрания русского культурно-исторического музея и архива. Избежавшие ареста русские профессора выгонялись со своих кафедр, а порой и из своих квартир, вынуждены были мыкаться в поисках случайных заработков, ютиться в подвалах. Так называемый «русский профессорский дом» в Праге прекратил свое существование – всех почти мужчин, живших в нем, арестовали, некоторых – убили, а женщин и детей выгнали на улицу. Арест директора Института Кондакова – Николая Ефремовича Андреева привел через несколько лет (в 1953 г.) к ликвидации и этого крупнейшего центра по изучению византийского и русского искусства. Его архив, коллекция икон, да и само здание перешли в ведение Чехословацкой Академии наук. Русскую Православную Церковь в Чехословакии из юрисдикции западноевропейского экзархата Константинопольской Патриархии перевели в 1946 г. под омофор Москвы. Многие священники из эмигрантов были арестованы или переведены во внутреннюю Россию и заменены священнослужителями из СССР, к которым русские эмигранты относились с большим недоверием. В 1945 г. закрылся на ремонт величественный православный собор св. Николая на Староместской площади в самом центре Праги и больше так никогда и не был возвращен русской церкви.

То, что происходило с русскими эмигрантами в Восточной Европе, быстро становилось известно за пределами советской оккупационной зоны. Эти известия вызывали ужас среди эмигрантов второй волны, которые не понаслышке знали советскую власть. Именно поэтому после 1948–1949 гг. остались в Европе из них немногие – уж очень хотелось напуганным до смерти бывшим подсоветским людям, чтобы расстояние между «совдепией» и ими было максимальным. А политическая ситуация в Старом Свете воспринималась русскими эмигрантами как очень нестабильная, особенно во Франции из-за наличия в этой стране мощной коммунистической партии. К тому же на первых порах советская военная миссия во Франции действовала вполне бесцеремонно и осуществила ряд похищений невозвращенцев, а потом даже в своей деятельности достигла Французского Индокитая, где в составе Французского Иностранного легиона надеялись найти надежное убежище от НКВД некоторые бывшие советские граждане. Это маниакальное стремление Сталина и исполнявших его волю чекистов захватить любого бывшего советского человека, а, по возможности, прихватить и старых эмигрантов, получило в русской эмигрантской прессе название «охота за черепами».

Соединенные Штаты очень многим русским, оставшимся вне СССР, стали в первые послевоенные годы казаться обетованной страной духовной свободы, политической безопасности и материального благополучия. Выступая в конце декабря 1947 г. на Панамериканском съезде философов, Н.О. Лосский заявил (а потом повторил в письме к сыну Борису): «Америка – единственный континент, где духовная жизнь может продолжаться спокойно и я надеюсь, США организуют всё человечество на принципах христианской цивилизации, то есть на идее абсолютной ценности каждой личности и, следовательно, на принципе духовной свободы». Сосредоточившись большей частью в Соединенных Штатах, как и многие эмигранты первой волны, перебравшиеся туда из Восточной Европы, из Франции, из Китая, русские беженцы содействовали тому, что Америка стала самым многолюдным и самым живым творческим центром российской эмиграции. Если до войны в Европе было концентрировано около 80 % эмигрантов, то пять лет спустя их оставалось всего лишь 30 %.

Одновременно, в первые послевоенные годы, наметилось обратное движение, из свободной Франции в СССР эмигрантов первой волны. Длилось оно каких-нибудь два-три года, численно не превысило трёх тысяч человек, коснулось преимущественно работающих на заводах во французской глуши, уставших от тягот жизни и изоляции, но захватило кое-кого и из интеллигенции, из тех, кто уверовал, что «народная война» превратила СССР в Россию, и потому теперь возвращаться можно. В эти годы в некоторых эмигрантских домах портрет убитого Государя Николая Александровича менялся на картинку Сталина в маршальском мундире. Среди известных в эмиграции людей на «российскую горькую землю» вернулись скульптор С.Т. Коненков, поэт и шансоне Александр Вертинский.

