Глава V ИСЛАМ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава V

ИСЛАМ

Вплоть до второй четверти VII в. для обитателей христианского мира Аравийский полуостров представлял собой terra incognita.[98] Отдаленный и негостеприимный, не производивший ничего такого, что могло бы заинтересовать искушенных в торговом деле западных купцов-христиан, он не внес никакого вклада в развитие цивилизации, и казалось невероятным, что это когда-либо произойдет. Жители Аравии (сколько могли судить те, кто хоть что-нибудь о них знал) считались немногим лучше дикарей: о них думали, что время от времени те истребляют друг друга во время кровопролитных вспышек межплеменных войн, безжалостно набрасываются на любого путешественника, достаточно безрассудного, чтобы рискнуть появиться в этих краях, и ни в малейшей степени не стремятся к объединению или даже выбору постоянных правителей. Не считая нескольких разрозненных еврейских колоний в Медине и маленькой христианской общины в Йемене, подавляющее большинство исповедовало своего рода примитивный политеизм, который, как считалось, имеет в качестве своеобразной святыни громадный черный камень, находящийся в Мекке — тамошнем центре торговли, — в главном местном храме. Здешних жителей совершенно не интересовало то, во что был вовлечен окружающий мир; они не оказывали на него никакого влияния и, очевидно, не представляли собой угрозы.

Затем в мгновение ока все переменилось. В сентябре 622 г. пророк Мухаммед вместе с несколькими последователями бежал из враждебного города Мекки в дружественную Медину, обозначив, таким образом, начало эпохи ислама; через одиннадцать лет, в 633 г., его последователи, проявив удивительную дисциплину и целеустремленность, что прежде не было присуще им и в малой степени (это позволило им застать своих жертв врасплох), выплеснулись с территории Аравии. Через три года арабская армия пересекла пустыню и 20 августа 636 г. нанесла поражение византийскому императору Ираклию на берегах реки Ярмук; тогда же арабы взяли Дамаск; еще через пять лет — Иерусалим; восемь лет спустя они контролировали уже всю Сирию, Палестину и Египет. В течение двадцати лет вся Персидская империя вплоть до Окса пала под ударами арабского меча; в течение тридцати лет та же участь постигла Афганистан и большую часть Пенджаба. Затем по прошествии короткого времени завоеватели обратили свое внимание на запад. Византийская империя оказалась чересчур крепким орешком, и в Малой Азии арабы не преуспели вовсе; они избрали более долгий, но менее тяжелый путь вдоль южного берега Средиземного моря. Завоевание Египта заняло у них всего два года, после чего их продвижение замедлилось. Причиной отчасти был тот факт, что управление Египтом после его захвата создало для них множество проблем; без помощи и опыта местных жителей — коптов и египтян, самаритян и греков — арабам, по-прежнему неискушенным в подобных делах, не удалось бы установить здесь свою власть.

Таким образом, они достигли побережья Атлантики не ранее конца столетия и оказались в состоянии пересечь Гибралтарский пролив и вторгнуться в Испанию только в 711 г. Но к 732 г. (с того момента, как они вырвались за пределы своей пустынной родины, еще не прошло и ста лет!) они проложили путь через Пиренеи и, согласно преданию, двинулись на Тур, где всего в 150 милях от Парижа их наконец остановил франкский король Карл Мартелл.[99] Произошло сражение, вдохновившее Гиббона на один из наиболее знаменитых его пассажей, где он дал волю воображению:

«Победоносное шествие продолжалось более тысячи миль, от мыса Гибралтар до берегов Луары; если бы сарацины совершили еще один такой бросок, то очутились бы у границ Польши и в горах Шотландии; Рейн можно пересечь так же, как Нил или Евфрат, и арабский флот вполне мог бы без единого сражения вплыть в устье Темзы. Случись это, в Оксфорде студенты теперь занимались бы толкованием Корана и несли бы сопредельным народам святыню и правду Откровения Магомета».

Нынешние исследователи поспешили отметить, что битва при Пуатье лишь кратко упоминается писавшими в то (или приблизительно в то) время арабскими историками, причем в качестве сравнительно малозначительного эпизода. Свидетельства в их трудах очевидно указывают на то, что арабы, с которыми сражался Карл Мартелл, представляли собой всего лишь отряд, совершавший набег и, возможно, на сотни миль опередивший основные силы. Таким образом, так называемая битва на самом деле была не многим более чем затянувшаяся стычка. Но в любом случае, взглянув на карту, мы увидим, что в адрес Европы имелась настоящая мусульманская угроза с востока, и для армии, уже очистившей территорию Леванта, путь туда оказался бы куда короче и легче. Не Карлу и его франкам, но доблестным защитникам Константинополя при Константине IV в 674–678 гг. и Льве III в 717–718 гг. мы обязаны сохранением христианства, как западного, так и восточного.

