1877 год 10-й год правления Мэйдзи

1877 год

10-й год правления Мэйдзи

Государственные расходы существенно превышали доходы, инфляция набирала обороты, продукция земледельцев дорожала, но дорожало и многое из того, что было нужно крестьянам. Росла и производительность труда. Поэтому довольно скоро размер сельскохозяйственных налогов стал в реальности меньшим, чем платили крестьяне до падения сёгуната своему хозяину. Однако «сухие» проценты не могут дать однозначного представления о том, как жили люди. Переход от полунатурального хозяйствования к товарно-денежному проходил нелегко, развивалось отходничество, город начинал высасывать крестьян из деревни, в самой деревне большее место стало занимать выращивание шелковичного червя, чая, коров, дети ходили в платную школу, какая-то часть юношей стала служить в армии. Менялся сам стиль жизни, а это всегда воспринимается болезненно.

Еще в конце 1876 года в префектурах Миэ, Аити, Сайтама и Сакаи случилось несколько крупных крестьянских волнений. Крестьяне требовали понижения налогового бремени, 57 тысяч человек подверглись наказаниям. Однако уже 3 января напуганное правительство понизило земельный налог до двух с половиной процентов от стоимости земли (местные налоги – до одной пятой этой суммы). Это привело к снижению налогового бремени на четверть. В связи с этим государственные расходы и чиновничий аппарат подлежали сокращению. Денег не хватало ни крестьянам, ни правительству.

24 января Мэйдзи отправился на корабле в Кобэ. Там он открыл новую железнодорожную линию, по которой он доехал из Кобэ до Киото. Пять лет назад при открытии железной дороги между Токио и Иокогамой в императорском указе говорилось о том, что железная дорога будет способствовать процветанию народа. Сейчас такие высокие слова не употреблялись, Мэйдзи лишь призвал чиновников, строителей и народ совместно порадоваться.

На сей раз Мэйдзи путешествовал в персональном вагоне. Вагон сработали в Англии, но его устройство и убранство отражали японские реалии. Символы императорского достоинства – хризантемы и драконы – украшали его. Хотя в комнате в голове вагона император сидел на мягких диванах, туалет был устроен на японский лад – справлять нужду следовало на корточках. Паровоз вел англичанин, но до появления первых японских машинистов оставалось ждать всего два года. Количество иностранных железнодорожных служащих, совсем недавно превышающее сто человек, стало уже сокращаться. Квалификация местных кадров была высокой, а платили им намного меньше.

В Киото Мэйдзи не появлялся уже давно. Его целью было посещение захоронений основателя династии Дзимму и своего отца Комэй, со дня смерти которого минуло уже целое десятилетие.

Радуюсь мысли,

Что в этом году увижу

Первый снег

В столице цветов,

Где жил я так долго.

Цукиока Ёситоси. Мэйдзи и Харуко наблюдают за представлением (1877 г.)

Во дворце Госё Мэйдзи встречался с членами правящего дома, аристократами. Строения дворца заметно обветшали. Мэйдзи распорядился нанять 4 тысячи человек, чтобы они поддерживали дворцовое хозяйство в удовлетворительном состоянии. Кроме могил предков и синтоистских святилищ, Мэйдзи посещал школы, фабрики, ферму, представления театра Но, синтоистские мистерии кагура, железнодорожные станции, буддийские храмы в пригородах Киото и в Нара. Место предполагаемого захоронения Дзимму было приказано привести в порядок. Император совершил паломничество туда в День основания империи (Кигэнсэцу). Отправил Мэйдзи посланцев и к захоронению царедворца Фудзивара-но Фухито (659–720), отметив его заслуги в создании законодательной системы того далекого времени.

Храмы и святилища Мэйдзи посещал в традиционной одежде, школы и заводы – в европейской.