Советская власть вела в первые послевоенные годы в этом направлении активную пропаганду. В Париж приезжали, с целью убедить сомневающихся, помимо представителей Московской Патриархии, и такие видные писатели, как Константин Симонов и Илья Эренбург. Стала выходить, не без помощи советского посольства, газета «Русский патриот», почти сразу переименованная в «Советский патриот». Несколько позже её опять переименовали, на этот раз на более нейтральный и эмигрантский лад, в «Русские новости». Советская агитация тронула немало сердец в Русском Зарубежье. Не только Бунин и Ремизов, не только митрополит Евлогий и Василий Маклаков, но и адмирал Вердеревский, военный министр в правительстве Керенского, и даже адмирал Михаил Кедров, вице-председатель РОВСа и командующий флотом генерала Врангеля, совершили визиты вежливости в посольство СССР. До 1940 г. контакты этих и подобных им русских эмигрантов с большевицкими дипломатами были совершенно немыслимы.

«Ждановщина» остановила наметившееся было воссоединение культуры русской эмиграции с Россией «подсоветской» и потушила последние просоветские эмоции, как у Бунина, так и у Бердяева, да и среди бывших участников Сопротивления. Советско-русский патриотизм довольно быстро испарился в эмиграции – умные люди быстро разобрались, что всё это – фальшь, игра тех же самых циничных и жестоких большевиков на высоких патриотических чувствах «наивных эмигрантов». О том, чтобы не попадаться на удочку большевицкой псевдопатриотической пропаганды предупреждал русских эмигрантов в начале 1946 г. только что перебравшийся из Франции в США генерал А.И. Деникин, Н.О. Лосский в феврале 1949 г. констатировал: «очень многие уже вполне понимают, что в Кремле просто гнездо разбойников». Да и сами большевики потеряли вскоре интерес к репатриации старой эмиграции. Вернувшиеся никак не вписывались в советскую жизнь, одним своим видом и повадками напоминали совгражданам об иной, настоящей России, и потому оказались не ко двору в империи Сталина.

Но если Бунин и Бердяев, поняв, что к чему, прекратили свои визиты в советское посольство, то репатриировавшимся деваться было некуда – граница защелкнулась за ними на замок. Некоторые в скором времени, если не сразу, очутились в лагерях (Игорь Кривошеин, Александр Угримов – оба – активные участники антинацистского сопротивления), другие в далекой глуши ссылки и спецпосления. Многие семьи были разлучены. И, тем не менее, большинство из вернувшихся объективно сыграли в советском обществе положительную роль, принеся с собой воздух Запада и нерастленную большевизмом русскую культуру.

В целом, после окончания Второй мировой войны численность «Зарубежной Руси» резко сократилась, несмотря на пополнение «перемещенными лицами». После смерти Сталина ее общая численность оценивалась в 260 тыс. Центр тяжести эмиграции сдвинулся из славянских стран Восточной Европы, где легче было сохранить русское национальное лицо, в заокеанские страны, где скорейшая ассимиляция поощрялась государством. Но избегали растворения «в европейском ласковом плену» (слова Н. Туроверова) не те, кто случайно оказались в стороне от основных культурных потоков, а как раз наоборот, те, кто принципиально старался остаться русским и научить быть русскими своих детей и внуков. Немало было таких семей, где строго наказывали детей за употребление дома английского или французского языка, а матери, высовываясь из окна, кричали играющим в футбол во дворе своим ребятишкам – «дети, говорите по-русски!» И чистая литературная русская речь, и высокая русская культура сохранялись наиболее патриотически мыслящим остатком русской эмиграции и через двадцать, и через семьдесят лет после изгнания, и во втором, и в третьем, и в четвертом поколениях.

Документ

Из обращения генерала Деникина

(написано в январе 1946 г. в США):

«…Ничто не изменилось в основных чертах психологии большевиков и в практике управления ими страной. А между тем в психологии русской эмиграции за последнее время произошли сдвиги неожиданные и весьма крутые, от неосуждения большевизма, до безоговорочного его приятия… К глубочайшему сожалению, по такому опасному пути пошла и наша эмигрантская церковь, под водительством митрополита Евлогия, осенившая сменовеховство духовным авторитетом…

Первый период войны… Защита Отечества. Блистательные победы армии. Возросший престиж нашей Родины… Героический эпос русского народа. И в душах наших не было тогда сомнений. В помыслах своих, в чувствах мы были едины с народом.

С народом, но не с властью.

