ФИНАЛ

ФИНАЛ

Последние пять месяцев Второй мировой войны причинили Германии больше страданий и принесли ей страха, чем все предыдущие пять лет. При этом все ужасы заключительной фазы войны воспринимались немцами, которым пришлось их пережить, как совершенно бессмысленные, поскольку тотальное поражение было очевидным для всех уже с января 1945 года.

Открыто провозглашенное и жестко проводившееся Гитлером решение продолжать борьбу до «последней минуты» уже тогда было непостижимым для большинства немцев. Оно осталось непонятым до конца войны. В то время уже казалось, что Гитлер, который за пять лет войны как физически, так и психически сильно сдал, под влиянием приближающейся катастрофы лишился рассудка. Такая точка зрения и ныне еще широко распространена.

Но она ошибочна. До последнего вздоха Гитлер оставался таким, каким он был всегда. Он всегда с «хладнокровной» последовательностью, невзирая на потери, доводил все до крайностей, твердо веря в то, что именно этим он опережает любого противника. Его самым сильным оружием и самой большой гордостью было то, что он никогда не пасовал перед неопределенностью. Если Гитлер и был сумасшедшим — а он, видимо, в определенном смысле им был, — то он был таковым всегда. Его безумие, однако, всегда имело метод и никогда, как в последние месяцы своей жизни, когда Гитлер сознательно пошел на тотальное поражение и разрушение Германии (и свое самоубийство) в качестве средства политики, он не планировал и не применял этот метод сознательно.

Если оценивать ситуацию с точки зрения Гитлера, сопротивление до последней минуты не было бессмысленным. Только такое сопротивление могло привести к итогу, к которому начиная с декабря 1941 года была направлена вся его стратегия: фронтальное столкновение западных держав с Советским Союзом. Такое столкновение, которое с самого начала было слабым местом и внутренним противоречием в расчетах Гитлера, заранее предполагало поражение Германии. До тех пор, пока непобежденная Германия оставалась изоляционным слоем между Востоком и Западом, последние не могли прийти к столкновению.

Для политика с нормальным разумом такая логика явилась бы причиной в корне пересмотреть всю концепцию.

Однако Гитлер не был политиком с нормальным разумом. Он обладал не знавшей границ смелостью и упорством, которые в предшествующие годы казались ему самому и большинству его соотечественников высшей формой гения. Эти качества он проявил и в этот момент: поскольку поражение Германии являлось предпосылкой для войны между Востоком и Западом, на которую он делал ставку, Германия должна была погибнуть именно в результате поражения, а затем уже продолжать борьбу. Для достижения окончательной победы ни в коем случае нельзя было уклониться от подобного болезненного промежуточного этапа, чтобы спасти что-нибудь «второстепенное» — человеческие жизни, культурные и материальные ценности или даже существование государства.

Надежда Гитлера на столкновение Запада с Востоком была не такой уж необоснованной: весной и ранним летом 1945 года действительно была опасность (или, если хотите, шанс), что война между победителями могла вспыхнуть сразу же. По крайней мере один из ведущих деятелей коалиции — Черчилль был, по достоверным источникам, готов и даже стремился к этому. Да и сама мысль продолжать борьбу после тотального поражения, не имея ни государства, ни территории, не была голой фантазией сумасшедшего. Однако у Германской империи Гитлера, которая вела не национальную и революционную, а империалистическую, грабительскую войну, не было для этого ни психологических, ни социальных предпосылок. Гитлер, как всегда, вел большую игру. Он даже поражение хотел сделать победой — конечной победой на Востоке; при этом он проиграл то, что большинству немцев казалось в это время лучшим и еще достижимым — поражение на Западе.

В конце 1944 года армии союзников на западе и Красная Армия на востоке подошли к границам Германии, но империя была еще стабильной. Для успешной защиты на обоих фронтах сил уже не хватало, но для одного фронта их, видимо, еще хватило бы: Германия, образно говоря, могла еще выбирать, кто ее победит и оккупирует. У Германии был еще порох в пороховницах. Гитлер использовал его против Запада: наступление в Арденнах в декабре 1944 года было одной из наиболее важных по последствиям военных операций в период Второй мировой войны.

Решение Гитлера нанести еще один удар по Западу кажется на первый взгляд парадоксальным. Ведь он хотел продолжить войну против Советского Союза на стороне Запада! Разве не логичнее было сконцентрировать все оставшиеся силы на Востоке и в большей или меньшей степени без сопротивления открыть ворота западным державам? Но это была логика разбитых немцев, а не Гитлера. Он признавал поражение, но желал продолжения войны и лелеял надежду на конечную победу.

