ГЛАВА ВТОРАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ВТОРАЯ

Как ни хранила Гитлера заботливая судьба, но осенью 1916 года он был ранен в бедро шальным осколком и отправлен в один из лазаретов в пригороде Берлина. Целых пять месяцев провел он в тылу, и это время стало одним из самых тяжелых в его жизни. И дело было не в ранении. Именно здесь, в тылу, Гитлер воочию убедился в том, насколько сильны в его стране ее внутренние враги. Спекулянты, призывавшие к поражению Германии в войне агитаторы, наглые тыловики, продолжавшие свою революционную деятельность социал-демократы, большинство из которых были евреями, — всех их он считал ничтожными людьми и главными виновниками того безобразия, которое творилось в тылу. И в то время, когда все истинные патриоты проливали кровь за будущее великой Германии, в тылу процветали взяточничество, спекуляция и царили пораженческие настроения, что, конечно же, не могло не шокировать проявлявшего на фронте чудеса храбрости ефрейтора.

«Здесь, — вспоминал он, — уже не пахло тем духом, который господствовал на фронте, здесь я впервые услышал то, что на фронте нам было совершенно неизвестно: похвальбу своей собственной трусости! Сколько ни ворчали, как ни крепко бранились солдаты, это ничего общего не имело с отказом от исполнения своих обязанностей, а тем более с восхвалением трусости. О нет! На фронте трус все еще считался трусом и никем другим. Труса на фронте по-прежнему клеймили всеобщим презрением, а к подлинным героям относились с поклонением.

Здесь же, в госпитале, настроение было уже прямо противоположным. Наибольшим успехом тут пользовались самые бессовестные болтуны, которые с помощью жалкого «красноречия» высмеивали мужество храброго солдата и восхваляли гнусную бесхарактерность трусов. Тон задавали несколько совершенно жалких субъектов. Один их них открыто хвастался тем, что он сам нарочно поранил себе руку у проволочных заграждений, чтобы попасть в лазарет. Несмотря на то что ранение было пустяковым, субъект этот находился в больнице уже давно, хотя все знали, что он попал сюда мошенническим путем. И что же? Этот негодяй нагло выставлял себя образцом высшего мужества и считал свой «подвиг» куда более ценным для родины, нежели геройская смерть честного солдата на фронте. Меня прямо тошнило от этих речей, но сделать ничего нельзя было: субъект этот спокойно оставался в лазарете. Больничное начальство, конечно, прекрасно знало, кто этот субъект, и тем не менее ничего не предпринимало».

Конечно, это была скорее реакция обиженного фронтовика, и ничего особенного или удивительного в тылу не происходило. Так было всегда и везде. Война продолжалась четыре года, объединивший поначалу немцев патриотизм в ходе ее заметно поубавился, и на поверхность всплыла пена. Сыграло свою роль и то, что для многих тысяч немцев соприкосновение с ужасами войны означало крушение прежних идеалов, в то время как сам Гитлер продолжал оставаться сверхпатриотом.

Не выдержав тягостной тыловой обстановки и толком не долечившись, он, к изумлению всего госпиталя, попросил отправить его на фронт. «Отныне, — заявил он высокому начальству, — моим домом является родной полк». Впрочем, была и еще одна причина его желания как можно скорее оказаться на фронте: Гитлер свято верил в победу Германии и очень боялся, что эта самая победа будет одержана без него. Его просьбу удовлетворили, и в марте 1917 года повеселевший Гитлер вернулся во Фландрию. И попал, что называется, с корабля на бал. Только кровавый. Вместе со своим полком он принял участие в ужасающем сражении за Аррас и в третьей битве под Ипре. Полк понес огромные потери, и в августе всех, кому посчастливилось выйти живым из этой мясорубки, отправили на отдых в Эльзас.

