Глава XV БЕРБЕРИЯ И БАРБАРОССЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XV

БЕРБЕРИЯ И БАРБАРОССЫ

С первых дней существования мира люди грабили своих собратьев; с того момента как появилось первое судно, на котором можно было плавать, в Средиземноморье существовало пиратство. Со времени «темных веков» оно практиковалось как христианами, так и мусульманами под предлогом войны или без оного, причем зачастую также и без каких бы то ни было угрызений совести. С точки зрения турок, действия рыцарей ордена Святого Иоанна в годы их пребывания на Родосе не заслуживали иного названия; в то же время Фердинанд и Изабелла, нанеся поражение Гранадскому эмирату, вряд ли воспринимали постоянные нападения на испанских моряков мусульман, устраивавших рейды из Северной Африки, как достойную уважения борьбу со стороны побежденных и продолжение войны. Однако именно так оценивали ее нападавшие, и в начале XVI в. подобные агрессивные действия приобрели новый размах: побережье Берберии стало устойчиво ассоциироваться с пиратством.

После первого появления арабов, имевшего место почти девятьсот лет назад, североафриканское побережье, за исключением Мелильи (испанцы заняли ее в 1497 г., и она до сих пор оставалась испанской колонией), контролировалось Омейядским, Аббасидским и Фатимидским халифатами, Альморавидами и Альмохадами, а также разными более мелкими династиями, такими как Бени Хафс в Тунисе, Бени Зиян в Центральном Магрибе и Бени Мерин в Марокко. По большей части то были просвещенные правители. Они даровали свободу вероисповедания небольшим христианским общинам, существовавшим на их территориях; в XIII в. в Фесе, городе, где Лев Африканский (его сочинения оставались примерно в течение четырех веков одним из основных источников сведений об исламе для европейцев) служил регистратором в «госпитале для странников», даже был епископ. Сохранилось свидетельство Льва Африканского, относящееся примерно к 1526 г., насчет «любезности, гуманности и честном поведении берберийцев… культурные люди, сами себе предписавшие законы и [давшие] установления», понимающие в науках и искусствах. Более того: кажется, что нормой здесь было пользоваться плодами весьма тесных коммерческих связей с Сицилией и купеческими республиками Италии; местные торговцы были хорошо известны даже английским купцам XV в., для которых Алжир был куда более доступен, нежели Константинополь или даже Венеция. Но хотя здешние правители и могли запретить пиратство, им никогда не удалось бы воспрепятствовать отдельным, самостоятельно действовавшим корсарам отправиться в плавание, и христиане, становившиеся их жертвами — особенно сардинцы, жители Мальты, генуэзцы и греки, — платили им тем же. К концу XIV в. последние, правда, развили еще большую активность; в первую очередь именно они, а не мусульмане, наводили ужас на Средиземноморье. Их деятельность отчасти лишилась смысла лишь с появлением больших коммерческих флотов: с этого момента главные позиции заняли корсары-мавры.

XV в., как мы видели, стал свидетелем двух катаклизмов, произошедших по разные стороны Средиземного моря: падения Константинополя на Востоке в 1453 г. (в результате Черное море оказалось закрыто для кораблей христиан) и постепенное изгнание мавров из Испании на западе в период начиная с 1492 г. Оба привели к быстрому увеличению числа бездомных бродяг (на Востоке — христиан, на Западе — мусульман); разоренные, недовольные, они жаждали мщения, и многие из них начали вести жизнь пиратов. Обычно христиане базировались в Центральном Средиземноморье: на Сицилии, Мальте или на одном из бесчисленных островов близ побережья Далмации. В свою очередь, мусульмане могли только присоединиться к своим единоверцам в Северной Африке. Расстояние между Танжером и Тунисом составляет примерно 1200 миль, и прибрежная полоса, по большей части плодородная и изобилующая пресной водой, изрезана бесчисленным множеством укрытых от штормов естественных гаваней, идеально подходивших для их целей. Так родилась легенда о побережье Берберии.

Два знаменитейших на всем побережье пирата — Арудж и Хизр (более известный как Хайраддин) Барбароссы — были братьями. Родившиеся на острове Митилин (современный Лесбос), они были сыновьями отставного янычара, грека по рождению, ставшего горшечником, и его жены, овдовевшей после брака с греческим священником. (Так как все янычары изначально, до насильственного обращения в ислам, были христианами, в жилах братьев Барбаросса не текло ни капли турецкой, арабской или берберийской крови, дополнительным свидетельством чего служили их знаменитые рыжие бороды). В ранней юности Али — старший из двух — принимал участие в неудачной экспедиции против рыцарей ордена Святого Иоанна, во время которой те взяли его в плен и заставили служить на галерах. Его выкупили (кто — неизвестно). Вскоре после этого константинопольские купцы доверили ему капер; он служил под командованием мамлюкского правителя Египта.

В самом начале века братья появляются в Тунисе с двумя галиотами — большей частью открытыми судами, имевшими примерно по семнадцать весел, причем с каждым управлялись двое-трое гребцов. В 1504 г. в проливе, отделяющем остров Эльбу от материковой Италии, Арудж захватил первые важные трофеи: две папские галеры, загруженные до самого планшира дорогим товаром из Генуи. Они направлялись в Чивитавеккью, но так и не достигли места назначения: пираты взяли их на абордаж, захватили и с торжеством отвели в Тунис.

