1889 год 22-й год правления Мэйдзи

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1889 год

22-й год правления Мэйдзи

9 января Мэйдзи распорядился о переносе синтоистских святилищ из своего временного дворца в новый. Официальный переезд состоялся 11 января. Помимо Мэйдзи с супругой, в процессии находились принцы крови, члены правительства и другие высокопоставленные лица. Вдоль дороги построили школьников, которые распевали национальный гимн под аккомпанемент военных оркестров. На площади перед дворцом огромная толпа встретила императора криками «Банзай!». Существует мнение, что обычай приветствовать императора таким шумным образом берет начало с этих пор. Японская толпа была всегда молчаливой, но теперь от нее требовалось участие и более активное выражение восторга. «Тэнно банзай!» – это здравица, она означает «Пусть живет император десять тысяч лет!»

С переездом в новый дворец количество императорских выездов значительно сократилось. В первое десятилетие правления Мэйдзи выезжал за пределы дворца 90,2 раза в год, в период с 1881 по 1890 год – 69,2 раза. В последние два десятилетия эта цифра упала до 17,4 и 14,6 раз[189]. Это было вызвано не только естественными причинами – император старел, и ему становилось труднее выбираться «из дома». Не менее (а может быть, и более) важным являлся новый образ монарха: теперь он все больше позиционируется как величественно-неподвижный, что находилось в полном соответствии с традиционными представлениями о том, каким надлежит быть правителю.

Этот год вошел в историю Японии как год провозглашения конституции. Элита хорошо подготовилась к этому событию. В частности, были решительно расширены земельные владения императорской семьи. В 1868 году они составляли всего 6000 тё (1 тё равняется 0,99 га), в 1886-м – 31 000. Теперь же император стал крупнейшим землевладельцем в стране. Он владел 1 129 000 тё земли. При этом обрабатываемая земля составляла всего 31 000 тё. Император ничего не производил на своей земле, она требовалась ему для строительства загородных дворцов и резиденций. Министерство двора приобрело и множество акций. Императорский дом не хотел зависеть от бюджетных ассигнований, которые станет утверждать будущий парламент.

Текст конституции готовился в условиях строжайшей секретности, о публичном обсуждении не могло быть и речи. После ознакомления с проектом конституции кабинета министров ее текст был одобрен только 16 членами Тайного совета. Почти все они были выходцами из княжеств Сацума и Тёсю. Основным архитектором конституции стал глава Тайного совета Ито Хиробуми, его главным помощником был юрист Иноуэ Коваси. Ито пристально изучал конституции европейских стран и пришел к выводу, что зачатки конституционного правления появились в Европе еще в древности, а потому эта форма была для Запада, в отличие от Японии, совершенно естественна. Еще одной доминантой политической жизни Европы Ито признавал христианство, которое способно объединять людей для достижения важнейших государственных целей. Что до Японии, то синто и буддизм не обладали объединительными потенциями христианства. Синтоистских божеств насчитывалось слишком много, буддизм был расчленен на множество школ, которые враждовали друг с другом. При этом доминирующей школы так и не сформировалось, и объявить какую-то из них «основной», а все остальные – еретическими сектами не представлялось, к сожалению, возможным.

По справедливому мнению Ито, в Японии объединяющими все население потенциями обладала только императорская фамилия и ее зримое воплощение – действующий император. Когда Ито находился в Европе, наибольшее впечатление на него произвели идеи немецких правоведов, которые утверждали: монарх и государство – это синонимы, монарх является источником законодательной и административной власти.

Японцы того времени могли быть верны не столько абстрактной идее, сколько конкретному лицу. Без этого «лица» вся государственная конструкция повисала в воздухе. Японское государство было персонализированным. А потому конституция писалась «под императора», он был ее главным действующим лицом. Первая статья состоявшей из 76 параграфов конституции гласила: «Великая Японская империя управляется императором, который является представителем извечной династической линии». Мэйдзи был священным потомком Аматэрасу, а потому обладал абсолютной неприкосновенностью и неподотчетностью. Согласно конституции, император обладал правом назначать всех главных сановников, издавать законы в форме указов, созывать парламент и распускать его, объявлять войну и мир, заключать международные договоры, награждать и миловать. Теперь Мэйдзи официально получил должность главнокомандующего. Теперь он носил свой военный мундир на конституционных основаниях.

