Глава VII ЖАННА Д'АРК (1422—1451 гг.)

В то время как смерть так внезапно остановила деятельность Генриха V, его могущество достигло высшей степени. Своей религиозностью он привлек к себе церковь, военным искусством — знать, восстановлением славы Кресси и Пуатье — весь народ. Во Франции холодная политика Генриха V превратила его из чужеземного завоевателя в законного наследника престола, его права на регентство и наследование были признаны сословиями королевства, а его успехи до момента смерти обещали скорое подчинение всей страны.² Но слава Азенкура и гений Генриха V едва скрывали в конце его царствования слабость и унижение короны, когда престол перешел к младенцу, его сыну. Долгое малолетство Генриха VI, который в момент смерти отца был девятимесячным ребенком, а также личная слабость, отличавшая его последующее управление, поставили дом Ланкастеров в зависимость от парламента, а парламент быстро превращался в простое представительство баронов и крупных землевладельцев. Общины, правда, сохраняли права разрешения субсидий и контроля над ними, участия в издании всех законов и обвинения министров, но Нижняя палата перестала быть настоящим представителем тех общин, имя которых носила. Избирательное право городов подчинилось общему стремлению к ограничениям и привилегиям и вскоре в большинстве городов свелось к простой формальности. До того времени все фримены, жившие в городе и платившие в его казну налоги, становились его гражданами, но с царствования Генриха VI эта широта городской жизни была сильно урезана.

Ремесленные цехи, прежде защищавшие гражданскую свободу от тирании старых купеческих гильдий, сами теперь стремились стать узкой и исключительной олигархией. В это время большая часть городов приобрела себе собственность; желая защитить пользование ею от всяких притязаний «чужаков», граждане добывали себе, большей частью у короля, корпоративные грамоты, обращавшие их в замкнутое целое и исключавшие из их числа всех тех, кто не был гражданином по происхождению и не успел приобрести себе право на вступление в их число долгим ученичеством. Дополнительно к этому ограничению состава граждан, внутреннее управление городов со времени неудачи коммунального движения XIII века перешло почти всюду от свободного собрания горожан на вече в руки Общих советов, члены которых выбирались ими самими или богатейшими гражданами. Общим советам или еще более ограниченному числу принадлежавших к ним «выборных людей» и предоставляли обычно постановления новых хартий право избрания представителей городов в парламент. Этим ограничением начался долгий процесс упадка, который окончился сведением представительства наших городов к простой комедии.

Крупные вельможи, соседние землевладельцы, сама корона набросились на города как на свою добычу и предписывали им выбор представителей. Подкуп доканчивал то, чего не удавалось сделать силой. Поэтому с войны Роз до времени Питта мнение народа представляли не делегаты от городов, а рыцари графств. С другой стороны, ограничение избирательного права в графствах было делом самого парламента. Изменения в экономическом строе его достаточно сильно расширяли. Число фригольдеров под влиянием рассмотренных уже нами земельного дробления и социальных перемен возрастало, а укрепление независимости сказывалось в «сходках и ссорах между дворянами и прочими людьми», которые тогдашние политики приписывали чрезмерному числу голосовавших. Во многих графствах влияние крупных вельмож, без сомнения, позволяло им благодаря многочисленности их вассалов контролировать выборы. Во время восстания Кэда кентцы жаловались на то, что «жителям графства не позволяют свободно принимать участия в выборе рыцарей от графства, но различные сословия посылают письма крупным вельможам области, и те силой принуждают своих вассалов и прочий народ выбирать других лиц, а не по общей воле».