На следующий год также было совершено нападение на несколько испанских кораблей, причем с похожими результатами, и наконец в 1509 г. кардинал Хименес отрядил прославленного дона Педро Наварро, под командованием которого находилось не менее 90 судов и армия в 11 000 человек, якобы для распространения христианства вдоль североафриканского побережья, но на деле для того, чтобы призвать негодяев к ответу. Взятие Орана стоило испанцам всего 30 жизней; вслед за тем они хладнокровно перебили 4000 его жителей и вывезли в Испанию еще 5000 вместе с военной добычей, оценивавшейся в 500 000 золотых дукатов. На следующий год Бужи и Триполи постигла та же участь. Но сила Аруджа, к тому времени захватившего остров Джерба и устроившего там опорный пункт, откуда он совершал свои нападения, продолжала расти. В 1512 г. он откликнулся на просьбу изгнанного доном Педро правителя Бужи восстановить его власть в обмен на право свободно пользоваться портом. После мощного обстрела, продолжавшегося неделю, испанский гарнизон был готов сдаться, но тут удачным выстрелом Аруджу оторвало левую руку; он снял осаду, и флот возвратился в Тунис (правда, по дороге пираты захватили генуэзский галеон).

Генуэзцы не медлили в делах мести; их адмирал Андреа Дорна поспешил с двенадцатью галерами в Тунис, разграбил крепость и захватил половину пиратского флота. Но Арудж вновь перешел в наступление. В 1516 г. к нему поступила новая просьба — на этот раз от принца Селима из Алжира. Дон Педро не завоевал этот город, но два года назад, пытаясь воспрепятствовать постоянным нападениям алжирцев на корабли испанцев, последние выстроили укрепления на прибрежном острове в заливе, известном под названием Пеньон, откуда они полностью контролировали гавань и угрожали движению в обоих направлениях. Арудж не стал медлить. При попытке захватить Бужи он потерпел неудачу, но Алжир представлял собой куда более крупную добычу. Кстати, здесь можно было создать превосходную столицу великого Берберийского королевства, о котором он давно мечтал.

К тому моменту Арудж обладал достаточными силами, чтобы мобилизовать флот из 60 галиотов (под командованием своего брата Хизра) и армию численностью примерно 6000 человек. С этим войском он двинулся вдоль побережья к Алжиру, сделав остановку лишь в Шершеле, в нескольких милях к западу, где другой пират, турок по имени Кара-Хасан, выкроил себе маленький султанат и собрал небольшую армию мавров и турок, а также некоторое количество кораблей. Все это было нужно Барбароссе, но он предпочел не вступать в союз с Кара-Хасаном: проще было снести ему голову одним ударом ятагана. Прибыв в Алжир, он тут же начал мощный обстрел крепости на острове, однако по прошествии трех недель так и не добился ощутимых результатов и, столкнувшись с явной опасностью ударить перед принцем лицом в грязь, изменил свой план. Через несколько дней Селим был убит в ванной и Арудж официально провозгласил султаном себя.

Жители Алжира увидели, что ошиблись, обратившись к Барбароссе за помощью, и вскоре начали секретные переговоры с испанским гарнизоном на Пеньоне, чтобы свергнуть нового султана. Но Арудж, на которого работала шпионская сеть по всему городу, вскоре прослышал о происходящем. Однажды в пятницу, когда все наиболее видные граждане собрались в большой мечети, двери оказались заперты и молящиеся увидели, что окружены вооруженными людьми. Одного за другим их связали вместе их же собственными тюрбанами и повели к главным воротам, где они стали свидетелями казни главных заговорщиков.

Новость о перевороте вскоре достигла Испании, и Хименес встревожился не на шутку. В мае 1517 г. он выслал вторую экспедицию против Аруджа: 10 000 человек возглавил главнокомандующий морских сил страны Диего де Вера. И вновь Барбаросса действовал быстро. Напав на испанцев прямо во время их высадки и не дав им перегруппироваться, он перебил около 3000 человек. Оставшиеся поспешно вернулись на борт и уплыли, спасая свою жизнь. Но даже и здесь удача отвернулась от них. Ближе к вечеру внезапно начался шторм, пригнавший многие суда к берегу, где поджидали люди Барбароссы. Флот, с трудом добравшийся до родных мест, был невероятно мал по сравнению с первоначальным. Через месяц правитель Тенеса (города примерно в 90 милях к западу от Алжира) выказал крайнюю глупость, выступив против корсара: его армия, в свою очередь, была разбита, и хотя ему самому удалось скрыться среди холмов, через несколько дней Арудж захватил его город и еще раз провозгласил себя султаном. Вслед за тем быстро настала очередь Тлемсена, города, расположенного в 200 милях к западу и несколько дальше от моря; когда Арудж вошел в него в сентябре, перед ним на копье несли голову прежнего правителя. За исключением Орана, Бужи и Пеньона, а также некоторых других крепостей, стоявших вдоль побережья, Арудж Барбаросса теперь оказался хозяином практически всей территории, составляющей современную республику Алжир. Чтобы захватить ее, ему понадобилось всего тринадцать лет.

Но Оран, как оказалось, стал его ахиллесовой пятой. Вскоре после прибытия в Испанию Карла I — впоследствии императора Карла V — в сентябре 1517 г. правитель города, маркиз де Комарес, вернулся в Испанию, чтобы принести ему присягу и обсудить общую ситуацию в Северной Африке. К тому времени положение стало отчаянным. С каждым месяцем Барбароссы все более усиливались; угроза в адрес немногочисленных испанских владений, еще остававшихся на побережье, постоянно росла. Несомненно, настал момент, пока не поздно, нанести новый удар, на сей раз, однако, нельзя было недооценить силу и воинское искусство врага, что привело к таким трагическим последствиям в прежних случаях. Молодого короля не пришлось уговаривать — немедленно отдал приказ о подготовке экспедиции в течение будущей зимы. Суда отплыли в начале весны; участники получили приказ изловить Барбароссу и уничтожить.

