1876 год 9-й год правления Мэйдзи

1876 год

9-й год правления Мэйдзи

В начале года в Иокогаму прибыл немецкий врач Эрвин Бёльц (1849–1913). Он учил японских студентов, лечил императорскую семью, оставил интересный и весьма откровенный дневник. Вместо положенных ему по контракту двух лет он прожил в Японии 26.

Бёльц застал японских интеллектуалов в момент полной потери ориентации. Одно из первых его впечатлений о японцах было таково: они хотят стать европейцами и не видят ничего хорошего ни в своей культуре, ни в истории. На заинтересованные расспросы Бёльца о прошлом Японии образованные люди отвечать не желали, утверждая, что это было «варварское прошлое». «У нас нет истории. Наша история только начинается», – убежденно говорили они[125]. «Америка – наша мать, Франция – наш отец», – повторяли оголтелые западники. Во многих школах вместо истории Японии преподавали историю Запада. Сатирики утверждали, что нынешние японские женщины с громадным удовольствием перекрасили бы себе глаза в голубой цвет, если бы только знали, как это сделать. Совсем недавно в Японии было трудно сыскать человека, который не считал европейцев «варварами». Теперь многие японцы стали считать варварами самих себя.

В момент прибытия Бёльца на государственной службе находилось около 520 иностранцев – больше, чем когда бы то ни было. Однако с этого времени их число стало сокращаться. К 1880 году их стало вдвое меньше. Общее число иноземцев, имевших опыт работы в Японии по контракту с правительством, достигало 3000 человек. Англичан среди них насчитывалось больше всех. За ними следовали немцы, американцы и французы. Вначале большинство из них работали инженерами и преподавателями. Но если численность преподавателей оставалась стабильно высокой, то инженеров с течением времени становилось все меньше и меньше – дипломированные японцы занимали их места. После 1894 года их число уже не достигало сотни человек. Помимо действительно высококвалифицированных специалистов, внесших значительный вклад в развитие промышленности, сельского хозяйства и образования, находились и «искатели приключений». Так, профессорами Императорского университета, которые получали огромные зарплаты, работали простые торговцы, виноделы, моряки, крестьяне и даже… клоун.

Эрвин Бёльц

Иностранцы на службе японского правительства находились в привилегированном положении. Помимо заоблачных по тогдашним японским меркам зарплат, до 1881 года практически все они по истечении срока контракта удостаивались аудиенции у Мэйдзи. Однако «особость» их положения сказывалась и в другом: все они находились на должностях советников или же помощников, то есть не могли принимать никаких самостоятельных решений. Для путешествия по стране им по-прежнему требовалось специальное разрешение. Не разрешалось им заниматься и предпринимательской деятельностью.

Японское общество всегда с особой твердостью настаивало на соблюдении двух внутрисемейных обязанностей: детьми перед родителями и женами перед мужьями. Западники же в лице Фукудзава Юкити и его сторонников неустанно критиковали японские брачные порядки, говорили о том, что многоженство унизительно для женщины, что брак должен заключаться «по любви», а не по сговору родителей. Они настаивали на равенстве полов, и их идеи начали обретать сторонников. Будущий министр просвещения Мори Аринори подал пример: вступая в брак, он заключил со своей невестой контракт, в котором оговаривались равные права сторон, в том числе и в части распоряжения имуществом.

Однако по гендерной проблеме у традиционалистов находились сильные контраргументы. В январе случилось немыслимое: некая женщина убила своего мужа. «Почвенники», разумеется, в полной мере использовали это убийство в качестве «информационного повода». Вот до чего доводит ношение женщинами штанов, вот до чего доводит катание женщин верхом на лошади, вот до чего доводит стрижка волос, вот до чего доводит утверждение, что женщина должна вести себя сообразно своим желаниям! – громогласно заявляли они.