Посещение тех мест, которые были связаны со становлением японской государственности, придавали им новый статус в нынешней официальной идеологии. Мэйдзи старался показать, что не только «прогресс» волнует его – он дорожит и историческим наследием. В умах людей Токио должен был ассоциироваться с реформами и устремленностью в будущее. Нара и Киото предназначалась роль «фундамента», раствора, который должен скрепить собой детали возводимого здания под названием «Новая Япония». В это время устои искали не в том прошлом, которое ассоциируется с сёгунатами, а в прошлом более давнем, когда ни о каких военных правителях еще и не слышали.

Ёсю Тиканобу. Череда японских императоров (1879 г.)

Наверху изображен Дзимму, внизу – Мэйдзи с супругой. Между ними располагаются «портреты» нескольких императоров древности.

Действительность преподносила все новые доказательства того, что приверженность самурайскому прошлому служит деструктивной силой. Ко времени поездки Мэйдзи в Киото, в Кагосима, столице бывшего княжества Сацума, а ныне – центре префектуры Кагосима, все уже было готово к самому серьезному самурайскому восстанию, которое случилось в правление Мэйдзи. Историки обычно называют это восстание «юго-западной гражданской войной».

Сайго Такамори покинул Токио в 1874 году и обосновался в родном Сайго Такамори на охоте городе Кагосима. Вслед за ним последовали несколько сотен его земляков из императорской гвардии и полиции. Сайго получил возможность отдохнуть от дел, часто охотился. В то же время он основал несколько «частных школ» (они больше напоминали военные училища) для воспитания «настоящих» самураев, которые готовили себя к самым решительным действиям. Сайго тратил на эти училища свои сбережения, губернатор из государственных средств платил жалованье преподавателям и даже закупал «учебные пособия» в виде оружия. Обстановка в префектуре была такая, что для подростков и молодых людей посещение училища стало практически обязательным.

Сайго Такамори на охоте

Княжество Сацума традиционно было одним из самых военизированных. Это объясняется тем, что там, в отличие от подавляющего большинства других княжеств, в состав «настоящих» самураев традиционно включались и «госи» – те самураи, которые занимались сельским хозяйством. В других частях страны госи утратили свой самурайский статус еще в начале правления Токугава и влились в состав крестьянства, заняв руководящие должности в местном административном аппарате. В Сацума самураи и их семьи составляли около 25 процентов населения (в «обычных» княжествах доля самураев составляла 5—10 процентов). Вместе с самураями городскими самураи сельские с готовностью посещали военные училища.

Слушатели училищ никогда не ставили перед собой цели свержения Мэйдзи. Они полагали, что их император окружен людьми неправедными, от которых и следует его избавить. Сам Сайго сравнивал нынешнюю Японию с проржавевшим колесом – для того чтобы оно снова закрутилось, следовало крепко ударить по нему молотком и сбить ржу.

Общее число «учеников» в школах Сайго составляло около 13 тысяч человек. В декабре прошлого года из Токио в Кагосима были направлены секретные агенты. В их задачу входила проверка сообщений об антиправительственном духе занятий в местных училищах. Однако студенты схватили одного из них, Накахара Хисао, и обвинили его в подготовке покушения на их любимого Сайго. Под пытками Накахара признался в преступном замысле (потом он отказался от показаний). Это признание послужило непосредственной причиной волнений, которые переросли в восстание и войну. Самураи Сайго были недовольны очень многим, но они выступили с оружием в руках только тогда, когда посчитали, что жизни их сюзерена грозит опасность. Они руководствовались привычным кодексом чести и были верны не столько идеям, сколько своему господину.

Поскольку нанятый правительством пароход собирался забрать оружие из арсенала Кагосима, слушатели училищ при полном попустительстве местной полиции разграбили его. Сайго заявил, что отправляется в Токио в сопровождении правительственных войск, чтобы выяснить обстоятельства заговора против него. Под «правительственными войсками» разумелись его собственные формирования. Для большей убедительности он и его офицеры были одеты в сохраненную ими униформу императорских войск.