Собственно, для устранения этого злоупотребления в царствование Генриха VI статут 1430 года ограничивал в графствах право подачи голоса фригольдерами, владевшими землей с доходом не менее сорока шиллингов в год, — суммы, равной на теперешние деньги, по меньшей мере, двадцати фунтам и представляющей в настоящее время гораздо более высокий доход. Этот «великий ограничительный статут», как его справедливо назвали, был, согласно его статьям, направлен против избирателей «без земли, из которых каждый хотел иметь равный голос с более достойными рыцарями и дворянами, проживавшими в тех же графствах». Но в применении статут толковался в гораздо более негативном смысле, чем тот, который был заложен в его словах. До того рыцарей графства выбирали все, без различия, присутствовавшие на суде шерифа; по смыслу нового статута, права голоса лишалось большинство тогдашних избирателей: все арендаторы и все копигольдеры. В позднейшем статуте (правда, видимо, не приводившемся в исполнение) аристократическая тенденция и социальные перемены, против которых она боролась, сказались в требовании, что каждый рыцарь графства должен быть «природным дворянином».

Смерть Генриха V вскрыла в неприглядной действительности тайну власти. Вся королевская власть перешла без борьбы к Совету, состоявшему из крупных вельмож и церковников как представителей баронов. Во главе прелатов стоял Генрих Бофор, епископ Уинчестерский, узаконенный сын Джона Гентского от его любовницы Екатерины Суинфорд. Перед лицом лоллардизма и социализма церковь тогда перестала представлять крупную политическую силу и являлась просто особым разрядом поземельной аристократии. Ее единственной целью было сохранение огромного богатства, которому грозили и ненависть еретиков, и жадность вельмож. Несмотря на упорное преследование, лоллардизм, в котором проявлялся дух религиозного и нравственного протеста, все еще был жив: через девять лет после вступления на престол юного короля состоялся объезд Англии герцогом Глостерским с отрядом конницы для подавления восстании лоллардов и запрета обращения их памфлетов против духовенства.

Склонность к насилию и анархии, всегда позорившая дворянство, обрела новые возможности под влиянием войны с Францией. Задолго до ее окончания она оказала роковое влияние на настроение английской знати, стремления которой свелись почти целиком к жажде золота, грабежей, разорения сел и городов, выкупа за пленных. Жажда добычи была так сильна, что только угроза смертью могла удержать в рядах воинов, и результаты ряда побед были уничтожены стремлением победителей отвезти добычу и пленников на хранение домой. Когда опустилась тяжелая рука таких вождей, как Генрих V или Бедфорд, война превратилась в простую резню и разбой. «Если бы Бог был теперь вождем, — воскликнул один французский полководец, — он сделался бы мародером!»

Как за границей вельможи были жадны и жестоки, так и на родине они отличались своеволием и распущенностью. Парламенты, ставшие простыми собраниями их вассалов и сторонников, походили на военные лагеря, куда крупные вельможи являлись в сопровождении больших отрядов. Парламент 1426 года получил название «дубинного парламента» ввиду того, что когда было запрещено ношение оружия, вассалы баронов явились с дубинами на плечах. Когда были запрещены дубины, они стали прятать под платьем камни и свинцовые шары. Распутство, против которого прежде возвышали свой негодующий голос лолларды, царило теперь без удержу. Луч духовного света пронизывал мрак эпохи, но только затем, чтобы обнаруживать отвратительное соединение умственной энергии с нравственной низостью.

Герцог Глостерский доказал свою любовь к литературе собиранием прекрасной библиотеки, но в то же время он был самым эгоистичным и распутным принцем эпохи. Граф Уорчестер, покровитель Кэкстона и один из самых ранних представителей возрождения литературы, заслужил прозвище Мясника жестокостью, которая принесла ему позорное первенство среди обагренных кровью вождей войны Роз. Казалось, с истреблением лоллардов была подавлена всякая духовная жизнь. Никогда английская литература не падала так низко. Несколько скучных моралистов только и сохраняли имя поэтов. История превратилась в самые сухие и большей частью ничего не стоящие отрывки и летописи. Даже религиозный энтузиазм народа, казалось, иссяк или был задушен епископскими судами. В то время только и верили, что в колдовство и чародейство. Элеонора Кобгем, жена герцога Глостерского, была изобличена в том, что вместе с одним священником покушалась, при помощи чародейства, на жизнь короля, и была присуждена к публичному покаянию на улицах Лондона. Туман, окутавший поле битвы при Вернете, приписывали заклинаниям монаха Бенге. Единственная чистая личность, возвышающаяся над жадностью, развратом, эгоизмом и неверием эпохи, это Жанна д’Арк, на которую судившие ее доктора и духовные особы смотрели как на колдунью.

