Глава 13 Индонезия: тропический ислам

Глава 13

Индонезия: тропический ислам

В начале 2005-го я очутился на борту американского эскадренного миноносца, который оказывал помощь пострадавшим от цунами, прокатившегося по Индийскому океану 26 декабря 2004-го, когда море на траверзе города Банда-Ачех, расположенного там, где северная оконечность Суматры вытягивается в Бенгальский залив, было, по словам одного из моряков, схоже с «плавучим кладбищем». Обувь, одежда, обломки домов усеивали воду – «казалось, мимо проплывало несметное количество загубленных жизней». Цунами вынудило офицеров и рядовых матросов впервые увидеть останки людей, не встретивших естественной кончины, а погибших. Весной 2003-го многие члены экипажа служили на других кораблях, стреляли по Ираку тактическими ракетами «Томагавк», а потом спешили к телевизору, чтобы узнать из программы новостей CNN, во что же они, собственно, попали. Для них война в Ираке оставалась понятием отвлеченным. А сходя на берег близ Банда-Ачеха, эти американцы видели деревья, мосты и дома, поваленные в одну сторону – прочь от линии прибоя. Все выглядело так, будто там поработали струи гигантских брандспойтов. Молодые люди во флотской форме возмужали не во время войны, а во время стихийного бедствия [1].

Если бывшие офицеры-диверсанты и разведчики, беседовавшие со мной на таиландско-бирманской границе, представляли чуждую условностям, тайную сторону американской мощи, простирающейся по Бенгальскому заливу, и американской помощи, оказываемой жителям побережий, то экипаж эсминца представлял сторону явную и общеприемлемую. Мы снова убедились: влияние Соединенных Штатов ограничено хитросплетениями природных, религиозных и общественных сил, властвующих в этом регионе.

Землетрясение мощностью 9,3 балла по шкале Рихтера породило приливную волну, мчавшуюся со скоростью около 320 км/ч. Высота цунами составляла около 18 м. На берегах Индийского океана погибло в общей сложности почти 250 тыс. человек – это сопоставимо с числом убитых в Ираке после американского вторжения. Лишь на северной оконечности острова Суматра цунами смело 126 тыс. домов. Не меньшие разрушения волна причинила в радиусе нескольких тысяч километров: пострадали Индонезия, Малайзия, Таиланд, Бирма, Бангладеш, Шри-Ланка, Индия, Мальдивские и Сейшельские острова, Мадагаскар, Сомали, Кения, Танзания, Южная Африка и другие страны. Удар цунами показал, насколько уязвима наша планета и каковы стихийные силы, способные в одночасье повлиять на ход истории.

Четыре года спустя я возвратился в это средоточие разрушений: к окрестностям Банда-Ачеха, где во рвах-могильниках, под почвой немых опустелых полей, покоились десятки тысяч мертвецов, к новехоньким мечетям, к свежеасфальтированным дорогам, к скоплениям недавно выстроенных опрятных домиков, крытых кровельным железом, – и к неповрежденным судам, поныне лежащим на боку или стоящим на ровном киле далеко в глубине острова: там, куда занесла их исполинская волна. Примерно в 5 км от линии берега, посередине поля, где куры и петухи копошатся среди высоких трав, нам является невероятное зрелище: «Бапунг», судно водоизмещением 2600 т. Прежде им пользовались как плавучей электростанцией мощностью 10,5 мегаватт. Длина «Бапунга» – более 60 м, заржавевший красный корпус высится более чем на 18 м, а там еще и палубные надстройки, и прокопченная дымовая труба – ни дать ни взять небольшая фабрика времен промышленной революции. Неподалеку, как случайный довесок, 22-метровая рыбацкая посудина покоится на крышах двух соседних домов – туда ее определило цунами.

Я видел небольшую мечеть со сместившимися и покосившимися колоннами – словно между ними стоял могучий Самсон и расталкивал каменные столпы в стороны. Мечеть не рухнула только чудом. Другим чудом было то, что клокочущие воды неудержимо катились до самых ступеней блистательной Великой Мечети, но замерли возле них и двинулись вспять. Это отнюдь не местная выдумка и побасенка. Чудо подтверждается фотографиями. В тех краях громадным приливным волнам – природным явлениям истинно библейского размаха – издавна придавали глубокое религиозное, а стало быть, и политическое, значение. Это цунами прояснило исторически неповторимые и крайне напряженные отношения Северной Суматры с индонезийским государственным руководством, пребывающим на главном острове архипелага – Яве. А заодно повлияло на предельно запутанную борьбу за самую душу и суть ислама, идущую в Индонезии – наиболее густонаселенной мусульманской стране, четвертой в мире по численности населения.

Грядущая судьба ислама в огромной степени определится событиями в Индонезии, где разные средневосточные силы – от архиправоверных саудовских ваххабитов до модно-глобальной телевизионной компании Al Jazeera – наперебой стараются завоевать умы и сердца, преодолеть остатки многобожия и веру в лесных духов. Ничто не влияет на религию так сильно, как непостижимые и разрушительные природные явления. Религия и возникла как своего рода ответ окружающей природе. Все 240 млн человек, населяющих Индонезию, пребывают в огненном кольце: среди континентальных геологических разломов, смещающихся тектонических плит и действующих вулканов. Обширные лесные угодья истребляются нещадно. Из всех людей на свете, живущих примерно в десятке километров от действующего вулкана или еще ближе, половина – индонезийцы. «После цунами здешний ислам сделался более чутким по отношению к себе самому – я бы сказала, он углубился в самоизучение», – заметила Риа Фитри, борец за женские права и профессор правоведения.