20 февраля войска Сайго Такамори численностью в 15 тысяч человек пересекли границу префектуры Хиго и вошли в город Кумамото. Непосредственной целью восставших был местный замок – главная цитадель правительства на юге Кюсю. Одно имя легендарного Сайго наводило ужас на защитников крепости, недавних крестьянских сыновей. Тем не менее войска Сайго не сумели войти в защищенный массивными стенами огромный замок с пятью десятками башен. Армия Сайго была вооружена пушками и винтовками, но две попытки штурма средневекового замка окончились неудачей, мятежники приступили к длительной осаде. 22 февраля нападавшим во время боя в открытом поле удалось захватить флаг 14-го полка под командованием Ноги Марэсукэ, будущего героя японско-русской войны.

Замок Кумамото

Ужас испытывали не только солдаты Мэйдзи. Уже в самом начале восстания губернатор Иокогамы уведомил иностранные представительства, что не может гарантировать их безопасность. Готовясь к эвакуации, с разных концов света в Иокогаму заспешили военные корабли.

Самураи, проживавшие в Кумамото, стали переходить на сторону восставших. Они говорили, что нынешняя европеизация лишила страну ее былого величия. Численность войск Сайго составляла теперь 20 тысяч человек. Сам он не был оголтелым антизападником – в число его кумиров входил Джордж Вашингтон. Перед военными действиями и даже после их начала он заявлял, что его целью является добраться до Токио и задать несколько нелицеприятных вопросов правительству. Пусть только правительственные войска пропустят его армию, которая собирается мирным маршем дойти до столицы. Наверное, он лукавил. В любом случае логика военных действий и радикализм окружения Сайго привели к возникновению полномасштабной гражданской войны.

Сам Мэйдзи, скорее всего, сожалел о случившемся, поскольку Сайго сыграл в свое время выдающуюся роль во время реставрации императорской власти. Его симпатия по отношению к Сайго и надежда уладить дело миром объясняют, почему Сайго был лишен придворного ранга и официальных должностей только 9 марта. Надо сказать, что и некоторые люди из ближайшего окружения Мэйдзи также не испытывали ненависти по отношению к Сайго. Так, Кидо Такаёси полагал, что Сайго просто плохо информирован и потому заблуждается.

Мэйдзи пребывал в подавленном состоянии. Он больше не выбирался за пределы Госё, забросил свои ежедневные занятия и даже верховую езду. Он часто затворялся в женской части дворца, куда практически никто из членов правительства не имел доступа. Мэйдзи сильно пил в это время, причем, как отмечает один из свидетелей, он пил сакэ не из обычных крошечных рюмочек, а из больших чаш, которые он наполнял до краев[132]. Здесь же, в Киото, у Мэйдзи случился первый приступ бери-бери, что также вряд ли могло помочь императору преодолеть депрессию. Эта болезнь зачастую приводила к летальному исходу. Недуг вызывался недостатком витамина В;. Он содержался в оболочке зерен риса, но японцы предпочитали обрушенный, «белый» рис. Именно белый рис считался признаком «богатой» жизни. Бери-бери была распространена в Японии очень широко. Однако в то время причины болезни оставались невыясненными.

Стандартным советом докторов была «смена воздуха». Именно этот способ лечения посоветовали они принцессе Кадзуномия, сестре Комэй и вдове сёгуна Иэмоти. Она тоже заболела бери-бери в августе этого года. Кадзуномия отправилась в горы Хаконэ, но было слишком поздно. Она умерла 2 сентября в возрасте 33 лет. Несмотря на то что в свое время она изо всех сил сопротивлялась браку с сёгуном, она оказалась преданной своему мужу супругой. Кадзуномия завещала похоронить ее не на своей родине в Киото, а в фамильной усыпальнице Токугава, находившейся при храме Дзодзёдзи в Токио. В руки ей вложили стеклянную пластину с фотографией Иэмоти. Это было его единственное фотографическое изображение. Изображение, которое Кадзуномия унесла с собой.