В «Положении об императорском доме», принятом вместе с конституцией, впервые вводился строгий порядок престолонаследования. Трон передавался только прямым потомкам императора по мужской линии. У Мэйдзи был только один сын, и потому решение было рискованным. В отличие от Европы, где признавались и императрицы, в Японии женщина занимать трон не могла. Общество времени Мэйдзи было маскулинизированным еще в большей степени, чем на Западе. И более маскулинизированным, чем в Древней Японии, где VII–VIII века принесли стране восемь императриц. Но склонная ссылаться на древние прецеденты власть помнила только то, что считала нужным. В частности то, что церемония интронизации должна проводиться в Киото, что и было зафиксировано в «Положении». Ивакура Томоми умер шесть лет назад, но о его предложении сделать Киото «церемониальной столицей» не забыли.

Одновременное принятие конституции и «Положения об императорском доме» еще раз подчеркивало: страна и ее император живут по разным законам.

Японская конституция признавала свободу слова и свободу вероисповедания. Несмотря на лукавые оговорки («если это не наносит вред спокойствию и порядку», «если это не противоречит исполнению подданными их обязанностей»), это было огромным шагом вперед. Признавала конституция и политические партии, а также предусматривала и создание двухпалатного парламента. Нижняя палата избиралась, верхняя – назначалась императором из среды аристократов. Права парламента были весьма ограниченными. Они сводились по преимуществу к дебатам и утверждению решений, исходивших «сверху» за подписью Мэйдзи. Парламент мог вносить законопроекты, но они вступали в жизнь только после утверждения их императором. Парламент обсуждал и утверждал бюджет, но если правительство с ним не соглашалось, принимался к исполнению бюджет прошлого года. Сам кабинет министров парламенту подотчетен не был. Он нес ответственность только перед императором. Несмотря на ограниченность полномочий парламента, следует помнить: Япония стала первой страной с конституцией во всей огромной Азии (Турция приняла конституцию в 1876 г., но просуществовала она менее года). Россия в это время тоже не имела конституции, хотя познакомилась с этим словом намного раньше Японии.

Согласно конституции, Япония формально представала как конституционная монархия с очень сильными элементами абсолютизма. Однако на самом деле это было совсем не так. Во-первых, существовали многовековые традиции коллективного управления страной, благодаря которым в ее истории мы не встретим диктаторов, подобных Ивану Грозному и Людо вику XIV, Кромвелю или Робеспьеру. Во-вторых, законы, конкретизирующие положения конституции, были прописаны таким образом, что на всякое свое решение император должен был получить санкцию того или иного государственного органа. Например, император мог назначить или уволить министра, только получив визу премьера. Его «личные» указы также утверждались на деле правительством и Тайным советом. Таким образом, Мэйдзи был абсолютным монархом только в глазах сорока миллиона своих подданных. И в этом заключалась его историческая роль – роль объединяющего нацию символа. Однако использование этого символа находилось в реальности в руках горстки политиков. В основном это были выходцы из Сацума и Тёсю.

Провозглашение конституции состоялось в новом дворце 11 февраля – знаменательный день, когда первоимператор Дзимму якобы взошел на трон. По логике вещей местом проведения церемонии следовало бы избрать здание парламента, но фон Моль посоветовал именно дворец. Именно так открывал рейхстаг Вильгельм, именно по такому сценарию действовал впоследствии Николай II, устроивший прием по случаю открытия Думы не в Таврическом дворце, а в тронном зале Зимнего дворца.

Мэйдзи следовало еще раз подчеркнуть, что конституция – вовсе не результат общественного движения, а что она как бы упала с Небес, полномочным представителем которых и является император. В отличие от многих других стран, где конституция была добыта ценою крови, в Японии это произошло согласно заранее составленному сценарию и совершенно мирно. Учитывая масштабы события, высылку из столицы накануне принятия конституции 570 оппозиционеров вряд ли можно считать сколько-то серьезной репрессивной мерой.