Цунами – не первый случай в новейшей индонезийской истории, когда стихийное бедствие коренным образом повлияло на религию и политику. Писатель Саймон Винчестер свидетельствует: в 1883 г. извержение Кракатау, вулкана, высившегося в Зондском проливе между Явой и Суматрой, породило приливную волну, погубившую многие десятки тысяч людей. Общественные последствия оказались ужасающи: на Яве вспыхнули мусульманские восстания против европейцев – и это во многом предвосхитило события, грянувшие в следующем веке [2]. Опасен отнюдь не фундаментализм как таковой, но – мы убедились в этом на примере Бангладеш – опасно сочетание и взаимодействие фундаментализма с природными бедами и демографическими невзгодами.

Долгое время область Ачех на севере Суматры была независимым султанатом, поддерживавшим более тесные отношения с Малайзией и благодаря надежным, устойчивым муссонным ветрам со Средним Востоком, чем с остальными островами Индонезийского архипелага. Множество ачехских мечетей и органическая связь Ачеха с Аравийским полуостровом – связь, основывавшаяся на торговле перцем и паломничестве-хадже, – стяжали этой области прозвище «Преддверие Мекки». Ачех – единственная часть Индонезии, живущая согласно законам шариата, но в гостиницах подают пиво, телесные наказания ограничиваются беззлобными порками. Никому никогда не отсекают, как в Саудовской Аравии, кисти рук. Мальчики и девочки играют вместе на школьных дворах. Чарующе улыбающиеся женщины скрывают волосы под легкими шарфами-джибабами, носят обтягивающие джинсы и туфли на шпильках, водят мотоциклы. В других краях Индонезии женщины, обмотавшие волосы прозрачным шарфиком, облаченные в легкие блузки и вызывающе тесные, тугие брючки, сшитые по последнему крику западной моды, – повседневное зрелище. Говорят – хотя сам я такого не видывал, – будто в Джакарте женщина может повязать голову джибабом, натянуть коротенькую рубашку, едва прикрывающую грудь, и разгуливать с обнаженным животом. Требования индонезийской скромности заставляют женщину лишь кое-как прятать волосы – около шеи эта скромность и заканчивается.

Да и положенный приличиями шарфик-джибаб – добрый признак современности. Он указывает на то, что женщина изучала вопросы веры, посещая школу. Женщина, закутавшая голову шарфиком, защитилась броней символической стыдливости и может безбоязненно вступать в профессиональный мир, населенный мужчинами. «Строгих предписаний насчет женской одежды не существует. Тело должно быть прикрыто, остальное – дело вкуса, – поясняет борец за женские права Риа Фитри. – Суровые требования, предъявляемые к женской одежде кое-где на Среднем Востоке и в Малайзии, оказались бы на здешней почве просто неприемлемыми». Индонезийская женская одежда отражает воздействие не столько окружающего ханжества, сколько чудесного религиозного разнообразия: ислам – даже в истово, глубоко верующем Ачехе – мирно и все же непреклонно борется с подспудными влияниями индуизма и буддизма, упорствующих там и поныне.

Поскольку свыше 200 млн из 240 млн индонезийцев – мусульмане, Индонезию можно считать одним из государств, наиболее успешно обращавших свое население в ислам [3]. Особенно привлекательно то, что ислам принесло на индонезийскую землю не острие завоевательского меча, как это было почти везде – от Иберии до Индийского субконтинента, – а торговое мореплавание. Первым обратился в ислам средневековый Ачех. Зачастую ислам проповедовали купцы, люди космополитического склада, которые отнюдь не стремились насаждать однородность или уничтожать иные веры и культуры. Самые первые мусульманские посланцы-проповедники, приплывшие на Яву, известны как девять святых (вали санга). Предание о них схоже со сказанием о 12 суфийских праведниках (аулья), которые принесли ислам в бенгальский Читтагонг. Вполне вероятно, что на востоке Индийского океана, куда не простиралось арабское владычество, праведниками и святыми звали проповедников-купцов.

Ислам утвердился рано и пустил глубокие корни в тех землях, что лежали всего ближе к международным торговым путям – на Малайском полуострове и на суматранских берегах Малаккского пролива [4]. И чем дальше вы забираетесь в глубь страны, к отрогам темно-бурых гор, по склонам которых стекают к долинам зеленые леса, тем самобытнее становится местный ислам. Не быстро навязанный и насаженный клинками захватчиков, а неспешно, постепенно проникавший в Индонезию многие сотни лет посредством торговых и культурных связей, тамошний ислам пропитан языческим суфийским учением. Многие мусульмане, прибывшие сюда с Великого Среднего Востока, – персы, гуджаратцы, гадрамауты – на себе испытали, что значат гнет и притеснение, а потому отличались веротерпимостью, поясняет Юсни Саби, ректор Государственного института исламских исследований в Банда-Ачехе.

«В Индонезии, – писал антрополог Клиффорд Гиртц, – ислам не строил новой цивилизации: он усвоил туземную». Иными словами, ислам сделался просто верхним слоем богатой и сложной культуры. Когда ислам, поясняет Гиртц, победоносно шел по Аравии и Северной Африке, он вступал «в девственные, по сути, края – если говорить о высокоразвитой культуре», но в Индонезии начиная с XIII в. ислам столкнулся с «одним из величайших творений азиатской цивилизации – творений одновременно политических, эстетических, религиозных и общественных – с индо-буддийским Яванским государством». Ислам распространился по всей Индонезии. Укрепившись на северной суматранской оконечности – Ачехе, он достиг Островов пряностей, лежащих далеко на востоке, примерно в 5000 км от Суматры, – но все же индусская традиция, хоть и «лишенная… почти всей своей внешней обрядности», сберегалась нетронутой, храня свой «внутренний жар». За немногими исключениями, продолжает Гиртц, индо-малайские «подпочвенные пласты» – все эти «местные духи, домашние обряды, семейные талисманы» продолжали властно присутствовать в повседневной жизни крестьянства. Хотя под конец XIX в. ислам и считали по всей Индонезии общепринятой верой, он не был «каноническим учением и… сводом соблюдаемых обрядов». Далее Гиртц определяет индонезийский ислам как «гибкий, пластичный, синкретический… многоголосый» и «фабианский по духу» [5]. Сегодня только треть индонезийцев-мусульман вполне правоверны (сантри), остальные исповедуют ислам на синкретический лад (абанганы) [6]. Следовательно, индонезийский ислам представляет собой завершенные, слитые воедино ответы южного и южноазиатского духа на вопрос о мусульманском самоощущении. Достигнут идеал, оставшийся недостижимым для большей части арабского мира[65].