Правительственные войска обороняют замок Кумамото

Мэйдзи назначил принца Арисугава Тарухито и Ямагата Аритомо командовать своей армией. Десять лет назад Сайго и Арисугава сражались на стороне императора, теперь они стали врагами. И это при том, что оба они по-прежнему считали себя приверженцами Мэйдзи.

В Кумамото постоянно прибывали правительственные войска. Их доставляла компания «Мицубиси», в распоряжении которой находился к этому времени 61 корабль – более половины пароходного «парка» Японии. Политика взращивания отечественного предпринимателя начала приносить ощутимые плоды не только на линии Иокогама – Шанхай.

В то же самое время резервы пополнения армии повстанцев были почти исчерпаны, крестьяне не сочувствовали самурайскому делу, а сам Сайго, про которого в начале восстания пошли слухи, что он отменил земельный налог, видел в крестьянах только источник пополнения провианта и рабочей силы. Численность армии достигла 30 тысяч человек, но слишком многие были мобилизованы под страхом смертной казни и их боеспособность близилась к нулю. Сами самураи Сацума тоже мало представляли себе, за что они воюют. Они отчетливо осознавали, что им не нравится правительство, но что их ждет после его отставки, оставалось покрыто мраком. Зато они знали, кто ими командует, и были готовы умереть за Сайго. Основной объединяющей силой войска была личная преданность – наивысшая добродетель самурая. В этом заключалась сила самурая. Это же было и его главной слабостью: без «хозяина» он переставал ориентироваться в социальном пространстве.

Решение об осаде крепости стало крупнейшей стратегической ошибкой кампании Сайго. Он не имел возможностей для ведения затяжной войны. В стране было множество недовольных правительством самураев, но для них Сайго Такамори оставался человеком из ненавистного княжества Сацума, представители которого играли ведущую роль в Токио. Они не сумели преодолеть клановое недоверие и не присоединились к армии Сайго.

Войска Сайго не сумели взять крепость Кумамото, осада была снята через 54 дня. В результате ожесточенных боев потери с обеих сторон достигли 7500 человек. Сам город Кумамото сгорел дотла. Война продолжалась еще пять месяцев, но никакой речи о победе Сайго уже не шло. Это была агония. Правительственная армия наступала, войска Сайго отступали, пытаясь избежать окружения и полного разгрома. Сайго страдал ожирением и почти всегда передвигался в носилках. В это время он весил около центнера.

После продолжительной болезни, не дождавшись окончательного триумфа правительственной армии, 26 мая скончался один из ближайших советников императора – Кидо Такаёси. 28 июля Мэйдзи смог вернуться в Токио, уже не опасаясь, что его отъезд из Киото может быть воспринят как бегство.

24 сентября Сайго, армия которого уменьшилась теперь до 40 человек, отказался сдаться и, поклонившись в сторону императорского дворца, сделал себе харакири. Его друг Бэппу Синсукэ отрубил ему голову и похоронил ее. Через несколько минут его сразила правительственная пуля. После того как солдаты императора обнаружили закопанную в землю голову Сайго, ее тщательно вымыли и поднесли Ямагата Аритомо. Тем не менее люди все равно сомневались в правительственном сообщении о смерти Сайго – ореол, окружавший его личность, был слишком ярок, чтобы они поверили в вульгарную смерть. Той осенью Марс подошел к Земле необычно близко, это было истолковано как знамение. Стали говорить, что Сайго превратился в звезду. Звезду надежды на лучшую жизнь. Каждый вкладывал в это понятие свои представления о справедливом переустройстве мира.

Сайго Такамори, превратившийся в звезду

Мэйдзи поручил императрице Харуко написать стихотворение на смерть Сайго. Она сложила:

У берегов Сацума

Волны утихли.

Были они высоки —

Рябь вначале,

Буря потом.