Жанна д’Арк была дочерью крестьянина из Домреми, небольшой деревни на границе Лотарингии и Шампани, поблизости Вокулера. Как раз возле хижины, где она родилась, начинались большие Вогезские леса, где дети Домреми знакомились с поэтичными легендами о хороводе фей, часто навещали священные деревья, вешали на них венки из цветов и пели песни о «добрых людях», которым их грехи не позволяли пить из источника. Жанна любила лес; его птички и животные доверчиво откликались на ее детский призыв. Но дома люди не видели в ней ничего, кроме «доброй девушки, простой и приветливой в обращении»; она пряла и шила вместе с матерью, тогда как другие девушки уходили в поле, выказывала сострадание к бедным и больным, любила церковь и слушала церковный звон с чувством мечтательного восторга, никогда ее не покидавшим.

Спокойная жизнь была прервана громом войны, дошедшей до Домреми. Смерть короля Карла VI, тотчас за Генрихом V, принесла мало нового. Дофин сразу провозгласил себя Карлом VII, но Генрих VI был признан государем всех земель, которыми в действительности правил Карл VII. Приверженцы Карла VII, подкрепленные ломбардскими наемниками и 4 тысячами шотландцев под командой графа Дугласа, стали снова нападать на земли за Луарой, но их легко отражал герцог Джон Бедфорд, брат покойного короля, который в завещании был назначен регентом Франции.

Как военными, так и политическими талантами Джон едва ли уступал самому Генриху V. Закрепив путем браков и терпеливой дипломатии свои союзы с герцогами Бургундии и Бретани, он окончил завоевание Северной Франции, взятием Мелана обеспечил себе сообщение с Нормандией, благодаря победе близ Оксера овладел линией Ионы и продвинулся вперед, в область Макона. Чтобы остановить его продвижение, коннетабль Бюшан от берегов Луары смело подошел к самым границам Нормандии и напал на английскую армию при Вернейле, но потерпел поражение, едва ли менее тяжелое, чем при Азенкуре: треть французских рыцарей осталась на поле битвы (1424 г.). Регент уже готовился перейти Луару, когда его задержали интриги его брата, герцога Глостерского. Назначение последнего по воле покойного короля регентом Англии было отменено Советом; недовольный номинальным протекторатом, которым его облекли, герцог стал искать нового поля деятельности для своего беспокойного честолюбия в Нидерландах.

Там он выступил на защиту притязаний Жакелины, владетельной графини Голландии и Геннегау, на которой женился после ее развода с герцогом Брабанта. Его планы возбудили зависть герцога Бургундского, который считал себя наследником Брабанта, и усилия Бедфорда были парализованы отсутствием его бургундских союзников, отправившихся на север воевать против его брата. Хотя Глостер скоро вернулся в Англию, но пагубная борьба продолжалась три года; в течение этих лет Бедфорд вынужден был ограничиваться обороной, пока прекращение войны не вернуло ему помощь Бургундии. Еще более роковой была распря в Англии между Глостером и Бофором, так как она прекратила доставку людей и средств, нужных для войны во Франции; но когда в Голландии воцарился мир, а в Англии — временное спокойствие, Бедфорд еще раз получил возможность обратиться к завоеванию юга (1428 г.).