Действа, связанные с провозглашением конституции, состояли из двух этапов – скрытого и явленного, священного и мирского.

Рано утром Мэйдзи в традиционном церемониальном облачении совершил в трех дворцовых святилищах приношения божествам и душам предков, прося их хранить древнее императорское правление и одновременно оказать поддержку новым законам и конституции, которая соответствует «требованиям цивилизации». Разумеется, на месте действия присутствовали только непосредственные участники ритуала и высшие сановники – принцы, премьер Курода Киётака, министры, председатель Тайного совета Ито Хиробуми. Публика узнала о священнодействе из публикаций газет, которые честно перечислили все ритуальные манипуляции, зафиксированные в программе ритуала. Для того чтобы сообщить богам о провозглашении конституции, посланцы императора и губернаторов отправились в святилища Исэ, Ясукуни и все остальные признанные государством синтоистские святилища. Кроме того, посланцы «известили» захоронения императоров Дзимму и Комэй, покойных деятелей реставрации (Ивакура Томоми, Окубо Тосимити, Кидо Такаёси). Таким образом, на введение конституции в действие сначала была получена священная санкция богов, душ предков и покойных политических деятелей.

Второй этап был задуман как более публичный. После окончания невидимого для подданных «сеанса связи» с богами и императорскими предками настало время и для коммуникации с людьми. В тронный зал допустили не только представителей политической элиты, но и корреспондентов 18 газет (в том числе трех англоязычных). Трон был сработан в Германии, но установили его, в полном соответствии с местными традициями, в северной части залы.

Вот как Эрвин Бёльц описывает церемонию провозглашения конституции в Тронном зале.

«Перед императором, чуть левее от него, выстроились министры и высшие сановники. За ними стояли главные представители знати, среди которых я заметил Камэносукэ [Иэсато] Токугава, который, если бы не реставрация [императорской власти], был бы сейчас сёгуном; там был еще князь Симадзу из Сацума – единственный, у кого (несмотря на западное одеяние) была прическа в японском стиле. Странное зрелище! Сразу слева от императора находился дипломатический корпус. Галерея вокруг залы была открыта для других высших чиновников и ряда иностранцев. За императрицей выстроились принцессы и придворные дамы. На императрице было европейское платье, розовое, со шлейфом».

Бывший главный министр Сандзё Санэтоми передал императору текст указа о провозглашении конституции. Мэйдзи зачел его. Потом председатель Тайного совета Ито Хиробуми вручил Мэйдзи свиток с текстом конституции, а Мэйдзи передал его премьеру Курода Киётака, который, стоя на первой ступеньке покрытого красным ковром помоста, с глубоким поклоном принял ее. Затем император кивнул присутствующим и покинул зал, за ним последовала императрица со свитой. Бёльц продолжает: «Вся процедура заняла около десяти минут. На ее протяжении были слышны звуки салюта, всюду звонили колокола. Церемония была исполнена благородства и блеска. Единственное неудобство состояло в том, что стены тронного зала, представляющего собой превосходное помещение, были окрашены в красный цвет, а потому там было темновато»[190].

Кроме непосредственных разработчиков, никто в этот момент не знал, что написано в конституции. Акт передачи конституции из рук ее автора в руки ее исполнителя при посредничестве монарха можно счесть «программным» – все последующие важнейшие документы будут проходить через руки Мэйдзи, но он никогда не будет исправлять в них ни знака[191].

Курода Киётака

В конце церемонии ее участникам раздали текст конституции. Для иностранцев был заготовлен ее английский перевод. Япония вошла в ряд «цивилизованных» держав, обладающих собственной конституцией, а сам Мэйдзи стал настоящим конституционным монархом.