Я видел стайки индонезийских школьников-мусульман – девочки повязывали волосы джибабами, – дружно сходящиеся к Боробудуру, исполинскому многоярусному буддистскому храму – точнее, храмовому комплексу, – высящемуся в самом сердце Явы: строению, сравнимому только с храмами Ангкор-Ват в Камбодже. Двенадцать миновавших веков покрыли серые каменные глыбы пятнами – черными и рыжими. От самой симметрии этого храма веет чем-то мистическим, всецело потусторонним. Совершенство и сложность боробудурских барельефов свидетельствуют о богатстве культуры, существовавшей тут задолго до ислама, – культуры, с которой исламу приходилось и приходится соперничать изо всех сил. Точно такие же мусульманские школьники такими же стайками посещали индусские святилища в Прамбанане, вблизи Боробудура. Религиозную историю Яванской империи не перечеркнуть – к ней можно только прибавить.

Ачех – самая «арабская» из индонезийских областей – совершенно лишен суровости, свойственной Среднему Востоку. Этому способствует еще и то, что вопреки сотням лет голландского правления (часто державшегося на волоске) в Ачехе почти нет чувства ненависти к Западу, нет злобы на былых завоевателей-иноземцев, попиравших местную историю и культуру. Над Суматрой и прилегающей цепочкой островов искони властвовала больше Ява, чем Европа. Империализм яванский послужил хорошей защитой от европейской разновидности империализма.

«Это может быть началом конца для нашей свободы», – волновался Агусванди, пылкий и подвижный интеллигент, программист, работающий в одной из банда-ачехских неправительственных организаций. Агусванди – 31, и, подобно многим индонезийцам, носит он лишь имя, а фамилии нет вообще. «Поборники шариата пошли в наступление, хотят прибрать к рукам Ачех, пострадавший от цунами, – сказал Агусванди и разъяснил: – Отчего пришло цунами? Вероучители задавались этим вопросом и заключили: оттого, что ачины пренебрегали должной обрядностью. Женщины дерзко разгуливали без надлежащих покровов, иностранцы хлебали пиво… После цунами воспрянули реакционеры. Хотя, конечно, цунами привело сюда и западные НПО с их космополитическими влияниями.

Поначалу мне казалось, – продолжил Агусванди, – что всемирные влияния одержат победу. В конце концов, когда цунами откатилось, Ачех являл собой полную противоположность Ираку. О каком столкновении цивилизаций можно вести речь, если христианские благотворительные общества получают еврейские деньги, чтобы строить новые школы в мусульманском городе? Я думал: вот оно, будущее! И вот он, дружелюбный ислам! Тропический, а потому добродушный ислам – ибо, к примеру, в здешнем климате, влажном и знойном, не больно-то побродишь закутанным с головы до пят».

Продолжая в том же ключе, Агусванди поведал мне, что в разногласиях касательно международной помощи отражается вся сущность исторического конфликта между Ачехом и столицей – Джакартой, – расположенной на острове Ява. «Эта неприязнь отнюдь не связана с вопросами веры. Все проще: колониализм закончился, и центр невзлюбил периферию – а сам по себе конфликт лишь идет во вред радикальному, строго правоверному исламу. Географическое положение Ачеха на северной оконечности острова Суматра – вдающейся в Бенгальский залив там, где находится устье Малаккского пролива, и устремленной к Индии и Шри-Ланке, – то, что Ачех зажат между морем и диким нагорьем, делает его четко очерченной областью, отличной от остальной Индонезии, повернутой к Юго-Восточной Азии и Южным морям. Долгое историческое время Ачех был процветавшим султанатом, погруженным в торговую систему Индийского океана. Партизанская война, которую Ачех повел против яванского засилия, когда Индонезией правили из Джакарты президенты Сукарно и Сухарто, напоминала войну, которая ранее велась против Голландской Батавии (так в колониальную эпоху звалась Джакарта)».

Цунами положило конец этой извечной борьбе. Явились новые силы, способные защитить и уберечь. Пиратство в Малаккском проливе почти сошло на нет. Цунами «погубило множество негодяев», заметил в беседе со мной один западный обозреватель. А Юсни Саби разъяснил: учитывая количество жертв и то, что повседневную жизнь Ачеха изменило прибытие международных служб содействия и помощи, теперь – по крайней мере, временно – и драться больше не из-за чего. Положение походило на библейские тексты о Всемирном потопе и Ноевом ковчеге. Приливная волна просто смела весь ранее существовавший мир.