Отсрочка, однако, мало помогла Франции, и когда 10 тысяч союзников осадили Орлеан, у Карла VII не оказалось средств, чтобы идти к нему на выручку. Война давно уже дошла до границ Лотарингии. Север Франции в действительности скоро был превращен в пустыню. Поселяне искали себе убежища в городах, пока их жители, боясь голода, не заперли перед ними городские ворота. Тогда крестьяне в отчаянии бросились в леса и, в свою очередь, стали разбойниками. Опустошение было таким страшным, что два враждебных войска не могли даже найти друг друга в опустошенной Босе.

Города едва ли были в лучшем положении, так как в одном Париже нищета и болезни унесли сто тысяч человек. Когда изгнанники и раненые проходили через Домреми, Жанна уступала им свою постель и облегчала их страдания. Всю ее охватила одна поглощающая страсть: ей стало жаль, если употребить не сходившее с ее губ выражение, «прекрасного королевства Франции». Когда страсть эта усилилась, она вспомнила старое предсказание, гласившее, что страну спасет девушка с границы Лотарингии. Ей стали являться видения: в потоке ослепительного света ей явился святой Михаил и велел прийти на помощь королю и вернуть ему его королевство.

«Господин, — возразила Жанна, — я только бедная девушка, я не умею ездить на войну или командовать рыцарями». Архангел явился снова, ободрил ее и сказал, что на небесах жалеют прекрасное королевство Францию. Девушка плакала и просила, чтобы являвшиеся к ней ангелы взяли ее с собой, но ее назначение выяснилось. Напрасно отец, услышав о ее намерении, клялся, что скорее утопит ее, чем отпустит на войну с рыцарями. Напрасно священник, деревенские мудрецы и комендант Вокулера сомневались в ней и отказывали ей в помощи. «Я должна идти к королю, — настаивала она, — даже если я сотру себе ноги до самых колен». «Я гораздо охотнее осталась бы прясть рядом с матерью, — жаловалась она с трогательным пафосом, — так как я не сама выбрала себе дело, но я должна идти и совершить его, ибо так угодно моему господину». «А кто твой господин?» — спрашивали ее. «Это Бог», — отвечала она.

Такие слова наконец тронули грубого коменданта; он взял Жанну за руку и поклялся отвести ее к королю. Когда она достигла Шинона, ее начали одолевать колебания и сомнения. Богословы доказывали по своим книгам, что ей не следует верить. «В книге Господа сказано больше, чем в ваших», — ответила просто Жанна. Наконец Карл VII принял ее, окруженный толпой баронов и солдат. «Благородный дофин, — сказала она, — мое имя Жанна Дева. Царь Небесный посылает меня сказать Вам, что Вы будете помазаны и коронованы в городе Реймсе и будете наместником Царя Небесного, которым является король Франции».

Голод уже заставил Орлеан начать переговоры о сдаче, когда Жанна явилась при французском дворе. Для выручки города Карл VII ничего не сделал, а заперся в Шиноне и беспомощно плакал. Английские победы до того напугали французских солдат, что отряд стрелков под командой сэра Джона Фастольфа в так называемой «битве сельдей» отразил целую армию и с торжеством доставил в лагерь под Орлеаном обоз с припасами, которому битва была обязана своим названием. После повторного ухода бургундских союзников в окопах осталось всего 3 тысячи англичан, но хотя город кишел рыцарями, они в течение шести месяцев осады ни разу не отважились на вылазку.

Однако успех кучки английских завоевателей зависел от наведенного ими на Францию ужаса, а появление Жанны сразу разрушило эти чары. Ей шел тогда восемнадцатый год, она была высокого роста и прекрасного сложения, крестьянское воспитание развило в ней силу и деятельность: она могла оставаться на лошади без еды и питья от зари до вечера. Когда она садилась на своего боевого коня, с головы до ног одетая в белые доспехи, с украшенным лилиями белым знаменем над головой, она казалась «по виду и по разговору совсем божественным существом». Десять тысяч всадников, последовавшие за ней из Блуа, — грубые грабители, знавшие только молитву Лагира: «Господи Боже, прошу тебя, сделай Лагиру то, что он сделал бы для тебя, если бы ты был полководцем, а он —Богом»,— отказались по слову ее от проклятий и распутства и во время похода стали посещать богослужение. Ее крестьянский здравый смысл помогал ей управляться с грубыми солдатами, и ее спутники смеялись за лагерными кострами над старым воином, который был так смущен запретом божбы, что она позволила ему клясться его палкой.