28 марта бывшим самураям пришлось распрощаться с последним видимым свидетельством своего благородного происхождения. В этот день был обнародован указ о запрете на ношение мечей. Это означало, что самурайское сословие исчезало окончательно. Отныне только полицейские и армейские чины имели право на ношение сабли. Недовольство среди самураев было огромным, в правительство поступали многочисленные петиции с протестами, а в Кумамото самураи даже решили, что станут расхаживать по улицам с деревянными мечами. Пройдет еще совсем немного времени, и недовольство выплеснется в восстания, где оружием послужат только что отмененные правительством мечи.

Менялось все, менялся сам ритм жизни. И если раньше, несмотря на введение солнечного календаря, служащим полагалось отдыхать через каждые десять дней, то с апреля этого года временным модулем сделали христианскую неделю – теперь предписывалось отдыхать по воскресеньям.

Еще в начале правления было объявлено, что Мэйдзи будет совершать частые поездки по стране. Однако второе путешествие удалось совершить только через четыре года после первого. Конечным пунктом значился городок Хакодатэ на Хоккайдо. Маршрут проходил по тем регионам, где сопротивление восстановлению императорской власти было наиболее сильным. Кроме того, следует иметь в виду, что северо-восток страны был одним из самых отсталых регионов. Как экономически, так и культурно.

Обосновывая необходимость посещения Хоккайдо, главный министр Сандзё Санэтоми писал, что люди далеких регионов даже не знают о существовании императорского дома, а император не знает, как живут и что чувствуют эти люди. И потому следует сделать так, чтобы они увидели друг друга. Таким образом, чиновники, ответственные за создание имиджа императора, еще раз подчеркивали необходимость визуального контакта между «верхом» и «низом». Пребывание императора в глубинке должно было лишний раз подчеркнуть, что все подданные находятся под рукою Мэйдзи. Это было символическим актом «присвоения» территорий, которые еще предстояло освоить с помощью более практических методов.

Мэйдзи отправляется в путешествие

Поездке предшествовала тщательная подготовка, местным властям от имени министра внутренних дел Окубо Тосимити разослали инструкции, как следует организовать встречу Мэйдзи. В частности, предписывалось преподносить императору географические карты тех местностей, по которым он проезжает. Это, разумеется, было глубоко символическим действом – преподнесение карты означало акт покорности, «передачу» управляемой территории под юрисдикцию сюзерена. Кроме того, были выработаны правила поведения населения. Предупреждалось, что нельзя приветствовать императора голыми и полураздетыми, при виде паланкина следовало снять головной убор, спешиться или выйти из экипажа, отойти к обочине, прижать руки к коленям и совершить низкий поклон. Все это сильно напоминало то, как японцы оказывали почтение князю или сёгуну.

Первая поездка Мэйдзи проходила в основном по морю. Сейчас предстояло сухопутное путешествие, которое Мэйдзи совершил главным образом в паланкине. Иногда он пересаживался в экипаж. Сто метров, которые император прошел своими ногами, удостоились специального упоминания в летописи.

Мэйдзи покинул Токио 2 июня. Его сопровождало 230 человек. Тщательная подготовка населения к встрече своего государя приносила свои плоды. Мэйдзи приказывал остановиться как раз там, где это было запланировано. Когда он решил посмотреть, как крестьяне сажают рисовую рассаду, перед его взором предстали копающиеся в грязи пейзане в своих лучших одеждах. При этом они еще распевали песни.

В эти годы правительство призывало аграриев из Америки и Англии, чтобы они посоветовали, как японцам вести сельское хозяйство. Частью их рекомендации оказались бессмысленными, частью – невыполнимыми. Эксперты советовали создавать крупные фермы, разводить коров и лошадей, сажать картошку, капусту и популярные на Западе зерновые (в основном пшеницу). Однако они не учли совсем «малого»: рис дает намного более высокие урожаи, чем пшеница; картофель плохо растет в жарком и влажном климате; для выращивания скота требуются пастбища, а откуда их взять, если каждый клочок земли уже чем-то засажен? Словом, японские крестьяне предпочли работать дольше, улучшать посевной материал, ирригационные сооружения и вносить больше удобрений. И только на обширных долинах холодного Хоккайдо с его редким населением некоторые советы западных экспертов были воплощены в жизнь.

