1898 год 31-й год правления Мэйдзи
1898 год
31-й год правления Мэйдзи
В марте Россия взяла «в аренду» Квантунский полуостров. Китайские сановники сопротивлялись недолго: С. Ю. Витте подкупил их. Ли Хунчжану за его сговорчивость было заплачено 500 тысяч рублей, хотя сам Витте считал, что «захват Квантунской области, представляет собой акт небывалого коварства»[267]. А еще через три месяца был заключен контракт на строительство Южно-Маньчжурской железной дороги, соединяющей КВЖД с Порт-Артуром и Дальним.
Это еще более усилило антироссийские настроения в японском обществе, которое рассматривало Корею как сферу своих «национальных интересов». Японцы считали, что они победили Китай и добились «независимости» Кореи, что они уже заняли подобающее место на Дальнем Востоке, но на деле оказалось, что они расчистили место для вторжения туда России. Однако ни Россия, ни Япония еще не были готовы к решительным действиям. В апреле между Японией и Россией было подписано очередное соглашение. Они признавали «независимость» Кореи, соглашались в том, что Япония имеет преобладающие интересы на полуострове. Япония же молчаливо признавала оккупацию Россией Порт-Артура и Дальнего. Но это было неустойчивое равновесие.
Японские радикалы кляли не только Россию, но и свое правительство – за то, что оно не смогло воспользоваться плодами победы. В марте газета «Токё нити-нити симбун» опубликовала текст песни. Текст вышел малохудожественным, но зато боевым.
Только распогодилось, как пошли дожди —
Это слезы горести всей страны.
Плачут, кровью харкают кукушата —
Это в крик кричат доблести солдаты.
А министры наши ничего не могут,
На уме лишь власть и всё тут.
Знать, не ведают они,
Государю и стране в чем подмога.
И в финансах-то у них – разор,
За дела заграничные – им позор.
И победы славной все следы простыли,
Конституцию им дали – в облаках сокрылась.
Прогоним, прогоним министров!
Сокрушим, сокрушим Кабинет!
Завели страну не туда,
Для народа нашего – хуже врага!
Рассердитесь и встаньте, друзья,
Приходите-собирайтесь сюда!
Взвейся, знамя свободы,
Бейте в барабаны свободы!
Пусть Небо ужаснется и вздрогнет Земля!
Суд признал газету виновной в оскорблении кабинета министров в полном составе. Редактор получил год исправительных работ и пять иен штрафа.
Россия предпринимала определенные усилия, чтобы утвердиться на Корейском полуострове экономически, и в мае на казенные средства была куплена лесная концессия на реке Ялу, которой раньше владел владивостокский предприниматель Ю. И. Бриннер. Однако интересы России и Японии были несопоставимы: 72 процента корейской внешней торговли приходилось на Японию[268]. И если в военном отношении еще наблюдался какой-то паритет, то торговые и культурные связи указывали на то, что вряд ли России удастся достичь в Корее и Маньчжурии сколько-то серьезных успехов. Достаточно сказать, что даже в Порт-Артуре не хватало продовольствия и питьевой воды, которые закупались в Японии.
В этом году в токийском парке Уэно был открыт памятник Сайго Такамори. Деньги от 25 тысяч человек собрали по подписке. Сайго был канонизирован в качестве героя Реставрации, решительного сторонника завоевания Кореи и идеального самурая, сведшего счеты с жизнью в соответствии с рыцарским кодексом чести. Даже ранние японские социалисты восхищались им. Котоку Сюсуй, который к этому времени уже успел начитаться европейских идеологов социализма, говорил, что Сайго подобен свече – он сжег себя, чтобы зажечь других[269]. А что уж говорить про националистов с их призывами к возрождению духа бусидо!
Рядом с Сайго стоит собака. По первоначальному замыслу художника она вовсе не должна была привнести в его образ дополнительную теплоту. Собака у ног Сайго – это потомок основателя «династии» сёгунских псов. Его звали Тора – Тигр. Всемогущему Сайго удалось скомандовать и сёгуну Ёсинобу, и его собаке: «К ноге!» Сайго Такамори мечтал о завоевании Кореи. Эта мечта пока что не осуществилась, но газеты с чувством глубокого удовлетворения писали, что поздравления по случаю открытия памятника слали со всей империи – от Хоккайдо на севере до Тайваня – на юге. До Тайваня, который был завоеван всего три года назад. Ценность Тайваня для Японской империи определялась именно такими проявлениями ликования. На его освоение, создание современной инфраструктуры уходили немалые средства, об экономической отдаче не могло быть и речи. Японская администрация не стала запрещать курение опиума, но ввела монополию на его производство и продажу. Но даже эти немалые деньги не могли спасти ситуацию. Стали поговаривать, что неплохо бы продать остров Франции[270].
Взгляд великого Сайго был устремлен в сторону императорского дворца – бывшего сёгунского замка, в который в 1868 году он вступил в качестве предводителя войск Мэйдзи. О мятеже 1877 года если и вспоминали, то расценивали его не как антиимператорский, а как антиправительственный. В сознании японцев эти понятия имели совсем разный смысл. Политики врали, хитрили и изворачивались, правительства приходили и уходили. Император Мэйдзи возвышался над их мышиной возней, интригами и схватками, а его небесное сияние проникало в самые далекие уголки страны и служило незыблемой гарантией стабильности. Однако теперь культ Сайго был поддержан и правительством, которое он покинул два с лишним десятилетия назад по собственной воле. Тогда его идеи о немедленном покорении Кореи не пригодились. Но теперь настали совсем другие времена.
Мэйдзи примирился не только с Сайго. В марте он принял последнего сёгуна – Токугава Ёсинобу. В прошлом году ему разрешили переехать из префектуры Сидзуока в Токио. Теперь он удостоился аудиенции у человека, именем которого его свергли. Человека, который к этому времени стал «живым богом». Непримиримые когда-то враги впервые увидели друг друга.
В этом году был принят семейный кодекс. С современной точки зрения его следует признать абсолютно неполиткорректным. Без официального согласия главы семьи не разрешалось ни выйти замуж, ни жениться, ни взять на воспитание ребенка, ни поменять место жительства. Государство моделировалось по точно такому же образцу. В его главе стоял Мэйдзи, все его подданные открыто признавались за «младенцев». Именно так называл их Мэйдзи в своих ранних указах.
Однако реальные японцы были вовсе не похожи на «младенцев». Скорее они напоминали способных учеников. Европейские посетители всемирных выставок недаром говорили, что японцы любопытнее и восприимчивее своих дальневосточных соседей. Первый кинематографический сеанс состоялся всего два года назад, а в этом году были выпущены в прокат две первых японских короткометражки. В Китае первый фильм был снят только в 1905 году, а в Корее – в 1923-м.
Один короткометражный фильм был посвящен оборотню. В другом, под названием «Воскрешение покойника», у гроба, который несли два носильщика, неожиданно отваливается дно, «покойник» падает на землю и от удара воскресает[271]. Вскоре зрители могли увидеть на экране танцы гейш и актеров театра Кабуки. Аристократический театр Но в это время никакого отношения к кино не имел. Кино пока что считалось искусством чересчур «низким».
Наряду с японскими лентами зрители смогли посмотреть в этом году и видовой фильм про Японию. Его сняла компания братьев Люмьер.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.