Ачинские партизаны противостояли правительству Джакарты без малого три десятка лет, а мир заключили в Хельсинки – лишь через восемь месяцев после цунами. Ныне былые бойцы Свободного Ачеха (Движение «Свободный Ачех», или ДСА/GAM) избираются на должности во многих округах Ачеха посредством демократических процедур, утвержденных и осуществляемых государственной индонезийской властью. Это тем примечательнее, что в 1998-м, когда президента Сухарто свергли после азиатского финансового кризиса, разразившегося годом ранее, многие аналитики предполагали: Индонезийское государство рассыплется – и Ачех окажется первой из отпавших областей. Невероятно: широко раскинувшийся по морским просторам архипелаг сохранил единство, и затем цунами положило конец войне, а усиленной централизации – начало.

«Индонезия не искусственно созданное, никчемное государство, подобное Ираку или Пакистану, – сказал Агусванди. – Скорее это “безалаберная империя” 17 тыс. островов, где исламские партии вливаются в слабую демократическую систему – почти что на турецкий лад, – а сама система старается ощупью доползти до упорядоченной децентрализации. В таких областях, как мусульманский Ачех на западе или христианский и одновременно языческий, анимистский Папуа, лежащий на растоянии тысяч километров к востоку, бытует самоуправление – а Джакарта, по сути, просто считается имперской столицей. Испокон веку все привычно вращалось вокруг Явы, ибо там живет половина индонезийцев, – пояснил Агусванди, – но сейчас обрели самостоятельное значение Ачех, Папуа, Калимантан [индонезийская часть острова Борнео] и так далее».

Десять лет назад Индонезия скатывалась к тому, чтобы сделаться никчемным государством, но цунами – катастрофа-катализатор – ускорило окончание войны между Ачехом и Джакартой. Некогда напряженная атмосфера в Банда-Ачехе ныне почти разрядилась. Горожане перестали хранить оружие дома. Агусванди внезапно помрачнел и сказал: «Здешние НПО – экономический мыльный пузырь, он вот-вот лопнет, и возникнет опасная пустота, а пустоту заполнят исламский радикализм и хаос».

После цунами на Суматру хлынули деньги из ООН, Всемирного банка и Американского агентства международного развития. Цены резко подскочили. В Банда-Ачехе, широко раскинувшемся городе грязных домишек, лавок и почти 300 тыс. обитателей, началась настоящая строительная лихорадка. К 2008-му инфляция достигла 42 %. «НПО помогали пострадавшим от стихийного бедствия, строили новые жилые дома, – поясняет Виратмадината, представитель Ачехского форума НПО, – но мало делали по части инфраструктурного развития. Неотложную-то помощь оказывали, а вот “строительных кирпичей” для местной экономики нет по-прежнему». Доходы, приносимые туризмом, не выручат: помешают законы шариата. Численность работников НПО стремительно сокращалась в 2009 и 2010 гг. Вся область (а большинство ее жителей – рыболовы и земледельцы) может обнищать.

Область Пиди, лежащая в трех часах езды на юг от Банда-Ачеха, в тени вулканов, – сельскохозяйственный край, обильный бананами и жгучим перцем. Там я встретил бывшего бойца ДСА, 30-летнего Суади Сулеймана, поразительно похожего чертами лица на Барака Обаму. Сулейман пригласил меня в свое скромное жилище – боковые комнаты принадлежавшей ему лавки – и, не дожидаясь наводящих вопросов, объявил: осуждаю терроризм; обвешанные взрывчаткой иракские самоубийцы – харам (нечто противное исламу и потому воспрещенное). А почему, спросил я, Сулейман бросил школу в 1999-м и примкнул к ДСА? Собеседник заговорил о славных независимых Ачехских султанатах былого, о войнах с португальцами и голландцами. Упомянул бедность, царящую в Ачехе, несмотря на залежи нефти и других полезных ископаемых, о несправедливости правительства, сидящего в Джакарте. Я не отступался – и выяснилось: гнев Сулеймана был изначально порожден, по сути дела, не ущемлением политической и экономической свободы, а тем, что юноша дожил до скверных дней, бедствовал и мыкался, не зная, где найти работу. И тогда Сулейман влился в ряды ачехских борцов за правое дело. Теперь экономическое положение улучшилось, и он готовился выставлять свою кандидатуру на должность в местных органах законодательной власти: близились выборы. Сулейман стоял «за самоуправление, но против независимости». Его беспокоило, что с уходом НПО весь край снова очутится в том же положении, в каком был, когда юный Сулейман тщетно искал себе заработка.

Агусванди говорил верно: первоначальный расцвет космополитизма, наступивший сразу же после цунами, минует вместе с эпохой НПО, – а радикальные приверженцы ислама уже пользуются плодами политических перемен. Это же обстоятельство тревожит и Фуада Джабали, проректора по учебной части в Джакартском государственном исламском университете. «Бедность распахивает окошко навстречу радикализму», – пояснил Джабали; особенно в местах, подобных Ачеху: успевших отведать изобилия – и утратить его, не вкусив досыта. Радикалы пользуются демократией, но рассматривают ее лишь как орудие западной гегемонии. «С точки зрения радикалов, правом голоса обладают не все – ибо нельзя, например, допускать продажного человека к управлению государственными делами. Поскольку общество, по мнению радикалов, кишит людьми нравственно растленными, только чистые сердцем должны управлять государством или голосовать».