Если бы Гитлер продолжал войну против СССР и открыл бы ворота западным державам, они оккупировали бы всю Германию. Немцы с облегчением восприняли бы свою участь, и война была бы закончена. Но это был не тот вариант, к которому стремился Гитлер. Война должна была продолжаться; надо было заставить западные державы продолжить ее против СССР, а для этого они должны были объединиться с Германией, с его, гитлеровской, Германией. Для достижения этой цели война должна была, так сказать, переместиться на Запад — русские на Германию, а немцы — на Бельгию и Францию.

Гитлер хотел поставить западные державы перед выбором: либо в последнюю минуту выступить вместе с ним против Советского Союза, либо остаться у разбитого корыта. Он верил, что они скрипя зубами выберут партнерство с Германией как меньшее зло. Своим наступлением в Арденнах Гитлер хотел им показать, что он не может уже сдержать русских, но их он может и будет сдерживать и даже может отбросить. Либо вы будете вместе со мною стоять на берегах Вислы, либо русские дойдут до Рейна и даже до Ла-Манша. Выбирайте!

Но такой замысел не удался. Не хватило сил. После первых успехов наступление в Арденнах захлебнулось, и в конечном итоге пришлось вернуться на исходные рубежи [5]. Русские же прорвали в середине января ослабленный из-за наступления на Западе германский Восточный фронт и неудержимо двигались к Одеру.

Сталин сам остановил свои армии на Одере. Он, как и Гитлер, считал, что перед лицом быстро несущейся на Запад русской лавины западные державы впадут в панику и могут пойти на союз с немцами. Сталин был полон решимости не допустить этого.

В отличие от Гитлера Сталин был весьма трезвым, хладнокровным и осторожным политиком. Он тоже видел опасность столкновения продвинувшихся вперед армий с востока и запада. Ее можно было избежать лишь в результате предварительно заключенных конкретных соглашений о демаркационной линии и оккупационных зонах. Такие соглашения были для него важнее сенсационных военных успехов, которые, чего доброго, могли напугать западных союзников. Он был готов отказаться от соревнования с западными союзниками в захвате Германии и использовал благоприятное военное положение, чтобы достичь договоренности о будущих оккупационных зонах в Германии. Это удалось ему сделать на Ялтинской конференции глав правительств в феврале 1945 года.

Проект соглашения о зонах оккупации в Германии был готов еще в сентябре 1944 года, но ни одно из трех союзнических правительств его до этого не подписало. Каждое из них, видимо, еще втайне надеялось, что военная удача может позволить ему получить более крупный кусок Германии, чем это было предусмотрено проектом соглашения, и тем самым обеспечить большее влияние на будущее политическое урегулирование.

К этому времени советские армии уже находились в глубине Германии, а войска Эйзенхауэра только готовились форсировать Рейн. В такой ситуации Рузвельт и Черчилль должны были быть довольны, что Сталин не добивался изменений в заключенном в сентябре 1944 года проекте соглашения и по-прежнему был готов ограничиться предусмотренным разделением на зоны. Без длительных дискуссий в Ялте была установлена демаркационная линия. Эта линия судьбы была единственным результатом наступления Гитлера в Арденнах.

С самого начала демаркационная линия была границей мира. Какой она будет в конечном итоге, тогда никто еще не знал, но миру между Западом и Востоком она служила с самого начала. Она была призвана предотвратить, чтобы из совместной войны против Германии возникла новая война за Германию, война, которая была бы почти неизбежной, если бы западные и восточные армии, стремясь опередить друг друга, рвались вперед навстречу друг другу с целью включить возможно больший кусок Германии в сферу своего влияния.

В случае честного выполнения Ялтинского соглашения мир между союзниками на первое время был обеспечен, даже если и оставались открытыми почти все политические проблемы, возникшие в результате войны. Если бы оно не выполнялось, противоречивые политические интересы России и Запада почти автоматически привели бы к продолжению войны между победителями. На это Гитлер и надеялся все время.