Победа далась императорским войскам дорогой ценой. В войне приняло участие 65 тысяч человек, 6 тысяч из них погибли. Число раненых составило 10 тысяч. Прямые правительственные расходы достигли 42 миллиона иен – 80 процентов годового бюджета страны. Правительство напечатало столько бумажных денег, что в скором времени за 1 иену серебром давали почти полторы иены ассигнациями.

Повстанцы потеряли убитыми 18 тысяч человек. Восстание Сайго Такамори оказалось самым масштабным и самым последним в череде массовых выступлений самураев против правительства. Теперь недовольные правительством окажутся способны только на «точечный» террор. Отец Николай, описав, в каком образцовом порядке содержится кладбище в Кагосима, где покоился прах повстанцев, проницательно отмечал в 1882 году: «Знать, за ним (Сайго Такамори. – А. М.) есть польза, и эта польза несомненно есть, это – кровопускание, чрез которое избыток беспокойных сил Японии испарился; Сайго – ланцет, которым была пущена кровь Японии; жаль только, что с застарелою – дрянной кровью самурайщины вытекло много свежей и питательной»[133].

Война правительства и Сайго получила широкое освещение в прессе. Фукути Гэнъитиро стал первым военным корреспондентом в истории Японии. Получить разрешение помог ему Ито Хиробуми, с которым Фукути познакомился в 1871 году во время пребывания в Америке, где они изучали банковское дело. Позднее к Фукути присоединился корреспондент из газеты «Хоти симбун» («Известия»). Репортажи Фукути в возглавляемой им газете «Нити-нити симбун» («День за днем») произвели сенсацию, тираж газеты превысил 10 тысяч экземпляров – немыслимая цифра по тем временам. Статьи Фукути были, естественно, полностью проправительственными, в апреле Мэйдзи дал ему аудиенцию, подарил 50 иен и два шелковых отреза. Власти понимали, что в новом обществе прессе принадлежит колоссальная роль.

За день до смерти Сайго наложница императора Янагихара Наруко родила сына. Он был зачат еще в то время, когда гражданская война только начиналась. Как и первый сын Мэйдзи, он прожил недолго. Сам же Мэйдзи возобновил свои занятия верховой ездой и китайской классической философией. Вскоре он станет слушать лекции по «Кодзики». В конце года, адресуясь к президенту Франции Мак-Магону, Мэйдзи подписал свое послание так: «Муцухито, император Японии волею Неба, потомок непрерывной линии императоров в десять тысяч поколений». Китайский император пошел на немыслимую уступку и стал обращаться к Мэйдзи как к «Великому Императору Великой Японии», признав его равным себе.

Кобаяси Киётика. Фукути Гэнъитиро на фронте

Хотя Мэйдзи предстояли еще долгие годы правления, уже в это время он озаботился историей своего царствования и отдал Историографической палате (Сюсикан) распоряжение о создании истории только что закончившейся гражданской войны.

Несмотря на войну, страна продолжала жить и работать. Поражает та скорость, с которой Япония импортировала последние достижения западной техники. В этом году в Японию приплыл Александр Белл, сделавший в прошлом году величайшее изобретение – телефон. Работу своего оборудования он проверял на линии Токио – Иокогама. Провода соединили также Министерство промышленности и Министерство двора. В это же время начинается и импорт велосипедов. Большинству японцев они оказались не по карману. В основном их не покупали, а брали напрокат.

В правительстве хорошо понимали важность информационной инфраструктуры для современного общества и экономики. Поэтому созданию телеграфа и современной почты уделялось первостепенное внимание. В этом году было отправлено 770 тысяч телеграмм и более 38 миллионов писем! Восстание Сайго также убедило руководство страны в необходимости незамедлительного расширения сети железных дорог.