Тем не менее в истории есть мало параллелей для столь драматичного эпического сюжета — завоевания или создания меньше чем за сто лет империи, простирающейся от Гималаев до Пиренеев. Обычно этот феномен объясняют величайшим подъемом религиозного энтузиазма, который и принес успех арабам. До известной степени так и было. Стоит, однако, упомянуть, что энтузиазм этот практически не имел ничего общего с миссионерским рвением. Вожди мусульман никогда не считали, что предназначены свыше завоевать мир во имя ислама. Коран разрешает вести войну, дабы защититься, но не объявляет ее священной саму по себе. Больше того, он недвусмысленно гласит; там, где дело касается иудеев и христиан, принуждения в вопросах веры быть не должно. И те и другие также были монотеистами — «народами Книги» — и получили собственные, в высшей степени полноценные откровения.

Ощущение братства и единства — вот что прежде всего обеспечивала новая религия. В прошлом арабские племена находились в постоянном состоянии войны; теперь же, когда все сделались равны в своем служении Аллаху, все стали как один. В свою очередь, это внушило арабам почти безграничную уверенность в себе. Они были абсолютно убеждены в том, что с ними Бог; даже если по воле его они должны будут погибнуть в битве, то немедленно получат награду в раю — причем в самом что ни на есть сенсуальном раю. Нельзя не согласиться с тем, что обещания наслаждений, ожидающих там, были куда более заманчивы, нежели те, что давались относительно рая христианского. Что же до бренного мира, то мусульмане со всей готовностью усвоили дисциплину и аскетизм, невиданные прежде, а также безусловное послушание: оно проявлялось в отказе от вина и крепких напитков, соблюдении постов и вознесении молитвы пять раз в день.

Основателю этой религии не суждено было самому повести в битву[100] своих приверженцев. Он родился около 570 г. в простой семье, в раннем детстве лишился родителей и в конце концов женился на богатой вдове гораздо старше себя. Мухаммед являл собой редкое сочетание мистика-визионера и проницательного, дальновидного политика. В качестве первого он проповедовал прежде всего то, что Бог един, и, затем, важность полного подчинения (слово «ислам» и означает «покорность») его воле. Это вероучение не было чем-то особенно оригинальным — и иудеи, и христиане, как на Аравийском полуострове, так и за его пределами, утверждали сходные идеи в течение столетий, однако таковым оно казалось большинству тех, кто в то время услышал о нем впервые. Талант Мухаммеда состоял именно в том, что он представил эти идеи в новой, доступной местному простонародью форме, облек их в пословицы, отрывки ходячей народной мудрости и фрагменты, действующие силой своего красноречия почти как музыка (все это было после его смерти объединено в собрание откровений, известное нам под названием «Коран»), Ум его также проявился в том, что — хотя он почти наверняка считал себя скорее реформатором, нежели революционером — ему удалось идентифицировать свое собственное имя и свою личность с учением, которое он проповедовал. При этом он не приписывал себе каких-либо божественных черт, как это делал Иисус Христос, но заявил о себе как о последнем и величайшем из всех пророков, к которым он отнес всех своих предшественников, в том числе и Иисуса.

Пророк и теолог, однако, не одно и то же. Возможно, наиболее разительное отличие между Мухаммедом и христианами, чьи земли так скоро было суждено опустошить его последователям, заключалось в его безразличном отношении к теологическим спекуляциям. Согласно его утверждению, споры о маловразумительных догмах (столь любимые греками) бесполезны, тем более что их истинность или ложность никогда не удалось бы доказать. Ислам, по словам Э.М. Форстера, «отбросил их все как ненужный хлам, который только отвлекает истинно верующего от Господа». Куда важнее оказывалось то, как человек существует в обществе, придерживаясь справедливого и сострадательного отношения к ближнему и практикуя честное и разумное распределение материальных благ. Духовный пыл был с избытком присущ Мухаммеду, но он вовсе не был фанатиком; подобно Иисусу «не нарушить он пришел, но исполнить». Он прекрасно понимал народ, среди которого жил, и у него всегда хватало осторожности не толкать людей на то, чего они не захотели бы совершить добровольно. К примеру, он знал, что они никогда не откажутся от полигамии, поэтому допустил ее и даже сам взял себе несколько новых жен после смерти своей первой супруги. Другой неотъемлемой чертой жизни арабов являлось рабство; Мухаммед проявил терпимость и к нему. Он даже готов был пойти на уступки в адрес прежней анимистической религии с ее верой в существование духов: еще в 624 г. он определил, что правоверный, вознося молитвы, должен обращаться лицом в сторону Каабы в Мекке, а не в сторону Иерусалима, как он предписывал прежде. С другой стороны, он никогда не переставал подчеркивать один совершенно новый и весьма неприятный аспект своего вероучения — неизбежность божественного суда после смерти; зачастую он описывает адские муки, как нам кажется, еще живее, нежели райское блаженство. Страх воздаяния мог оказаться весьма полезен, когда он взялся объединить своих последователей в политическую структуру.

