27. Эпическая литература Первый «героический век» человечества

27. Эпическая литература

Первый «героический век» человечества

«Героические эпохи», относящиеся у разных народов к разным периодам, вовсе не являются литературным вымыслом, а представляют собой очень важный для истории цивилизации этап общественного развития. Сегодня — главным образом благодаря трудам английского ученого М. Чадвика — все историки вынуждены с этим считаться. Достаточно привести три наиболее известных примера: эпическое время Греции, относящееся к самому концу II тысячелетия до н. э., эпическое время Индии, наступившее, видимо, всего столетием позднее, и эпическое время у древних германцев на севере Европы (IV–VI вв. н. э.). Эти три периода отличаются сходным общественным строем, политической организацией, религиозными верованиями и аналогичными эстетическими критериями. Ясно, что в основе всех трех эпох лежали аналогичные социальные и политические факторы и психика.

Эпос о шумерских героях, о котором идет речь в этой и предыдущей главах, открывает еще один «героический век» в мировой истории и литературе — «героический век» Шумера. По времени он совпадает с концом первой четверти III тысячелетия до н. э. и, следовательно, он более чем на 1500 лет предшествует древнейшему из индоевропейских «героических веков» — эпическому времени Греции. Тем не менее в его культуре множество черт, характерных для более поздних и хорошо известных «героических периодов» у других народов.

Изучение литературных памятников соответствующих эпох привело М. Чадвика к выводу о том, что и у греков, и у индийцев, и у германцев эпическое время относится к периоду варварства и отличается одними и теми же характерными особенностями.

Во всех трех случаях основной политической единицей были мелкие княжества или царства, управляемые князьями или царями, которые приходили к власти благодаря своей воинской доблести. Чтобы удержать власть, они опирались на дружины, состоявшие из верных воинов, слепо повиновавшихся своему вождю, в какое бы безрассудное и опасное предприятие он ни пускался. В некоторых случаях существовал совет, но он созывался лишь по желанию правителя и главным образом для того, чтобы подтверждать его волю. Князья и царьки поддерживали друг с другом постоянные отношения, зачастую вполне мирные и даже дружественные. Они стремились создать нечто вроде международной касты аристократов, члены которой и помыслами, и деяниями были бесконечно далеки от своих подданных.

С точки зрения религии, все три индоевропейские «героические» эпохи характеризуются культом антропоморфных божеств, принятым практически во всех княжествах и царствах. Считалось, что эти божества живут сообща в избранных ими местах, но, кроме того, каждое имеет свое собственное обиталище. Хтонический культ и культ предков уже не играют в эти периоды сколько-нибудь заметной роли. Души умерших должны были пребывать в каком-то отдаленном месте — царстве теней, едином для всех государств, народов и всех прослоек. Некоторым героям приписывали божественное происхождение, но их не обожествляли и им не поклонялись. Все это характерно для «героических эпох» не только Греции, Индии и Северной Европы, но и Шумера.

Однако сходство между ними этим не ограничивается: оно еще заметнее в области эстетики и, в частности, в литературе. Для всех четырех «героических эпох» весьма характерно появление героических сказаний, воплощенных в поэтической форме, — сказаний, которые рассказывали или пели. Именно в них отразился дух и характер этих эпох. Представители правящей верхушки жаждали прежде всего личной славы, и вот придворные певцы и поэты создают эпические поэмы и сказания о приключениях и подвигах своих царей и князей. Эти сказания предназначались для того, чтобы развлекать гостей на празднествах и пирах, поэтому их, очевидно, исполняли под аккомпанемент арфы или лиры.

Ни одно из древних эпических сказаний не дошло до нас в своём первоначальном виде. Они возникли в те времена, когда письменность еще не существовала, а если и существовала, то была, как правило, недоступна певцам-сказителям. Записи эпических произведений «героических эпох» Греции, Индии и Германии были сделаны много позднее и представляют собой сложный литературный труд, в который из ранних песен вошли лишь немногие, да и то в сильно измененном и расширенном виде. То же самое произошло и в Шумере. Есть все основания полагать, что древние эпические сказания были впервые записаны на глиняных табличках только через пять-шесть столетий после окончания «героического века» и, разумеется, после значительной переработки, проделанной жрецами и писцами. Тем не менее следует подчеркнуть, что почти все дошедшие до нас записи эпических поэм Шумера восходят к первой половине II тысячелетия до н. э.