Наступление в Арденнах достигло одного: сроки выполнения планов союзников были сорваны. Координированного весеннего наступления не получилось. В январе русские наносили удар за ударом, в то время как западные союзники были еще заняты тем, что вновь готовились к наступлению, сорванному битвой в Арденнах. После добровольной остановки русских в феврале западным союзникам удалось наконец выйти к Рейну. В марте они форсировали Рейн и в первой половине апреля почти неудержимо двигались широким фронтом по Германии, дальше согласованных в Ялте границ зон. В середине апреля американцы были уже в глубине Тюрингии и Саксонии. 13 апреля они переправились под Магдебургом через Эльбу и, так же как русские два с половиной месяца назад, могли теперь двигаться на Берлин. Однако они не сделали этого, как не сделали в свое время русские. В первом случае это объяснялось политическим решением Сталина, теперь же речь шла о военном решении Эйзенхауэра, которое он вынужден был осуществить вопреки бурным настояниям Черчилля.

За день до этого, 12 апреля, от сердечного приступа умер Рузвельт, политика которого была направлена на сотрудничество с Советским Союзом и после войны. На несколько недель Черчилль становился самым влиятельным политиком западного союза. После того как конец гитлеровской Германии стал очевиден, он, в отличие от Рузвельта, видел в СССР уже не незаменимого союзника, а новую опасность и нового противника, которого необходимо подавить и отбросить всеми средствами, вплоть до продолжения или возобновления войны. Черчилль, который был самым закоренелым и решительным противником Гитлера, настаивал теперь на том, что могло осуществить его последнюю и в то же время самую давнишнюю надежду: военное столкновение Запада с Россией и тем самым обеспечить наконец всегда страстно желаемый союз Англии и Германии. Правда, речь могла идти уже о союзе с побежденной Германией, с Германией без Гитлера.

Часто цитируемое изречение, которое Черчилль сделал якобы в конце войны: «Мы закололи не ту свинью», неправдоподобно. Этого он никогда не говорил и даже так не думал. Для Черчилля никогда не вставал вопрос о пакте с Гитлером или, скажем, с Гиммлером, который в конце апреля совершенно наивно предлагал Западу безоговорочную капитуляцию, продолжая войну на Востоке. Сначала должен был уйти Гитлер. После этого Черчилль был вполне готов начать войну со Сталиным и в этих целях использовать германские войска, как это он сделал с итальянцами после 1943 года, использовав их в борьбе против Гитлера.

В течение всего апреля напряженность в отношениях между Черчиллем и Сталиным заметно обострялась. Черчилль не ограничился постоянными призывами к западным военачальникам продвинуться на восток настолько, насколько это возможно, не обращая внимания на согласованную в Ялте линию. На фронтах в Италии и Северной Германии, которые находились под английским командованием, велись переговоры о сепаратной крупной военной капитуляции; позже он сам заявлял, что он отдал распоряжение собирать и хранить оружие капитулировавших германских армий, чтобы в случае необходимости вновь вскоре передать его в руки тех, кому оно принадлежало. («Не исключено, что все мы однажды будем настоятельно в этом нуждаться».) В последние недели Второй мировой войны ход мыслей Черчилля и Гитлера совпадал. Они оба рассчитывали на столкновение между Востоком и Западом в Германии, и оба работали на это.

Они оба были в конечном счете едины даже в том, что Гитлер как личность стоял на пути желаемого ими изменения союзов и продолжения войны. Решение Гитлера пойти на драматическое самоубийство в имперской канцелярии в Берлине в момент захвата города русскими возникло, как это наглядно видно из его «политического завещания», совсем не в результате лишь личного отчаяния. Это был обдуманный политический акт. Гитлер ушел, чтобы освободить Германии путь к продолжению войны на стороне Англии и Америки. Этим же объясняется назначение на пост президента империи и Верховного Главнокомандующего не партийного политика, а относительно не скомпрометировавшего себя в глазах Запада «беспартийного» солдата — гросс-адмирала Дёница. Этим же объясняются неоднократные заверения в завещании, что он, Гитлер, никогда не хотел войны 1939 года, войны «против Англии, тем более Америки» (соответствующее утверждение о войне против СССР отсутствует). Этим же можно объяснить прежде всего и призыв, который красной нитью проходит через завещание, — ни при каких обстоятельствах не прекращать борьбу, напротив, продолжать ее «не важно где» против «врагов отечества». «Многие самые мужественные мужчины и женщины полны решимости связать до конца свою жизнь с моей. Но я их просил, затем приказал не делать этого и принять участие в дальнейшей борьбе нации».

В своем последнем послании из бункера имперской канцелярии он приказывал вермахту: «Задача была и остается обеспечить немецкому народу пространство на Востоке». Нет никаких сомнений в том, что Гитлер, уходя из жизни, считал, что война продолжается, и надеялся, что без него она будет вестись лучше, чем с ним. Такие надежды имели под собой основу.