Перспектива. Традиционные в своей основе агротехнологии сумели обеспечить устойчивый рост сельскохозяйственной продукции. Несмотря на значительный рост населения (33,1 млн в 1872 г., 41 млн в 1892-м и 52,1 млн человек в 1912-м), Япония в это время не знала массовых случаев голода или же нехватки продовольствия, что в период перехода от аграрного общества к индустриальному случается весьма часто.

Словом, Мэйдзи во время своей поездки наблюдал традиционную агротехнику, сопровождаемую такими же традиционными песнями. Песни и танцы вообще были обязательным пунктом программы. Император не упускал случая поприсутствовать на представлении. Последним аккордом в этой череде концертов были айны в Хакодатэ. Надо сказать, что такие выступления перед императором имели давнее происхождение. Еще в VIII веке прибывшие издалека подданные демонстрировали во дворце Нара свой фольклор. Эти выступления имели точно такое же символическое значение, что и преподнесение подарков: показать, что люди признают Мэйдзи своим государем. Разница состояла в том, что тогда они являлись во дворец, а теперь император посещал их. Что поделать – страна все еще переживала трудные времена, волнения и мятежи случались каждый год, Мэйдзи проживал во временном дворце, ему еще предстояло доказать, что он – государь подлинный. Только после того, как политическая стабильность будет окончательно достигнута, он перестанет совершать поездки по стране и подданные станут являться на поклонение в Токио.

По пути следования Мэйдзи выстраивались толпы. Многие передавали его сопровождающим свои приветственные стихи. Император просматривал их за ужином.

На всех встречах императора с подданными присутствовали Ивакура Томоми и Кидо Такаёси. Общение происходило через Ивакура. Напомним, что разговаривать напрямую с подданными считалось для полубожества делом «не царским». Император посещал государственные учреждения, промыслы, фабрики, школы. Лучшим ученикам он дарил словари и географические атласы. В Аомори 10 учеников демонстрировали Мэйдзи свое знание английского языка, которым сам император не владел. Темами их устных выступлений были следующие: речь Ганнибала перед своими воинами; речь Эндрю Джексона в американском сенате; выступление Цицерона против Каталины. В письменной же форме ученики должны были выразить восхищение визитом императора в Аомори, сочинить песни, восхваляющие просвещение, образование и прогресс. Император пожаловал каждому ученику по 5 иен, чтобы они могли купить себе по словарю Вебстера, но по возвращении в Токио высказал свое неудовольствие тем, что школы уделяют слишком мало внимания изучению самой Японии.

Императору показывали местную керамику, старинные предметы деревенской утвари, работы каллиграфов и художников. При посещении больницы в Хакодатэ Мэйдзи впервые удалось взглянуть в микроскоп. Его взору предстала располосованная врачами лягушка, на которой они изучали систему кровообращения. Все люди, с которыми встречался Мэйдзи, были одеты с иголочки.

Несмотря на то что нынешнее правительство столь часто списывало проблемы страны на сёгунат, посетил император и Никко, где находится святилище Токугава Иэясу. Мэйдзи был призван обеспечить не только территориальное единство страны нынешней, но и связь времен.

21 июля корабль доставил Мэйдзи и его свиту из Хакодатэ в Иокогаму.

Север страны казался императору тихим и замиренным. Однако это была обманчивая тишина – в стране, в особенности на юге, копилось недовольство. И для него действительно находилось немало оснований. Особенно негодовали бывшие самураи: им запретили носить самурайскую прическу, правительство закрывало глаза на деятельность христианских миссионеров, чиновники щеголяли в западной одежде. Не говоря уже о том, что они лишились своих давних сюзеренов. Ужасным потрясением стал запрет появляться в общественных местах с мечами, без чего жизнь попросту не имела смысла. Исчез последний знак того, что самураи являются «солью» японской земли. Нет, не такой представляли себе новую Японию те люди, которые с оружием в руках выступили в защиту императора. Точно так же как их сыновья, которые готовили себя к тому, чтобы стать элитой Японии. А тут еще подоспело распоряжение об отмене ежегодных пенсий для бывших самураев.