Между сохранившимися эпическими сказаниями трех индоевропейских «героических веков» существует разительное сходство как с точки зрения формы, так и содержания. Прежде всего во всех этих поэмах воспеваются отдельные личности, поэта не интересует судьба и слава общины или государства. Далее, если некоторые описываемые в таких сказаниях события действительно основываются на исторических фактах, то наряду с ними всегда можно найти чисто сказочные, фантастические элементы (например, безмерное преувеличение силы героя, вещие сны, явление богов). С точки зрения стиля все подобные произведения грешат обилием постоянных эпитетов и традиционных схем, бесконечными повторами и чересчур подробными описаниями деталей. Особенно же характерно, что в эпических сказаниях важное место занимает прямая речь. Все эти признаки присущи героическому эпосу Шумера в такой же степени, как эпосу древних греков, индийцев и германцев.

Трудно себе представить, чтобы такой своеобразный по стилю и форме жанр, как эпическая поэзия, мог возникнуть совершенно самостоятельно в разных странах и в самые разные эпохи. И поскольку самые древние героические сказания появились в Шумере, можно предположить, что родиной эпической поэзии было Двуречье.

Разумеется, между эпосом шумеров, греков, индийцев и германцев существует ряд немаловажных различий. Например, шумерские героические сказания, независимо от их величины, повествуют о каком-нибудь одном подвиге, одном эпизоде и совсем не связаны друг с другом. Шумеры не пытались собрать такие отдельные сказания и объединить их в нечто целое. Как видно из предыдущей главы, это впервые сделали вавилонские поэты, которые заимствовали у шумеров сравнительно короткие и отрывочные поэмы, в частности поэмы о Гильгамеше, переосмыслили, переработали их и сплавили в довольно сложный, длинный, но единый эпос.

У авторов шумерских сказаний еще слишком упрощенный подход к психологии героев, которые почти лишены индивидуальных особенностей и обрисованы лишь в самых общих чертах. Сюжет и его перипетии излагаются традиционным стилем, где много условностей и мало движения. В этих поэмах не найдешь пластичности и динамизма, которыми славятся, например, гомеровские «Илиада» и «Одиссея». Еще одна любопытная деталь: в отличие от индоевропейского героического эпоса в шумерских эпических поэмах женщины, во всяком случае смертные, не играют почти никакой роли. И, наконец, чисто формальное отличие: шумерские поэты добивались ритмического рисунка прежде всего путем повторов с небольшими вариациями. Они не пользовались строками строго определенного размера, что так свойственно индоевропейскому эпосу.

Обратимся теперь к содержанию сохранившихся эпических поэм Шумера. В настоящее время мы располагаем девятью произведениями этого жанра, размерами от 100 до 600 с лишним строк. Два из них посвящены Энмеркару, два — Лугальбанде (причем в одной поэме о Лугальбанде Энмеркар тоже играет значительную роль) и пять — самому знаменитому из героев, Гильгамешу. Все три героя фигурируют в списке царских династий, историческом документе, который, так же как и наши эпические поэмы, был начертан на глиняных табличках, относящихся к первой половине II тысячелетия до н. э. Самый список, очевидно, был составлен еще раньше, в последней четверти III тысячелетия до н. э.

В списке царей Энмеркар, Лугальбанда и Гильгамеш названы как второй, третий и пятый по счету правители I династии Урука, которая, по мнению шумерских мудрецов, следовала непосредственно за династией Киша, возникшей сразу же после потопа.

Об одном из сказаний об Энмеркаре и о всех пяти сказаниях о Гильгамеше уже шла речь в главах 4, 5, 25 и 26. Таким образом, чтобы завершить анализ героических сказаний Шумера нам остается рассмотреть лишь три поэмы — одну об Энмеркаре и две о Лугальбанде.

Второе сказание об Энмеркаре, так же как и первое, о котором говорилось в главе 4, повествует о победе Энмеркара над одним из правителей Аратты. Но во втором сказании не Энмеркар предъявляет требование к своему сопернику, а, наоборот, правитель Аратты затевает ссору, которая заканчивается его поражением. В этой поэме правитель Аратты назван по имени — Энсукушсиранна. Однако тот ли это правитель Аратты, который в первом сказании остался безымянным, с уверенностью сказать нельзя.

До 1952 г. нам было известно из этой поэмы лишь около 100 начальных и около 25 заключительных строк, которые хорошо сохранились; во время раскопок в Ниппуре в 1951–1952 гг., которые велись экспедицией Музея Пенсильванского университета и Восточного института Чикагского университета, были найдены две превосходно сохранившиеся таблички, позволившие восполнить большую часть пробелов. Поэтому сегодня мы можем изложить приблизительное содержание всей поэмы.