Пока на юго-западе страны шла война, а сам Мэйдзи пребывал в Киото, в столице был основан Токийский университет. В его состав вошли четыре факультета: юридический, филологический, естественных наук и медицинский. Целью университета стала подготовка специалистов, овладевших западной наукой и традиционными ценностями японской культуры. В пояснительной записке Като Хироюки, который стал деканом первых трех названных выше факультетов, специально подчеркивалась важность изучения японской и китайской литературы. В эпоху господства в ученой среде ультразападнических настроений такая декларация была делом отнюдь не таким тривиальным, как это может показаться сегодня. Перечень изучаемых дисциплин включал в себя английский, французский и немецкий языки, западную, китайскую и японскую литературу, философию, историю. Между Востоком и Западом был соблюден разумный баланс, в штате преподавателей находились как японцы, так и иностранцы.

Что до более «практических» областей знания, то после ряда реорганизаций в естественнонаучный комплекс вошли следующие факультеты: естественнонаучный, инженерный, медицинский и сельскохозяйственный. Точно так же обстоит дело и в нынешней Японии. На Западе инженерное и сельскохозяйственное дело изучались в институтах и колледжах, в Японии университетское образование приобрело более прикладной характер.

Большинство студентов происходило из бывших самурайских семей. Сословие самураев было упразднено, но их дети оказались более других подготовленными к новым условиям жизни.

В октябре в Токио было создано и другое учебное заведение – закрытая школа Гакусюин. Там учились дети принцев и аристократов. Несколько позже школа перешла в прямое подчинение Министерства двора. Страна гордилась своей открытостью, но элита полагала, что ее детям общаться с простолюдинами следует все-таки поменьше.

Одним из замечательных событий этого года стало открытие Первой промышленной выставки. На ее проведение была выделена солидная сумма, сопоставимая с годовым бюджетом одной из самых развитых префектур – Канагава. Выставка открылась в токийском парке Уэно 21 августа и продолжалась 102 дня. Она готовилась в самый разгар войны. Правительство решило продемонстрировать уверенность в своих силах и не стало отменять выставку, которая была запланирована еще год назад. На церемонии открытия присутствовал сам Мэйдзи, его приветствовал военный оркестр. Поскольку Мэйдзи не пристало выступать на публике, речь сказал Окубо Тосимити – выставка проводилась под патронажем возглавляемого им Министерства внутренних дел. Он сказал, что выставка будет способствовать распространению передовых технологических знаний и, таким образом, послужит процветанию страны. В адресе Мэйдзи знание уподоблялось солнцу, а мастерство – луне. Уподобление знания солнечному свету встречалось и на Западе, но луна занимала в традиционной картине мира японцев такое большое место, что обойтись без нее сочли неразумным.

Выставка оказалась, безусловно, успешной – ее посмотрели более 450 тысяч человек. К этому времени Япония уже имела опыт участия во всемирных выставках (Вена – 1872 г., Филадельфия – 1876 г.). Японцам пришлась по вкусу идея о том, что выставка может послужить местом обмена передовым опытом, технологиями, знаниями. Кроме того, выставка предоставляла прекрасную возможность для того, чтобы зримо продемонстрировать те воплощенные в изделиях плоды, которые принесла Японии вестернизация. Если на мировых выставках «коньком» Японии были изделия традиционных ремесленников и художников, то в Уэно главный упор делался на достижениях современной промышленности и сельского хозяйства.

Японский павильон на Всемирной выставке в Филадельфии

Утагава Куниаки II. Шелкомотальная машина на Первой промышленной выставке

Ватанабэ Нобукадзу. Третья промышленная выставка (1890 г.) В центре изображения – император Мэйдзи, его супруга и сын

В правительственном обращении в связи с открытием выставки с присущей японцам обстоятельностью пояснялось, что она предназначена не для обозрения диковинок и пустопорожнего развлечения – ее целью является постижение законов производства и торговли[134]. Никаких аттракционов предусмотрено не было. Даже устроенный перед одним из павильонов фонтан рассматривался организаторами прежде всего как чудо инженерной мысли. Перед входом зрителей встречала девятиметровая ветряная мельница, которая стала одним из основных символов выставки и служила прекрасным ориентиром для приезжих из глубинки. В то время девяти метров было вполне достаточно для того, чтобы сооружение можно было приметить издалека.