При всем ее энтузиазме здравый смысл никогда не покидал ее. Всюду, где она проезжала, вокруг нее собирался народ, прося у нее чудес и принося кресты и четки, чтобы она освятила их своим прикосновением. «Прикоснитесь к ним сами, — сказала она одной старухе, — Ваше прикосновение будет так же действенно, как и мое». Но ее вера в свое предназначение осталась по-прежнему твердой. «Дева просит и умоляет Вас, — писала она Бедфорду, — не тревожить более Франции, но идти вместе с ней на освобождение Святого города от турок». «Я приношу Вам, — сказала она Дюнуа, когда он вышел из Орлеана к ней навстречу, лучшую помощь, когда-либо посланную человеку, — помощь Царя Небесного».

Осаждающие со страхом смотрели на ее въезд в Орлеан и на объезд ею стен, причем она убеждала народ смотреть без боязни на окружавшие его грозные форты. Ее энтузиазм увлек колебавшихся вождей, они напали на горсть победителей, и огромное неравенство сил тотчас обнаружилось. Французы брали один форт за другим, пока не остался один, сильнейший, и тогда военный совет решил отсрочить нападение. «Вы приняли ваше решение, — возразила Жанна, — а я принимаю свое». Став во главе конницы, она приказала отворить ворота и повела ее на врага. Хотя англичан было мало, но они бились отчаянно; Жанна упала раненной, пытаясь взойти на стену, и была отнесена в виноградник, а Дюнуа велел бить отбой. «Подождите немного! — сказала повелительно Дева. — Поешьте и попейте! Как только мое знамя коснется стены, вы войдете в форт». Знамя поднесли, и осаждающие ворвались. На другой день осада была снята, и ведшее ее войско отступило в полном порядке на север.

Рис. Жанна д’Арк.

Во время своего триумфа Жанна оставалась все той же чистой, нежной и любящей девой Вогезов. Первым делом ее по вступлении в Орлеан было посещение собора, и там, преклонив колени во время обедни, она отдалась порыву набожности и так заплакала, что «с ней заплакал весь народ». Слезы снова вырвались у нее при первом взгляде на кровопролитие и на трупы, разбросанные по полю битвы. Она сильно испугалась первой раны и только тогда освободилась от порыва женского страха, когда услышала сигнал к отступлению. Еще более женственной была чистота, которую она сохраняла среди грубых воинов средневекового лагеря. Забота о своей чести и побудила ее одеться в солдатское платье. Она плакала горькими слезами, когда ей сказали о грязных насмешках англичан, и горячо просила Бога засвидетельствовать ее чистоту. «Сдавайся, сдавайся, Глесдель, — закричала она английскому воину, всего наглее оскорблявшему ее, когда он раненным упал к ее ногам, — ты называл меня распутницей, а я сильно жалею о твоей душе».

Но всякая мысль о себе исчезала у нее перед мыслью о ее предназначении. Напрасно вожди французов хотели оставаться на Луаре. Жанна стремилась закончить свое дело, и в то время как пораженные страхом англичане оставались около Парижа, она повела за собой войско, все возраставшее по пути, пока оно не дошло до ворот Реймса. С коронацией Карла VII Жанна почувствовала, что ее дело сделано. «Благородный король, воля Божья свершилась!» — воскликнула она, бросаясь к ногам Карла VII и прося позволения вернуться домой. «О, если бы Ему было угодно, — говорила она архиепископу, уговаривавшему ее остаться, — чтобы я могла уйти и снова стеречь овец с моими сестрами и братьями; им было бы так приятно увидеть меня снова!»