Мухаммед умер 8 июня 632 г. от лихорадки в Мекке, куда возвратился с триумфом. Роль религиозного и политического лидера перешла к старейшему из его друзей, помощнику, пользовавшемуся его наибольшим доверием, по имени Абу Бекр, принявшему титул халифа — то есть, буквально, представителя пророка. В следующем году мусульманские армии двинулись вперед. Однако Абу Бекр был уже стар; он скончался в 634 г. (согласно преданию, это произошло в августе, в самый день взятия Дамаска), и первоначальный ряд исторических побед мусульмане одержали при втором халифе, Омаре. Удача была на стороне арабов. В одном отношении им особенно повезло: коренное христианское население Египта и Северной Африки, Сирии и Палестины не питало настоящей приверженности к императору в Константинополе, представителю чуждой греко-римской культуры, тем более что он, мягко говоря, не симпатизировал некоторым местным ересям и это время от времени приводило к усилению преследований в их адрес. Для многих из местных жителей приход мусульман, по большей части семитов, как и они сами, с их неуклонной проповедью монотеизма, отчасти напоминавшего их собственный, и обещавших терпимость по отношению ко всем разновидностям христианской веры, должен был казаться куда более привлекательным, нежели сметенный войсками ислама режим.

До мусульманского завоевания Северная Африка являлась частью Византийской империи и находилась под защитой византийского флота. Вследствие этого арабы рассматривали ее как вражескую территорию, которую они согласно предопределению должны были захватить. Египет почти не оказал сопротивления. У предводителя арабов Амра ибн аль Аса[101] было всего 4000 человек, когда он вторгся в эту страну ранней весной 640 г.; через два с половиной года великий город Александрия — наиболее прославленный во всем Средиземноморье, основанный Александром Македонским и около шестисот лет бывший одной из четырех резиденций патриархов православной церкви, — был добровольно сдан византийцами. Ему никогда более не суждено было вновь обрести прежнюю славу.[102] Продвинувшись к югу от дельты, Амр затем основал с оборонительной целью город Аль-Фустат, давший начало современному Каиру. Другое его великое свершение — он расчистил проток, отходивший на восток от Нила и тянувшийся вплоть до византийского порта Клисма, примерно в миле от современного Суэца, открыв, таким образом, проход для судов, груженных зерном, от долины Нила до Красного моря и Аравии.

Во время первой своей экспансии мусульмане не располагали флотом — более того, вообще немногие из них когда-либо видели море, — но вскоре стало ясно, что, если они хотят продолжать завоевания, им необходимо овладеть искусством мореплавания и навигации. Точно так же как римляне, когда это было возможно, использовали греков для обоснования на море, арабы нашли искусных кораблестроителей и моряков среди христиан Египта и Сирии; с их помощью они постепенно научились строить верфи, затем создали огромный флот, состоявший как из военных галер, так и из купеческих судов, и наконец смогли вступить в борьбу за господство на море с самой Византией. К 655 г. они предприняли рейды на Кипр, Крит, Родос и Сицилию. Затем в том же году близ побережья Ликии мусульмане уничтожили главные силы византийского флота, которыми командовал сам император Констант II. Восстановится ли когда-нибудь прежний баланс сил на Средиземном море? Вопрос этот, очевидно, должен был вызывать большие сомнения. К счастью, византийцы уже разработали свое наиболее эффективное секретное оружие — «греческий огонь», поражавший противника длинными языками пламени с носа корабля. Только благодаря этому империя смогла в какой-то степени сохранить за собой контроль над морем.