После окончания церемонии в Тронном зале Мэйдзи следовало явить себя еще более широкому кругу подданных – ведь представители «простого народа» на церемонию приглашены не были. В 13 часов 15 минут императорский кортеж выехал из нового дворца и направился на плац в Аояма, где Мэйдзи устроил смотр войскам. Впервые императрица ехала с ним в одной карете, запряженной шестеркой лошадей, – новое свидетельство ее повышающейся церемониальной роли. Выстроившиеся вдоль раскисшей от ночного снегопада дороги школьники и студенты кричали «Банзай!», распевали гимн и песню, посвященную основанию империи. Когда императорская чета проезжала мимо российского представительства, хор православной миссии тоже пропел японский гимн и «Спаси, Господи, люди твоя». «Император и весь поезд засмотрелись на певчих, – и неудивительно. – Четырехголосное пение все слышали впервой»[192]. Путь до плаца занял около двух часов. Тысячи и тысячи людей приветствовали императора Мэйдзи и дарованную им конституцию. В этом году население Токио достигло дореволюционного уровня и перевалило через миллион, в связи с наплывом приезжих цены в гостиницах удвоились, продажа фонариков возросла в пять раз, а национальных флагов в магазинах не осталось вовсе.

Адати Гинко. Церемония провозглашения конституции, имевшая место в тронном зале нового дворца (1889 г.)

На императоре была военная форма, на императрице Харуко – диадема и бриллиантовое ожерелье. Однако художник предпочел изобразить императрицу в шляпе, сочтя ее, видимо, более авантажной. Император, как всегда, стоял на помосте – подданным запрещалось находиться с ним на одном уровне. Из всего интерьера о Японии напоминают только изображения хризантем на потолке. Стрелки часов застыли на половине одиннадцатого. При этом Адати, явно мало знакомый с римскими цифрами, неправильно изобразил цифру X.

Молодая американская учительница Алиса Бэкон так описывала процессию: «Первыми ехали верхами солдаты с золотыми галунами, которые обыкновенно выступают перед императорским экипажем; в руках они держали красно-белые флажки. За ними следовали четыре или пять экипажей, в которых находились принцы и министры. Затем – новый отряд всадников, затем – самый шикарный экипаж, который я когда-либо видела. Его везли шесть лошадей, всех их вели под уздцы грумы, разодетые в великолепные ливреи, представлявшие собой сочетание черного, белого и золотого. В эту минуту все мы поклонились, так что я смогла увидеть только верх шляпы императрицы…»[193]

Алиса Бэкон несколько ошибается в порядке следования экипажей. На самом деле перед императорским экипажем находились принцы и принцессы крови, а позади него – министры. Такой порядок следования символизировал разделение между двором и правительством, разделение – закрепленное новыми законами[194].

Утагава Кунитоси. Императорский экипаж (1889 г.)

На гравюре, запечатлевшей исторический момент супружеской поездки, не изображены газовые фонари по углам кареты, но зато сама карета разукрашена намного ярче, чем то было на самом деле (карета в настоящее время экспонируется в музее при святилище Мэйдзи). Карету украшает изображение хризантемы и феникса, который раньше служил навершием паланкина.

Супружеская пара отправилась на плац Аояма. В смотре приняло участие 11 тысяч солдат и матросов. Мэйдзи объехал войска верхом, Харуко следовала за ним в экипаже. Затем войска промаршировали перед трибунами, заполненными многочисленными гостями и официальными лицами.

После смотра состоялся банкет на 400 человек, а в завершение – концерт бугаку (традиционные песни и танцы).

Для того чтобы этот день получше запомнился подданным, Министерство двора организовало однократные денежные выплаты престарелым. В стране нашлось 277 597 человек в возрасте свыше 80 лет, 14 013 человек – за 90, и 167 – вековых стариков. Во время своих поездок по стране Мэйдзи тоже раздавал деньги старикам, но на подарок тогда могли рассчитывать только обитатели тех населенных пунктов, по которым проходил маршрут. Теперь же была создана общенациональная благотворительная сеть. Точно так же, как и информационная. Переданный по телеграфу текст конституции был опубликован осакской газетой уже вечером 11 февраля. Такая оперативность вызвала удивление – ведь текст конституции состоял из 17 030 знаков. Стали подозревать, что произошла утечка информации. Однако доподлинно известно, что телеграфисты в Осака использовали в этот день для приема 300 листов бумаги. На престижный курорт Атами текст передали по телефону. Линия между Токио и Атами была введена в действие в январе. Это была первая в Японии междугородняя телефонная линия.