* * *

Тем временем обстановка в самой Германии накалялась с каждым днем. Революция в России и ее выход из войны усилили антивоенные и революционные настроения, и в январе 1918 года всеобщая политическая стачка охватила все индустриальные центры страны. Ее участники требовали заключения мира с Россией, амнистии политическим заключенным, немедленной отмены военной диктатуры и улучшения снабжения продовольствием. И внимательно следивший за всем происходившем в Германии из своего госпиталя Гитлер лишний раз убедился в наличии внутренних врагов и назвал забастовки рабочих ударом в спину Германии.

В марте новое правительство России приняло условия продиктованного Германией в Брест-Литовске мира, и Гитлер воспрянул духом. Теперь Верховное главнокомандование имело возможность сосредоточить свои основные силы на Западе и продолжить победоносную войну. Так оно и случилось. 21 марта 1918 года генерал Э. Людендорф начал наступление во Франции, и вскоре германская армия подходила к Парижу. Снова оказавшийся со своим полком на фронте Гитлер побывал во многих переделках, из которых очень немногие сумели выйти живыми. Он снова проявил себя и 4 августа 1918 года был награжден Железным крестом I степени «За личную отвагу и боевые заслуги». «В условиях и позиционной, и маневренной войны, — было написано в представлении к награде, — он являл собой пример хладнокровия и мужества и всегда вызывался добровольцем, чтобы в самых тяжелых ситуациях с величайшей опасностью для жизни доставить необходимые распоряжения. Когда в тяжелых боях обрывались все линии связи, важнейшие сообщения, несмотря на все препятствия, доставлялись по назначению благодаря неутомимому и мужественному поведению Гитлера».

Подобная награда в германской армии того времени была крайне редкой для ефрейтора, и Гитлер с гордостью носил выстраданный им Железный крест до конца своих дней.

Наступление развивалось успешно, временные успехи кружили солдатам голову, и никто не сомневался в окончательной победе. Но… силы германской армии были на исходе. 8 августа 1918 года британцы прорвали немецкий фронт под Амьеном, и Людендорф назвал эту дату «черным днем германской армии». Как и многие солдаты, Гитлер посчитал прорыв под Амьеном мелкой неудачей, после которой германская армия снова примется крушить врага. Но это были иллюзии, и уже в сентябре союзники начали наступление по всему фронту. Никакой паники в немецких войсках не было, они отступали в полном порядке, взрывая за собой мосты и дороги.

В середине октября 1918 года полк Гитлера попал под обстрел газовыми снарядами. «Мои глаза, — вспоминал он, — были как горячие угли, меня обступила темнота». Временно утратившего зрение героя отправили в госпиталь в Пазевальке. Но даже сейчас, когда все было уже кончено, Гитлер продолжал надеяться на победу и горел желанием вернуться на фронт.

Но повоевать ему больше не пришлось. Провал наступления во Франции вызвал сильнейшее брожение в Германии. Экономика страны разваливалась, немцы окончательно утратили веру в кайзера и генералов, рабочие бастовали, армия и флот разлагались. В стране назревал революционный взрыв, и уже 29 сентября 1918 года Э. Людендорф заявил на совещании в ставке Верховного главнокомандования, что армия начинает выходить из повиновения и единственное спасение — быстрое заключение перемирия.

Через президента США Г. Вильсона 5 октября 1918 года Германия запросила перемирия, и союзники сразу же показали, кто отныне будет командовать парадом, заявив, что вести переговоры они будут только с парламентским правительством. Вильгельм II возмутился и… поручил создание нового кабинета министров принцу Максу Баденскому, известному либералу и стороннику реформ, в правительство которого впервые вошли социал-демократы.

М. Баденский, верный своим принципам, приступил к демократизации немецкой политической системы. Но… было поздно. 3 ноября вспыхнуло восстание матросов в Киле, и всего за неделю революция охватила всю страну. Попытка кайзера и Верховного главнокомандования подавить революционные выступления вызванными с фронта частями потерпела провал и выявила полную ненадежность армии.