Политика французского двора удерживала Жанну, пока города Северной Франции открывали свои ворота перед вновь коронованным королем. Между тем Бэдфорд, все время остававшийся без денег и подкреплений, вдруг получил помощь, и Карл VII, отброшенный от стен Парижа, отступил за Луару, а города по Уазе снова покорились герцогу Бургундскому. В этой новой войне Жанна сражалась с ее обычной храбростью, но и с удручающим сознанием того, что ее предназначение выполнено. Во время защиты Компьеня она попала во власть незаконного Вандома, который продал ее герцогу Бургундскому, а тот — англичанам. Для англичан ее победы были торжеством колдовства, и после годичного заключения ее по обвинению в ереси привлекли к суду церкви с епископом Бове во главе.

В течение долгого процесса употребляли все уловки, чтобы запутать ее в показаниях, но здравая простота крестьянской девушки расстраивала все старания судей. «Веришь ли ты, —спрашивали ее, — что ты находишься в состоянии благодати?» «Если нет, — ответила она, — Бог приведет меня к нему; если да, то Он сохранит меня в нем». Ее плен, доказывали ей, показал, что Бог покинул ее. «Если Богу было угодно, чтобы меня взяли, — кротко отвечала она, — то это к лучшему». «Подчинишься ты, — спросили у нее, наконец, — приговору воинствующей церкви?» «Я пришла к королю Франции, — ответила Жанна, — по велению Бога и церкви, торжествующей на Небе; ей я и покоряюсь». «Я скорее умру, — воскликнула она с увлечением, чем откажусь от того, что сделала по приказу моего Господа!» Ей запретили посещать обедню. «Господь может позволить мне слушать ее без вашей помощи», — сказала она со слезами. «Не запрещают ли тебе твои голоса, — спросили судьи, — подчиняться церкви и папе?» «О, нет! Наш Господь первый служил».

Неудивительно, что когда процесс затянулся и за допросом следовал допрос, мужество больной и лишенной всякого религиозного утешения Жанны, наконец, поколебалось. На обвинение в колдовстве и сношении с дьяволом она еще твердо отвечала апелляцией к Богу. «Я обращаюсь к моему судье, — сказала она, когда ее земные судьи осудили ее, к Царю Неба и земли. Бог был всегда моим руководителем во всем, что я совершила. Дьявол никогда не имел власти надо мной». Она согласилась на формальное отречение от ереси только для того, чтобы ее освободили из военной тюрьмы и перевели в церковную. Действительно, среди английских наемников она опасалась покушений на свою честь, для предотвращения которых она с самого начала надела мужское платье. В глазах церкви ее одеяние было преступлением, и она сменила его, но новые оскорбления вынудили ее вернуться к этому единственному остававшемуся у нее средству, и это было объявлено возвращением к ереси, обрекавшим ее на смерть.

На рыночной площади Руана, где теперь стоит ее статуя, был сложен большой костер. Даже грубые солдаты, вырвавшие ненавистную «ведьму» из рук духовенства и ведшие ее на смерть, замолкли, когда она дошла до костра. Один из них даже передал ей грубый крест, сделанный из палки, которая была у него в руках, и она прижала его к своей груди. «О, Руан, Руан! — воскликнула она, с высоты эшафота окидывая взглядом город. — Я очень боюсь, что ты пострадаешь за мою смерть». «Да! Мои голоса были от Бога! — внезапно воскликнула она, когда наступила последняя минута. — Они никогда не обманывали меня!» Скоро пламя дошло до нее, голова ее опустилась на грудь, раздался крик: «Иисусе!» «Мы погибли, — пробормотал один воин, когда толпа стала расходиться, — мы сожгли святую».