Хасимото Тиканобу. Банкет в новом императорском дворце (1888 г.)

Изображений банкета по случаю принятия конституции не сохранилось, но в нашем распоряжении имеется гравюра, датируемая октябрем 1888 г. На ней изображено пиршество в новом дворце (на самом деле император переехал туда в январе 1889 г.). Известно, что императорские банкеты обслуживали мужчины-официанты. Однако Хасимото Тиканобу предпочитает более традиционную и милую его сердцу картину: мужчины расселись вокруг стола, а женщины стоя занимаются их обслуживанием.

Банкетный зал

Торжественные мероприятия проводились не только в столице. В школах, префектуральных офисах, в святилищах и храмах проходили собрания, устраивались торжественные линейки, гуляния, салюты, представления. В парке Наканосима в Осака огромная толпа людей собралась перед временным алтарем, их взгляды были направлены в сторону востока, то есть в сторону столицы и императорского дворца. Когда оркестр заиграл национальный гимн, люди поклонились в сторону дворца[195]. Праздновали конституцию и в Коти, где зародилось «Движение за свободу и права народа». Итагаки Тайсукэ тоже участвовал в торжествах.

Многие люди воспринимали новые государственные праздники в рамках привычных представлений о религиозных празднествах – мацури. Одетые в традиционные праздничные одежды, они собирались в синтоистских святилищах, совершали богам приношения, поглощали сакэ и ритуальную пищу, наблюдали за схватками борцов сумо и священными танцами. Они украшали свои дома бумажными фонариками, побегами бамбука и ветками сосны. Перед лавками и магазинами торговцы выставляли переносной синтоистский алтарь. Однако теперь на него стали часто помещать не написанное на полоске бумаги имя божества, а портрет императора Мэйдзи и его супруги.

Торжества по случаю провозглашения конституции были грандиозными. Желая подчеркнуть эпохальность события, одна газета написала: гром салюта был слышен даже за границей[196]. Эрвин Бёльц отмечал, что никогда не видел в Токио столько хорошеньких девушек сразу, по улицам города двигались разукрашенные платформы с изображениями исторических персонажей, играли военные оркестры, «несмотря на холод, люди пребывали в праздничном настроении, но не имели никакого понятия, что написано в этой самой конституции, тем более что текст ее газеты обнародовали уже после ее провозглашения»[197]. Многие полагали, что Кэмпо (конституция) – это имя какого-то неведомого божества[198].

Народные гуляния в Токио по случаю принятия конституции

Однако незнание содержания конституции отнюдь не отменяет громадной значимости ее провозглашения в плане введения в широчайший оборот новой символики – портретов Мэйдзи и Харуко, национального флага, фонариков с изображением солнца, гимна. Будучи использована в атмосфере традиционного синтоистского праздника, эта символика через какое-то время тоже стала восприниматься как традиционная[199]. В любом случае день провозглашения конституции настолько врезался в память, что впоследствии многие японцы делили время на «до» и «после» принятия конституции. «Моя мать умерла через год после обнародования конституции», – говорит один из героев Нацумэ Сосэки[200].

Сценарий празднеств, одеяния Мэйдзи, архитектура дворца свидетельствовали о двойной природе верховной власти. С одной стороны, Мэйдзи был звеном в «непрерывной» череде императоров, его власть освящалась синтоистскими божествами и душами предков. Это была невидимая для подданных сакральная составляющая власти, ставящая ее над «народом». С другой стороны, западная составляющая действа актуализировала принадлежность Мэйдзи к современным европейским образцам, она подчеркивала идею всеобщего единения. Всем своим поведением он демонстрировал, каким должен быть подданный: под европейским военным мундиром у него бьется японское сердце.