Сложно сказать, на что надеялся кайзер, но даже теперь, когда под ним зашатался трон, он и не думал отрекаться от престола, передавать власть социал-демократам и назначить выборы в Национальное собрание, на чем настаивал рейхсканцлер. Отчаявшийся сломить сопротивление Вильгельма II М. Баденский пошел на подлог и в опубликованной им прокламации сообщил об отречении кайзера и назначении им новым канцлером лидера СДПГ Ф. Эберта. Вильгельм II был вынужден бежать в Голландию.

Утром 9 ноября прекратили работу почти все промышленные предприятия Берлина. Заполнившие берлинские улицы рабочие и солдаты шли к центру города. 10 ноября 1918 года власть в Берлине перешла в руки Социал-демократического совета народных уполномоченных из шести человек, который опирался на поддержку рабочих и солдатских советов и в который вошли по три представителя от Социал-демократической (СДПГ) и Независимой социал-демократической (НСДПГ) партий Германии. Германской империи больше не существовало.

Что же касается любимой Гитлером Баварии, то 7 ноября 1918 года она была объявлена республикой. Временное правительство возглавил журналист и театральный критик, лидер НСДПГ Курт Эйснер. Бывший король Людвиг III освободил всех офицеров, солдат и чиновников от данной ему присяги, и регулярная армия «в силу своего убеждения безоговорочно и честно перешла на службу народному государству». Ну а сам монарх благополучно бежал за границу.

11 ноября 1918 года было подписано Компьенское перемирие. Германия в течение месяца должна была очистить от своих армий Эльзас, Лотарингию, Бельгию, Люксембург и левобережье Рейна. Она была обязана выдать победителям 5000 пушек, 25000 пулеметов, 3000 минометов, 1700 самолетов и все дирижабли, 5000 паровозов, 150000 вагонов, 5000 автомобилей, всю бронетехнику и химическое оружие. Германский флот должен был направиться для сдачи союзникам в указанные в соглашении порты. Пока это были только условия перемирия, но мало кто сомневался в том, что условия самого мира будут намного жестче.

Так прекратил существование созданный гением Бисмарка Второй Германский рейх. Начавшаяся с мятежа матросов в Киле, отказавшихся выполнить приказ о самоубийственном выходе в море для сражения с британским флотом, революция быстро распространилась по всей Германии. И, конечно, она имела свои причины. Провозглашенный в августе 1914 года «гражданский мир» мог сохраняться только до тех пор, пока существовала вера в скорую победу. Но надежды на нее улетучивались в той мере, в какой ухудшалось положение народа. Недовольство проявляли все: рабочие военных заводов и средние слои, ремесленники и мелкие торговцы, служащие, чиновники и крестьяне, у которых все большее раздражение вызывали непосильный труд, нехватка рабочей силы, низкие закупочные цены и спекуляция продуктами.

В глазах большинства немцев старый режим казался не способным ни на что, а потому защищать его не было смысла. Все чаще раздавались требования отречения кайзера. Стремление к заключению мира дополнялось надеждами на демократизацию страны. Ни о какой социалистической республике речь, конечно же, не шла. Нация удовлетворилась бы установлением мира и буржуазной демократии. Поэтому можно с известной долей истины утверждать, что немецкая революция была стихийным выступлением смертельно уставших от войны и лишений людей. Никто ее не только не готовил, но и не ожидал.

Не ожидал подобного развития событий и продолжавший лечиться Гитлер. Не ожидала столь трагического исхода и германская армия. Успешно начатое наступление вселяло в солдат надежду на победу, и даже временные, как всем тогда казалось, неудачи в сентябре не поколебали их уверенности в преимуществе германского оружия. Правители Германии до самого последнего момента скрывали от страны истинное положение дел. Ничего не знала о грядущих переменах и армия, которая находилась за границами Германии и продолжала сохранять известный порядок. И как только было объявлено о поражении в войне и подписано позорное перемирие, в стране сразу же заговорили о «ноябрьских» преступниках, которые всадили Германии нож в спину. И самой обиженной чувствовала себя армия, посчитавшая, что у нее украли победу.