Не прошло и недели после смерти Гитлера, еще не была подписана капитуляция, как Черчилль выступил в одном из драматических меморандумов против выполнения Ялтинских соглашений. «Я опасаюсь, — писал он, — что в случае марша русских по Германии вплоть до Эльбы могут разыграться ужасные события. Предполагаемый отход американских войск в границы зон… означает, что волна русского превосходства расширилась бы с фронта в пятьсот-шестьсот километров примерно на двести километров. Осуществление этого явилось бы самым мрачным событием в мировой истории… Мы имеем в своих руках несколько значительных рычагов… Перед тем как западные державы отойдут с нынешних позиций в предусмотренные границы зон, мы должны получить обязательные заверения по следующим пунктам: Польша, временный характер русской оккупации Германии, вводимый в русифицированных или контролируемых Россией странах дунайского бассейна порядок должен учитывать особые интересы Австрии, Чехословакии и Балкан… Наши надежды мы должны возложить на скорую пробу сил и глобальное выяснение отношений с Россией». Он говорил о «незначительных перспективах избежать третью мировую войну» и «необходимости жесткого языка в каком-либо немецком городе, занятом Америкой и Англией».

Это было именно то, на что надеялся и рассчитывал Гитлер. Но из этого ничего не вышло. Черчилль потерпел фиаско, причем не от немцев, а от американцев и в конце концов от самих англичан. Ослабевшие и уставшие от войны немцы, которые начиная с января массами бежали с востока на запад, ждали все же со странным смешением фатализма и злорадства возобновления войны. «Скоро мы вам пригодимся» — такие заявления наиболее часто можно было слышать в беседах между офицерами западных оккупационных держав и немецкими военнопленными.

Правительство Дёница, которое в течение 14 дней после безоговорочной капитуляции продолжало исполнять свои функции во Фленсбурге под английским покровительством, делало все, чтобы как можно больше солдат перебросить с Восточного фронта в плен к западным державам и сохранить определенную военную дисциплину и боевую готовность. Матросы германских военно-морских сил, которые считали, что для них война закончена, и самовольно покидали свой корабль, расстреливались как дезертиры по законам военного времени даже после капитуляции 8 мая. За немцами, видимо, дело не стало бы, если бы западные союзники вручили им отнятое оружие для новой войны против Советского Союза.

Но американцы не были к этому готовы. Им предстояла еще главная схватка с Японией, и они стремились разделить эту работу с русскими. У них не было желания начинать вместо этого третью, по их мнению излишнюю, войну против СССР. После длительных колебаний и вопреки протестам Черчилля в конце июня состоялся отвод войск за линию, установленную в Ялте, а в обмен за отвод войск западные войска заняли свои сектора в Берлине, договоренность о которых также была достигнута в Ялте. Тем самым была снята непосредственная военная напряженность между союзниками и сделан поворот от войны к миру. Четырнадцать дней спустя главы правительств трех великих держав встретились в Потсдаме, чтобы уладить политические разногласия и выработать принципы обращения с побежденной Германией.

Они делали это с грехом пополам, с некоторым компромиссом и задней мыслью. Во время конференции в Потсдаме поступило сообщение из Америки об успешном испытании атомной бомбы. У Черчилля вновь появились надежды: имея атомную бомбу, американцы должны были уменьшить интерес к военной помощи СССР против Японии, общее соотношение сил, казалось, изменилось в пользу Запада. Неужели наступила наконец возможность осуществить «пробу сил» и заговорить «жестким языком» с русскими, о чем Черчилль говорил еще в мае? Но еще до того, как это случилось, 27 июля, то есть в разгар работы конференции, поступили результаты состоявшихся за три недели до конференции выборов в Англии. Черчилль был свергнут.

Черчилль был нужен Англии, чтобы вести войну против Германии. Однако при всем восхищении и всей благодарности за то, что он сделал в войне против Германии, она не захотела его услуг для развязывания войны против Советского Союза. Тем самым жребий был брошен. Вторая великая война Германии завершилась отныне окончательно. Германия напрасно дралась до последней минуты. Ужасной ценой человеческих жизней и разрушений заплатила она за то, чтобы Восток и Запад разделили ее для оккупации и управления. Германская империя продолжала еще существовать, но призрачно и без собственных политических органов, как своего рода единое образование, находящееся под верховной властью четырех держав (четвертой оккупационной державой стала Франция), которым она безоговорочно передала свой суверенитет. Государственное существование Германии зависело с этих пор от единства четырех держав, которое совершенно неожиданно продолжалось почти три года.