Второй республиканский эксперимент в Испании

Второй республиканский эксперимент в Испании

Бегство короля вечером 14 апреля 1931 года, когда стали известны первые результаты выборов, подтвердило худшие опасения. Оказываясь в затруднительном положении, Бурбоны демонстрировали готовность спасаться бегством, защищая собственную жизнь, и бросали свои владения на произвол судьбы. Как и в 1868 году, ведущие силы страны сочли возможным пожертвовать монархом, чтобы утихомирить республиканцев и убрать возбужденные толпы с городских улиц. Отказ военных вмешаться в ситуацию в значительной степени объясняет, как появилась на свет Вторая испанская республика. Современный британский исследователь Г. У. Бакли назвал это ход «отрицательным решением». Однако «отказ» истеблишмента был сродни политическому локауту, в традициях классической Персии, когда за смертью правителя следовали несколько дней полной анархии, чтобы подданные увидели спасителя в новом обладателе власти. Между тем «безвластие» требовало хоть каких-то мер по восстановлению порядка. Дон Мигель Маура, перекинувшийся в республиканца сын ведущего консервативного политика первой четверти века, создал Временное республиканское правительство, пока Альфонсо XIII добирался до Картахены, чтобы отплыть в Лондон.

Так Испания начала второй республиканский эксперимент, который оказался ничуть не лучше первого, с его суматохой и насилием, который провели вослед «Славной революции» 1868 года. Чтобы доказать свою жизнеспособность, новая республика, la nica bonita («прекрасное дитя»), должна была создать абсолютно новую структуру власти. Пусть король бежал, однако институт монархии гораздо больше конкретной личности, это была основа экономической и политической структуры общества. Очень быстро «жизненные силы» нации оправились от первоначального смятения, перегруппировались и заняли свои «естественные» места в обществе. Нация рассчитывала на итоговое возвращение короны, как происходило в 1814 и 1875 годах. По словам главы Временного правительства дона Нисето Алькала Саморы, «идеальная республика есть монархия без короля».

Парк Гюэль, творение Гауди в Барселоне

Реакционные силы цеплялись за любой повод, чтобы выразить недовольство или возмутиться; даже полное бездействие Временного правительства не могло предотвратить столкновений со старым режимом. Чтобы провести хотя бы наиболее насущные реформы, новой политической элите пришлось поколебать фундамент испанского общества и столкнуться с теми, кто был готов действовать на опережение против любых попыток «отрицать прошлое». Как отмечал один видный республиканец, новое правительство могло утешаться тем фактом, что пришло к власти не в результате очередного militarada (военного переворота). Однако слишком рано взывать к общественному согласию, пока в стране не сформированы новые органы управления.

В тот самый день, когда страна радовалась, исполненная надежд и ожиданий по поводу la nica bonita, произошло событие, которое обнажило всю сомнительность союза, пусть даже временного, антимонархических сил. Компанис поднял республиканский триколор на балконе мэрии Барселоны, а Масия, лидер ликующих левых (la esquerra), объявил Каталонию автономным государством в составе Иберийской федерации. Восемнадцатого апреля сразу три министра бросились в столицу Каталонии, чтобы заставить Масию отменить объявление автономии и заставить его принять условия, принятые республиканским комитетом в Сан-Себастьяне 17 августа 1930 года — то есть вынести предложение об автономии на референдум, а затем добиться ратификации решения национальным парламентом.

ЦЕРКОВЬ, АГРАРНАЯ РЕФОРМА, МЕСТНАЯ АВТОНОМИЯ И ОБРАЗОВАНИЕ

Шумиха по поводу региональных амбиций еще не улеглась (точнее, эти проблемы предпочли замолчать, чтобы не разрушать республиканскую коалицию), когда на повестке дня оказался старый и по-прежнему больной вопрос, настоящее испытание для неопытных политиков левого крыла и центра, вызов, заставивший задуматься о новых целях и средствах их достижения. Временное правительство внезапно узрело перед собой, образно выражаясь, стяг традиций и веры и услышало боевой клич: «Бог, страна и король!» Отношения с церковью не могли быть простыми, особенно в контексте довольно опрометчивых посулов, обещавших народу свободу вероисповедания и светское образование. Первого мая 1931 года кардинал Сегура, архиепископ Толедо и примас Испании, недвусмысленно высказался относительно Второй республики, фактически озвучив позицию церкви. Дон Фернандо де лос Риос, социалистический министр юстиции, счел выступление кардинала объявлением войны.