Для самого Гитлера это был двойной удар, если вспомнить о том восторге и чувстве освобождения, какие принесла ему война. После долгих неудач и разочарований он наконец-то обрел цель и смысл жизни и почувствовал причастность к тому великому целому, каким для него была германская нация. И вот теперь все, во что он верил и чем жил, в одночасье было разрушено. Он снова оказался изгоем. Гитлер держался до последней минуты, и даже после того, как восстали матросы на германских военных кораблях и были учреждены Советы солдатских и рабочих депутатов, все еще продолжал на что-то надеяться.

Но увы… 10 ноября 1918 года к раненым пришел заплаканный капеллан и сообщил, что война проиграна, кайзер отрекся от престола, в Германии провозглашена республика, а новому правительству предстояло принять предложенные Антантой условия перемирия.

Гитлер был настолько потрясен, что ослеп. «Почтенный старик, — писал он позже, — весь дрожал, когда говорил нам, что дом Гогенцоллернов должен был сложить с себя корону, что отечество стало «республикой» и что теперь нам остается только молить Всевышнего, чтобы Он ниспослал благословение на все эти перемены и чтобы Он на будущие времена не оставил наш народ.

В конце речи он счел своей обязанностью — по-видимому, это была его внутренняя потребность, которую он не в силах был превозмочь, — сказать хоть несколько слов о заслугах императорского дома в Пруссии, Померании, да и во всей Германии. Тут он не смог удержаться и тихо заплакал. В маленькой аудитории воцарилась глубокая тишина. Все были страшно огорчены и тронуты. Плакали, думается мне, все до единого человека.

Оправившись, почтенный пастор продолжал. Теперь он должен нам сообщить, что войну мы вынуждены кончать, что мы потерпели окончательное поражение, что отечество наше вынуждено сдаться на милость победителей, что результат перемирия целиком будет зависеть от великодушия наших бывших противников, что мир не может быть иным как очень тяжелым и что, стало быть, и после заключения мира дорогому отечеству придется пройти через ряд самых тяжких испытаний.

Тут я не выдержал. Я не мог оставаться в зале собрания ни одной минуты больше. В глазах опять потемнело, голова горела в огне. Я зарылся с головою в подушки и одеяла. Со дня смерти своей матери я не плакал до сих пор ни разу. Но теперь я не мог больше, — я заплакал».

Известно, что Гитлер был весьма склонен драматизировать самые банальные ситуации. Но на этот раз он был искренен. Да и не он один плакал в тот проклятый большинством немцев день. Похожие эмоции испытывали все фронтовики, которые, как и Гитлер, чувствовали себя преданными.

«Нет больше нашей прекрасной Германской империи», — писал в ноябре 1918 года офицер Генерального штаба Хайнц Гудериан из Мюнхена жене. — Негодяи втаптывают все в землю. Все понятия справедливости и порядка, долга и порядочности, похоже, уничтожены. Я только сожалею, что у меня нет здесь гражданского платья, чтобы не показывать рвущейся к власти толпе форму, которую я носил с честью двенадцать лет».

«Кругом себя я почувствовал темноту, — вторил ему Гитлер, — когда, пошатываясь и спотыкаясь, брел назад в свою палату, где сунул разламывающуюся от боли голову под подушку и сверху накрылся одеялом. Я так не плакал с тех пор, когда стоял у могилы своей матери. Во мне росла ненависть — ненависть к виновникам этого подлого, трусливого преступления».

Эту ненависть он пронесет через все годы борьбы с Веймарской республикой и, став канцлером, накажет «ноябрьских» преступников. И как знать, не подумывал ли Гитлер в те тоскливые ноябрьские дни 1918 года о себе как великом национальном герое, который спасет Германию…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.