Точно так же как и для зрителей, правительство выпускало руководства к действию и для производителей. От них требовалось, чтобы они выставляли не диковинных рыб и насекомых, не камни необычайной формы и традиционную живопись, а товары, которые служили бы олицетворением прогресса. Значительная часть экспозиции была посвящена современным высокотехнологичным изделиям: часам, механизмам, промышленному оборудованию, приборам. При этом главное внимание уделялось не собственно изделиям, а тому, как их делают. В это время правительство волновало производство, а не потребление.

Лучшие изделия награждались правительственными дипломами. На дипломах I степени был изображен дракон – символ императора. Дипломы выставки получили около 11 процентов участников. Труд и мастерство получали признание правительства, промышленность служила идеологемой новой Японии, одной из составных частей того склеивающего раствора, который был призван обеспечить идентичность японцев как нации. Участники и зрители вовлекались в строительство на общем пространстве под названием Япония.

Перспектива. На 2-й выставке 1881 года свои изделия представили уже 28 тысяч человек, а на выставке 1903 года – 105 тысяч! С одной стороны, это говорит о крошечном размере японских предприятий того времени, с другой – об энтузиазме населения и мобилизационных возможностях властей. Выставку 1903 года посетило 4 миллиона 351 тысяча человек. То есть это были мероприятия, в которые вовлекалось огромное количество зрителей и производителей. В правление Мэйдзи не было другого мероприятия, которое посетило бы такое огромное количество людей. Точно так же как и школы, выставки создавали общую культурную и национальную память.

Летом произошло еще одно событие, на которое мало кто тогда обратил внимание. 19 июня американский зоолог Эдвард Морс отправился на поезде из Иокогамы в Токио. Проезжая мимо местечка Омори, из окна вагона он заметил небольшой холм, который показался ему несколько странным. Ученый приступил к раскопкам и обнаружил, что наткнулся на помойку древнего человека. Поскольку основным ее содержимым оказались использовавшиеся в пищу раковины, месту присвоили название «раковинная куча» (кайдзука). Впоследствии памятники этого типа обнаружились по всей стране. Помимо остатков пищи (кости рыб, птиц и животных), там нашли и керамические черепки. Они были покрыты узорами, которые Морс назвал «веревочными» (cord mark). Японцы перевели этот термин как «дзёмон», точно так же назвали и весь период, который соответствует неолиту в мировой археологической классификации. Так стараниями американского ученого в Японии был открыт новый период ее археологической истории.

Памятник Э. Морсу (Токио)

Протояпонцы поглощали моллюсков в каменном веке, они были излюбленным лакомством и сегодня. Несмотря на высокую плотность населения, с точки зрения тогдашних мировых мегаполисов Токио представлялся очень большой деревней. Воздух был еще настолько чист, что в ясную погоду из Токио была видна гора Фудзи (сейчас об этом можно только мечтать). В самом городе встречались засеянные рисом поля, в Токийском заливе во время отлива множество людей бродило по обнажившемуся дну. Они собирали съедобные ракушки. Правда, теперь моллюсков не только ели – раковины мельчили, а крошку пускали на облицовку домов.

Последствия надвигающейся индустриализации еще не были явлены в полной мере, Токио еще не успел превратиться в «каменные джунгли». Тот же самый Эдвард Морс, вкусивший «прелести» стремительной индустриализации в Америке, писал о Токио: «Было весьма отрадно наблюдать – через весь огромный город – корабли в заливе Эдо; ни одной трубы, ни малейшего дымка – впечатляющий контраст по отношению к нашим задымленным городам»[135]. Ему вторил и В. Крестовский: «Тут, справа, – какая-то фабрика, состоящая из нескольких кирпичных зданий. На нее невольно обращаешь внимание, потому что ни около Иокогамы, ни в окрестностях Токио не видать высоких фабричных труб, к которым так привык наш глаз в Европе, что без них мы даже не можем представить себе предместий большого города…»[136]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.