Действительно, дело англичан было безвозвратно проиграно. Несмотря на пышную коронацию малолетнего Генриха VI в Париже, Бедфорд с присущим ему благоразумием оставил, по-видимому, всякую надежду надолго удержать за собой Францию и вернулся к первоначальному плану своего брата — обеспечить за собой Нормандию. В течение года двор Генриха VI оставался в Руане, в Кане был основан университет, и какие бы грабежи и беспорядки ни допускались в других местностях, в излюбленных областях постоянно поддерживались правосудие, хорошее управление и безопасность сношений. В Англии Бедфорда решительно поддерживал епископ Уинчестерский, возведенный в сан кардинала и в это время снова управлявший страной при посредстве Королевского совета, несмотря на бесплодное сопротивление герцога Глостерского.

Даже когда интриги Глостера вынудили его покинуть Совет, его огромное богатство лилось без остановки в истощенную казну, пока его займы короне не дошли до полумиллиона; а после освобождения Орлеана он без стеснения направил на помощь Бедфорду армию, набранную им за свой счет для похода против гуситов Богемии. Дипломатическое искусство кардинала выявилось в вымоленном им у Шотландии перемирии и в его личных стараниях предотвратить примирение Бургундии и Франции. Однако в 1435 году герцог Бургундский заключил формальный договор с королем; еще более тяжелым ударом для англичан была смерть Бедфорда. Париж внезапно восстал против английского гарнизона и высказался в пользу Карла VII. Владения Генриха VI сразу ограничились Нормандией и дальними крепостями Пикардии и Мена.

Но имея перед собой целую вооруженную нацию, горсть английских воинов боролась с такой же отчаянной храбростью, как и в дни побед. Самый смелый из их вождей, лорд Тальбот, перешел Сомму вброд, по горло в воде, чтобы освободить Кротуа, и переправил свой отряд через Уазу для спасения Понтуаза на глазах у французской армии. Преемник Бедфорда по регентству, герцог Йоркский, своими талантами остановил на время поток неудач, но зависть к нему советников короля оказала роковое влияние на ход войны. Новая попытка заключить мир была предпринята графом Суффолком, который после отправки престарелого Бофора в Уинчестер руководил Советом и вел переговоры о браке Генриха VI с Маргаритой, дочерью Рене, или герцога Анжу. Не только Анжу, вовсе не принадлежавшее Англии, но и Мен, оплот Нормандии, были отданы герцогу Рене как плата за брак, который граф Суффолк считал прелюдией к миру.

Однако его условия и отсрочки, еще оттянувшие заключение окончательного мира, позволили собраться с силами военной партии с Глостером во главе. Опасность встретила резкий отпор. Глостера арестовали на пути в парламент по обвинению в тайном заговоре, а через несколько дней его нашли мертвым в его доме. Но вызванные действиями Глостера затруднения остановили графа Суффолка в переговорах, и хотя угрожая войной, Карл VII добился сдачи Леманса, но в основном условия договора остались невыполненными. Ситуация стала безнадежной. Через два месяца после возобновления войны половина Нормандии была в руках Дюнуа; Руан восстал против слабого гарнизона и отворил ворота Карлу VII, а поражение англичан при Фурминьи послужило сигналом к восстанию всей остальной провинции. Сдача Шербура в 1450 году отняла у Генриха VI последний населенный пункт Нормандии, а через год был утрачен остаток Гиени. Гасконь, впрочем, еще раз подчинилась Англии, когда на ее берега высадилось войско под командой Тальбота, графа Шрусбери; но прежде чем ему на помощь смогли перебраться через Ла-Манш двадцать тысяч человек, набор которых был разрешен парламентом, граф Шрусбери вдруг очутился лицом к лицу со всей французской армией. Его отряд был истреблен огнем неприятеля, а сам граф пал на месте.

Сдача одной крепости за другой обеспечила окончательное изгнание англичан из Франции. Таким образом, Столетняя война закончилась не только потерей для Англии всех завоеваний, совершенных со времен Эдуарда III, за исключением Кале, но и потерей большой южной области, постоянно остававшейся в руках англичан со времени брака ее герцогини Элеоноры с Генрихом II, а также превращением Франции в гораздо более сильную державу, чем она была раньше.