Джабали поторопился сделать оговорку: столь избирательный взгляд на человечество скорее присущ мышлению жителей Среднего Востока, чем обитателей Юго-Восточной Азии. Снова вспоминается вопиющее различие, отмеченное антропологом Гиртцем: ислам, поглощающий в бурых пустынях Среднего Востока целую чужую культуру, – и тропический ислам, существующий на лоне пышной, благодатной природы, – культурный слой, не составивший насильственной замены индуизму и буддизму, но мирно легший поверх обоих – или рядом. Пускай Средний Восток имеет некую особую важность в глазах западной печати – хотя он и в самом деле исключительно важен: это родина пророка Мухаммеда и арабского языка, на котором написан Коран, – да только, рассуждая с точки зрения демографии, сердце ислама находится нынче на Индийском полуконтиненте и архипелагах Юго-Восточной Азии. Если демократия западного образца остается на Среднем Востоке крайне спорным вопросом и камнем преткновения – поскольку само слово «демократия» непроизвольно связывают с разгромленным Ираком и президентом Джорджем Бушем-старшим, то для таких южно– и юго-восточно-азиатских государств, как Индия и Индонезия, где живет полмиллиарда мусульман (арабский мир населяют лишь 300 млн мусульман), западная демократия – вне подозрений и превыше упреков. «В Индонезии, – сказал Джабали, выпускник медресе, – никакой политический деятель, ставящий исламское государство превыше демократического, заметной поддержки на выборах не найдет. Но, конечно, процентов пять избирателей поддерживают радикальные партии вроде Меджлиса индонезийских моджахеддинов [Собрания священных воинов] и Хизбут-Тахрира [Партии свободы], желающих создать халифат. Еще 10 % голосуют за то, чтобы ворам отсекали кисти рук». Демократия, которую Буш пытался навязать Ираку силой, мирно возникла и развивается в Индонезии без помощи Буша.

В Индонезии поразительно то, что мусульманские богословы без посторонних подсказок и намеков стали поборниками веротерпимости. Особенно это изумляет в Ачехе – наименее синкретической и оттого наиболее правоверной области архипелага. «Мы довольны своей жизнью, – сказал Саби. – Тут не Средний Восток, тут не воюют исключительно ради удовольствия воевать во имя Божие. Вера не должна выискивать себе врагов. У нас добрые отношения с индусами, буддистами, христианами и прочими. Просвещение, образование и благосостояние – не идеология! – вот что укрепляет веру. Саби посетовал: песантрен[66] (особо строгие медресе) сосредоточивают внимание на отличиях мусульман от иноверцев». Путешествуя по Индонезии поколение с лишним назад, В. С. Найпауль писал именно о таких школах: они всего лишь «учат нищих оставаться нищими». Находясь в Индонезии – год был 1981-й, – он замечает: исламу «…присущ исконный недостаток – недостаток, сказавшийся на всей исламской истории: это вероучение ставило политические вопросы, не предлагая никаких возможных решений – ни политических, ни практических. Оно предлагало только веру, и ничего иного. Оно предлагало только Пророка, способного уладить все, – однако Пророка уже не было на свете. Такой политический ислам порождал ярость и безвластие» [7].

Слова Найпауля бесспорно применимы к политическому исламу, процветающему на Среднем Востоке, – но в Индонезии после того, как Найпауль ее покинул, произошли заметные перемены. Песантрен, которые посещал Найпауль, существуют по-прежнему – однако в стране ныне имеется гораздо больше медресе, преподающих вероучение шире и мягче. «В Индонезии, – сказал мне Саби, – религия не бывает черно-белой, здесь у нее множество полутонов». Али-Аса Абу-Бакар, еще один исламский богослов, коллега Саби, работающий в том же учебном заведении, сообщил мне: Коран и Хадис, вне сомнения, остаются священными, однако «география позволяет Индонезии толковать веру на особый лад. Мусульмане Среднего Востока, – продолжил он, – одержимы воспоминаниями о славном прошлом – наше минувшее было иным, и нас не гнетет бремя подобной памяти». Он бегло перечислил имена женщин, обладавших немалой властью и общественным весом в эпоху Ачехского султаната – в XVII и XVIII вв.: Сафиат уд-Дин, Камалатсия, Инайятсия и т.?д.

Можно вспомнить и бывшего индонезийского президента Абдуррахмана Вахида, известного как Гэс-Дур, – старейшину исламского плюрализма. Он родился в 1940 г. «Гэс» – почтительное мусульманское обращение, а «Дур» – ласковое уменьшительное имя от полного «Абдуррахман». Я беседовал с Гэс-Дуром в Джакарте. Офис его был анфиладой угрюмых темных комнат. На стульях, выстроившихся вдоль стен, сидели и спокойно курили посетители, ожидавшие приема. Безмолвными взмахами рук они указывали мне путь во внутреннее святилище. Гэс-Дур уже почти ослеп. Он сидел в полумраке, прикрыв глаза, облаченный в национальную расписную рубаху, и отрывисто барабанил пальцами по столу, точно по клавишам рояля. На Среднем Востоке, в очень похожей, столь же угрюмой обстановке, среди людей, куривших сигарету за сигаретой, я выслушал за долгие годы немало ругани, адресовавшейся Израилю и Западу. Но здесь была Индонезия, а Индонезия – совсем иное дело.

«Наши радикалы немногочисленны и слабы, – сказал Гэс-Дур. – Здешний радикализм испускает предсмертный вздох, – продолжил он, приподнимая веки для пущей выразительности. – Воинствующий ислам в чести на Среднем Востоке, но отнюдь не у нас. Только на Среднем Востоке религию обратили политикой. Хамас умеет лишь надрывать глотку. А дело делают евреи: они согласно и упорно трудятся, создавая будущее. – Гэс-Дур помолчал и продолжил: – Мы сродни туркам, а не арабам и не пакистанцам. В Пакистане ислам работает против национализма. Здесь же исламом утверждается и подтверждается национализм [светский], что, в свой черед, опирается на индусское и буддийское прошлое. Угроза государственного распада миновала. Индонезия – множество островов, составляющих единое государство. Ислам в Индонезии гибок и подвижен. Разумеется, Коран – священное писание, он незыблем; но ислам еще не завершил своего развития, он, если угодно, поныне беседует и сам с собою, и с другими религиями…» Так своеобразно говорил Гэс-Дур; так, вероятно, говорят передовые мыслители, проповедники и провидцы[67].