На этот раз в путь отправилась настоящая армада (она достигла Орана в первые месяцы 1518 г.) и опытная и закаленная в боях армия, которая тут же двинулась на Тлемсен. Не доверявший защитникам города Арудж срочно направил гонца с просьбой прислать дополнительные силы и снаряжение к султану Феса, но тот отвечал уклончиво; тем временем испанская армия приближалась, и нельзя было терять ни минуты. Следовало принести в жертву Тлемсен; у Аруджа не было другого выхода, как отступить в Алжир. Но — возможно, ожидая помощи из Феса (так и не пришедшей), — он покинул город слишком поздно. Комарес узнал о его отъезде и устремился в погоню. Лошади Аруджа были превосходны, но они не могли соперничать с испанскими чистокровными скакунами, и продвигавшиеся ускоренным маршем испанцы неуклонно нагоняли его. Рассказывали, что Арудж разбрасывал позади золото и драгоценные камни, чтобы задержать преследователей, но Комарес запретил своим людям спешиваться и наконец нагнал его, когда он и его армия переправлялись вброд через горную реку. Арудж и его авангард уже ее пересекли, но пират повернул обратно, чтобы присоединиться к оставшимся, кто еще не успел сделать это, — войско Аруджа оборотилось единым фронтом к испанским силам. На этом речном берегу он выдержал свою последнюю схватку, и там, по-прежнему нанося удары направо и налево своей единственной рукой, был убит на сорок четвертом году жизни.

После всего совершенного он заслужил такой конец. Арудж не ведал страха, порой проявлял безрассудство и был, по-видимому, самым первым из тех головорезов-корсаров, которые оставили след в истории последующих столетий. Из современников по храбрости, как говорили, ему был равен один лишь Эрнан Кортес. Нужно добавить, что своими изумляющими достижениями — он начал, будучи иностранцем с дурной репутацией, не имея союзников, и в крайне тяжелых условиях враждебности со стороны местных жителей и всего, что устраивали против него испанцы, создал за счет одной лишь силы характера за немногие годы сильное и жизнеспособное государство в Северной Африке, — только он сравнялся с величайшими из конкистадоров.

Смерть старшего Барбароссы и гибель его армии открывала маркизу де Комаресу дорогу на Алжир. Если бы он двинулся на город, тот, несомненно, пал бы, а если бы Алжир оказался в руках испанцев, они бы вскоре захватили и оставшуюся часть Северной Африки. Однако он не сделал ничего подобного. Вместо этого он сразу же вернулся в Оран — и возможность овладеть Северной Африкой оказалась упущена Испанией на три столетия. Тем временем Хизр — или, как мы теперь должны называть его, Хайраддин — Барбаросса принял, если можно так выразиться, мантию своего брата.

Мало кто мог бы решиться на такое, но Хайраддин никогда не страдал отсутствием уверенности в себе. Возможно, он не обладал тем стилем, каким отличался Арудж, но честолюбия и храбрости у него было не меньше, чем у брата, а способностями к государственным делам и политической мудростью он, вероятно, значительно превосходил его. К примеру, маловероятно, чтобы Арудж когда бы то ни было думал о том, чтобы отправить послов в Константинополь, дабы официально представить султану новую провинцию Алжир. С точки зрения Селима I, завоевавшего Египет всего год назад, это было бесценное приобретение, за счет которого его империя расширялась на запад. Он тут же сделал Хайраддина своим бейлербеем (или генерал-губернатором) и назначил ему почетную стражу в 2000 янычар. С их помощью тот возвратил себе все, что было завоевано испанцами (за исключением Орана и почти неприступного Пеньона, находившегося вне алжирской гавани).

Затем Хайраддин заключил союз со всеми крупными арабскими и берберскими племенами внутренних территорий. В примечательно короткое время второй Барбаросса, достигший значительно большего могущества, нежели то, которым когда-либо обладал его брат, добился господства над Центральным и Западным Средиземноморьем. Он собрал вокруг себя блистательное общество пиратских капитанов. В их число входил Драгут, также бывший христианин, принявший мусульманство и прославившийся под именем «Обнаженный меч ислама»; Синан, «иудей из Смирны», которого подозревали в пристрастии к черной магии, потому что он мог определить магнитное склонение с помощью арбалета; грозный Аюдин-рейс, которого испанцы называли Качадьябло[214], и примерно с полдюжины других (причем все они были превосходными моряками). С мая по октябрь ни одно иностранное судно не было защищено от их нападения; они также не задумываясь миновали проливы и выходили в Атлантику, в открытый океан, где, дрейфуя, ожидали испанские галеоны, возвращавшиеся из Карибского моря в Кадис. Однако их интересовали не только сокровища; столь же прибыльным во всех отношениях был захват пленников-христиан, которых можно было обратить в рабство и послать работать на галеры или (иногда) получить за них выкуп золотом.