Общая конструкция праздника была заимствована с Запада. Поведение Мэйдзи было призвано последовательно продемонстрировать единение монарха с божественными силами, политической элитой, народом, армией. Но ни одна культура не способна к полному копированию чужих образцов. Она использует эти образцы в качестве подсобного материала для своих собственных построений. Моление европейского монарха в христианском соборе было заменено в Японии молением синтоистским божествам. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы интернациональное христианское действо превратилось в действо национальное. Недаром именно в этот день Куга Кацунан выпустил первый номер газеты «Япония» («Нихон»). Деньги на издание ему дали пожилые консерваторы, которые полагали, что правительство ведет себя чересчур прозападно. Редакция газеты состояла из молодых людей. И старые, и молодые все более ощущали, что есть ценности, которые больше, чем отдельно взятое поколение. В одном из первых номеров Куга писал: «Мне часто задают странный вопрос: „Каких принципов придерживается газета „Нихон“, к какой партии вы принадлежите?“ Я отвечаю: „Нихон“ стоит на принципах японизма, я сам не принадлежу ни к какой партии. Я – японец». Газета нападала на правительство с таким жаром, что в ближайшие семь лет ее выпуск будут приостанавливать 33 раза. В это время правительство и апологеты «японского народа» расходились во мнениях довольно сильно.

Что же обнаружил «японского» Куга Кацунан в Японии? Прежде всего, не прерывавшуюся в течение 2600 лет императорскую династию. Он обнаружил нынешнего императора, который в отличие от западных монархов даровал конституцию совершенно добровольно, поскольку в Японии отношения между двором и народом характеризуются отсутствием антагонизма. Куга обнаружил и уникальную японскую культуру, источником которой является не народ, как то было на Западе, а императорский дом, ибо именно двор выступал покровителем «церемоний, религии, семейных отношений, политики, сельского хозяйства, торговли и ремесел»[201].

В этом году начал выходить – «Фудзоку гахо» («Иллюстрированный журнал обычаев»). Это был первый в Японии иллюстрированный журнал. К этому времени японцы обучились литографии, и журнал публиковал множество картинок. В основном они были посвящены трем темам: старые традиции Эдо, новые обыкновения Токио, обычаи японской глубинки. Это был первый в Японии журнал, который можно назвать этнографическим. Причем это была этнография не научная, эта этнография предназначалась «для народа». Журнал склеивал воедино разные времена и разные местности. Все вместе это называлось Японией. Знакомясь с ее обитателями, читатели становились японцами. Совершенно не случайно, что первый номер журнала поступил в продажу тоже в феврале. Старое и новое присутствовали в одном и том же месте, в одной и той же стране.

Провозглашение конституции замышлялось как День национального единения и примирения. Недаром 11 февраля были прощены сотни политических преступников, включая покойных Сайго Такамори и Ёсида Сёин. Последние были не только прощены, но и повышены в ранге, их заслуги в борьбе с сёгунатом и их экспансионистские замыслы наконец-то оценили по достоинству. Однако примирение вышло неполным.

Четырнадцать человек задавила толпа. А когда министр просвещения Мори Аринори собирался отправиться во дворец, чтобы принять участие в торжествах, некий человек передал ему через секретаря, что желает немедленно встретиться с министром, чтобы передать важную информацию относительно тех акций, которые собираются предпринять против него студенты вечером. Поскольку у министра просвещения отношения со студентами сложились неважные, он распорядился впустить «доброжелателя». Тот же набросился на Мори с кухонным ножом. Охранник своим мечом снес террористу голову, но было уже поздно. По неведомой причине врач прибыл к министру только через три часа, он скончался на следующий день. Убийца, Нисино Бунтаро, захватил с собой послание, в котором объяснялись мотивы его поступка. Ему «стало известно», что год назад Мори при посещении святилища Исэ не снял перед входом обувь. Мало того: своей тростью он якобы приподнял покрывало, скрывающее священное зеркало, и осквернил его своим взглядом. Нисино отправился в Исэ и «убедился» в том, что люди говорили правду.