Десятого мая клуб монархистов в Мадриде провел собрание, на котором присутствовали многие представители прежней элиты; они не стеснялись в выражениях, характеризуя новую власть, и в открытую говорили о необходимости вернуть на трон Альфонсо XIII. Народ откликнулся протестами, которые переросли в массовые беспорядки, по всему полуострову поджигали соборы и церкви, в убеждении, что «традиционалистская скверна» исходит именно оттуда; говорили, что эти поджоги спровоцировали сами традиционалисты, чтобы напугать клириков. Отношения церкви и государства ухудшились сильнее прежнего с обнародованием планов по изъятию из школ святых образов, исключению религии из образовательного процесса, «обезцерковливанию» кладбищ, узакониванию разводов, запрещению таких празднований, как пасхальный карнавал в Севилье, отмене субсидий монашеским орденам и изгнанию иезуитов (очередному) из Испании. Жаркое лето 1931 года достигло точки кипения 8 октября, когда парламент продолжил дебаты по умалению роли церкви в республиканской Испании. Неделя после этой дискуссии показала, до какой степени разгорелись страсти. Церковный вопрос оказался проверкой эффективности нового режима: на кону стояло влияние на общество, прежде всего на молодежь. Католики требовали не больше и не меньше чем полного восстановления религиозного государства. Новый парламент принялся толковать конституцию, пытаясь угодить всем, а вот коалиционное правительство не выдержало напряжения.

Ранним утром 14 октября, сразу после завершения парламентских дебатов по вопросам религии, Алькала Самора, глава правительства, и Маура, министр внутренних дел, заявили о своем уходе; аграрии и блок депутатов от Страны басков и Наварры объявили о временном неучастии в работе парламента; радикалы Леру, которые воздержались при обсуждении религиозных вопросов, предпочли отстраниться от неловкого альянса с социалистами и республиканцами Асаньи. Вторая крупнейшая фракция парламента (89 мест против 117 у социалистов из общих 470), радикалы, отказалась продолжать сотрудничество с Асаньей в формировании правительства на том основании, что они не могут смириться с деятельностью социалистов. Асанья был опытным политиком и выдающимся литератором, имел сильное влияние в кругах интеллектуалов и профессионалов, однако его собственная парламентская группа (Accion Respublicana) смогла собрать всего 27 голосов. Поддержка ведущих интеллектуалов страны, организованная при помощи «Объединения во имя республики», которое в кортесах представляли Хосе Ортега-и-Гассет и Мигель де Унамуно, также слабела на глазах. Надежды на демократическое возрождение Испании разбивались суматохой парламентских дискуссий.

Всеобщие выборы 28 июля 1931 года обеспечили республиканцам более уверенную победу, чем городское голосование 14 апреля, однако выход радикалов из парламентской коалиции в декабре кардинально ослабил левых, и о принятии сколько-нибудь прогрессивных законов уже не приходилось помышлять.

Следующей, по всем меркам, наиболее значимой проблемой, не столько сиюминутного, сколько, так сказать, глобального значения, представлялась модернизация сельского хозяйства и наведение хотя бы подобия порядка в сельской местности. За предыдущие сотни лет не произошло никаких существенных улучшений ни в типах выращиваемых культур и систем возделывания почвы, ни в условиях землевладения и землепользования. Благодаря этой косной структуре сельскохозяйственная Испания продолжала страдать то от недорода, то от перепроизводства. Засуха 1930 года уничтожила урожай оливок, оставив провинции наподобие Хаэна в полной нищете. Неожиданно высокий урожай злаков в 1932-м, а также урожай 1934 года, с другой стороны, обрушили цены на пшеницу, фактически разорив мелких собственников, пайщиков и арендаторов Старой Кастилии.