Один случай особенно хорошо иллюстрирует действия берберийских пиратов в Средиземном море. В 1529 г. Аюдин-рейс отправился с четырнадцатью небольшими галиотами в рейд на Майорку, где узнал о том, что большая группа морисков — «обращенных» мусульман — желала бежать от своих господ испанцев и готова заплатить хорошие деньги, если им обеспечат переезд в Северную Африку. Ночью он втайне пристал к берегу, взял на борт 200 семей и, захватив с собой немало сокровищ, отплыл домой. Случилось так, что как раз в этот момент прибыл флот из восьми больших испанских галеонов под командованием некоего генерала Портундо. Он возвращался из Генуи, куда Портундо сопровождал Карла V в Болонью на церемонию коронации с участием папы римского; на судах находилось много грандов, присутствовавших при этом событии. Аюдин быстро высадил своих пассажиров, а затем повернул в море, атаковал флагманский корабль и взял его на абордаж. В последовавшей рукопашной схватке Портундо погиб. К этому времени битва закончилась. Одному из галеонов удалось уйти и достичь острова Ибица; остальные семь были захвачены. Галерных рабов-мусульман освободили от цепей, и вместо них за весла взялись их прежние хозяева; поврежденные корабли починили; мориски вновь взошли на борт, и семь блестящих трофеев — с выдающимися их пассажирами, за которых, как ожидалось, можно будет получить хороший выкуп, — с триумфом отвели назад на буксире.

Наконец Барбаросса решил, что готов к штурму Пеньона. Расположенный у самого входа в алжирскую гавань, он долгое время представлял собой угрозу для его кораблей, но лишь сейчас у него появилась тяжелая артиллерия, чтобы нанести удар. 6 мая 1530 г.[215] атака началась. Обстрел крепости велся день и ночь в течение пятнадцати суток, прежде чем он отдал приказ начать общий штурм. К этому времени солдаты испанского гарнизона совершенно пали духом. Крепость затем демонтировали, и в течение двух лет христианские рабы трудились над строительством огромного мола, на который пошли камни от разрушенных построек, соединившего остров с континентом. Он до сих пор защищает гавань с западной стороны.

Почему же в первой половине XVI в. мусульманский мир достиг такой власти на Средиземном море? Прежде всего потому, что христиан-соперников у них было мало. Венеция и Генуя контролировали Адриатику, а также ту часть Ионического моря, которая располагалась непосредственно к югу от них, но рыцари ордена Святого Иоанна — в те дни умевшие лучше кого бы то ни было вести войну на море — были изгнаны с Родоса в 1522 г. и нашли себе новое пристанище на Мальте лишь семь лет спустя; должно было пройти некоторое время, прежде чем они могли надеяться восстановить прежнее влияние и силу. Испания, как мы видели, всячески старалась играть активную роль, но главным образом направляла свои усилия на Новый Свет. Кроме того, христиане оставались безнадежно разобщены. Если Испания и Франция, папа и империя, католики и православные, Сицилийское и Неаполитанское королевства и князья Северной Италии могли бы взяться за общее дело вместе, то перспективы для подданных султана могли бы оказаться весьма мрачными, но европейцы, кажется, с куда большим усердием истребляли друг друга, нежели стремились организовать всеобщее сопротивление туркам. Ислам же, представляя полную противоположность им, оставался практически монолитным.

Из всех командующих христианского мира лишь один, казалось, был способен сдерживать их натиск. В 1532 г. генуэзец Андреа Дориа одержал несколько побед над османскими эскадрами у берегов Греции. Как ни парадоксально, но именно эти успешные действия привели Барбароссу к тому, что стало (почти бесспорно) самым славным моментом его карьеры. Султан Сулейман прекрасно понимал, что турецкий флот был неизмеримо слабее пиратского и должен быть радикально реорганизован, чтобы быть в состоянии своими силами удерживать господство над Средиземным морем. Более того, это мог сделать лишь один человек. Так и случилось, что весной 1533 г. из Высокой Порты в Алжир прибыла делегация с распоряжением Хайраддину при первой же возможности прибыть в Константинополь.

Корсар с готовностью принял предложение. Как верный подданный султана — каковым, несомненно, он и являлся, — он должен был в полной мере осознавать, какая ему оказана честь, но у него также были и свои причины. С некоторого времени он, что называется, положил глаз на Тунис, который непосредственно примыкал с востока к его владениям. Некогда там находилась их с братом ставка, но в последние годы ни он, ни Арудж не уделяли Тунису особого внимания. В 1526 г., однако, на трон взошел новый властитель из династии Бени Хафс; по преданию, перед этим он перебил своих братьев — 22 человека.[216] Вскоре оказалось, что его правление — настоящее бедствие, и к 1532 г. Барбароссе уже регулярно поступали просьбы от его друзей из Туниса взять власть в свои руки. Однако он нуждался в благословении султана, прежде чем решиться на подобный шаг; он также мог убедить Сулеймана обеспечить его людьми и оружием (что было бы еще лучше).

Он отправился в плавание в августе того же года, нагрузив свои суда подобающими подарками султану (в том числе — если верить Сандовалю, епископу Памплоны, — около 200 молодых женщин-христианок для его гарема, каждая из которых держала в руке золотую или серебряную вещь в подарок). Ему был оказан соответствующий прием. Несколько дней спустя он получил титул паши; его назначили членом Дивана и главнокомандующим флота. Ему пришлось остаться в Константинополе примерно на год, в течение которого он фактически создал заново османский флот. Французский посол, находившийся в городе, сообщал в 1543 г.:

«Господство Турции на море начинается с первой зимы, проведенной Хайраддином на верфях этого города… Около Перы[217] на берегу находится верфь, где они как строили, так и чинили галеры и другие корабли. Обычно там работало 200 искусных рабочих… За все это отвечает главнокомандующий, которого турки называют Бейлербеем Моря; он также отвечает за флот, когда тот отправляется в плавание… Пока он не возглавил дело, турки, за исключением нескольких пиратов, ничего не знали об искусстве мореплавания. Когда им нужно было набрать экипаж, они отправлялись в горы Греции и Анатолии, приводили пастухов… сажали их за весла на галеры и заставляли служить на всех прочих судах. Это было совершенно бесполезно, поскольку те не умели грести, не знали того, что должны знать моряки, не умели даже держаться на ногах во время качки. Однако Барбаросса в один миг все изменил… Вдохновляя людей своей изумительной энергией, он заложил на верфи в течение зимы 61 галеру, а весной смог выйти в море, имея флот в 84 судна».