Мори Аринори

Одним из тех журналистов, кто нагнетал страсти вокруг Мори Аринори, был Куга. Куга не отрицал многих достижений Запада, но полагал, что достижения японского духа важнее. Он не призывал убить Мори и осудил убийство, но оказалось, что его прежние «разоблачения» министра были истолкованы самым «убийственным» образом.

Вряд ли стоит говорить, что «осквернение святыни» министром оказалось плодом больного воображения, что и доказало правительственное расследование. Однако Мори слыл «западником», раньше он увлекался христианством. Но теперь это переставало быть «модным». Для понимания царившей тогда атмосферы показательно, что самые невероятные слухи находили благодарных слушателей, для которых могила Нисино превратилась в место паломничества. Некоторые газеты восхищались его мужеством. Несмотря на обещанную конституцией «свободу печати», их издание приостановили. Иностранцы удивлялись: они не могли поверить, что «безобидный» синтоизм может порождать религиозных фанатиков[202]. Они не знали, сколько их появится в будущем.

По иронии судьбы, «осквернителя святынь» Мори похоронили согласно синтоистским ритуалам. Так власть давала понять, что не нашла в его жизни ничего такого, что противоречило бы заветам религии предков.

Терроризм процветал и на Западе, но в отличие от европейских стран, где в подготовке терактов обычно принимали участие целые группы и организации, японский терроризм того времени все больше становился делом одиночек, что крайне затрудняло заблаговременное выявление потенциальных преступников. Полицейских агентов было попросту некуда засылать.

Адати Гинко. Скелет, принимающий текст конституции

Зато с пересмешниками справиться было проще. Юморист Миятакэ Гайкоцу 28 февраля напечатал в своем журнале «Тонти кёкай дзасси» памфлет с издевательским текстом, пародировавшим некоторые статьи конституции, а Адати Гинко сопроводил текст рисунком, который изобразил императора в виде скелета. Их привлекли к суду за «оскорбление трона». Миятакэ получил три года и восемь месяцев тюрьмы, а Адати – год. Японская конституция совершенно не предполагала разнообразия мнений. Накаэ Тёмин назвал людей, которые праздновали принятие конституции «одураченными безумцами», но их были миллионы, а число вменяемых исчислялось единицами. Даже его верный ученик Котоку Сюсуй пришел в восторг при известии об убийстве министра образования.

Практически одновременно с выходом журнала газета «Токё симбун» напечатала статью, в которой говорилось: для получения диплома православной школы от ее выпускников требуется попрать ногами портрет японского императора. Нужно ли говорить, что это было ложью – отец Николай свято уважал местные политические установления и регулярно молился за здоровье Мэйдзи. Редакция принесла извинения, в тюрьму никого не посадили[203].

Перспектива. В 1901 году, когда произошло совпадение дня рождения Мэйдзи и дня восшествия на престол Николая II (Россия продолжала пользоваться старым и неточным юлианским календарем, и в этом году разница между григорианским и юлианским календарями увеличилась еще на день), отец Николай предпочел не посещать русскую посольскую церковь – только для того, чтобы успеть отслужить молебен за японского императора. Посол А. И. Извольский одобрил его поступок[204].

Конституция именовалась «императорской». Музей в Уэно, находившийся в ведении Министерства двора, в мае тоже стал называться императорским. Одновременно было принято решение основать императорские музеи в Нара и Киото. Все они принадлежали императорской семье. Основу экспозиции этих музеев составляли выдающиеся произведения японского искусства. Открыто прокламируемой целью императорских музеев было приближение к нынешним японцам накопленного предками эстетического богатства, внушение иностранцам уважения к японской культуре. Иными словами, задачей музеев была не столько консервация прошлого, сколько создание новых ценностей.