Его наблюдения не были общими местами, хотя удивительно, как часто в течение месяца, что я провел на индонезийской земле, самые разные люди внезапно заявляли: нужны добрые отношения и с евреями, и с последователями других вероисповеданий. Индонезийцы задержали, судили и казнили террористов, которые взорвали дискотеку на острове Бали в 2002-м (погибло более 200 человек): это лишь укрепило индонезийскую демократическую систему, общество ничуть не возражало против того, чтобы трое негодяев получили по заслугам. Во время первого своего президентства Джордж Буш-отец объявлял войну терроризму, во время второго – призывал распространять свободу и демократию. Индонезия лучшим образом воплотила призывы Буша в жизнь – причем в той же последовательности. Правда, и Бушу, и его правительству оказалось некогда обратить на это внимание…

Сложная история индонезийского ислама – не менее запутанная, чем узоры на яванской ткани-батике, – не заканчивается человеколюбивыми словами Гэс-Дура. Великая мечеть в Банда-Ачехе (Месджид Райя Байтуррахман) как бы намекает на множество противоречий, присущих здешнему исламу. От шести ее поразительных, угольно-черных куполов и блистательно-белого фасада веет и Средним Востоком, и Юго-Восточной Азией. Мне припомнились царственные мечети Северной Индии, изукрашенные радостными цветочными узорами, прихотливыми орнаментами, сочетающими географически различные местные традиции. Суровая, воинственная мужественность мечетей, высящихся, например, в Египте и Северной Африке, – храмов, похожих на бастионы, – отсутствует начисто. В этом святилище шумно резвились дети, щебетали тропические птицы, а коленопреклоненные женщины в джибабах и белых, свободно ниспадающих мукеннах молились. Женщин было столько же, сколько и мужчин. В мечети окрестные обитатели могли собраться вместе. Фотографии документально подтверждают: во время стихийного бедствия усеянные обломками волны докатились до самых ступеней мечети. Все окружающие храм постройки и сооружения, включая водоем, в который глядятся верующие, чтобы настроить душу на молитвенный лад, восстановлены: деньгами помогла Саудовская Аравия. Консервативные и даже радикальные тенденции, свойственные Среднему Востоку, постепенно берут здесь верх – а мягкость и добросердечие, которыми отличается ислам Юго-Восточной Азии, упрямо не желают отступать.

Бесспорно, саудовские деньги и могущество впечатляют. Еще больше Индонезию впечатляют глобальные телевизионные сети, чьи центры находятся на Среднем Востоке, – Al Jazeera и другие. Их высокопрофессиональные, по-настоящему занимательные программы знакомят Индонезию со всеми главными течениями левоцентристской политической мысли – арабской и европейской – и со всеми больными политическими вопросами. Al Jazeera помогла кристаллизовать острую и длительную индонезийскую неприязнь к Бушу, а в начале 2009-го разжечь гнев, порожденный воздушным ударом, который Израиль нанес по сектору Газа. «В Индонезии, – сказал мне Агусванди, – Израиль проиграл словесную войну, идущую вокруг Газы», – благодаря тому, как эту войну представили на телевидении. Это нечто новое – поскольку Индонезия никогда не чувствовала себя униженной Израилем, подобно Египту или Сирии.

Сравните со всеобщим здешним безразличием к отчаянному положению мусульман-рохинджа, люто притесняемых военным режимом Бирмы – десятки тысяч рохинджа пересекли бенгальскую границу, ища убежища в Бангладеш, и ныне ютятся в грязнейших и беднейших беженских лагерях на свете. В феврале 2009-го, когда безжалостные таиландские военные отправили целые суда, набитые рохинджа, в открытое море, почти не снабдив изгнанников ни пищей, ни водой, и эти рохинджа добрались до ачинских берегов, мало кто счел нужным возмутиться – хотя нет ни малейшего сомнения в том, что мусульманам-рохинджа из араканских областей в Бирме пришлось неизмеримо тяжелее, чем палестинцам. Этому парадоксу значительно способствовали глобальные теле– и радиостанции, расположенные по берегам Персидского залива: радио и телевидение пришли ныне даже в самые глухие индонезийские деревушки. Они будут казаться населению все нужнее и важнее – и помогут сблизить индонезийские взгляды со средневосточными.

Играет свою роль и коммерческое воздушное сообщение, позволяющее 200 тыс. индонезийцам совершать ежегодное паломничество-хадж в Саудовскую Аравию – индонезийцы держат численное первенство среди 1,7 млн паломников, направляющихся в Мекку со всех концов мусульманского мира. Самолеты компании Yemenia Airways (Йеменские авиалинии) делают еженедельно четыре рейса в Индонезию, укрепляя старинные связи между Гадрамаутом в Йемене и Явой в Индонезии. Прошлые купеческие поколения, плывшие в Индонезию из Гадрамаута и Хиджаза, что в Саудовской Аравии, привносили суфийские влияния: веротерпимость и снисходительность. А нынешние влияния, привносимые с Аравийского полустрова и подкрепляемые деньгами ваххабитов – заказавших среди прочего перевод книги Гитлера «Майн кампф» на официальный индонезийский язык, Бахаса Индонезия, – сплошь и рядом выглядят отвратительными. Это, впрочем, тоже зовется глобализацией: средства массовой информации перемешивают различные школы мысли и уравнивают их, насаждая черно-белое, идеологизированное мышление, – а на сами средства массовой информации влияют сообщества заинтересованных и решительных лиц.