Нужно признать: пенсии себя не оправдали. Творцы закона рассчитывали, что они помогут самураям заняться каким-нибудь производительным трудом, основать свое дело, сесть на землю. Но этого не произошло; очень многие из них, подобно русским дворянам, свой капитал промотали. Самурай-рикша – один из устойчивых литературных персонажей того времени. Сохранились и драматические истории, как самурайским дочерям приходится добывать пропитание в борделях.

У самураев не было ни навыков, ни желания самостоятельно зарабатывать на свой рис – занятия физическим трудом они считали делом для «черни». Однако и эта «чернь» уже не желала признавать справедливость выплачиваемых самураям пенсий – ведь они уже никого не защищали. Газеты называли самураев «попрошайками», которые проедают и пропивают полученное от государства добро. На глазах самураи превращались чуть ли не в изгоев.

В августе было принято решение: ежегодные пенсии отменить, перевести их в государственные облигации со сроком погашения от 5 до 14 лет. За исключением горстки бывших князей, никто не мог прожить на проценты по выплатам на облигации, большинство их держателей предпочло с ними расстаться. Бывшие самураи окончательно становились «обычными» подданными императора Мэйдзи. Военное сословие перестало существовать. В то же время практически все бывшие князья сумели превратить свои деньги в капитал. Они вложили свои средства в покупку земли, торговлю, банки, фабрики, превратившись в помещиков и предпринимателей. Таким образом, на высшем уровне была сохранена социальная преемственность по отношению к эпохе Токугава. Поэтому князья не проявили сословной солидарности со своими бывшими дружинниками и не стали участвовать в их борьбе против нового режима. Кодекс самурайской чести культивировал верность вассала по отношению к сюзерену, но он не предусматривал такой же безоглядной верности сюзерена по отношению к вассалам. Очутившись без признанных веками потомственных лидеров, простые воины уже не могли рассчитывать на то, что их движение станет восприниматься как полностью легитимное.

Недовольство самураев переходило в отчаяние или, что было хуже для правительства, в отчаянную решимость. Наиболее непримиримые из них принадлежали к группе, назвавшей себя «Синпурэн» – «Объединение Божественного Ветра» («Синпу» – альтернативное чтение иероглифов «камикадзе»). Ее штаб находился в Кумамото. Лидер движения Отагуро Томоо (1835–1876), служивший настоятелем синтоистского святилища, имел в виду, что его единомышленники должны принести нынешней Японии такое же очищение, какое принес ей божественный ураган, развеявший монгольский флот в конце XIII века. Эти люди настолько ненавидели всякое проявление западной жизни, что, проходя под телеграфными проводами, прикрывали голову белым веером в надежде защитить себя от иноземных флюидов. Или же начинали разбрасывать вокруг себя очистительную соль при виде особи, облаченной в европейскую одежду. А один человек, полагавший, что бумажные деньги пришли с Запада (на самом деле они были изобретены в Китае), брезговал трогать их руками и соглашался брать ассигнации только палочками для еды[126].

Все свои действия Отагуро сверял с гаданиями. Несколько раз на его вопрос о восстании боги отвечали отказом, но день 24 октября они сочли подходящим. Один отряд «Синпурэн» напал на казарму в Кумамото и поджег ее. Другой атаковал здание ненавистного телеграфа. Третий ворвался в префектуральное управление. Нападавших насчитывалось около 200 человек. Большинству из них не было и 30 лет. Они не брали пленных, им удалось убить более 300 человек, включая губернатора Ясуока Рёсукэ. Но по чисто идеологическим мотивам восставшие были вооружены только холодным оружием, и когда правительственные войска опомнились и пустили в ход огнестрельное оружие, надеяться мятежникам было уже не на что. Отагуро и большинство его сподвижников сделали себе харакири.

Точно так же поступили самураи, восставшие 26 октября в Фукуока. Их было менее 200 человек, с самого начала они были обречены. Они назвали себя «армией смертников за страну». Восставшие отдавали себе отчет в том, что бороться против «цивилизации» – бесполезно. Но и жить во имя западной цивилизации они тоже не хотели.