В те дни, когда царем всего Шумера, как можно понять, был Эннамибарагга-Уту, правитель Аратты Энсукушсиранна, чьим визирем был Ансиггариа, отправил с посланцем вызов правителю Урука Энмеркару, чьим визирем был Наменнадума. Энсукушсиранна требовал, чтобы Энмеркар признал его верховным правителем и разрешил «переселить» богиню Инанну в город Аратту.

Энмеркар с презрением выслушивает вызов своего соперника. В пространной речи он утверждает, что боги благоволят к нему, что Инанна останется в Уруке, и в свою очередь требует, чтобы Энсукушсиранна признал себя вассалом Урука. Тогда Энсукушсиранна собирает совет и спрашивает, как ему поступить. Видимо, ему советуют подчиниться, но он с возмущением отказывается. Араттский жрец «машмаш», чье имя можно прочесть как Ур-Гирнунна, предлагает правителю свою помощь. Он обещает пересечь «реку Урука», покорить все страны «сверху донизу, от моря до кедровых гор», и возвратиться в Аратту с доверху нагруженными кораблями. К сожалению, текст не позволяет установить, сам ли жрец дает все эти обещания. Как бы то ни было, обрадованный Энсукушсиранна дает жрецу пять мин золота, пять мин серебра и все необходимые припасы.

Когда жрец добирается до Урука, — в поэме не говорится, как это ему удалось, — он приходит в священный хлев, где стоят корова и коза богини Нидабы. Жрец уговаривает их не давать больше молока и сливок для «пиршественных залов» их госпожи. Приблизительный перевод этого отрывка дает представление о стиле поэмы:

Он (жрец «машмаш») говорит корове, разговаривает с ней как с человеком:

«О корова, кто пьет твои сливки, кто пьет твое молоко?»

«Нидаба пьет мои сливки,

Нидаба пьет мое молоко.

Мое молоко и сыр. . . . .

Приносят, как подобает, в большие (пиршественные) залы, в залы Нидабы.

Я хотела бы давать свои сливки… из священного хлева,

Я хотела бы давать свое молоко… из овчарни,

Верная корова, Нидаба — возлюбленное чадо Энлиля. . . .»

«О Корова, …твои сливки твоей. . . ., твое молоко твоей. . . .,»

Корова . .свои сливки своей… свое молоко своей. ., . . . ..

(Далее те же 11 строк повторяются, но в них жрец обращается уже к козе).

В конечном счете корова и коза перестают давать молоко, и все хлева и овчарни Урука приходят в запустение. Пастухи горюют и плачут, подпаски от них уходят. Тогда в дело вмешиваются два пастуха Нидабы, Машгула и Ур-Эдинна, «сыновья одной матери». Очевидно, не без помощи бога солнца Уту — соответствующие строки плохо сохранились, — а также при поддержке Матери Сагбурру им удается перехитрить «машмаша».

Они вдвоем (Машгула и Ур-Эдинна) бросили владыку в реку,

Но «машмаш» вызвал из воды большую рыбу «сухур».

Тогда Мать Сагбурру вызвала из воды птицу…

Птица . . схватила рыбу «сухур» и унесла ее в горы.

Второй раз они бросили владыку в реку,

Но «машмаш» вызвал из воды овцу с ягненком.

Тогда Мать Сагбурру вызвала из воды волка,

Волк схватил овцу и ягненка и унес их на широкую равнину.

В третий раз они бросили владыку в реку,

Но «машмаш» вызвал из воды корову с теленком,

Тогда Мать Сагбурру вызвала из воды льва,

Лев схватил корову с теленком и унес их в заросли тростника.

В четвертый раз они бросили владыку в реку,

Но «машмаш» вызвал из воды дикого барана.

Тогда Мать Сагбурру вызвала из воды барса,

Барс схватил дикого барана и унес его в горы.

В пятый раз они бросили владыку в реку,

Но «машмаш» вызвал из воды молодую газель.

Тогда Мать Сагбурру вызвала из воды зверя «гуг»,

Зверь «гуг» схватил молодую газель и унес ее в чащу леса.

Видя, что все его старания ни к чему не приводят, жрец «почернел с лица, ибо замысел его не удался». Мать Сагбурру насмехается над его глупостью. Жрец просит отпустить его с миром в Аратту, обещая прославить Мать Сагбурру в своих молитвах, но та не желает его и слушать. Она убивает жреца и бросает его труп в Евфрат.

Когда Энсукушсиранна узнает о том, что случилось с его «машмашем», он спешно отправляет к Энмеркару гонца, сдаваясь на милость победителя:

«О ты, любимец Инанны, ты один достоин славы,

Инанна правильно избрала тебя для своего светлого лона.