Творится примерно то же, что и в Индии – с индусами-националистами. Наиболее склонны к радикализму необразованные исламские богословы, ибо сама глубина религиозных познаний делает их менее восприимчивыми к разглагольствованиям средств массовой информации. Склонны к радикализму «интеллигенты в первом поколении»: вчерашние сельчане, получившие широкий доступ к журналам, газетам, книгам – и телевидению. Эти люди по-прежнему простодушны и доверчивы. В Индонезии исламским радикалом скорее окажется молодой инженер-химик, чем старик-богослов или священнослужитель. Изучение местных мусульманских организаций вновь заставляет нас смотреть на индонезийский ислам как на нечто чрезвычайно сложное и запутанное.

Разумеется, Индонезия – страна с самым многочисленным мусульманским населением; однако там живет немало индусов, китайцев и христиан. По сути, это светское государство – именно оттого здесь и возникли крупнейшие на земле общественные организации мусульман: исламские страны, подобные средневосточным, попросту не нуждаются в них. «Таким образом, – пояснил Аниэс Басведан, ректор Джакартского университета Парамадина, – светское государство дает место богатой и красочной религиозной жизни, а наличие могучих и влиятельных мусульманских организаций делает государственную власть достойной и уважаемой, с точки зрения верующих. Личное благочестие цветет у нас пышно – так, как ему не цвести в исламских державах, где религия неизбежно политизирована».

Две самые выдающиеся организации – Нахдатул улама (Союз мусульманских богословов) и Мухаммадия (Последователи Магомета). Величина этих организаций – в них числятся миллионы членов – причина тому, что политика их зачастую неясна и трудноопределима. Эту политику можно изложить в общих чертах[68].

Нахдатул улама (НУ), президентом которой долгое время пребывал Гэс-Дур, образовалась в 1926 г., когда суровые, фундаменталистские идеи ваххабитов начали просачиваться в Индонезию после того, как Абдул-Азиз ибн Сауд создал Королевство Саудовская Аравия. НУ – организация консервативная, соблюдающая древние обычаи, почитающая суфийских святых и, следовательно, трезвомыслящая, синкретичная, веротерпимая, поддерживающая светскую власть и гражданские права. Это происходит благодаря пристальному вниманию к мусульманским традициям, защищающим от современной исламской идеологии, стремящейся оградить ислам от влияния иных религий, например индуизма и буддизма. Поскольку НУ опирается на школу мысли, создававшуюся целыми поколениями исламских богословов, члены организации наделены чувством истинного религиозного достоинства, не считают иные верования угрозой для ислама – и, таким образом, не нуждаются во врагах, чтобы ощущать себя правоверными. НУ мирно уживается с противоречиями нынешнего мира. Она поощряет ношение женщинами джибаба, но с добродушным пониманием относится к правам гомосексуалистов. Увы, послужной список НУ не вполне безупречен. Например, НУ вместе с прочими оказалась охвачена безумием, бушевавшим в последние годы правления Сукарно: осенью 1965-го молодые члены организации участвовали в коммунистическом погроме и убийствах на острове Ява [8].

Мухаммадия современнее НУ и оттого мыслит менее трезво и не обладает равной широтой взглядов. Здесь преобладает скорее расплывчатая интуиция, чем ясно обозначенное политическое направление. Мухаммадия настаивает на буквальном понимании каждого слова в Коране и Хадисе, утверждая, что смысл их искажался язычниками и в землях, именуемых Индонезией, нечестивые толкования копились на протяжении столетий. Мухаммадия подпитывает радикальные пристрастия – хотя само ее существование и организационное строение удерживают многих несостоявшихся радикалов от последнего шага к терроризму.

Популярность Мухаммаддии среди молодых интеллигентов свидетельствует: индонезийскому смешению ислама с иными религиозными и культурными традициями положен известный предел. Мусульманские веяния, веками шедшие непосредственно из арабского мира, продолжают сказываться на индонезийском исламе. Он не желает окончательно приспосабливаться к местным условиям, полностью сливаться с окружающим. Появление Al Jazeera и коммерческих авиалиний по здравом рассуждении лишь продолжает очень старую повесть, а не служит зачином новой. Чтобы пояснить эту мысль, требуется историческое и философское отступление.

Приход голландских колониалистов лишь укрепил в индонезийцах мусульманское самоощущение: по словам Гиртца, они стали «оппозиционными мусульманами» [9]. Понятие о джихаде – священной войне – играло большую роль в ачинской войне против голландцев, медленно продвигавшихся вдоль суматранских побережий в 1850–1860-х, пока не встретили сильного партизанского отпора, который мусульмане дали захватчикам на северной оконечности острова. Начавшись в 1873-м, война длилась до 1903 г., когда Ачехский султан сложил оружие и сдался. Это было не просто первое полновесное восстание мусульман против голландских поработителей – со Среднего Востока на Суматру притекали идеи панисламизма, воодушевлявшие моджахеддинов.

Но справедливо также иное. Прямое соприкосновение с миром исламского Среднего Востока, способствовавшее радикализму, оказалось желанным. Будучи голландской колонией, Индонезия была лишена сколько-нибудь частого общения с мусульманами, населявшими близлежащие британские владения в Южной и Юго-Западной Азии, – мусульманами, жившими под гнетом европейской страны, которая соперничала с голландцами. Получилось так, что индонезийские мусульмане сплошь и рядом больше испытывали влияние «классически чистого» учения, шедшее с Аравийского полуострова, чем, скажем, воздействие более синкретических мусульманских взглядов, бытовавших в Индии.

Бесспорно, когда век винта и пара улучшил и облегчил трансокеанское сообщение, в Ачех и другие индонезийские области хлынули иммигранты, особенно из Гадрамаута в Восточном Йемене. Они принесли с собой не только суфийскую ересь, но также суровые правоверные идеи, закаленные сравнительной близостью Гадрамаута к Мекке [10].