Обстановка в Токио была нервозной. Услышав однажды артиллерийские залпы, доктор Бёльц поначалу подумал, что мятежники напали на столицу. И только потом понял, что это салют в честь дня рождения Мэйдзи. К этому времени, в отличие от недавнего прошлого, иностранцы в Иокогаме стали чувствовать себе более спокойно, чем в Токио[127]. Главной мишенью разгневанных самураев теперь стал уже не иностранный сеттльмент, а японские власти. Новое правительство никак не могло обеспечить спокойствия внутри страны, и в этом отношении оно мало отличалось от сёгуната последних лет его существования. Япония снова стояла на пороге гражданской войны.

Все самурайские восстания были подавлены очень быстро, однако безжалостность (по отношению к самим себе и другим), с которой действовали мятежники, и отсутствие сколько-то продуманной стратегии говорят о настоящем отчаянии. Многие крестьяне были тоже недовольны нововведениями, но пропасть, отделявшая их от самураев, оказалась настолько велика, что самураи поднимали самурайские восстания, а крестьяне, вооруженные бамбуковыми пиками, – крестьянские. Хотя новое правительство и поставило своей целью более тесное взаимодействие всех бывших сословий и консолидацию их в единую нацию, в данном случае это был большой плюс. Не пользовались самураи и поддержкой бывших даймё – правительство предусмотрительно откупилось от них. Они жили в Токио, а недовольные – в провинции.

Восстания проходили на фоне продолжавшихся усилий правительства по превращению населения архипелага в «народ». Власти и газеты начали использовать патерналистскую метафору, которая в течение многих веков обеспечивала устойчивость японского общества. Конфуцианство учило детей повиноваться своим родителям, а родителей – заботиться о своих детях. Теперь этот принцип стал распространяться на государство и общество в целом. Читатель газеты «Токё симбун» («Токийская газета») писал, что следует тщательно изучать правительственные указы, ибо: «…люди, которые оказывают услуги правительству, – суть его дети. А потому следует крепко придерживаться того хорошего, чему учат нас родители»[128]. Если правительство – это отец с матерью, то совершенно естественно, что средства семьи должны находиться в их распоряжении. Так обосновывалась необходимость уплаты налогов, которые затем шли на содержание чиновников, а также армии и полиции, которые «защищают» детей от разного рода злодеев[129].

Патерналистская метафора широко использовалась при построении «народного государства» и на Западе, и в России. Однако ее наполнение довольно сильно отличалось от японско-конфуцианского понимания. Отношения между родителями и детьми в буржуазной Европе имели сильный сентименталистский налет, властям было мало простого повиновения, они требовали от подданных еще и пылкой любви. Европейская любовь предполагает взаимность и равноправие, что казалось японцам немыслимым. Такая любовь по своей сути капризна, она не «природна», ее надо заслужить, она предполагает, что стороны «нравятся» друг другу, для поддержания любви требуются усилия обеих сторон. Конфуцианство же очищено от этой ненадежной, эмоциональной и капризной составляющей, дети должны слушаться родителей вовсе не потому, что они их «любят», а только потому, что они должны их слушаться, потому, что они имеют статус вечных детей. В японской культуре не заложен конфликт между поколениями. Бунт детей против отцов широко представлен в мифах европейских народов, в мифе японском такой конфликт отсутствует. Божественные братья и сестры ссорятся друг с другом, но они никогда не восстают против родителей. А потому японское общество было стабильнее, оно не знало таких взрывов эмоций, которые сменяются охлаждением, разрывом и массовым бунтом. Японская власть вовлекала людей в ряды «народа», которого она считала своим младшим партнером в деле превращения страны из «феодальной» в «современную». Она даровала ему право служить себе. И «простые» японцы были склонны к восприятию этой метафоры и такого неравноправного партнерства – мало кому приятно оставаться сиротой.

Существовавшее в обществе недовольство действиями правительства не позволяло говорить о том, что концепция «семейного государства» уже окончательно овладела умами, но уже в скором времени эта метафора докажет свои «склеивающие» потенции в полной мере.