В июле 1534 г. Хайраддин Барбаросса вывел свой новый флот из бухты Золотой Рог через Мраморное море и вниз по Дарданеллам в Средиземное море. Обогнув «мысок» итальянского «сапожка», он захватил и разграбил Реджо, затем миновал Мессинский пролив и двинулся вдоль побережья в сторону Неаполя. Со стороны неаполитанского вице-короля не последовало никакой реакции, что было достаточно странно. Возникает вопрос: может быть, он получил от корсара тайное сообщение о том, что, если он не окажет сопротивления, пираты не тронут город? В любом случае Неаполь они пощадили, и флот двинулся в Сперлонгу[218], которой повезло куда меньше: пираты захватили лучших женщин города и погрузили на корабли.

Однако Барбаросса особенно заинтересовался одной женщиной, которая, с его точки зрения, могла стать замечательным даром султану. Это была Джулия Гонзага, изящная юная вдова Веспасиано Колонна. Она считалась первой красавицей своего времени; Себастьяно дель Пьомбо и Тициан написали ее портреты; ее восхваляли Ариосто и Тассо; во дворце в городке Фонди, где она жила, ее окружал маленький изысканный и утонченный двор. Этот городок находился примерно в двенадцати милях от Террачины, и Хайраддин надеялся силами небольшого отряда совершить рейд и захватить и город, и Джулию врасплох. К счастью, ее предупредили за несколько минут до появления корсаров и она прямо в ночном платье бежала в сопровождении одного-единственного слуги, которого позднее приговорила к смерти на том основании, что он воспользовался ее потрясением и повел себя с ней чересчур дерзко. (Учитывая обстоятельства, можно предположить, что так оно и было.) Фонди, как и следовало ожидать, заплатил пиратам обычную дань.

Несколько судов с пленницами (большинство которых предназначалось для невольничьих рынков в Турции) и добычей из разграбленных городов теперь вернулось в Константинополь. На них также плыла большая часть янычар, отправленных султаном Селимом; возможно, приказ вернуться домой им отдал Сулейман (тот отправился на войну в Персию, и ему необходимо было собрать как можно больше войск). Основная часть флота, однако, двинулась к юго-западу, по направлению к Тунису. С точки зрения Барбароссы, его итальянская экспедиция была всего-навсего подготовкой, маленьким безопасным упражнением, рассчитанным на то, чтобы на султана произвел впечатление его новый флот и в особенности новый адмирал. Теперь настало время для серьезного дела: предстояло свергнуть Мулай Хасана и захватить Тунисское королевство. Он подплыл к гавани 16 августа и немедленно начал обстрел, однако обнаружил, что Мулай Хасан успел покинуть город. Два дня спустя бежавший правитель во главе тысячного отряда ополченцев предпринял (без особого энтузиазма) попытку вернуться, но когда корсары открыли огонь, он вновь поспешно отступил. Всю ту зиму Барбаросса заставлял своих людей трудиться, укрепляя оборонительные сооружения, прикрывавшие гавань, и возводя новую внушительную крепость, достаточно большую, чтобы вместить гарнизон численностью 500 человек.

Однако ему было уже поздно беспокоиться: на сей раз он слишком зарвался. Возможно, планируя тунисскую операцию, он не в достаточной степени учел возможную реакцию Карла V и мощь, с которой тот ответит на его действия; в любом случае он совершил серьезную ошибку. Достаточно взглянуть на карту и увидеть, что Карл, вероятно, не согласился бы с тем, что тот аннексировал страну, находящуюся всего в 100 милях от процветающих портовых городов Западной Сицилии — Трапани и Марсалы — и лишь немногим далее от самого Палермо. Ленивый и падкий на удовольствия Мулай Хасан не представлял опасности, но то, что Барбаросса теперь овладел Тунисом, ставило под угрозу власть самого императора над Сицилией. Едва он узнал эту новость, как начал планировать огромную экспедицию, чтобы отвоевать город. Флот, силами которого предполагалось осуществить вторжение, должен был включать в себя корабли из Испании, Неаполя, с Сицилии, Сардинии, Мальты, где рыцари ордена Святого Иоанна недавно обосновались после изгнания с Родоса, и из Генуи; командование должен был вновь взять на себя Андреа Дориа. Сам император вместе с испанским контингентом, насчитывавшим примерно 400 судов, отплыл из Барселоны в конце мая 1535 г. к назначенному месту встречи — Кальяри на Сардинии. Они достигли его 10 июня и прихватили с собой еще 200 кораблей. Затем, 13 июня, повернули на юг и на следующий день легли в дрейф на рейде близ тунисского порта.

Хайраддин понимал, что в битве с такой армадой он вряд ли может надеяться удержать город. Не желая, однако, терять больше судов, чем это необходимо, он в качестве меры предосторожности отослал 15 лучших кораблей вдоль побережья в Боне (расположенный примерно на полпути к Алжиру), где они могли находиться в безопасности и составить резерв. Он и его люди сражались храбро, как всегда, но 14 июля — ровно через месяц после прибытия Карла — рыцари ордена Святого Иоанна пошли на штурм крепости Ла-Гулетта, защищавшей внутреннюю гавань, а неделю спустя 12 000 пленников-христиан, содержавшихся в городе, каким-то образом вырвались на свободу и ринулись на своих прежних тюремщиков. Тунис был полностью потерян; теперь пришел черед Барбароссы спасаться бегством. В компании двух товарищей-капитанов, Аюдина-рейса и Синана, а также тех своих людей, кто смог последовать за ним, он выскользнул из города и отправился в Бону.