Существовала и другая причина замедления арабской экспансии после завоевания Египта. Как хорошо известно каждому, кто проехал превышающее 600 миль расстояние между Бенгази и Триполи, местность здесь пустынна и невыразительна, а дорога кажется бесконечной; очевидно, здесь не стоило надеяться на возможность грабежа или военной добычи, что хоть в какой-то мере привлекло бы сюда арабскую армию. Кроме того, здесь обитали враждебно настроенные племена. Очевидно, что рано или поздно арабам пришлось бы усмирить и завоевать их, но политические кризисы в Медине привели к отсрочке судьбоносного решения. Основание же империи Омейядов[103] с последующим переносом местонахождения правительства в Дамаск в 661 г. повлекло дальнейшие отсрочки. Масштабное продвижение войск началось лишь в 667 г. Три года спустя их предводитель, Окба ибн Нафи, основал мощную крепость Кайруан на месте нынешнего Туниса. Следуя дальше на запад, он, однако, столкнулся с ожесточенным сопротивлением со стороны как византийцев, так и берберских христианских племен; лишь в 692 г., после отправки халифом Абдул-Маликом еще одной армии в 40 000 человек, продвижение возобновилось. В 693 г. пал Карфаген, несмотря на восстание берберов под предводительством таинственной королевы-жрицы по имени Аль Кахина — точно сошедшей со страниц романов Райдера Хаггарда — и атаки высадившихся на сушу византийских войск. В конечном итоге натиск и тех и других был отбит, хотя Аль Кахина продолжала партизанскую войну до 701 г. Арабы отказались от идеи сделать Карфаген своей столицей: его гавань была слишком уязвима для нападений с моря. Вместо этого они построили мощную крепость в Тунисе и соединили с морем удаленное от него озеро. С этого нового обширного плацдарма можно было совершать набеги на Сардинию, Сицилию, Кипр и Балеарские острова. Рейды во все эти области, часто заканчивавшиеся временной оккупацией, продолжались примерно до 750 г., когда противодействие Византии неожиданно усилилось и когда, как мы вскоре увидим, у мусульманского мира появились другие заботы.

После взятия Карфагена продвижение арабов на запад возобновилось, пока наконец в их руках не оказалось все побережье от Египта до Атлантики. Теперь мусульмане могли всерьез подумать об Испании — стране куда более богатой и плодородной, нежели пустынные территории, борьба за овладение которыми оказалась столь долгой и трудной. Ее завоевание сулило им величайшие блага. Кроме того, в то время одряхлевшее королевство вестготов пришло в упадок. Монархия имела характер выборной: теоретически престол был доступен любому честолюбивому представителю знати, что всегда вызывало споры o престолонаследии. Многочисленная иудейская община после многолетних преследований находилась на грани мятежа. Экономика, так сказать, лежала в руинах. Короче говоря, плод, то есть Испания, созрел и пора было сорвать его. В 710 г. арабский военачальник Тариф вместе с разведывательным отрядом в 500 человек проскользнул через пролив и занял мыс, являющийся самой южной точкой Пиренейского полуострова; находящийся там город Тарифа до сих пор носит его имя. Корабли вернулись нагруженные добычей, и мусульмане решились. На следующий год некий Тарик ибн-Саид отплыл из Танжера с армией из 9000 берберов. На этот раз высадка произошла в тени гигантской скалы, которой было дано название в его честь, что и обессмертило его имя.[104]

После высадки Тарика было достаточно одного сражения близ реки Гвадалеты — даже если, как считается, оно продолжалось целую неделю, — чтобы сломить сопротивление вестготов. Тарик выслал небольшие отряды, дабы привести к покорности Малагу, Мурсию и Кордову, а сам двинулся к столице Толедо. Придя туда, он обнаружил, что все жители, за исключением евреев, покинули город. Здесь его ожидало еще больше военной добычи, в том числе — если верить арабскому хронисту Ибн Идхари — Соломоновы скрижали, усыпанные жемчугом, сапфирами и хризолитами, выложенными в виде концентрических кругов; сокровища Александра Македонского, посох Моисея и одеяния готских королей. Оставив евреев управлять завоеванными им территориями, он двинулся к северу в Кастилию, Астурию и Леон. Скорость его продвижения была бы весьма замечательна, когда бы причина не заключалась в том, что армию мавров повсюду приветствовали — подавляющее большинство местного христианского населения было просто счастливо очутиться под властью завоевателей, проявлявших такую терпимость, и многие жители считали, что они гораздо лучше, нежели их предшественники вестготы.

Весть об успехах Тарика вскоре дошла до его начальника, некоего Мусы ибн-Нусайра. Он прибыл на полуостров в июне или июле 712 г. с силами примерно в 18 000 человек, на этот раз по большей части арабов. Сознательно следуя по иному пути, нежели его предшественник, он высадился в Альхесирасе и захватил Уэльву и Севилью, прежде чем встретиться с Тариком в Толедо. Следующий год они потратили в основном на сосредоточение сил; затем, в 714 г., общими усилиями они взяли Барселону, затем пересекли Пиренеи и продвинулись по долине Роны вплоть до Авиньона и Лиона. Там их продвижение остановилось. Первоначальное намерение Мусы состояло в том, чтобы осуществить бросок на восток — на Дамаск через Константинополь, однако он понял, что это невозможно. Сопротивление усиливалось; линии сообщения опасно удлинились. Не оставалось ничего другого, как вернуться в Испанию, а там уже думать о возвращении в Дамаск, так как он намерен был лично доложить о произошедшем калифу. Той же зимой он передал ответственность за завоеванные территории своему сыну Абдул-Азизу, находившемуся в Севилье, тогда как сам вместе с Тариком, в сопровождении огромной свиты, включая большое число пленных вестготов и множество рабов, не говоря уже о невероятном количестве золота, серебра и драгоценных камней, медленно и с большой помпой двинулся назад вдоль побережья Северной Африки, через Египет и Палестину и, наконец, в Дамаск. Увы, халиф Аль Валид, санкционировавший экспедиции в Испанию, скончался почти в самый момент их прибытия; к их разочарованию, на его наследника Сулеймана их приезд не произвел впечатления.