Родители лучше знают, что хорошо, а что плохо. Поэтому-то правительство не только имеет право, оно просто обязано воспитывать своих детей – издавать законы и следить за их исполнением. Эти законы строго регламентировали поведение «детей» в публичных местах. Они были направлены на то, чтобы японцы не показались европейцам смешными. Доходило до полного абсурда: владельцам бань предписали подавать не такую горячую воду, к которой привыкли японцы, а попрохладнее – только на том основании, что так принято в Европе.

Токийская полиция в этом году начала взимать штрафы за следующие нарушения общественного порядка и приличий: нахождение на улицах раздетым и полураздетым; чинение препятствий проезду конных экипажей; отсутствие на экипажах сигнальных огней; чересчур быстрая езда экипажей, сопровождающаяся наездом на прохожих; татуировка; продажа порнографических гравюр; совместное купание в бане мужчин и женщин; фейерверки в непосредственной близости от жилых домов; продажа порнографических цветных гравюр; ношение мужчинами женской одежды и наоборот (исключение составляли актеры – эта мера была направлена против чересчур «передовых» женщин, норовивших влезть в мужские штаны); отправление малой нужды в неположенных местах; отправление малой нужды детьми перед магазинами; драки и ссоры; перевозка нечистот в бочках без крышки; нанесение ущерба зеленым насаждениям; женская стрижка. «Родители» в лице полиции тщательно следили за поведением «детей»: в августе штрафу подверглись 1053 человека, в сентябре – 1602. Особое внимание уделялось тем улицам, где предположительно могли оказаться иностранцы. При этом следует заметить: несмотря на то что общество переживало период реформ, который обычно сопровождается резким подъемом преступности, в Японии этого не происходило. В том же самом сентябре в Токио было совершено всего одно убийство и пять поджогов[130].

Вслед за Токио подобные ограничения стали вводить и другие местные власти. По всей стране шла борьба с «дурными» обыкновениями прошлого и «предрассудками». Крестьянам запрещали проводить прежние ритуалы (например, «распугивания насекомых», почитания бога дорог или поминовения предков), прыгать в чистую воду с мостков, поклоняться буддам на зимнем холоду в горах, спать днем. Профессии гадателей и уличных артистов тоже попадали под запрет. Запрещалось не допускать женщин в храмы, что было обычной практикой прошлого времени. Бурные танцы и долгие застолья запрещались потому, что это «вредит здоровью». Теперь было уже нельзя плеваться и сморкаться в очаг, вносить ночной горшок в спальню[131]. И еще очень многое теперь было нельзя. Словом, властями овладел настоящий «запретительный восторг». Надо ли говорить, что даже послушное японское население далеко не все эти запреты соблюдало в полной мере.

Арест гейш, которые посмели появиться на улице полуголыми

Самостоятельный бизнес бывшим самураям не слишком давался, поэтому большинство из них предпочло государственную службу. Основу офицерского корпуса полиции и армии составили именно бывшие самураи. Они были самой образованной частью японского общества. Европейские путешественники отмечали, что очень многие полицейские носят очки. Это и понятно – в своей прежней, самурайской жизни они уже успели натрудить глаза при изучении иероглифов, да и сама государственная служба в Японии была традиционно связана с огромным объемом отчетности.

В связи с тем что самураи оказались самым образованным сословием, значительное их число нашло себя в чисто «интеллигентных» профессиях – преподавателей, ученых, врачей. Подавляющее большинство должностей в аппарате управления также оказалось занято бывшими самураями. В отличие от аристократов, за самураями прочно закрепилась слава людей неподкупных. Их личная порядочность и приверженность общему делу создали такое положение, которое в значительной степени сохраняется до сегодняшнего дня. И если коррупционные скандалы в высшем управленческом звене мало кого удивляют, то неподкупность среднего и низшего звена вызывает уважение до сих пор.

В октябре Александр II прислал Мэйдзи фотографии и чертежи Зимнего дворца, которые тот запросил в связи с подготовкой строительства своего нового дворца. После заключения договора о территориальном размежевании монархи решили «дружить дворцами».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.