К этому времени правительство окончательно решило, что «искусство» Японии, которым так восхищались многие иностранцы, способно внести немалый вклад в формирование общенационального фонда памяти. В связи с этим многие принадлежности религиозного культа перевели в ранг «предметов искусства». Их выставляли в музеях, они преодолели рамки конфессий и школ, став общенациональным достоянием. Из местных святынь они становились предметами культа целой нации. При этом многие предметы вообще были впервые предложены для обозрения. Как явствует из описания Феноллосы, обнаруженная им статуя Каннон из храма Хорюдзи, в полном соответствии с синтоистской установкой на сокрытие священного от взгляда, веками была скрыта от верующих. Теперь же многие буддийские святыни перевезли из храмов в музеи. Теперь они были открыты для обозрения круглый год. Потому что общенациональная идеология должна функционировать каждый день. И здесь уже первоначальные импульсы творцов этого «искусства» не имели никакого значения.

Поскольку синто с его упором на «невидимое» и «бесформенное» не мог предложить в этом отношении почти ничего визуально значимого, упор сделали на предметах буддийского «искусства». Так была решена задача по вписыванию буддизма в идеологему «японского». Организованные государством музеи стали значимыми центрами на карте японской нации.

18 октября очередной «патриот» по имени Курусима Цунэки совершил покушение на Окума Сигэнобу, занимавшего тогда пост министра иностранных дел. После того как Курусима на «российский» манер бросил бомбу в экипаж, он повернулся в сторону императорского дворца, уселся на землю и перерезал себе горло. И это было уже по-японски. Окума пришлось ампутировать часть правой ноги. Поначалу он распорядился заспиртовать ногу и отправить ее к себе домой. Потом он подарил ее японскому Красному Кресту. Вероятно, он считал, что его нога представляет особую ценность для родины. Хотя бы и в научном отношении.

«Вина» Окума заключалась в том, что тот, в соответствии с линией Иноуэ Каору, чересчур рьяно продолжил его дело по пересмотру договоров, пытаясь ликвидировать консульские суды за счет введения в японский судейский корпус иностранных граждан. Прежние договоры считались «неравноправными», но теперь оказалось, что на самом деле они неравноправны для обеих сторон, и многие японцы стали рассматривать их сохранение как гарантию против «порабощения» страны иностранцами. Защищая право иноземцев владеть недвижимостью в Японии, Окума указывал, что японцы уже имеют право свободно перемещаться внутри европейских стран и покупать недвижимость за границей. Однако его рационалистические доводы разбивались о лозунг «патриотов»: не отдадим иностранцам ни пяди священной земли богов. Приводились и более практические аргументы. Так, Нисимура Сигэки утверждал, что полное открытие страны приведет к неконтролируемой скупке национального достояния; земли, которыми испокон веков владела императорская фамилия, перейдут к иностранцам, а сами японцы превратятся в их рабов.

Люди, подобные Окума, желали вхождения Японии в международное сообщество в качестве равноправного члена, однако они столкнулись с неприятными для них изменениями в настроениях общества: Япония – страна особая, а потому сама идея о равноправии ей должна быть чужда. Поборников равенства стали расценивать как предателей. Всего четыре года назад большинство японцев поддерживало идею свободного проживания иностранцев по всей Японии, теперь такие люди оказались в меньшинстве[205].

Такое быстрое изменение общественных настроений возможно только в условиях развитых средств массовой информации. Журналисты и газетчики приобретали все большее влияние. Люди все меньше полагались на свой житейский опыт, они переставали жить своим умом. Почти никто из них ни одного иностранца своими глазами не видел. В правительственных кругах зашептались о том, что, может быть, имеет смысл издать императорский указ, который бы несколько охладил ксенофобский пыл общества. В то же самое время от внешних признаков европеизации избавиться было уже нельзя. «Патриот» Курусима вышел на свое террористическое дело в сюртуке. На его жертве тоже был европейский костюм.

Курусима был одним из руководителей ультранационалистической организации «Гэнъёся». Его поведение вызывало сочувствие: человек, совершивший самоубийство из «высоких» побуждений, пользовался уважением. Все больше людей признавали нормы самурайской морали за общеяпонскую ценность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.