Трижды мусульманские армии вторгались во Францию — в 716, 721 и 726 гг., — однако им никогда не удавалось там закрепиться. В основном они выполнили свою задачу, и Испания — или большая ее часть — вошла в состав империи Омейядов под арабским названием Аль-Андалус. Ей никогда не суждено было стать прежней. Отныне в стране обитали три обособленные друг от друга группы населения: арабы, евреи и христиане, отличавшиеся в расовом и религиозном отношениях, а также с точки зрения языка и культуры. В течение семисотпятидесятилетней мусульманской оккупации они неизбежно оказывали плодотворное влияние друг на друга тысячей разных способов, что в конечном итоге принесло максимальную пользу для них всех. Почти все это время (хотя случалось и обратное) их отношения были достаточно добрососедскими, а иногда просто дружескими.

Те проблемы, которые все-таки возникли, имели своим источником главным образом мусульманские круги. Главная ошибка сына Мусы Абдул-Азиза состояла в том, что он женился на дочери Родриго, главного военачальника вестготов; не без ее влияния его убедили носить корону на христианский манер. Это вызвало у его сподвижников арабов такую ярость, что они убили его; затем началась смута, и в течение последующих сорока лет на посту правителя Аль-Андалуса сменилось не менее двадцати человек. Страна могла бы полностью распасться, если бы не впечатляющий coup d’etat[105], которого никто не мог предвидеть. В 750 г. в халифате Омейядов произошел переворот: последний правитель из этой династии, Марван, был казнен, а почти вся его семья перерезана на пиру (подобно тому как остгот Теодорих поступил с семьей Одоакра двумя с половиной столетиями ранее). В Багдаде в это время утвердилась новая династия — Аббасиды. Лишь одному из Омейядов, девятнадцатилетнему принцу Абдул-Рахману, удалось бежать. После продолжавшихся пять лет скитаний инкогнито по Палестине, Египту и Северной Африке, в 755 г. он высадился в Испании и, застав страну в состоянии хаоса, с легкостью утвердился в качестве ее правителя. На следующий год (ему было всего двадцать шесть лет) он был формально объявлен аль-андалусским эмиром. Основанной им династии суждено было править мусульманской Испанией почти триста лет.

Однако Абдул-Рахмана приветствовали далеко не везде. В Испании произошло несколько мятежей и один, наиболее серьезный, кризис, когда в 778 г. группа восставших испанцев убедила франкского короля Карла Великого выступить против него. Карл быстро занял Памплону и только начал осаду Сарагосы, как — к счастью для эмира — намерения его переменились. По некоторым причинам он, как представляется, решил, что в конце концов игра не стоит свеч, и под предлогом срочных дел, ожидавших его дома, отдал приказ возвращаться. 15 августа, по пути назад через Пиренеи, его арьергард, которым командовал Роланд, маркграф Бретонской марки, был застигнут врасплох объединенными силами мусульман и басков в узком Ронсевальском ущелье. Спастись не удалось никому. От Роланда осталось лишь его имя — имя героя одной из первых эпических поэм западноевропейской литературы.

Последние годы правления Абдул-Рахмана были куда более спокойными. Он так и не преуспел в политическом объединении Испании, однако был мудрым и милосердным правителем и подлинно культурным человеком. Он изменил облик своей столицы Кордовы, оставив после себя великолепный дворец, знаменитый своей красотой сад и — что важнее всего — Мескиту, прекрасную мечеть. Строительство ее на месте прежде стоявшего здесь христианского собора началось в 785 г.; когда же оно завершилось, взору предстала великолепнейшая мечеть в мире (она сохранилась до наших дней).[106] Абдул-Рахман также был знаменитым поэтом, проникновенно и печально писавшим о своем отечестве — Сирии, которую ему никогда не суждено будет увидеть вновь. Любовь к культуре в полной мере унаследовал его знаменитый правнук и третий по счету после него правитель Абдул-Рахман II. Занимая трон почти полвека, с 912 по 961 г., он призвал ко двору множество поэтов, музыкантов и ученых, а также увеличил мечеть своего прадеда и возвел другие в Хаэне и Севилье. Кроме того, при нем с Востока ввозилось огромное количество предметов роскоши, а также прибыло множество людей искусства и мастеров; о нем говорят, что он ввел в стране в обиход искусство вышивания и первым из эмиров начал чеканить свою монету. Среди европейских столиц Кордова в период его правления была, пожалуй, местом, где культура процветала более всего. В 840 г. пришло наивысшее признание: из Константинополя прибыла дипломатическая миссия, которая привезла дары величайшей ценности и предложила союз против общего врага — Аббасидов.