Говоря о правоверном исламе, всерьез начавшем заполонять Индонезию в XIX в., следует быть осторожными. «Незамутненный» – то есть нетронутый, по сравнению с разновидностью, прижившейся в Юго-Восточной Азии, – этот ислам в свою очередь испытал воздействие новых богословских течений, бытовавших на Среднем Востоке. Всего значительнее и любопытнее был модернизм, проповедовавшийся под конец XIX в. египетским ученым и реформатором Мухаммадом Абдо.

Абдо сыграл в индонезийской истории огромную роль. Американский арабист Малькольм Х. Кэрр поясняет: «Историческая роль [Абдо] свелась к тому, чтобы просто распахнуть двери и хорошенько проветрить заплесневелые традиции» [11]. Абдо сожалел о слепом повиновении традиционной догме, изобиловавшей и искаженной поверьями и предрассудками, что копились долгие века; он искал ответов на горькие вопросы, встававшие перед тогдашним Египтом, в девственно чистой вере первых исламских лет. Ища объяснения и оправдания тому, что изначально было простой нерассуждающей верой, Абдо немало сделал для того, чтобы в XX в. ислам обратился предметом стольких споров. В его случае нужно, как выразился мудрый Юсни Саби, говорить скорее о некоем общем направлении мыслей, а не об определенном учении. Так, Абдо, сам к тому не стремясь, вдохновил и светскую умеренность нынешнего ислама, и правоверный радикализм – ибо и то и другое суть составные части модернизма [12]. В частности, Абдо старался улучшить религиозное образование, привести его в соответствие современным нуждам, – а его усилия содействовали превращению средневосточного ислама в стандартную всемирную религию. Этот ислам накопил достаточные силы для борьбы против синкретизма индо-буддийских напластований в Индонезии, равно как и против тамошних обширных очагов христианства – и не менее важно – против светского индонезийского национализма [13].

Абдо в Индонезии не только настольное чтение, он – духовное и философское знамя организации Мухаммадия. Индонезия сделала больше для распространения идей Абдо – как по части либеральной, так и по радикальной части, – чем любая средневосточная страна. Мухаммадия помогает создавать многочисленные исламские движения, сосредоточивающие свои усилия, подобно египетскому Аль-Ихван аль-Муслимуну (Мусульманскому братству), на радикализме и на создании общественных сетей взаимной выручки.

В Индонезии идет битва – точнее, движется некий процесс. Последняя фаза его – фундаменталистская попытка затрагивать малоинтересные общественные вопросы и делать их предметом парламентских прений – к примеру, порнографию или легкомысленный уличный флирт. Спорят о том, кто имеет право объявлять пищу халяль (едой, отвечающей диетическим требованиям шариата). Похоже, на этом огромном архипелаге мы наблюдаем и столкновение, и слияние цивилизаций. Исламская Юго-Восточная Азия доброжелательна, чувственна, культурно сложна – чего не скажешь о Среднем Востоке с его прокаленными солнцем пустынями, – но и здесь мы время от времени видим погромы: истребление христиан-китайцев. Мы видим террористические акты, подобные взрывам на балийской дискотеке в 2002-м и, годом позднее, в джакартской гостинице «Мариотт». Варварские действия дают понять: помимо синкретизма, радикальный ислам сталкивается в Индонезии с иными врагами – бытом и обиходом, построенными на западный лад. Индонезийский мир становится современным, и горстка фундаменталистов не может оставить это без внимания. Как замечает израильская исследовательница индонезийского ислама Гиора Элираз, «радикальным фундаменталистам требуются достойные противники» [14].

Согласно Гиртцу, использующему в качестве примеров Индонезию и Марокко – две географические оконечности общеисламского спектра, – превращение веры в радикальную идеологию происходит не оттого, что люди сомневаются в бытии Божием, но оттого, что сомневаются в себе самих, – а это сомнение коренится в страхе перед современностью [15]. Именно такое сомнение и порождаемые им действия крайнего порядка не могут не повлиять на судьбу Индонезии.

И все же имеются веские основания для оптимизма. Почти 85 % индонезийского населения – мусульмане. И 85 % индонезийцев отвергают мысль о том, что государство должно официально опираться на ислам. Они предпочитают плюралистические и демократические принципы Панча Силы, умеренной националистической идеологии, закрепленной в конституции 1945 г., с ее пятью принципами: вера в Бога, национализм, человеколюбие, народовластие и общественная справедливость.

Первобытная, островная география Индонезии – архипелага, раскиданного по морскому простору, ширина которого равняется ширине континентальных США; архипелага, лежащего там, где сливаются миры китайский с индийским, – породила демократию, которой присуще нарастающее распыление власти, последовавшее за десятилетиями диктаторского правления Сукарно и Сухарто [16]. Невзирая на всю праздничную театральность, свойственную левому режиму Сукарно и со временем превратившуюся для новой индонезийской нации в некий полезный миф; несмотря на постколониальную суровость крайне правой военной диктатуры Сухарто, напоминавшую о голландском и японском засилии, но укреплявшую вышеупомянутый миф, география в конце концов поборола обе попытки достичь полной и безраздельной государственной централизации. Любопытно: в конце 1990-х продемократическую борьбу против Сухарто возглавили не столько светские националисты, сколько жаждавшие реформ исламские сообщества, преданные идеям Мухаммада Абдо и предводительствуемые организацией Мухаммадия. Как сказал один иракский интеллигент, «когда путешествую по Ираку и Сирии, гляжу на минувшее ислама; когда путешествую по Индонезии, гляжу на его грядущее» [17].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.