От нижних (земель) до верхних ты один властитель, а я лишь иду за тобой,

С самого зачатия я не был равен тебе, ты — мой „старший брат“,

Я никогда не смогу с тобою сравниться!»

Завершается поэма концовкой, типичной для жанра литературного спора (см. гл. 20). Вот ее заключительные строки:

В споре Энмеркара с Энсукушсиранной

После (?) победы Энмеркара над Энсукушсиранной —

Слава тебе, о Нидаба!

Обратимся теперь к сказаниям, где главную роль играет герой Лугальбанда. Первое из них можно озаглавить «Лугальбанда и Энмеркар». Эта поэма насчитывает более 400 строк и сохранилась почти полностью. Все же текст во многих местах неясен, хотя в нем сравнительно мало лакун. Приводимый ниже анализ наиболее понятных отрывков представляет собой результат неоднократных попыток прояснить смысл поэмы, но пока еще это лишь попытка, не более.

Герой Лугальбанда, пребывающий — по-видимому, против своей воли — в отдаленной стране Забу, стремится вернуться в свой родной город Урук. Для этого он старается завоевать расположение птицы Имдугуд. (Имдугуд определяет судьбы людей и выносит каждому окончательный приговор.) Однажды, когда птица Имдугуд отсутствовала, Лугальбанда приблизился к ее гнезду. Он дает ее детям жир, мед и хлеб, подкрашивает им лица и надевает на головы короны «шугурра». Возвратившись, птица Имдугуд радуется, что ее детям оказали такие божественные почести. Она объявляет, что готова оказать помощь и покровительство тому, кто это сделал, будь то человек или бог.

Тогда Лугальбанда называет себя. Имдугуд осыпает его похвалами, многократно благословляет и говорит, что теперь он может со славой вернуться в Урук. По просьбе Лугальбанды Имдугуд обещает ему благополучное путешествие и дает ряд добрых советов, о которых он, однако, не должен говорить никому, даже самым близким. После этого птица Имдугуд возвращается в свое гнездо, а Лугальбанда идет к друзьям и сообщает им, что отправляется в путь. Друзья стараются его отговорить, ибо это дорога, с которой нет возврата: чтобы пройти по ней, надо пересечь высокие горы и ужасную реку Кур. Но Лугальбанда непоколебим, и действительно его путешествие из страны Забу в Урук проходит благополучно.

Между тем в Уруке Энмеркар — повелитель Лугальбанды и сын бога солнца Уту — пребывает в глубокой скорби. Уже много лет семиты из Марту опустошали Шумер и Аккад и вот теперь осадили Урук. Энмеркар хотел бы отправить послание с просьбой о помощи в Аратту — своей сестре богине Инанне, но никто не соглашается взять на себя это опасное поручение. И тут к Энмеркару приходит Лугальбанда. Он смело берется доставить послание. Энмеркар, желая сохранить тайну, заставляет Лугальбанду поклясться, что тот отправится в путь один. Лугальбанда предупреждает своих друзей о своем уходе, и те снова пытаются его отговорить. Однако герой берет свое оружие и отправляется в путь. Он преодолевает семь горных хребтов, пересекающих страну Аншан из конца в конец, и с радостным сердцем вступает в Аратту.

Здесь богиня Инанна оказывает Лугальбанде самый теплый прием, но при этом спрашивает, почему он явился один. Лугальбанда дословно повторяет послание

Энмеркаpa с просьбой о помощи. Ответ Инанны, которым завершается поэма, весьма темен. Насколько можно понять, она говорит о реке, о необыкновенных рыбах, которых должен выловить Энмеркар, о каких-то сосудах для воды, которые он должен изготовить, о мастерах по обработке металла и камня, которых он должен пригласить в свой город. Но каким образом все это поможет Энмеркару избавить Шумер и Аккад от народа марту и снять осаду с Урука, так и остается неясным.

Второе сказание о Лугальбанде, которое можно условно назвать «Лугальбанда и гора Хуррум», насчитывало, очевидно, более 600 строк. Однако конец этой поэмы отсутствует, и сегодня в нашем распоряжении находится около 500 строк текста, из которых две трети сохранились почти полностью. Содержание уцелевших строк этого весьма сложного текста сводится вкратце к следующему.

Энмеркар, правитель древнего Урука, решил отправиться в Аратту, видимо намереваясь ее завоевать. Его сопровождает многочисленное войско под предводительством семи безымянных героев — «истинных сынов Куллаба», «рожденных богиней Ураш», «вскормленных парным молоком». Восьмой среди них — Лугальбанда.