Однако Аббасиды были далеко. Перенеся столицу и двор из Дамаска в Багдад, они радикально изменили, так сказать, саму природу халифата. Больше он не был по преимуществу средиземноморской державой; центр его теперь располагался в сердце Азии, и дела на Средиземном море или в Европе мало его интересовали. В течение следующих семи столетий — вплоть до взятия Константинополя в 1453 г. — он мало вмешивался в события, происходившие на Западе, в отношении которого мусульмане Северной Африки и Испании могли по большей части действовать по своему усмотрению. Первые с особенным постоянством развивали свой флот, пока в начале IX в. не оказались ведущей морской державой Средиземноморья — даже несмотря на стойкое сопротивление византийцев, из-за которого события развивались не совсем так, как тем хотелось. Действительно, после вступления на престол императора Василия I в 867 г. роли кардинальным образом поменялись: приверженцам ислама вновь пришлось перейти к обороне.

В 929 г. Абдул-Рахман II принял титул халифа. С этого времени мусульманская Испания, являясь сама по себе халифатом, более не изъявляла преданности (хотя бы и неискренней) Багдаду и Аббасидам. В политическом отношении на долю этого халифата выпало более чем достаточно проблем; с другой стороны, он блистал своими свершениями в области искусства и культуры, и сохранившиеся от него памятники продолжают повергать нас в изумление. Первая большая мечеть Абдул-Рахмана в Кордове была достроена и украшена позднейшими правителями IX и X вв.; в 950 г. Абдул-Рахман III выстроил при ней новый минарет высотой 240 футов. Среди достопримечательностей Севильи назовем Алькасар, прелестное здание XII в., которое впоследствии, в 1353 г., стало дворцом Педро Жестокого, и трехсотфутовую башню Гиральда, построенную между 1172 и 1195 гг. и служившую одновременно минаретом и обсерваторией. А среди памятников Гранады — изумительный дворцовый комплекс, известный нам под названием Альгамбры, при взгляде на который до сих пор перехватывает дух; то же можно сказать о летнем дворце и знаменитых садах Генералифе, расположенных над ним на холме. Несомненно, эти творения (вкупе с мечетью в Кордове) суть высшие достижения ислама в Испании за все времена его господства здесь.[107]

Возможно, именно великолепие архитектуры в какой-то степени послужило причиной множества зарегистрированных здесь случаев перемены религии. Иудеи, конечно, вряд ли когда-либо отказывались от своего древнего верования, и, право же, редко можно было встретить мусульманина, стремящегося стать христианином. Однако во время арабской оккупации — и прежде всего в городах и поселениях в период примерно от середины IX до начала XI в. — десятки тысяч христиан добровольно принимали веру завоевателей. Еще большее количество жителей, сохраняя свою религию, усвоило арабский как язык, на котором говорили в повседневной жизни. До наших дней современный испанский язык сохранил большое количество арабских слов, и туристы, посещающие эту страну, неизменно бывают поражены здешним изобилием арабских топонимов. Культура ислама также широко распространилась по всей стране. Аль-Андалус поддерживал прочные торговые связи с Северной Африкой и Ближним Востоком вплоть до Индии и Персии; оттуда привозили не только шелка и специи, в первую очередь перец и имбирь, и рис, и сахарный тростник, цитрусовые и смоквы, баклажаны и бананы, и труды по архитектуре, керамике, каллиграфии, музыке, математике, астрономии и медицине.

Эта новая по тем временам всесторонняя эрудиция распространялась отнюдь не только в мусульманском мире. Многие христиане, возможно, воспринявшие исламские традиции и культуру, рано или поздно достигали христианских стран, лежавших к северу и северо-востоку — Галисии и Астурии, Каталонии и Наварры, — неся эту культуру с собой. Эти мозарабы, как их называли, долгое время оказывали влияние на северные христианские территории по обе стороны Пиренеев, прежде всего в области математики, о которой средневековый христианский мир знал все еще удручающе мало. Именно они, как считается, познакомили северную Европу с арабскими цифрами, а также с абакой — устройством, влияние которого на тогдашнюю торговую жизнь сравнимо с тем, какое в наши дни имеют компьютеры.