В этот момент Карлу следовало отдать армии приказ тут же броситься в погоню и заставить Хайраддина принять генеральное сражение. Сделай он это, император мог бы уничтожить пирата раз и навсегда, а при наличии 600 кораблей императорским силам не составило бы труда не дать ему бежать морем. Но солдаты — и, возможно, также матросы — были слишком заняты грабежом и насилиями, поскольку по законам войны они имели на это право в течение трех дней и ночей. Согласившись выплачивать императору ежегодную дань, Мулай Хасан затем был формально восстановлен в качестве правителя в своем городе, от которого остались одни опустевшие руины, а испанцы, восстановив и укрепив Ла-Гулетту, объявили ее испанской территорией и разместили здесь постоянный гарнизон. По единодушному мнению всех христиан, экспедиция завершилась полным успехом. Тунис вновь оказался в руках друзей, тысячи единоверцев освободились из плена, и — возможно, самое лучшее — прежде непобедимый Барбаросса в конце концов потерпел поражение.

Все они могли вернуться на родину, вполне удовлетворенные своими достижениями — или им так по крайней мере казалось. Император действительно отправил Андреа Дориа в экспедицию на запад вдоль побережья, с тем чтобы найти бежавшего корсара и призвать к ответу. Он не знал своего противника. Хайраддин Барбаросса поступил по-своему: вместо того чтобы тайком пробираться в Алжир, как ожидали сторонники императора, он зашел в Бону лишь для того, чтобы собрать больше кораблей, а затем тут же направиться на север к Балеарским островам. Когда его эскадра приблизилась, обитатели острова предположили по понятным причинам, что это часть имперского флота, возвращающегося в Барселону. Они уверились в этом, увидев флаги, окрашенные в цвета империи. Итак, судам не оказали сопротивления, когда они беззвучно скользнули в гавань Магона, расположенную в юго-восточном углу Менорки. Португальский торговый корабль, стоявший там на якоре, приветствовал их салютом как друзей; затем внезапно эскадра открыла огонь. Португальцы, захваченные врасплох, защищались, как могли, однако враги с легкостью захватили их корабль. Потребовалось всего несколько часов на то, чтобы не только весь порт, но и весь город оказались разграбленными и уничтоженными.

В конце осени 1535 г. Барбаросса совершил свое второе путешествие в Константинополь. В Северную Африку он так и не вернулся. Последние годы жизни он провел скорее в роли адмирала османского флота, нежели пирата, расстраивая планы врагов султана, особенно испанцев, венецианцев и генуэзцев. До этого времени Венеция могла разворачивать свои торговые дела, по большей части не встречая противодействия. Считается, что блистательный великий визирь Сулеймана Ибрагим-паша родился в Далмации венецианским гражданином. Естественно, что, после того как он был принудительно обращен в ислам, в его сердце всегда имелся уголок для Венеции и он изо всех сил старался оберегать ее средиземноморские владения. Однако весной 1536 г. Ибрагим был убит по наущению жены Сулеймана Роксоланы, которая хотела, чтобы его пост достался ее пасынку — Рустам-паше.[219] Отныне корабли Серениссимы стали столь же подвержены нападениям, как испанские и генуэзские.

В том же году императорский флот под командованием Андреа Дориа захватил близ Мессины десять турецких торговых судов. Продолжением этого удара стало отважное нападение на часть сил османского флота близ Паксоса в Ионическом море. Султан, твердо решив, что эти два удара требуют отмщения, придумал дерзкий план: весной 1537 г. он лично поведет армию численностью 20 000 человек через Фракию и вниз по Балканскому полуострову до Валоны, расположенной на территории современной Албании; тем временем Барбаросса во главе флота из ста кораблей направится к тому же порту. Там он возьмет армию на борт и перевезет в Бриндизи, где подкупленный правитель обещал открыть городские ворота. К несчастью для Сулеймана, план его потерпел неудачу: предательство правителя раскрылось как раз вовремя. Флот с армией на борту уже отплыл в Адриатику, и султану предстояло быстро придумать другой вариант действий. Пока он раздумывал, Барбаросса предпринял серию молниеносных рейдов вдоль побережья Апулии. Вернувшись с обычным грузом сокровищ и рабов, он узнал, что его господин решил осаждать остров Корфу.

Самый большой из Ионических островов, Корфу формально являлся венецианской колонией со времен Четвертого крестового похода.[220] При распределении бывших византийских территорий в 1204 г. старый дож Дандоло заявил претензии на громадную долю: аппетиты республики не простирались так далеко, у нее не имелось сил на то, чтобы как следует переварить этот кусок. По этой причине у нее не было другого выхода, кроме как оставить Ионические острова искателям приключений из Греции и Италии, которые и заняли их. С тех пор Корфу оказался в руках нескольких удачливых авантюристов. Поначалу его заняла венецианская фамилия Веньер; позднее в разные периоды он становился частью деспотата Эпира, им владели Манфред Сицилийский и анжуйский дом, и наконец он вернулся к Венеции в 1386 г. В отличие ото всех соседних островов (исключая Паксос) он, однако, никогда не был захвачен османами (и, кстати, они так никогда и не завладели им). В недавние годы его защищал статус венецианского владения, но теперь Ибрагим-паша был мертв и для Сулеймана с его огромной армией остров казался легкой добычей. Он высадил все войско и выгрузил всю артиллерию — около 30 пушек, включая гигантскую пушку, стрелявшую пятидесятифунтовыми ядрами (в то время — самое большое орудие в мире), окружил главную цитадель города и начал обстреливать, превращая в обломки.