Мировая рецессия вслед за финансовым кризисом на Уоллстрит в 1929 году усугубила положение. Традиционные покупатели испанских продуктов из Леванта (Британия и Франция) ввели квоты на импорт и протекционистские тарифы. Безработица росла, особенно на юге, прежде всего среди молодежи, из-за высокой рождаемости и ограничений внутренней миграции.

Ситуация в 1931-1932 годах для аграрной реформы была менее благоприятной, чем когда-либо, даже с учетом заинтересованности тех, кто претендовал на искреннее желание наконец сделать сельское хозяйство Испании конкурентоспособным. Технических проблем хватало: требовалось охватить реформой все многообразие природных и социальных условий в различных регионах страны. Комментаторы рассуждали о невозможности единого закона для всей страны и выражали озабоченность по поводу однобокости намеченной реформы, которая, такое создавалось впечатление, затрагивала преимущественно южные латифундии (Андалусия, Эстремадура, Ла-Манча, Саламанка и Толедо). Там ситуация и вправду находилась на грани катастрофы — миллион безземельных крестьян жил впроголодь, — однако это было вовсе не уникальное явление. Как бы то ни было, даже программа-минимум не получила одобрения парламента, еще на стадии рассмотрения в комитетах.

Тот баланс парламентских фракций, о котором говорилось выше, оказался подорван небольшой, но весьма активной группой депутатов-аграриев, утверждавших, и не без оснований, что те, кто на словах ратует за справедливость и модернизацию сельской местности, на самом деле не спешат поддерживать законопроект. На этом негативном фоне, изобилующем юридическими и политическими осложнениями, и начались решающие дебаты в середине марта 1932 года.

Как будто этого не было достаточно, чтобы воспрепятствовать проведению аграрной реформы, парламенту пришлось обсуждать декларацию об автономии Каталонии, в соответствии с третьей статьей конституции, которая называла Испанию «единым государством, имеющим городские и региональные автономии». В отличие от аграрной реформы, которую поддерживали в обществе, пусть и недостаточно активно, автономию гневно клеймили не только большинство депутатов, но и ведущие интеллектуалы страны (например, Унамуно и Ортега-и-Гассет, которые вернулись в парламент как члены социалистической партии). Конфликт из-за двух этих законопроектов стал серьезным препятствием на пути к общественному согласию.

Парламентские дискуссии заняли все лето 1932 года. Если бы не восстание генерала Санхурхо 10 августа, эти два законопроекта, принципиально важных для правительства, могли бы никогда не воплотиться в жизнь. Неудавшийся переворот заставил правительство действовать. Премьер-министр Асанья воспользовался мятежом как поводом осуществить реформы; 9 сентября оба законопроекта были приняты, а Асанья признался, что действия генерала Санхурхо позволили приступить к проведению аграрной реформы. Около 90 000 гектаров земли конфисковали у землевладельцев-аристократов, участвовавших в перевороте. В этом смысле реформа оказалась лишь наказанием для двадцати семи грандов, поддержавших Санхурхо.

В сфере образования республиканской администрации удалось добиться значительных изменений. Бюджетные расходы на образование удвоились в 1931-1932 годах. Число учителей росло на 5000 человек за год, их жалование существенно повысилось. Вообще культурные и образовательные достижения этого периода превзошли все ожидания. Число детей, посещающих школу, к примеру, выросло с 40% в 1931 году до 55% в 1932 году; школы появились в самых бедных и отдаленных уголках страны. Федерико Гарсия Лорка (1898-1936), поэт и драматург, популяризировал испанский классический театр по всему полуострову с группой бродячих актеров «Ла Баррака».

Однако намеченная цель — всеобщая грамотность и вытеснение церкви из сферы образования — оказалась недостижимой. Стране требовалось около 30 000 новых школ, но построено было в 1931-1933 годах всего 6000. Юг Испании вновь оказался на периферии реформ; его населению, лишенному всяких духовных и физических стимулов, приходилось выживать в нечеловеческих условиях. На юге уровень неграмотности составлял 44% от общего населения. Двадцать лет спустя, в 1950 году, в Хаэне насчитывалось 36,9% неграмотных, а самый низкий уровень по Эстремадуре и Ла-Манче отмечался в Толедо — 25,4%.