Политические отношения между христианами на севере и мусульманами на юге представляли собой нечто менее определенное. В 1031 г. халифат прекратил свое существование; на его месте возникло множество мелких государств, известных под названием тайфов. Как правило, они состояли из центрального города, между которым и окружавшими его деревнями не было четкой границы, что отчасти напоминает города-государства, развивавшиеся в Северной Италии примерно в то же время. Подобно итальянским поселениям они также были склонны ссориться между собой, что позволяло более обширным и сильным христианским королевствам — Арагону и Кастилии — либо натравливать одно на другое, либо заниматься тем, что, в сущности, представляло собой столь известный в наши дни рэкет: предлагать военную поддержку в обмен на солидную дань. Это создавало благодатную почву для появления множества наемников — военных, не служивших постоянно в армии какого-либо государства и напоминавших итальянских кондотьеров, которые с радостью продавали свой меч тому, кто предложит наибольшую цену, вне зависимости от его вероисповедания. Среди них особой популярностью пользовался кастильский аристократ XI в. — Родриго Диас де Бивар, который прославился под арабским прозвищем Эль Сид (буквально — «хозяин»). Позднейшая легенда превратила его в величайшего патриота Испании, посвятившего жизнь изгнанию неверных с родной земли и продолжавшего делать это даже после смерти, — тело усадили и привязали к спине его коня Бабьеки, чтобы вести армию в бой. Тот же авторитетный источник[108] утверждает, что тело сохранялось настолько хорошо, что в течение десяти лет находилось справа от алтаря в церкви монастыря Сан-Педро де Кардена близ Бургоса. Истина, однако, далеко не так романтична. На самом деле Родриго, подобно многим другим, был воином-авантюристом, который после исключительно успешной карьеры, принесшей ему немалую прибыль, закончил свои дни в сане владетельного князя в государстве Валенсия на берегах Средиземного моря.

Если бы Эль Сид родился пятьюдесятью годами позже, чем это было на самом деле (в 1190-м, а не в 1140 г.), то такая карьера была бы для него невозможна. Примерно в середине одиннадцатого столетия на территории современного Южного Марокко, где сложилась свободная конфедерация племен, в течение нескольких лет развилось фундаменталистское движение, исповедовавшее самые жесткие доктрины ислама. Его адепты называли себя аль-Мурабитум (на наш лад — Альморавиды). Они основали большой город Марракеш, завоевали северное Марокко и большую часть Западного Алжира, после чего обратили свои взоры на Испанию. В 1086 г. они пересекли Гибралтарский пролив, разгромили короля Леона и Кастилии Альфонса VI при Саграхасе (близ Бадахоса) и быстро прибрали к рукам все мусульманские тайфы вместе со многими городами, которые христиане отвоевали всего несколькими годами ранее. К концу века Аль-Андалус был вновь воссоединен, но теперь впервые оказался связан с Северной Африкой: и та и другая территории подпали под власть режима, глубоко нецивилизованного и фанатически нетерпимого.

К счастью для всех, кого это касалось, господство Альморавидов оказалось недолгим. В одном отношении оно было чрезвычайно уязвимо: поскольку во главе возникшей испано-африканской империи стояла малочисленная берберская верхушка, она не могла добиться по отношению к себе подлинной лояльности. Альморавиды попытались удержать Испанию с помощью собственных отрядов, а Северную Африку — с помощью гвардии, состоявшей преимущественно из христиан, но после взятия Сарагосы королем Арагона Альфонсом I в 1118 г. поток повернул вспять и всего через семь лет еще более фанатичная фундаменталистская секта Альмохадов, возникшая в горах Атласа, подняла восстание. Начавшаяся гражданская война продолжалась примерно четверть столетия и закончилась лишь с падением Марракеша в 1147 г., после чего владычество Альморавидов вскоре рухнуло.

Победоносные Альмохады пересекли Гибралтарский пролив, и в конце двенадцатого столетия их власть над страной со столицей в Севилье была столь же прочной, как и власть их предшественников. Вскоре, однако, их господство стало слабеть и им пришлось отступать. Их врагом в это время оказалась не исламская религиозная секта, а коалиция трех наиболее могущественных христианских королевств Иберийского полуострова: Кастилии, Арагона и Португалии. В 1212 г. король Кастилии Альфонсо VIII одержал решающую победу при Лас-Навас-де-Толоса, которая привела к преобладанию христиан в Испании. Внук Альфонсо Фердинанд III продолжил его дело и в течение своего тридцатипятилетнего правления отвоевал большую часть Андалусии, в том числе и портовый город Картахену. Случалось — как при взятии Севильи в 1248 г., — он полностью изгонял мусульманское население.[109] К середине столетия мусульманская Испания состояла лишь из одного эмирата — Гранадского. Реконкиста шла полным ходом.