К счастью, оборонительные сооружения Корфу были достаточно мощными. Город, расположенный на полпути вверх по восточному побережью острова, находился за прикрывавшей его спереди и сверху высокой цитаделью, венчавшей скалистый полуостров, выдающийся в сторону берегов Албании и господствующий над подходами как с моря, так и с суши. В этой цитадели имелся гарнизон, насчитывавший примерно 2000 итальянцев и столько же жителей Корфу вместе с командами тех венецианских судов, которым случилось быть в то время в порту. Запасы пищи и вооружения были обильны, боевой дух — на высоте. Все это пришлось кстати, ибо защитники обнаружили, что против них ведется не просто атака с моря, но согласованные военные действия как морских, так и сухопутных сил, тщательно спланированные и весьма масштабные. Разорение, причиненное местным крестьянам, так же как и простым горожанам, было ужасающим, но цитадель, несмотря на постоянный обстрел из турецких пушек с суши и моря и несколько попыток взять ее штурмом, каким-то образом стойко держалась. Затем, к счастью, начались дожди. Корфу всегда славился жестокими штормами, а те, что обрушились на него в первые дни сентября 1537 г., по-видимому, являлись исключительно сильными даже по местным стандартам. Пушки безнадежно застряли в грязи; в турецком лагере распространились дизентерия и малярия. После осады, длившейся менее трех недель, османская армия вновь погрузилась на корабли 15 сентября, оставив гарнизон крепости (ликовавший, хотя, возможно, отчасти так и не поверивший в случившееся) праздновать победу.

Но война еще не закончилась. Флот Барбароссы по-прежнему активно действовал, и другие средиземноморские гавани и острова, остававшиеся в руках Венеции, были не так защищены, как Корфу. Многие из них, будучи теоретически под защитой республики, фактически управлялись отдельными семействами, частными лицами, не имевшими средств выдержать сколь-либо продолжительную атаку. Однако Барбаросса не знал жалости. Один за другим они пали: Навплия и Мальвазия (ныне Монемвасия) на восточном побережье Пелопоннеса, затем острова — Скирос, Эгина, Патмос, Нос, Парос, Астипалея. Все они находились значительно ближе к континентальной Турции, нежели к Венеции, флот которой теперь блокировало скопление османских кораблей в проливах Адриатики.

Светлейшая республика оказалась поставленной на колени, и причинил ей это унижение Хайраддин Барбаросса. Неудивительно, что когда он вернулся в Константинополь, его чествовали как героя и оказали такой прием, какого он прежде никогда не удостаивался. Однако привез он не меньше, чем получил: 400 000 золотых предметов, 1000 молодых женщин и 1500 юношей. Он приготовил и подарок лично для султана: еще 400 юношей, одетых в пурпур и несших сосуды из золота и серебра, штуки прекрасного шелка и вышитые кошельки, почти лопающиеся от золотых монет.

К тому времени как корабли торжествующего Барбароссы вошли в бухту Золотой Рог, венецианцам уже не было приятно вспоминать о победе на Корфу: теперь каждая неделя приносила им сообщения о новых поражениях и потерях. В 1538 г. Барбаросса вновь вступил на тропу войны, сначала наполнив ужасом сердца жителей Скироса и Скиатоса (относящихся к Спорадским островам), затем Андроса (входящего в группу Кикладских), а также многих мелких островов, находящихся поблизости. С более крупных островов он взыскивал ежегодную дань; малые должны были поставлять людей для гребли на галерах, так как громадный флот, строившийся под его началом, нуждался в тысячах гребцов и их постоянно недоставало. Затем он повернул на юг к Криту, по-прежнему остававшемуся главной венецианской колонией в Восточном Средиземноморье. Укрепления столицы острова Кандии оказались неприступны, но более восьмидесяти деревень вдоль побережья и несколько на близлежащих островах ждала не столь счастливая судьба.

Тем временем европейские державы, казалось, не в состоянии были заключить союзы, которые не отравлялись бы взаимными подозрениями и не омрачались мелкими ссорами еще на подготовительном этапе. Летом 1538 г. одна из таких попыток, предпринятая императором, папой и Венецией со всем пылом, когда-то отличавшим участников Крестовых походов, и с таким оптимизмом, что участники всерьез строили далеко идущие планы раздела Османской империи между ними, закончилась не взятием Константинополя (как они надеялись), но ошеломляющей победой Барбароссы. Он плыл вокруг южного берега Крита, когда пришло известие о том, что огромный объединенный флот направляется вниз по Адриатике к Ионическим островам. Один только венецианский контингент состоял из 81 корабля (нескольких парусников, но большей частью весельных галер), и командовал им один из лучших адмиралов республики Винченцо Капелло; папскими силами — еще 36 галер — руководил другой венецианец, Марко Гримани; когда они достигли Корфу, к ним присоединилось 30 судов из Испании. Причем это был лишь авангард: вскоре ожидалось прибытие еще 49 судов, отправленных императором. Они задержались, дожидаясь, пока прибудет императорское секретное оружие: дополнительная эскадра из пятидесяти так называемых галеонов с прямыми парусами и с артиллерией больших калибров, продемонстрировавших свои достоинства в Атлантике и в Новом Свете, однако до сих пор невиданные в Средиземном море. Как и следовало ожидать, Карл вверил руководство всем предприятием своему испытанному военачальнику — адмиралу Андреа Дориа.