Энмеркар и его спутники доходят до горы Хуррум, однако здесь Лугальбанда заболевает. Его братья и друзья делают все возможное, чтобы вылечить героя, но тщетно: «Когда они приподняли его голову, в нем не было дыхания (жизни)». Испуганные друзья и родственники собираются на совет и решают оставить Лугальбанду на горе Хуррум, поскольку он «умер», а самим идти дальше. «Когда мы вернемся из Аратты, мы отнесем тело нашего брата в Куллаб», — говорят они.

И вот забытый и покинутый всеми, тяжело больной, но все еще борющийся за жизнь герой остается один. Через два с половиной дня, или, как говорит древний поэт, «когда к двум дням прибавилась еще половина дня», Лугальбанда поднял голову навстречу восходящему солнцу (то есть богу Уту) и «как к отцу, породившему его, обратился к нему с мольбой», чтобы Уту не дал ему погибнуть на горе Хуррум:

Здесь нет рядом матери, нет рядом отца

Нет рядом друга, нет рядом близкого,

Здесь не скажет мать: «О мой сын!»

Здесь не скажет брат: «О мой брат!»

Разумеется, Уту не мог отказать герою. Поэт продолжает рассказ:

Уту услышал и внял его мольбам,

Он принес для него на гору Хуррум «дыхание жизни».

Затем Лугальбанда обращает взор к планете Венере и возносит молитву богине Инанне — «блуднице, входящей в веселый дом, дабы сладостны были опочивальни». «Как к отцу (sic!), породившему его, обратился он к ней с молитвой», чтобы Инанна не дала ему погибнуть на горе Хуррум, «на горе дерева „хашур“». Инанна тоже не отказывает Лугальбанде в помощи. Она в свою очередь дает ему «дыхание жизни» и «укрывает его, подобно одеянию, радостью сердца».

Тогда Лугальбанда смотрит на луну и обращается к богу Сину, «к звезде, освещающей небо, когда солнце заходит, разгоняющей тьму ярким светом», «чей сияющий лик озаряет гору Хуррум»:

«Царь, недостижимый в далеком небе,

Син, недостижимый в далеком небе,

Царь, любящий прямодушие, ненавидящий зло,

Син, любящий прямодушие, ненавидящий зло,

Уничтожь (?) зло подобно змее….»

Син, конечно, тоже склоняется к мольбе Лугальбанды и «дает ему жизнь». Снова обращает герой взор к солнцу и прославляет его в молитве. Вот отрывок из нее:

«О Уту, пастырь Земли, отец черноголового народа!

Когда ты засыпаешь, народ засыпает с тобой,

Когда ты встаешь, о могучий Уту, народ встает вместе с тобой.

Без тебя, Уту,

Владыка не пускается в путь… раб не пускается в путь к…

Для одинокого путника ты, Уту, брат-близнец,

Для человека в пути, ты, Уту, „третий“,

Для… ты его второй глаз.

Нагого, беспомощного, нищего

„Душа“ твоего света одевает словно одеянием из мохнатой шерсти,

Нуждающегося ты укрываешь одеянием из белой шерсти…

Герой, сын богини Нингаль, я пою тебе славу!»

Благодаря «пище жизни» и «воде жизни» Лугальбанда выздоравливает, но, по-видимому, продолжает блуждать один по горам, охотясь на зверей и собирая дикие растения. Однажды он засыпает и слышит во сне повеление (возможно, повеление бога Уту). Ему приказано выследить и убить дикого быка, а его жир принести в жертву восходящему солнцу. Кроме того, герой должен убить козленка, вылить его кровь в ров, а жир разбросать по равнине. Проснувшись, Лугальбанда исполняет все, что ему было приказано во сне. Кроме того, он готовит пищу и хмельное питье для четырех главных божеств шумерского пантеона — для Ана, Энлиля, Энки и Нинхурсаг.

Сохранившаяся часть поэмы оканчивается, насколько можно понять, восхвалением семи небесных светочей, помогающих богу луны Нанне, богу солнца Уту и богине планеты Венеры Инанне озарять вселенную.

Вот в сущности и все, что можно сказать о дошедшей до нас эпической поэзии шумеров и об их героическом периоде.

В отличие от сказаний и гимнов лирическая поэзия занимает в шумерской литературе весьма скромное место, в особенности любовная лирика. До настоящего времени среди сотен тысяч шумерских табличек обнаружены только два любовных стихотворения. Да и их, как будет видно из дальнейшего, по сути дела нельзя отнести к жанру любовной лирики в полном смысле этого слова. Это, очевидно, ритуальные песни, в которых новобрачная прославляет своего царственного супруга. Ближе всего к ним библейская «Песня песней».