Нетерпимость Альмохадов дала положительный эффект: многие еврейские и мозарабские общины, сочтя жизнь под их властью невыносимой, бежали в христианские Кастилию и Арагон, где встретили теплый прием. Среди них были философы и врачи, такие как Маймонид и Аверроэс, оказавшие огромное влияние на весь западный мир, а также менее известные интеллектуалы, заявившие о себе как профессиональные переводчики с арабского и сделавшие доступными значительную часть сочинений арабских ученых, дотоле неизвестных на Западе. Многие из них поселились в Толедо, отвоеванном в 1085 г. при всеобщем ликовании, где они пользовались личным покровительством и поощрением короля.

Гранадский эмират просуществовал еще более двух столетий, вплоть до 1492 г. Теперь самое время попытаться выяснить, какое влияние оказал, во-первых, ислам на Испанию и, во-вторых, мусульманская Испания на остальную Западную Европу. Несомненно, в культурном отношении эта страна добилась очень многого. Тесные связи с мусульманами не могли не расширить кругозор испанцев, а это влекло к ним европейских интеллектуалов. Так, Герберт Орильяк, будущий папа Сильвестр II, был не единственным средневековым ученым, пересекшим Пиренеи в жажде знаний, которых он не мог обрести нигде более на континенте. Математика и медицина, география и астрономия, естественные науки до той поры вызывали глубокое недоверие в христианском мире; в мире же ислама они развивались, достигнув уровня, невиданного со времен Древней Греции. Любой, кто всерьез изучал эти дисциплины, поскольку переводы трудов, содержавших наиболее плодотворные идеи, были малочисленны и неточны, должен был стремиться в Аль-Андалус, а оказавшись там, мог даже решить труднейшую задачу — изучить арабский язык. Среди тех, кто преуспел в этом деле, был великий английский ученый Аделард из Бата, посетивший Испанию в XII в., притворившись жаждущим знаний мусульманином. Примерно в 1120 г. он впервые перевел на латынь Евклида, взяв за основу арабское переложение оригинального греческого текста.

В других отношениях, однако, сосуществование в одной стране трех коренным образом отличающихся друг от друга вероисповеданий было источником длительных мучений. Во время изначального арабского завоевания было беспричинно пролито немало крови; еще больше ее пролилось во время долгой, болезненной борьбы в годы Реконкисты. Более того: хотя в повседневной жизни народы вполне благополучно уживались между собой, их сосуществование не всегда трактовалось должным образом как в христианских, так и в мусульманских государствах. Предписание пророка, гласившее, что добрые мусульмане должны относиться к христианам и иудеям — «народам Книги» — как к своим братьям, на практике, разумеется, часто не соблюдалось. В 1066 г. имела место резня среди евреев в Гранаде, в 1126 г. — массовое обращение христиан в рабство в Марокко. Христианские общины, насколько нам известно, никогда не совершали жестокостей в таких масштабах, однако несомненно, что и на евреев, и на мудеджаров, как называли последователей ислама, живших под властью христиан, смотрели сверху вниз как на граждан второго сорта и они часто подвергались если не преследованиям, то по меньшей мере дискриминации.

Если мы попытаемся оценить уровень развития мусульманской Испании, то с удивлением обнаружим, что она не оказала существенного влияния на христианский Запад. На это, по-видимому, было несколько причин. Первая была связана с конфессиональными различиями: средневековое христианство отторгало все проявления того, что оценивалось как язычество. Оно принимало иудеев — хотя и не полностью — во многом потому, что те всегда обитали здесь и приносили пользу: кроме того, не составляя самостоятельной нации, они, как правило, говорили на языке своего окружения. Мусульмане Аль-Андалуса представляли собой нечто иное. Христиане мало знали о них, а понимали их еще меньше; также непонятна была их речь, как письменная, так и устная; наконец, они населяли самый отдаленный уголок Европы — отстоящий, по меркам того времени, дальше, чем земли Восточного Средиземноморья, где Византия — гигантский, так сказать, торговый и культурный магнит — влекла к себе не только ученых с одного континента, но и купцов, государственных деятелей и дипломатов с трех континентов. По прошествии тех давних времен, когда все боялись, что поборники ислама непременно завоюют мир, и с учетом того, что мусульмане отступили в свои, относительно умеренного размера, владения, представлялось, что будет мудрее и благоразумнее предоставить их самим себе, тем более что те жили в мире и никому не угрожали. В конце концов, они пребывали во власти заблуждений и по этой причине, на взгляд современников-христиан, не представляли никакого интереса.