Действуя против этих сил, Барбаросса мог противопоставить им около ста пятидесяти своих судов под командованием Драгута, Синана и нескольких других бывших пиратов, имевших большой опыт и уже показавших свою храбрость в боях. Это также была грозная сила, но если бы число решало все, то он не смог бы соперничать со своими противниками. Турецкий флот был един, чего никак нельзя сказать о флоте христиан. Начать с того, что ни один венецианец добровольно не подчинился бы генуэзцу; никаких добрых чувств не было и между итальянцами и испанцами. Их долгосрочные цели также не совпадали. Капелло прежде всего интересовала защита Ионийских островов, поскольку они обеспечивали господство над входом в Адриатику. Главной заботой Гримани было западное побережье Италии, порты Чивитавеккья и Остия и, конечно, сам Рим, расположенный всего в нескольких милях по Тибру выше Остии. Испанцев все это не занимало: их страна находилась слишком далеко. Они, несомненно, надеялись проучить турок, но после этого больше всего хотели вернуться домой с добычей, какой бы она ни оказалась. Коротко говоря, разлад был гарантирован, и постоянные задержки прибытия Дориа и его флота настроения не улучшали: из-за них вынужденное бездействие на Корфу тянулось неделями, а затем — месяцами.

В конце концов Марко Гримани не смог долее выносить этого. Он вывел папскую эскадру с Корфу и поплыл на юг, в сторону Превезы, ко входу в бухту Арта. Это место в Ионийском море более напоминает залив, чем бухту. Эта акватория имеет площадь около 250 квадратных миль; входом в нее служит узкий извилистый пролив, местами не более мили шириной. Таким образом, она представляет собой отличную естественную гавань, и целью Гримани вполне могла быть попытка убедиться, что турецкий флот не затаился в ней. Оказалось, что его там нет; в то же время крепость Превеза была полностью укомплектована и готова к бою, и ее артиллерия причинила значительный ущерб участникам рейда, прежде чем они отошли на безопасное расстояние.

Если бы Гримани отложил свою маленькую экспедицию еще на несколько дней, то обнаружил бы, что его худшие опасения подтвердились. Едва его эскадра, двинувшаяся на север, скрылась за горизонтом, с юга подплыл флот Барбароссы и повернул прямо в залив. Здесь, близ Акция, на том самом месте, где Октавиан встретился с Марком Антонием тысячу пятьсот семьдесят лет назад, он приготовился к битве.

В конце концов Андреа Дориа прибыл на Корфу со своими галеонами; это произошло не ранее 22 сентября. К этому времени известия о передвижениях Барбароссы достигли острова, и 25 сентября весь флот отплыл к Превезе. Но что следовало делать дальше? Продвигаться гуськом по узкому каналу, вначале подвергаясь обстрелу пушек крепости, а затем турецкого флота, было бы равно самоубийству. В сложившихся обстоятельствах было бы лучше атаковать крепость, захватить и затем обратить ее орудия против врага. Дориа, однако, отказался обсуждать подобное развитие событий. Любые серьезные потери на суше могли роковым образом ослабить его флот, если вслед за тем разыграется бой на море; кроме того, он знал, что на дворе стоял сезон бурь, возникающих в период равноденствия, когда Средиземное море коварнее всего. В случае внезапного шторма — а сентябрьский шторм может разразиться, когда за полчаса до этого вы еще видели ясное голубое небо, — он, возможно, должен был бы отвести флот на какой-то подветренный берег, оставив силы на суше без поддержки. Все это подозрительно напоминало патовую ситуацию.

Несомненно, именно из-за этого ночью 26 сентября Дориа отдал приказ поднять якоря и направиться к югу, в турецкие воды. Барбаросса, полностью осведомленный о силах противника, но не представлявший, куда именно тот направляется, не имел иного выхода, кроме как преследовать его, и два флота могли встретиться в открытом море. В этом Дориа поступил правильно; когда его корабли поплыли вниз вдоль западного побережья острова Лефкас, турки действительно вышли из залива Арта и последовали за ним. Сложность для него заключалась в том, что его флот, состоявший частично из галер, а частично — из парусных судов, не мог держаться вместе. Когда дул свежий ветер, галеоны уносились вперед; когда он внезапно менялся или стихал, галеры либо обгоняли их, либо не пользовались своим преимуществом и — к величайшему облегчению гребцов — ждали, чтобы парусники нагнали их. Так и случилось, что к тому моменту, когда флагманский корабль огибал юго-западный мыс Лефкаса, несколько наиболее тяжелых галеонов, почти заштилев, находились всего в нескольких милях от места, откуда началось движение.

А затем ветер изменился. Утром 28 сентября он дул с юга, и флот растянулся вдоль всего западного побережья острова. Несомненно, в этот момент Дориа мог возвратиться, велев поднять все паруса, на север, перегруппировать свои корабли и встретить турок лицом к лицу. Невозможно объяснить почему, но он остался на том же месте. Тем временем османский флот — почти целиком состоявший из весельных судов — обогнул северную оконечность Лефкаса. Барбаросса находился в центре, Драгут командовал правым крылом, а Сала-рейс — левым. Там, прямо перед ними, появился самый большой, прочный, тяжелый и, следовательно (в сложившихся обстоятельствах), самый тихоходный из всех кораблей союзников, известный под названием «Галеон Венеции». Командовал им подающий большие надежды молодой венецианский капитан Алессандро Кондульмер; на судне имелось множество пушек — столько же, сколько могло находиться в прибрежной крепости средних размеров, и оно вполне могло защищаться. Однако будучи закрыто горами Лефкаса, оно оказалось неподвижным. Капитан отправил быстроходный полубаркас к адмиралу со срочной просьбой о помощи.