На этой струнке играют и «советские патриоты», и сменовеховцы, дружным хором прославляя советскую власть, которая-де «подготовила и организовала победу» и потому «должна быть признана национальной властью…» Но ведь советское правительство ставило себе целью не благо России, а мировую революцию, внося даже соответственное положение в устав Красной армии… Советы, так же как и Гитлер, собирались «взрывать мир» и для этого именно создавали такие колоссальные вооружения. Между тем, при наличии России национальной, с честной политикой и прочными союзами, не могло бы быть «гитлеровской опасности», не было бы и самой Второй мировой войны…

Но вот, когда Красная армия вышла за пределы российских земель, большевицкий Янус повернулся к миру своим подлинным лицом. И тогда началось раздвоение в эмигрантской психологии. Ибо, по мере того, как советская стратегия на штыках российских несла народам освобождение, советская политика претворяла его в порабощение. Нелепо применять такие термины, как «историческая задача России», «славянофильство», «объединение славян», к кабальным договорам, заключенным Советами с коммунистическими или коммунизанствующими правительствами, ими насильно поставленными, под глухой ропот народов. Наоборот, советская оккупация дискредитирует идею славянского единения, возбуждая горечь, разочарование, даже враждебность против СССР, увы, отождествляемого с Россией.

Наконец, третий этап: война окончена, идет борьба за мир. Вместо этого Советы ведут вызывающую политику, грозящую восстановить против них внешний мир, грозящую нашей родине новыми неисчислимыми бедствиями третьей мировой войны, с небывалыми еще ужасами. Все более нарастает приглушенная пока, ненависть к СССР…

К СССР, но и… к России.

И вот эти-то именно эксцессы советской политики в убогом сознании «советских патриотов» вызывают особенно бурный прилив ксенофобии и показной, аффектированной «национальной гордости».

…«Советские патриоты» и сменовеховцы подходят к вопросу еще и с другой стороны: они представляют советскую политику неумеренных требований и злостного вмешательства во внутреннюю жизнь чужих народов – как необходимую самооборону против предполагаемого нападения с Запада. В сущности – против англосаксов, ибо в данное время только эти державы могли бы организовать и противопоставить надлежащую силу большевицкому напору. Но тогда к чему же все пустословие в Сан-Франциско? Из Москвы идут бурные протесты против Западного блока, еще не существующего, когда под эгидой советского правительства лихорадочно создается Восточный блок.

…В самом деле, что могло бы ныне угрожать России – действительно миролюбивой, когда весь мир устал от войны, расстроен, погряз в своих собственных нестроениях и опасностях… Когда Тегеран, Ялта, Потсдам, Сан-Франциско были рядом уступок и «отступлений» западных демократий… Когда радио и пресса свободных стран в большинстве случаев стараются избегать всего, что могло бы раздражать могущественного союзника, а правители расточают льстивые похвалы «отцу народов»… Когда народы и правительства испытывают явный страх перед колоссальной потенциальной силой восточной державы, перед неуязвимостью ее безграничных просторов и перед… аморальностью правящей в ней власти.

Во всяком случае, можно сказать с уверенностью, что жизненные интересы России не потерпят ущерба и что ни англосаксы, ни кто-либо другой не выступит против России, если только большевизм тем или иным путем не схватит их за горло.

В предвидении такой возможности необычайно важно, чтобы мир не отождествлял советскую власть с народом российским. Недопустимо поэтому замалчивать зло, ею творимое, воздерживаться от осуждения и, тем более, оправдывать – из опасения, якобы «повредить России». Ничто так повредить России не может, как оправдание большевицкого режима и большевицкой агрессивности.

Надо правду называть правдой, ложь – ложью и преступление – преступлением.

Генерал А.И.Деникин». – Свободный голос. Сб. 1. Париж. 1946, февраль. С. 11–12.

Литература:

В.Д. Поремский. Стратегия антибольшевицкой эмиграции. М.: Посев, 1998.

Н.А. Кривошеина. Четыре трети нашей жизни. М.: Русский путь, 1999.

Э.-Б. Гучинова. Улица «Kalmuk Road». История, культура и идентичности калмыцкой общины США. СПб.: Алетейя, 2004.

G. John. Russia Abroad: Writers, History, Politics. Washington, D.C.: Birchbark Press, 1999.